Лебединая песнь Доброволии. Том 2

На память о ранении осталась фотографическая карточка, на которой герой позирует с рукой, поддерживаемой белой перевязью. Антон Иванович себе на этом снимке нравился. За счёт удачного ракурса пропал пресловутый животик, боевому генералу неподобающий. Китель казался приталенным, а ноги, благодаря ловко пошитым бриджам, стройными, как в далёком юнкерстве. Бодрое выражение лица вкупе с весенним галицийским солнышком зримо передавали ощущение близкой (и очень большой!) победы русского оружия.

Магниевые вспышки репортёрских кодаков перестали раздражать Деникина с того дня, когда он осознал свою роль в истории. Объективные свидетельства о человеке, возглавлявшем сопротивление русской смуте на юге страны, вне всяких сомнений будут интересны потомкам.

«Кстати, фигура речи удачная. Надо запомнить. Подходящее название для мемуаров. «Эпизоды русской смуты». Ёмко, образно! А ещё лучше – «Очерки русской смуты». Да-с!»

Идея создать фундаментальный исторический труд, описать эпохальные события, активным участником которых он стал, подвергнуть их глубинному анализу, появилась у главкома давно. В том, что он приступит к воплощению масштабного замысла, Антон Иванович не сомневался. Лишь бы выпала возможность уединиться в тиши кабинета.

Ещё в детстве Деникин обнаружил в себе тягу к творчеству. Начинал, как все, с наивных виршей, втайне от родителей посылал их в «Ниву», самый популярный отечественный еженедельник, с мальчишеским максимализмом злился на молчание редакции. Приобретя ремесло и жизненный опыт, стал писать заметки на темы армейского быта. Его статьи и рассказы регулярно печатались в журнале «Разведчик» под псевдонимом Иван Ночин и пользовались интересом у читающей части офицерства. Критики оценивали произведения непрофессионального литератора доброжелательно, попутно отмечая заметное влияние сатиры Салтыкова-Щедрина.

– Что ж, равняться на талант Михаила Евграфовича незазорно! – смеялся Деникин (в то время – полковник), ознакомившись с рецензией.

Констатация собственной роли в истории государства Российского вовсе не означала, что Антон Иванович забронзовел на пьедестале. По твёрдому его убеждению – экзамен на испытание славой он выдержал с оценкой «отлично». Показателен был последний пример – отказ занять освободившийся пост Верховного правителя.

Новости, прилетевшие накануне по радио, обескуражили. Разворачивавшаяся на востоке России драма однозначно предвещала трагический финал. Причём очень скорый. Адмирал Колчак оказался вдруг в когтях социалистов, захвативших власть в Иркутске. Причём это стало возможным при прямом попустительстве главы союзных сил Сибири – французского генерала Жанена. Якобы этот Морис Жанен, поправ гарантии безопасности, данные им адмиралу, позволил чехословакам обменять Колчака на пропуск их эшелонов иркутскими мятежниками в сторону Владивостока.

Омерзительные мотивы предательства были понятны. Уму непостижимым оставалось, куда смотрели войска? Неуж подле Верховного правителя не осталось хотя бы сотни преданных русских офицеров? В чём причины политической и полководческой импотенции адмирала?!

Машинально примерив ситуацию на себя, Деникин вновь не удержался, поплевал через погон. И тут же выговорил себе: «Стыдно бабиться, ваше превосходительство!» Смягчающим обстоятельством было отсутствие свидетелей проявленной слабости, бессонную ночь Антон Иванович коротал в одиночестве.

Арест Колчака поставил каверзный вопрос о преемстве. Указом, изданным адмиралом в июне прошлого года, предусматривалось, что в случае его тяжкой болезни или смерти генерал Деникин по праву заместителя незамедлительно вступает в исполнение обязанностей Верховного главнокомандующего.

В декабре, когда отступление белых армий на Востоке переросло в бегство, Колчак дополнил прежнее распоряжение пунктом о передаче генералу Деникину также и Верховной всероссийской власти.

Если толковать документы буквально, арест не равнозначен болезни и тем паче смерти. К тому же разведка допускала возможность освобождения адмирала сохранившими боеспособность частями генерала Каппеля. Последний характеризовался, как наиболее эффективный колчаковский военачальник, лично преданный Верховному правителю. Деникину, не видевшему Каппеля даже на фотографии, тот представлялся внешне похожим на Александра Павловича Кутепова.

Наиболее ретивые деятели в окружении главкома ВСЮР, прознав о пленении адмирала, буквально насели на Деникина с требованием немедленно принять соответствующие титул и функции. Призывы обосновывались благой целью – сохранить идею национального единства.

Антон Иванович предпочитал семь раз отмерить. Шаткое военно-политическое положение южнорусской контрреволюции не позволяло всерьёз претендовать на всероссийский масштаб. Формальное же исполнение обязанностей Деникину претило. Отбрыкиваясь от назойливых политиканов, он объявил, что оставляет вопрос открытым до получения официальных сведений о событиях на Востоке.

Была ещё одна причина не занимать вакансию. Когда Добровольческая армия отправлялась в первый поход на Кубань, генерал Корнилов назначил Деникина своим помощником. Полномочия должность предусматривала неопределённые, зато имела жутковатую подоплёку – преемство.

Напрашивалась прямая аналогия с волеизъявлением Колчака. Соответственно, не нужно быть провидцем, чтобы спрогнозировать поведение бузотёров, кои сейчас с пеной у рта критикуют «царя Антона» за непозволительную осторожность. Петух не успеет прокричать, как та же братия обвинит его в том, что он взлетел на самый верх волей случая. Плюхнулся в неостывшее кресло погибшего вождя, не обладая и толикой нужных качеств.

«Как будто я заявлял претензии на эту роль?» – Деникин не заметил, как вступил в мысленную полемику с воображаемыми оппонентами.

Вождём от Бога был покойный Лавр Георгиевич. Львом! Бьющей через край энергией заряжал он соратников, умел найти доходчивые слова для масс, вдохновлял на подвиги, вёл за собой. Разумеется, всякое слово подкреплял личным примером. Демонстрировал презрение к смерти, всегда был впереди, всегда в огне. Фантастическая храбрость Корнилова импонировала войскам. Сказать, что он пользовался популярностью в солдатской среде, равносильно тому, что ничего не сказать. Солдаты искренне, беззаветно любили его.

«Лавр Георгиевич – полководец суворовского толка, спору нет. Только вот в эпоху генералиссимуса плотность действительного огня на передовой на несколько порядков ниже была, чем в наше время. И «адский косильщик» изобретён ещё не был, в небе не стрекотали аэропланы, и пушки палили ядрами, а не шестидюймовыми «чемоданами»[25]весом в тонну», – будучи человеком творческим, главком и размышлял образно.

Корнилов постоянно заявлял, что будущее каждого предопределено. «Кисмет»[26]было его излюбленным восточным изречением.

Деникин с ним соглашался с одной оговоркой – без особой нужды испытывать судьбу всё-таки не следует. Риск должен быть оправданным.

Раз за разом идейный упрямец Лавр Георгиевич сознательно подвергал свою жизнь опасности и тем не менее умудрялся выходить из огненных передряг без царапины. Долгое везение внедряло в умы подчинённых тезис, что их вождь и впрямь заговорённый.

Однако чудес на этом свете не бывает. 31 марта 1918 года генерал от инфантерии Корнилов погиб от разрыва вражеской гранаты, со снайперской точностью поразившей штаб добровольцев.

Истекавшая кровью маленькая армия не осиротела бы в критический момент, не демонстрируй её командующий фатального бесстрашия. Ну, какая, скажите, была необходимость торчать в белом домике на высоком берегу Кубани, представлявшем идеальную цель для красных артиллеристов?

Антону Ивановичу периодически закрадывался в голову вопрос (и не ему одному!), не намеренно ли Корнилов искал смерти под Екатеринодаром, осознав, что завёл людей в гибельный тупик. Гипертрофированное самолюбие не позволяло ему признать ошибочности своего замысла, не считаясь с ценой, штурмовать столицу Кубанского края, которую обороняли превосходящие силы врага.

«А я спас тогда добровольцев. Если бы не я, борьба завершилась бы уже весной восемнадцатого», – Деникин знал, что сказать в собственную защиту на суде истории.

«Однако довольно рефлексии! Коли не спится, рациональнее отвлечься на что-то рутинное», – главком придвинул бумаги, принесённые адъютантом вместе с вечерним чаем, давно, кстати, остывшим.

Начал с советских газет, их добыли в Ростове разведчики-ходоки генерала Кутепова. Наряду со знакомыми уже «Известиями», пресса противника была представлена «Коммунистом» и «Красным Доном». Последние две газетки – тонкие, поскромнее форматом, но достаточно информативные. Антон Иванович отметил тенденцию – большевики, едва завладев крупным городом, начинают кипучую работу – создают всевозможные учреждения с трудно произносимыми названиями – совнархозы, совпрофы, исполкомы… Каждой конторе поручается решение конкретной проблемы. Причём наряду с вопросами насущными, такими как обеспечение населения топливом и продовольствием, они открывают детские приюты, школы, куда мобилизуют воспитателей и учителей, клубы, библиотеки и даже, гляди-ка, театр, именующийся, естественно, народным…

Подобная активность не удивление вызывала у Деникина – чёрную зависть. Беспристрастный анализ позволял сделать вывод о системном характере большевизма, дающего всходы в рекордные сроки. Другой аспект, что произрастали на культивируемой «товарищами» почве исключительно сорняки – бурьян, чертополох, репейник…

Вялая гражданская власть ВСЮР не шла ни в какое сравнение с советским аналогом. Себя повинным в этом Антон Иванович не считал. Его главная задача – бить большевиков, и он с ней справлялся. Но одному, поддерживаемому горсткой единомышленников, сломать хребет чудищу, которое без всякого преувеличения «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[27], оказалось не по плечу.

Боевую работу стреноживала возня тыловых политиканов. Приходилось тратить время (без преувеличения драгоценное), силы, коих и так было в обрез, на то, чтобы нейтрализовать деструктивную казачью оппозицию. Задабривая кубанцев, донцов и терцев, главком одобрил создание для них представительного органа – Верховного Круга. Лично там выступил, терпеливо и аргументировано доказывал, что распри ведут к катастрофе, надо сплотиться.

Титанические усилия пришлось ему приложить, дабы Круг пошёл на сотрудничество. Прищемив хвост лидерам самостийников, Деникин понимал – политический успех носит временный характер, его надо каждодневно развивать и закреплять.

Итак, суверенный казачий парламент заработал. Какое же судьбоносное решение принято им в первую очередь?

Вот лежит на столе, полюбуйтесь, господа, амнистия красноармейцам – жителям Дона, Кубани и Терека. Всем офицерам, казакам и солдатам, перешедшим на сторону белых сил с оружием или без оного, объявлено полное помилование. Сдавшиеся освобождаются от военной службы на целых два месяца, если, конечно, сами не соизволят пополнить ряды ВСЮР. У сдающихся воспрещается отбирать носильные вещи…

Хм, нюанс сугубо иррегулярный. Раздеть пленного до белья у станичников в порядке вещей. Такое у них не мародёрством именуется, а дележом законной военной добычи, дувана – по-староказачьи!

Амнистия по содержанию – потешная, по смыслу – дурацкая. Противника в свой лагерь иными доводами переманивают. А главное, документ крайне несвоевременный. Кто согласится пересаживаться в посудину, давшую течь и обещающую вот-вот пойти ко дну?

Ещё кубанские законодатели в отместку за страхи, пережитые в ноябре минувшего года, потребовали выдать им для суда генерала Покровского, который руководил арестом фракции «черноморцев» и казнью священника Калабухова, самого одиозного из них. На эту беспримерную наглость (Покровский тогда лишь добуквенно исполнил приказ главного командования!) Деникин отреагировал вяло, фактически вторую щёку подставил, следуя вегетарианским заветам графа Толстого. Даже дежурного разноса ходатаям не устроил, ограничился ответом о необоснованности заявленных требований.

Виктора Покровского, дабы гусей не дразнить, откомандировал в Крым с прицелом на должность тамошнего главноначальствующего. Крайне решительный, чурающийся моральных предрассудков головорез однозначно пригодится в дальнейшей смертельной борьбе с коммунистами. Возникла, правда, неожиданная препона в лице генерал-майора Слащова, из чьего окружения поступил сигнал – спаситель полуострова недоволен перспективой оказаться на вторых ролях, пугает отставкой, конкуренту клеит оскорбительные ярлыки: «грабитель», «наёмный убийца» и тому подобные. Непростой кадровый выбор предстоит сделать Антону Ивановичу. Слащов при всех своих закидонах – военачальник, способный на нешаблонные стратегические решения, приносящие успех. Подобные академические умы на вес золота! В то же время, Покровского главком знает куда лучше и дольше. Их знакомство состоялось в слякотном марте восемнадцатого в ауле Шенджий, куда Покровский привёл Кубанский отряд на соединение с Добровольческой армией, с кровопролитными боями прорывающейся к Екатеринодару…

Очередной документ из пухлой стопы бумаг направил мысли в другое русло.

Управление генерал-квартирмейстера, ведавшее войсковой разведкой, представило сведения о новом командующем Кавказским фронтом противника. Тухачевский Михаил Николаевич происходил из дворянской семьи. Мировую войну он, кадровый офицер лейб-гвардии Семёновского полка, встретил в скромном чине подпоручика. В начале 1915 года угодил в плен, откуда якобы предпринял множество попыток побега, успехом не увенчавшихся. В Россию вернулся уже после большевистского переворота. Добровольно вступил в Красную армию. Работал на Восточном фронте, там дорос до командующего армией. Провёл несколько масштабных операций, в том числе Челябинскую и Петропавловскую, оправиться после которых белые не смогли. За победу над Колчаком был удостоен высших наград Совдепии – ордена Красного Знамени, а также почётного революционного оружия с вызолоченным эфесом.

Разведка исхитрилась заполучить копию наградного листа на Тухачевского. По прежней должности тот аттестовался как военачальник, продемонстрировавший «умелое использование решительных форм манёвра, смелость и стремительность действий, правильный выбор направления главного удара и сосредоточение на нём превосходящих сил и средств…»

Прежде Деникин, разумеется, озадачился бы – откуда что берётся. Неужели ему противостоит гений, поцелованный Господом Богом?! Ведь всего-то двадцать семь лет молодому человеку на днях исполняется. Сущий фендрик с кругозором полуротного командира. Вдобавок, почти всю большую войну промариновался в плену. Ни жизненного опыта, ни боевого, не говоря о фундаментальном военном образовании…

На третьем году российской смуты Антон Иванович не ищет мудрёных объяснений парадоксам. Постиг – ларчик просто открывается. Большевики ставят во главе крупного соединения человека, максимально им лояльного, чертовски работоспособного, знакомого с азами военного дела, имеющего сильную мотивацию, в случае с Тухачевским таковой является оголтелый карьеризм, Наполеоном возомнил себя подпоручик-«семёновец».

А суфлируют в оба уха кандидату в Бонапарты генштабисты, сугубо из шкурных соображений в услужение Советской власти поступившие. РККА создана исключительно мозгами маститых царских генералов, все уровни центрального военного управления наводнены ими.

Бывшие «их превосходительства» Сытин, Снесарев, Бонч-Бруевич, Самойло, Потапов, Парский Дмитрий Павлович… Каждого не упомнишь, не перечислишь, со многими главком лично знаком по старой армии. Всех их ожидает суд, причём не заоблачный, а земной.

«Не сподобимся воздать по заслугам предателям мы, большевистские заправилы сделают это за нас, лишь только отпадёт острая нужда в военспецах…»

Силы вдруг оставили Деникина, навалилась вялость. Антон Иванович выключил лампу и в темноте шагнул к дивану. Затекшие от долгого сидения мышцы повиновалось плохо, пришлось покряхтеть, чтобы избавиться от гимнастёрки, а затем и от брюк. Раздеваясь, генерал боролся с искусом глянуть на часы. Боязно было обнаружить, что времени для сна остаётся меньше, чем он предполагает. Осторожно примащивался на левом боку, лечь, как обычно, на правый не позволяло ушибленное лицо. Под гнётом тела сердцу предстояло поныть больше обычного.

«Даже помолиться на сон грядущий сил не остаётся», – укорил себя Антон Иванович, погружаясь в чёрный спасительный омут забытья.

6

31 января – 1 февраля 1920 годаСтанция Азов – посад Азов – станция Каял – село Петрогоровка

С рассветом красные затеяли сильный обстрел железной дороги и вокзала. Их активность наводила на мысль, что они, стервецы, разнюхали о прибытии в Азов поезда главнокомандующего ВСЮР. Удивительного в утечке информации мало, слухи о приезде Деникина двое суток циркулировали меж дроздовцев, а шпионов в их рядах сейчас хватало. Перебежчики чуть ли не каждые сутки – наглядное тому доказательство.

Третьего дня вернулся из отпуска и сразу вникать начал в обстановку генерал Витковский. Объехал позиции, указал генералу Кельнеру на огрехи обороны, попутно поблагодарив за добросовестное исполнение обязанностей начальника дивизии.

Выраженная безэмоциональным тоном признательность показалась формальной. Витковский словно одолжение сделал. Люди с его внешностью – субтильные блондины с женственно красивыми чертами лица и насквозь прозрачными светло-серыми глазами – обычно наделены мягким характером. Владимир Константинович – исключение, он господин въедливый, характер его колюч, гоно-рист, что объясняется происхождением, корни у начдива шляхетские[28].

Кельнер почтительно козырнул в ответ. С возвращением Витковского у него гора с плеч свалилась. Внимая распоряжениям, он винтил пушистый хвостик белесого уса, в нужные моменты кивал: «Будет сделано, ваше превосходительство», а сам мечтал, как вечером на радостях дерябнет в компашке с приятным и умным собеседником, то бишь – с собою.

Генеральские отношения особой доверительностью не отличались, однако позволяли подчинённому справиться, уладило ли начальство семейные дела, ради которых испрашивался отпуск.

– Насколько сие возможно в нынешнем бардаке, – Витковский поморщился, словно у него зуб разнылся.

Подробностей не последовало, равно как и дальнейших вопросов.

Месяц напролёт Витковский разыскивал своего старшего брата Константина. Поиски не увенчались успехом, достоверно одно удалось выяснить – накануне оставления добровольцами Ростова Костя был жив, хотя и нездоров. Сведения о том, что власти чудом успели эвакуировать лазарет, в котором он лежал, в Екатеринодар, а оттуда – в порт Новороссийск, на поверку оказались ложными. Вероятно, бедняга вдругорядь оказался под красными.

Брат – кадровый офицер Русской императорской армии, как и все мужчины в их дворянском роду. Кадетский корпус, военное училище, полк, академия, оконченная по первому разряду, затем служба на ответственных штабных должностях. В первые дни Великой войны капитан Константин Витковский ушёл в строй, причём исхлопотал себе должность, на которой цена жизни – копейка. Лётчик-наблюдатель в авиаотряде. Месяца не прошло, при совершении воздушной разведки над городом Нейденбург он был ранен в ногу запрещённой Гаагой[29]пулей «дум-дум»[30]. В живых остался против всех известных законов физики, логики и анатомии. Едва сняли гипс, сунул подмышку костыль и – на передовую, в адское пекло. В мае пятнадцатого года Константину снова крепко перепало. Наглотался ядовитого хлора, распылённого немцами перед атакой русских позиций у речки Бзура.

Упрямец и после этого остался в действующей армии, даже от отпуска отказался. Скрепя сердце дал согласие вернуться к штабной работе. Благодаря уму, знаниям и усердию в рекордный срок удостоился поста «врид начштаба пехотной дивизии». Но ожидать утверждения в постоянном статусе на означенную должность (генеральскую, к слову!) не стал. На предложение принять номерной стрелковый полк отчеканил: «Слушаюсь».

А последствия увечья и отравления газами, между тем, прогрессировали. Чуть натрудишь ногу, открывалась рана, нарывала, истекала тягучей отвратно пахнувшей слизью – гной напополам с кровью. Донимала одышка, появились головокружения, дважды терял сознание при подчинённых. Когда боли делались нестерпимыми, брат купировал их морфием. Естественно, втайне от врачей.

Роковой октябрь встречал на фронте полным полковником и полуинвалидом с наркотической зависимостью. Здоровье не позволило присоединиться к антибольшевистскому сопротивлению. От вынужденного безделья Костя круто захандрил, пьянствовать начал и опускаться.

Осенью восемнадцатого был призван на службу в РККА. Сочувствия «товарищам» не выказывал, рвения не проявлял ни малейшего, потому прозябал на рядовой должности, к тому же заштатной, при штабе 11-й армии, дислоцировавшемся в Минеральных Водах.

После занятия Северного Кавказа белыми тотчас был мобилизован. Желания служить не проявил и здесь, открыто критиковал порядки Добрармии, где царила сплошная, на его взгляд, импровизация. Ставил в пример регулярные принципы строительства вооружённых сил у красных. От греха подальше под предлогом плохого состояния здоровья был причислен к штабу командующего войсками Терско-Дагестанского края генерала Ляхова. Переехал в Пятигорск, на периферию, в рекомендованные медициной климатические условия.

Любая армия нуждается в компетентных старших командирах. Послужной список Константина Константиновича Витковского говорил за себя, и полковник, не прилагая усилий, очень скоро получил назначение на должность начальника штаба Ингушской конной бригады. Принимал участие в операциях в районе Царицына. Прямодушный, резкий на слово, нажил недругов среди горцев, с коими прежде по службе не соприкасался. Командирскую требовательность злопыхатели подвели под нелояльность властям. В октябре брат был откомандирован в тыл с двусмысленной формулировкой «для выяснения служебного положения». С приключениями он добрался до Ростова и там обнаружил, что никому до него нет дела. Расклеился окончательно и после приступа эпилепсии угодил в казённый лазарет, совершенно дрянной, где даже постельного белья не водилось.

Сейчас Косте на территории Совдепии придётся труднее, чем в прошлый раз. Для большевиков он уже не просто бывший царский офицер и потенциальный кандидат в военспецы. Он – пленный враг, он принимал участие в боях, командуя туземным соединением. За прегрешения, учинённые его дикарями, счёт могут предъявить персонально ему.

Помимо того, коммунисты не преминут посчитаться с ним за брата Владимира, генерал-майора деникинского производства. Вряд ли Константину удастся выдать себя за однофамильца начальника Дроздовской дивизии. Хитрость никогда не была его коньком, тогда как большевистские заправилы в политическом сыске преуспели, презренное жандармское ремесло с изнанки знают.

«Что ж ты не уберёг себя, Кока? Забыл, как ты мне дорог? Ведь, кроме нас с тобою, никого из Витковских не осталось на этом свете!» – как заклинание, твердил генерал.

Осознание бессилия, абсолютной невозможности помочь родному человеку доводили до озверения. Хоть волком вой, хоть на стену бросайся!

Их младший брат Сергей погиб в чине поручика в апреле 1917 года при катастрофе четырёхмоторного бомбардировщика «Илья Муромец». Трагедию в небе спровоцировал саботаж обслуги аэродрома, которую накачали самогоном агенты немецкого генерального штаба – большевики.

Похоронен Сержик в Петрограде, на Смоленском кладбище, рядом с могилой отца Константина Францевича, ветерана русско-турецкой кампании, генерал-майора.

А мама упокоилась в родном Пскове, куда, спасаясь от голода, бежала из столицы после краха державы. Её прах Владимир Витковский поклялся перевезти на родовой погребальный участок после искоренения красной заразы. При первой же возможности!

Теперь воссоединение славной дворянской семьи отодвинулось на неопределённый срок. Прагматик Витковский трезво оценивал соотношение сил противоборствующих сторон. Но он – кадровый военный, генерал в третьем поколении, и будет сопротивляться до последней возможности. Расчётливо, грамотно, с холодной головой. В полымя с шашкой наголо не кинется, он намерен уцелеть благодаря своему профессионализму и соответственно жизнь прожить долгую. Во время службы в лейб-гвардии Кексгольмском полку цыганка нагадала ему смерть в собственной постели в почтенном столетнем возрасте. Цивилизованному европейцу негоже верить в предсказанья, и Витковский суеверия высмеивал, в глубине души надеясь, что случится именно так, как ему наворожили.

В ожидании приезда на фронт главкома в Азов съехались командиры дроздовских полков, дав начдиву удобный повод по косточкам препарировать боевую работу последних недель.

Во время совещания Витковскому показалось, что ёрзавший на стуле Туркул прямо-таки жаждет отдельной похвалы за набег на станицу Елизаветинскую. Официально план вылазки приписывался генералу Кельнеру, но Витковский понимал, что у бригадира не тот полёт фантазии. Тактический замысел был дьявольски дерзок, а его реализация в сложнейших условиях (ночь, мороз, пурга) заслуживала высшего балла.