Полная версия:
Серебряная роза. Женщины в искусстве. Строфы и судьбы. Том первый. Авторские очерки и эссе
Листаю переводы В. Б. Микушевича
/1971 г. в изд-ве «Искусство»/
Мне ближе приведённые вами переводы М. В.
Их подборка.
И уношу общее впечатление:
В самой нежной из раковин
Афродита над миром встает…
Спасибо вам огромное за труд вашей души.
С поклоном
Несущая мир 14.04.2015 16:03:55
Редкостное имя, пленительная судьба. (c)
Давно не была в Избе, забыла все правила
И как писать отзывы (((:))
Но подписалась на все произведения уважаемого Автора.
Поэтому, как правило читаю и ставлю добрую оценку.
Тем более, как знак с Небес, последний отклик уважаемой и
чтимой мной интеллектуально-возвышенной Дины Ивановой. Ди. Вано:)
Нужное дело творите, Светлана! Увы, забытые Имена заставляете блистать…
Фотография Н. В. Крандиевской из архива М. В. Картузова Подарено автору. Фотоскан.
Синица Тусенька. Наследница Лилит. Наталия Васильевна Крандиевская – Толстая…
***
Как яблоко, надкушенное Евой,Моя любовь внушала опасенья.Отбросили ее пинком усталым,Пожав плечами в вялом безразличье:«Уйдешь – уйди, то – не моя забота!»Как яблоко, надкушенное Евой,Мой мир упал, и на моих коленяхЗаплакал тихо – тихо, как дитя.А я ему запела: «Будет завтра!»…Как яблоко, надкушенное Евой,Был сладок плод познания привычки,Что тих твой шаг, что взгляды – осторожны,И что слова – пленительно – нежныНа пять минут, на полчаса, на день!Как яблоко, надкушенное Евой,Любовь моя горчила, сознавая,Что в мягких травах сочтены мгновенияЕе безумств, и пелена – спадетОчарований, детских и наивных…Как яблоко, надкушенное Евой,Любовь моя увяла, источая,Немного странный, пряный аромат!***
О, яблоко, надкушенное Евой!Его делить никто, никто не станет.В садах душистых тихого ЭдемаК нему неслышно подкрадется птица,Иль мышь забавная, или – волна ручьяЕго слезинкой – каплею омоет..О, яблоко, надкушенное Евой!Тобой играл с улыбкой тонкой Ангел.Иль то был – змий? Уже никто не помнит.Отброшено рукою, как досадность,Ты мир добром и злом, как хмелем – пОишь,И над тобой Тень – сирена плачет,Та, Первая, которая из пыли, —Такой же миф, в какой ты превратилось,О, яблоко, надкушенное Евой!24 февраля 2006 г.(Стихи – Светланы Макаренко – Астриковой. Цикл «Лилит».)***Несколько этих стихотворений, написанных мною давно, навеяны поэтической строфою и образом Наталии Васильевны Крандиевской-Толстой, третьей супруги Алексея Николаевича Толстого, «красного графа», создателя эпопеи «Хождение по мукам» и исторического романа – компилятива «Петр I».
Наталия Васильевна познакомилась с графом Алексеем Толстым в художественной мастерской, где упоенно занималась живописью вместе с его тогдашней супругой – Софьей Дымшиц, которую считала своей подругой. Н. В. Крандиевская, дочь известного московского книгоиздателя и писательницы, и жена преуспевающего петербургского адвоката, поэтесса, талантливая художница, она вовсе не думала и не гадала что-то менять в своей устоявшейся и спокойной жизни. Но та мимолетная встреча все перевернула в ее Душе, оставившей внутри себя беспокойный, живо заинтересованный, загадочный, золотисто-карий взгляд Алексея Николаевича. Казалось, он пронизывал сердце – насквозь…
Что тронуло Наталию Васильевну позже, уже при второй встрече с графом, читающим в одной из светских гостиных отрывок своего рассказа, – она так не поняла до конца…
Наверное – острое проникновение в суть ее мятущейся, неспокойной Души, что искала свой путь в безбрежном океане жизни. Размеренность безмятежно-довольного существования обычной светской дамы, балующейся «разными художествами» была явно не по ней, но как разорвать невидимые золотистые паутинки, связывающие крылья?
Ей помог все тот же Алексей Николаевич, посадивший ее в укромный уголок, в тени от гостей,
в доме писателя – дипломата Ю. Балтрушайтиса, в Москве – Р.), и принесший две чашки дымящегося чая. Чай остывал, золотистая жидкость становилось коричневой, а они все говорили, говорили и говорили: «Вы боитесь самой себя, Вы должны быть смелее, энергичнее, а в Петербург Вам возвращаться не стоит, прежняя жизнь – не для Вас, милая синица Тусенька!» – горячо шептал он, покрывая ее руки нежными поцелуями.
***
Но, какая тогда – для нее? Жизнь эмигрантки в Берлине и Париже, где в крохотных комнатах Она зарабатывала на пропитание шитьем, освоив искусство портнихи? Она забыла свой каждодневный урок живописи, так свободно занимавший ее время в Москве, забыла нежный аромат духов, щегольство нарядов. Перепачканные акварелями и пылью мордашки сыновей, Дмитрия и Никиты, все время были перед нею, как и их голодные глаза… Алексей Николаевич ночи напролет сидел за столом, писал и рвал написанное. Не получалось очередной главы, не получалось. Начало «Сестер» встретила эмигрантская публика, еще ностальгически не позабывшая прежнюю Россию, – «на ура», но деньги от изданий и чтений уходили быстро, ибо граф так и не научился экономить. Никогда. Вечера в ресторанах, букеты красных и белых роз, вино, щегольские костюмы, коляски, драгоценности и дорогие шубы – все это приходило и уплывало вновь, как мираж.
Оставались лишь ее исколотые иглою пальцы, которые он целовал по вечерам, когда припадок бессильного гнева и ярости оттого, что Вдохновение, как капризная дама, минуло бесследно, – проходил. И – опять писал и опять – рвал написанное, крича и страшно вращая покрасневшими белками глаз: «Пиши сама или – умирайте с голоду!». Она гладила его по голове, словно набедокурившего мальчишку, и шла во двор – прилежно собирать лежавшие на траве, разорванные клочки бумаги с написанным текстом. Она рассовывала их по карманам широкого фартука, чтобы дома – тщательно склеить. А в голове, незаметно, исподволь, рождались свои строки, давно, казалось, уже – ненужные:
Затворницею, розой белоснежной.Нет имени у ней, иль очень многоОна цветет у сердца моего,Я их перебираю не спешаОна мне друг, взыскательный Она – Психея, роза – недотрога.и нежный, Она поэзия иль попросту – Душа…Она мне не прощает ничего!***
Но она – забывала свои стихи. Гнала их прочь. Она полностью растворилась в муже, в его делах, заботах, тащила на себе эмигрантский воз тоски, чужеродности, упований, разочарований и новых тщет. Жила заботами подрастающих сыновей, рисовала с ними гуашью и акварелью синиц и жаворонков, черных дроздов и грачей, и – далекую московскую весну, так не схожую с парижской.. Потом они вернулись в Россию…
Новая жизнь, устройство нового быта. Роскошного – как оказалось. Толстому вернули его усадьбу в Красном Селе, двухэтажный дом с роскошною мебелью и автомобилем, у сыновей была гувернантка, в доме – прислуга. Очаровательная Наталия Васильевна, вновь полностью растворенная в облике своего мужа, вальяжного «красного барина», писавшего новый роман об императоре Петре, в котором должны были проглянуть типичные черты черноусого «отца большевистской империи»; исхитрилась, однако, в промежутках между шумными домашними и светскими вечеринками, написать либретто к опере «Декабристы» (1933 год), ставящейся с ошеломляющей помпезностью в Большом театре.
Бюст Н. В. Крандиевской – Толстой (Фото из коллекции М. В. Картузова. Москва. Россия) Подарено автору..
Алексей Николаевич на тщательно переписанных изящным почерком листах молча поставил – свое имя. И жизнь вновь покатилась своим чередом. Только огромные глаза Наталии Васильевны все темнели и темнели. То ли от невыплаканных слез, то ли от снедавшего Душу внутреннего огня. Она осунулась, похудела, появились первые морщинки, первые «серебринки» в волосах… По-прежнему тонкая, изящная, сдержанная, она вела дом, вечно полный гостей, наблюдала, вовремя ли подан чай «его красному сиятельству» в кабинет из карельской березы, где он писал по ночам или больше – пил, оставляя на столе следы своего невоздержанного пиршества. Уберет прислуга. Убирала – она, по утрам, раньше всех, войдя в кабинет, и подолгу стоя возле открытой форточки. Барабанила пальцами по стеклу. О чем думала? О том, что еще один отрезок Жизни заканчивается. Новый путь ожидает ее. И в нем уже не будет места даже и для Тени того пылко влюбленного в нее человека, что грел ее руки своим дыханием, убеждая покинуть безоглядно прежнюю Жизнь и начать – новую.
В этот раз он – не убеждал. Просто – поставил перед фактом. Любит – другую. Ей лучше – уйти. Сыновья останутся с нею. Он так решил. Ему же с Людмилой Ильиничной, новой избранницею, будет лучше: она молода, весела, энергична, да к тому же, он, шутя, сможет давать ей уроки французского, и так они все таки быстрее найдут общий язык. Она посмотрела на него сквозь пелену слез, тумана, мгновенно застлавшего глаза. Молча надела беличью шапочку, так шедшую ей, и ушла, взяв с собою сыновей и пытаясь сохранить на лице безупречность улыбки…
Ушла – в одиночество сердца, которое знакомо, увы, почти каждой Женщине. Возможно, она не справилась бы с ним, если бы хранительною тенью, безбрежным потоком не появились тотчас рядом строки стихов, которые, казалось, только и ждали своего часа – «Часа Души».
Все ее личное горе расставания, «горе оставленности», ненужности, после двадцати лет полной растворенности в другой, близкой жизни, мгновенно ставшей – «посторонней, чужой»! – утекло в творчество и стало – переплавленным серебром, а, может быть, и – золотом – строчек, многие из которых теперь часто сравнивают по силе и чистоте, ясности и точности – с тютчевскими:
***Люби – другую, с ней делиТруды высокие и чувства,Ее тщеславье утолиВеликолепием искусства.Пускай избранница несетПочетный груз твоих забот;И суеты столпотворенье,И праздников водоворот,И отдых твой и вдохновенье, —Пусть все своим она зовет.Но если ночью иль во снеВзалкает память обо мнеПредосудительно и больно,И, сиротеющим плечомИща плечо мое, невольно,Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно!Я не жалею ни о чем!***Родится новый ГеродотИ наши дни увековечит.Вергилий новый воспоетГода пророчеств и увечий.Но, будет ли помянут он,Тот день, когда пылали розыИ воздух был изнеможенВ приморской деревушке Козы,Где волн певучая грозаОрганом свадебным гудела,Когда впервые я в глазаТебе, любовь моя, глядела?Нет! Этот знойный день в КрымуДля вечности так мало значит.Его забудут. Но емуБессмертье суждено иначе.Оно в стихах. Быть может, тут,На недописанной странице,Где рифм воздушные границыНе прах, а пламень берегут!Н. В Крандиевская.Да, страницы все берегли «не прах, а пламень».
Она же – старела, грузнела, все чаще ее одолевали разные хвори, и – неизбежная, густая тоска одиночества. Часто по ночам она смотрела в окно, слушала шум машин и лифта, который поднимался наверх, не к ней. Шаги устремлялись – мимо. Тогда, не пытаясь уже побороть бессонницы, она зажигала лампу. Доставала книгу Александра Блока и читала, читала до рассвета. Часто книгу заменяла тетрадь, в которой появлялись строки, подобные этим:
Уж мне не время, не к лицуСводить в стихах с любовью счеты,Подходят дни мои к концу,И зорь осенних позолотуСокрыла ночи пелена.Сижу одна у водоемаГде призрак жизни невесомойКачает памяти волна…«Волна памяти» качала многое. Ее навещали сыновья, повзрослевшие, уже живущие своей жизнью, тянущиеся к отцу.. Она рассказывала им что-то светлое, свежее о детстве в Берлине, Париже, Москве. О встречах с Буниным, Горьким, Бальмонтом, Сологубом.
Никогда, ни одного плохого слова – о Нем. Она научилась «тишине прощенья» и учила этому – их. Они понимали – без слов. Как жила Она сама все эти годы – известно мало. Вероятно, скромно, но – с достоинством. Последнее – неизбежно для ее стати, для ее Духа.
В годы Отечественной войны Наталия Васильевна очутилась в эвакуации в Алма-Ате и Ташкенте. Но и там не теряла присутствия духа, оставалась приветливой, жизнелюбивой. О своих походах под гору, в больницу, к знакомым, с неизменною палочкой – тростью, сочиняла шутливые стихи, хотя ходить и просто – жить – ей становилось все труднее. Писала воспоминания, вела дневник – стихами и прозою. Дневник каждодневно трудного, но неизменно – солнечного быта.
Она умерла в 1963 году. (В других источниках ошибочно указан почему – то – 1967 год!)
А в 1972 году, стараниями сыновей, вышел ее посмертный сборник стихов «Вечерний свет». Он ничем не напоминал давние, первые два, изданные еще в 1919 и 1921 годах, и полные строк, светлых, пленительных, кружащих голову слегка лукавой, шаловливой прелестью Любимой и Любящей…
В нем, последнем, посмертном, было собрано тяжким, жемчужным, переливчатым грузом, все Бессмертие Мудрости зрелой Женщины. Евы, надкусившей яблоко и передавшей его – Другой. И ставшей – Лилит. И – написавшей в стихах – «Дневник сердца». Оставшийся с нами. Возникающий в неслышной «памяти Души» строфами, четверостишиями, строками. Как, например, сейчас у меня…
Я ищу ответа на эту загадку и не нахожу. Просто отзвук давней мелодии, так тронувшей сердце, что возникла – своя… Невольная, не точная. Но – близкая, созвучная.
Мы все так похожи друг на друга. Женщины, дочери Лилит и Евы… Может быть, потому то иногда наши голоса звучат в унисон? Даже почти столетия спустя.. Яблоко, надкушенное Евой, по-прежнему лежит в травах Эдемского сада…
При написании данной новеллы использованы материалы личной библиотеки и памяти автора.
Фото из коллекции М. В. Картузова. Москва. Россия
Инна Филиппова 30.04.2015 01:56:12
Отзыв: положительный
Как волшебно и грустно ты о ней написала…
Какая живая, пропущенная через сердце, получилась новелла… или эссе? или биография? я не подберу названия, просто – спасибо тебе еще раз.
Ди. Вано 29.04.2015 08:11:21
Отзыв: положительный
Как много у меня сегодня дум и чувств при прочтении…
Новое для меня имя…
Образ и внутренний мир раскрыт вами удивительно… музыкально и трогательно..
И ваши стихи в начале..камертон.
Схватываешь эту высокую ноту и чувствуешь …СОЗВУЧИЕ..
И это неслучайность..это волна ваших сердец, ваших поэтических душ.
С сердечной признательностью.
Д. Иванова (Ди. Вано)
Ольга Александровна Ваксель. Выстрел Миньоны…
Фото из коллекции автора. Источник: журнал «Литературная учеба» 1988 г. №2. (Фотосканирование).
Она сама оборвала этот странный, полувоздушный роман, в стиле Серебряного века, но кто знает теперь может, не раз потом за два года в далеком Осло вспоминала слова и мечты Мандельштама о поездке в Париж, о горячем чае в холодной его квартире, о встречах в Фонтанном дворце, где жила Ахматова и где собирались поэты известные и не очень и до глубоких белых ночей читали стихи…
Когда на выстрел револьвера вбежали в комнату, было слишком поздно… Странно, ее тонкие прелестные черты почти не исказила смерть… Просто они стали еще тоньше, но теперь в них как бы сквозила безмятежность… Может быть, в Смерти она, наконец нашла то, что искала? Обезумевший от горя муж позже найдет и бережно сохранит в ящике своего кабинетного стола все, что так недолго – неполных два года – связывало его с обожаемым Лютиком – Ольгой Ваксель. Среди бумаг и писем, дневников и мемуаров, очень тонко и интересно написанных – им еще предстоит быть узнанными широкой публикой нашел Христан-Иергенс Винстендаль – норвежский дипломат, бывший вицеконсул в Ленинграде – листочек с такими вот стихами:
Я расплатилась щедро, до концаЗа радость наших встреч, за нежность ваших взоров,За прелесть ваших уст и за проклятый город,За розы постаревшего лица.Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,В ночах бессонных медленно пролитых…Вы прочитаете мой длинный-длинный свитокВы передумаете каждый, каждый стих.Но слишком тесен рай, в котором я живу,Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.Так, с каждым днем себя перерастаю.Я вижу чудеса во сне и наяву,Но недоступно то, что я люблю, сейчас,И лишь одно соблазн: уснуть и не проснуться,Всё ясно и легко – сужу, не горячась,Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться…
Ольга Ваксель в детстве. Фотоскан из коллекции М. В. Картузова. (Москва. Россия) Впервые опубликовано в книге А. Ласкина. Подарено автору статьи.
***
Кто же была все-таки эта женщина, которая «ушла, чтобы не вернуться», так просто решив все для себя и оставив загадку для других?.. Впрочем, эту загадку мало кто пытался разгадывать.
Ольга Александровна Ваксель родилась 18 марта 1903 года в г. Паневежис (Литва). Она принадлежала к старой петербургской интеллигенции, хорошему дворянскому роду. Мать ее, Юлия Федоровна Львова – известная в петербургских музыкальных кругах пианистка и композитор, была дочерью политкаторжанина – петрашевца Федора Николаевича Львова и, как не парадоксально, близкой родственницей автора знаменитого царского гимна «Боже, царя храни», известного скрипача и композитора, создателя хоровой капеллы, Алексея Федоровича Львова.
Отец Ольги Александровны, Александр Александрович Ваксель – потомственный военный, служил в Кавалергардском полку, вышел в отставку, был предводителем местного дворянства, и как типичный дворянин сохранил «гусарские привычки» – его кутежи и охоты славились на всю округу. Вскоре после женитьбы и рождения дочери (в 1905 году) супруги Ваксель разъехались и мать, решительная и волевая женщина, увезла девочку в Петербург.
«Женщина в восточной одежде». Рисунок О. А. Ваксель. Из собрания А. Ласкина. Фотоскан из коллекции М. В. Картузова (Москва). Подарено автору.
Ольга, или Лютик, как ее называли родные, рано проявила тонкие художественные и музыкальные способности, начала учиться рисованию, играла на рояле и скрипке, очень рано научилась читать и читала очень много. Училась всегда хорошо, ровно. Да иначе и не могло быть в привилегированных частных школах и старинном дворянском женском институте Св. Екатерины – с их строгими правилами, жесткой дисциплиной. Но удивительно – при кажущейся казенности и всеобщей обязательности манер, правил этикета, знания языка эти заведения нередко накладывали на человека, окончившего их какой-то особенный отпечаток – изысканности, редкости, неповторимости что ли… А может, просто менялась эпоха, и то, что было нормою, становилось удивительным? (К сожалению).
Вот некоторые из отзывов родных и близких знакомых Ольги Александровны Ваксель: «Лютик была красива. Светло-каштановые волосы, зачесанные назад, темные глаза… Ни одна из фотографий не передает ее тонкую одухотворенную красоту… Она была необыкновенной, незаурядной женщиной. Чувствовался ум, решительный характер. И в то же время ощущалась какая – то трагичность» (Ирина Чернышева – близкая подруга Ольги)
«Ей нравилась острота жизни. Могла легко увлечься, влюбиться… Влюблялась она без памяти и вначале все было хорошо. А потом тоска, полное разочарование и очень быстрый разрыв. Это была ее натура с которой она не могла совладать… Браки ее быстро заканчивались. Она уходила и все оставляла. Её сильный характер оказывал влияние на других. Заставлял как-то подтягиваться, что ли. Лютик делала много глупостей, но всегда чувствовалось, что она выше окружающих на несколько голов…» (Елена Тимофеева, тоже одна из близких подруг, та что до конца жизни сохранила память о ней, ее стихи и ученические тетради… Она продолжает.) «В ней не было ничего такого, что называют мещанством… За модой не гналась никогда, но все в ней казалось модным и полным изящества…
Анна Ахматова сказала о ней: «Ослепительная красавица».
От признанной всеми чаровницы Ахматовой трудно было ожидать такой похвалы, тем более, Анна Андреевна, несомненно знала, что Николай Степанович Гумилев пытался ухаживать за Ольгой Александровной вплоть до ее брака с А. Ф. Смольевским, которого он терпеть не мог! Ухаживал серьезно за Ольгой и брат Осипа Мандельштама, Евгений, даже был с нею помолвлен, ездил на Кавказ, куда она отправилась отдыхать с маленьким сыном, но все закончилось размолвкой и поздними сожалениями «О том, что Лютик от него ускользнула…»
Да она ускользала и упархивала от многих, но так ли уж легка и беспечна была ее жизнь, как на первый взгляд казалось подругам, пусть и ближайшим?
Выйдя замуж в июне 1921 года за Смольевского – преподавателя математики и механики в Институте путей сообщения – предмет своей давней детской влюбленности (о, она влюблялась с 10 лет – признак раннего развития души и бурных страстей – вспомним Лермонтова и Байрона!), она вынуждена была оставить учебу на всевозможных курсах, на которые записалась, так как муж требовал ее постоянного присутствия дома, хотя сам был днями занят в институте. Оставаясь в доме одна, в промежутках между всяческими бытовыми хлопотами, Ольга самозабвенно писала стихи, а вечерами вместе с мужем проверяла работы студентов. Арсению Федоровичу был несколько чужд ее восторженный и тонкий внутренний мир, он смеялся над ее стихами, долго не хотел иметь ребенка, но Ольга Александровна настаивала, считая, что ребенок укрепит их союз, и ее жизнь будет иметь внутренний смысл. Однако, вскоре после рождения сына (в ноябре 23 года) она тяжело заболела и едва не умерла. Врачи признали острую форму менингита, последствиями которого остались острые периоды подавленного настроения в осеннее время. Семейный разлад обострялся, Ольга ушла от мужа и добилась развода, что было нелегко: А. Ф. Смольевский не давал развод, преследовал Ольгу письмами раскаянья, мелко шпионил за нею, устраивал бурные скандалы и в конце концов, нанес последний удар, оставил у себя сына, запретив матери приходить к нему.
Чтобы убежать от отчаянья, найти применение своему внутреннему богатейшему потенциалу, Ольга стремится найти работу, обрести независимость.
К этому времени относится начало ее занятий в производственной студии «ФЭКС» – «Фабрика эксцентрического актера» – и встречи с Осипом Мандельштамом и его женой Надеждой Яковлевной.
Осип Мандельштам, помнивший Ольгу еще подростком дворянского института, которую он навещал вместе с близким другом ее семьи Максом Волошиным, был сражен мгновенно!
Кто может заглянуть в душу поэта и сказать, как развивается любовь? Кому это под силу?..
Осип Эмильевич вообще был очень влюбчивым человеком, «тонким ценителем тонких душ», как было сказано где-то позднее, а тут еще и родственная натура – сошлись два человека близких духовно, с общностью интересов… Это был странный роман. Ольга Александровна познакомилась с Надеждой Яковлевной, очень полюбила эту «умную, теплую и сердечную женщину», как писала она сама в своих воспоминаниях. Ее смущал и мучил, а иногда и смешил тот треугольник, который образовался из-за чувств поэта к ней.
Он настойчиво приглашал ее к себе домой, говорил ей о чувствах, о том, что увлечен ею. «Он был большим поэтом и неудачником в жизни» – заметит в своих мемуарах Ольга Ваксель, хотя ее саму Надежда Мандельштам назовет «беззащитной принцессой из волшебной сказки потерявшейся в этом мире»
Беззащитная принцесса не говорила признанному поэту, что пишет стихи и пишет серьезно (сохранилось около 150 ее стихотворений и набросков в рукописях). Она считала это частью своего внутреннего мира. И предпочитала выслушивать рифмы Мандельштама, отрывки из его переводов, правленые рукою Надежды Яковлевны…
Вероятно она не оставалась равнодушной к проявлениям чувств поэта, к его строкам, написанным тайно и посвященным ей.
Но она не могла брать то, что не принадлежало ей. Она не могла предать женщину, которую считала подругой и которая уже начинала видеть, ревновать и страдать… Осип запутался окончательно во всех этих противоречиях и было жаль на него смотреть… «Для того, чтобы увидеть меня лишний раз и говорить о своей любви ко мне, он изыскивал всевозможные способы встреч… Он отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла», – с горечью пишет Ольга Александровна.
«Однажды он снял номер в „Англетере“ и назначил мне встречу там, Чтобы переговорить о том, что касается только нас. Я заранее знала, что это будет и пришла сказать, что мне все это надоело и я более не смогу бывать у них, он пришел в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, говорил в сотый раз, что он не может без меня жить и так далее… Скоро я ушла и больше у них не бывала», – продолжает Ольга Александровна… «Я ничего не слыхала о Надюше (Н. Я. Мандельштам) в течение трех лет, пока не приехала на съемки в Детское Село, где мы мельком и увиделись с нею…»
