скачать книгу бесплатно
Я еще помолчал.
– Убежал, как вор. Ни слова не оставил… Дедушка сказал, что ты и спать не спал.
– Это дедушка взад-вперед шастал?
– Если скучно, могли бы поговорить. Я ведь рядом лежала – не за дверью. А если тебе с женщиной интересно только десять минут, то не надо с ней ложиться в постель.
Я заметил, что она немного хрипит. Она стояла толстенькая, крепенькая, как бочка, и похрипывала.
– Что с тобой?
– Ничего особенного. Простудилась. – Она продолжала меня корить: – А уж как мне стыдно было. Думаешь, у меня полно любовников. У меня никого нет. Один разочек решила закрутить роман – и на тебе! Встал и удрал среди ночи.
– Ни до свиданья, ни спасибо.
– Вообще ни слова не сказал. И нечего тут шутки шутить. Мне было так стыдно.
– Перед дедушкой?
Она негромко сказала:
– А еще я боялась, что ты простынешь. Ночь была очень холодная.
И стало ясно, где она простыла.
– Ты что – бежала за мной?
– Да.
– Не сумела догнать?
– Ты как пуля влетел в электричку.
Вот так и простыла – волновалась за меня. Бежала за мной, наспех одевшись. Потом возвращалась. Одна.
– Зина, – сказал я с раскаянием, – ты меня не очень суди. Я малость чокнутый.
– Это и видно.
– Я ведь как раненый… Нервы.
– Брось врать.
Она решила, что мне попросту с ней стало невмоготу. Стало скучно. Или она мне не показалась как женщина. Короче: что-то обидное и неприятное. А в такие штучки, как мои нервы и мой ночной испуг, она не верила и верить не хотела. Здоровая натура.
– А ты чего здесь? – спросил я.
– Я иногда в этом районе ночую.
– У подруги? – оживился я, чуя, что здесь пахнет ночлегом на дармовщинку.
– Да, у подруги. Ночую здесь. Не каждый же день мне возвращаться на электричке в такую даль.
– А мне нельзя у нее переночевать?
– У тебя ж была квартира? Твоего родича.
– Была, да сплыла.
Я сказал правду. Была, да сплыла. Она еще раньше сплыла, задолго до Олега-два и его хорошо упакованной компании.
– Нет. Не получится, – сказала Зина. – Это будет неудобно. У нее одна комнатка.
– И соседей много?
– Много.
– В этом доме?
– Да.
Теперь мы поднимались по лестнице. Перед дверью она остановилась. Желала, чтоб я ушел. Желала со мной проститься именно здесь. Не показывая меня соседям.
Я попытался доесть ее жалостью. Жалостью ко мне, бедному и горемычному. Я рассказал, что так, мол, и так – была любимая, но вышла замуж. Не за меня. Я примчался из степей, но поздно. А теперь вот новая беда – она в больнице. После сложной операции. И нужны деньги, чтоб она выздоровела. Квартиру родича, которую послал мне случай, я сдал жильцам. Взял с них деньги. Поэтому и жить мне теперь негде.
Все это было правдой от первого до последнего слова. И тон рассказа я вроде бы избрал какой нужно. И на жалость бил. И исподволь подчеркивал, что один-одинешенек в огромном городе… Тем не менее реакция оказалась совершенно обратной.
– Как же ты мог?! – вдруг возмутилась она.
– Что?
– Свинья ты. Свинья!.. Если ты ее так любишь, – возмущалась она, покраснев, как свекла на срезе, – как же ты мог?!
– О чем ты?
– Бесстыжий!.. Тьфу!
Ее даже трясло. А мне стало ясно – такую не свернешь. Дал я маху. Вот уж точно, не в ту степь.
– Зина…
– Убирайся!
Больше общаться со мной она не желала. Она вынула ключ, чтоб открыть дверь, при этом встала ко мне спиной. Давала понять, что я свинья и что все кончено. Конец фильма.
* * *
Я вышел на улицу, но идти было некуда. И озноб прокатывался по спине туда-сюда. Холодно.
Можно, конечно, на вокзал. Или к Бученкову – вдруг у его тещи случится приступ доброты. И будет чай с сахаром. И хлеб с маслом. Чего не бывает в жизни?.. Но ехать было далеко. Устал. Утомился.
И тогда я вернулся в подъезд, где Зина. Нет, сначала я заглянул в какое-то насквозь промерзшее парадное. Брр. И тут же вспомнил, что в подъезде Зины пахло кислой капустой. Капустой, старыми валенками, керосинками и всякой коммунальной дребеденью. Жизнь без прикрас. И потому там было теплее.
Я вернулся. Домишко был в два этажа, а на втором этаже – закуток. Под лестницей, а лестница уже вела на чердак. Я приметил это местечко, еще когда рассказывал Зине о своих бедах. Когда бил на жалость.
Я втиснулся в этот уголок – и аж задрожал от радости и тепла. Там были газеты. Самое то, что надо. Целые ворохи. «Пионерская правда» и еще что-то. Я завернулся в них и даже замурлыкал.
Нет. Сначала я снял плащ. Белый халат тоже снял: теперь он не изомнется. Потому что я туго скрутил ему крылышки и уложил в портфель. Это я умею.
Плащ тоже меня заботил: пришлось подыскать выступ и аккуратно его повесить. Я не хотел выглядеть, как целинник. В сносном плаще и с портфелем я еще долго могу ходить и ходить. А на брюки, кто ж на них смотрит.
Утром мы увиделись. Если можно так выразиться. Зина выходила из квартиры вместе с двумя другими жильцами – они шли на работу, были одеты, причесаны, в полном порядке. Даже одеколоном пахнуло. Этакое легкое облачко. А я как раз выбирался из своей газетной норы.
Я выбрался – стоял и отряхивался. Как пес. Зина и бровью не повела. И не подумала здороваться. А может, просто потеряла дар речи. Молчала. Я тоже не поздоровался.
* * *
– Видишь ли, мама, главное в жизни – основательность. Я решил овладеть сначала практической стороной науки.
– А потом будешь писать статьи?
– Непременно. И статьи. И диссертации. И вообще все, что пишут.
– Ты у меня умный, сынок.
Матушка заплакала. Когда я звонил, она каждый раз плакала. Не упустила ни разу.
– Поэтому ты дичишься девушек – да?
– Я?..
– Ты хочешь стать сначала настоящим ученым.
– Вот именно, мама.
– Номер у тебя в гостинице теплый?
– Солнечная сторона. И теплый. И чистый.
– А чем ты занимаешься в свободное время?
– Сейчас я вырабатываю в себе хороший вкус. Приучаюсь следить за своим внешним обликом – тут главное – привычка, мама! Купил костюм…
– Дорогой?
– Не очень. Но качественный. И видный.
– А еще?
– Галстуки модные купил. Мелочь всякую. Ботинки. Приучаю себя регулярно ходить в парикмахерскую.
– Правильно, сынок. Копейки не жалей.
– Сейчас я понял, как важно человеку иметь внешний облик.
– Еще бы, сынок, – встречают-то по одежке!
– Именно это я сейчас и усваиваю. Носовые платки и носки стираю сам.
– Это не нужно.
– Почему?
– Неужели в гостинице некому дать постирать?
– Мама!.. Я же вырабатываю внутреннюю самодисциплину. Разумеется, белье, рубашки и прочее я отдаю стирать. Но носовые платки – никогда! Это принцип, мама.
– Тебе виднее, сынок.
Мы помолчали. Телефонное время застыло, как застывает смола. И мы с матушкой были как застывшие в этой смоле божьи коровки.
– Что ты прочел в последнее время?
– Прочел?
– Из художественной литературы.
– Данте. Достоевский. Гете.
– Что прочитал из Гете, сынок?
* * *
Я съездил к Бученкову – и совершенно впустую. Надежды на ночлег в его квартире, тем более на ночлеги, не было ни малейшей. Теща шевелила губами, когда я клал в чай сахар. Я положил семь ложек. Если б она не считала, ей-богу, ограничился бы пятью. Впрочем, я знал, что сахар быстро и хорошо усваивается.
Андрюха сник. Потому что он не успел даже рта раскрыть в защиту. Теща выперла меня очень энергично и, надо отдать должное, очень обоснованно. В Москве грипп. А она всерьез боится за внука.
И на тебе – здесь действительно валялось письмо от Громышева. Алексей Иваныч расщедрился, сам написал, не на машинке. Кроме общих слов, была забавная вставка. Рассчитанная на самолюбие, которое, как известно, есть даже у ежа.
«…Мы тянем сейчас железнодорожную ветку. И один из разъездов, Олег, можем назвать твоим именем. Если хочешь, конечно. Разъезд такого-то. Звучит?.. Мы ведь помним, как много ты сделал для освоения». И так далее. И тому подобное. Тактические ходы и лесть впрямую. Дудки, Алексей Иваныч.
Бученков меня провожал. Я рассказывал ему о Гальке. А он о теще.
– Ты не обижайся, Олег, – извинялся он. – Я от нее завишу. Примак есть примак.
– Да перестань!
– Вот въедем в свою квартиру – тогда заживем.
