скачать книгу бесплатно
– Дорога как дорога.
И тогда она обиделась. Повернулась и пошла к себе за прилавок. Но я схватил ее за руку, успел схватить. Я как бы опомнился. Никто не жалел меня больше, чем она. Добрее и лучше ее никого не было.
– У меня на душе погано, – сказал я, пряча глаза.
Она молчала. И потихоньку высвобождала руку. А я держал ее за запястье, как клещами.
– Я тебе напишу, Зина. Обязательно.
Она молчала.
– Я тебе напишу.
– Честное слово?
– Да.
И поверила. В ту же секунду, как только я произнес «честное слово», она поверила. Такой человек. Так дышит.
Зина улыбнулась:
– Умница!..
Тут же придвинулась вплотную и чмокнула меня в щеку. Я поклялся писать, и, значит, мы друзья. Так она это поняла. И попыталась взять меня под уздцы, немедленно и как можно жестче. Настоящая женщина. Она сказала, что я не умею прощаться. Что я нечуткий.
А через минуту-две она уже покрикивала:
– Ну, где тебе собраться одному?! Ты же ничего не умеешь.
– Потише, Зина.
– Во-первых, носки с дырками…
– Тише.
– Ты же сопляк! – кричала она чуть ли не на всю булочную-кондитерскую. – И притом неблагодарный сопляк. Продукты я куплю тебе сама. В продуктах ты ничего не смыслишь.
– Зина…
– Не спорь со мной!
Она оглянулась.
– Подожди минутку, – сказала она. – Я отпущу вот этих двоих.
Она двинулась за прилавок, а я тут же дал деру.
Тут было еще одно. Она ведь обязательно будет расспрашивать меня о Гальке. И выудит все до последнего слова. Она такая. Мастачка жалеть и сочувствовать. Доброе и по-своему великое сердце. Я могу сейчас спокойно удрать и явиться к ней через пять, например, лет. И вновь уйти. И она не обидится. И, брошенная, все простит. Ей не в первый раз. И не в последний.
Неожиданно я увидел ее опять. Я стоял на автобусной остановке, а она, оставившая прилавок, мчалась ко мне и за квартал кричала:
– Олег!.. Олег!
Ее руки были загружены кульками и свертками, назначенными мне в дорогу. А женская заботливость подхлестывала ее так, что она летела как пуля. Расстояние сокращалось на глазах. И самую чуть ей не подфартило. Автобус подошел, а ей было мчаться еще метров пятьдесят.
Я впрыгнул и укатил. Не выношу сочувствия. Тем более искреннего. Не мог я тогда вынести ее сочувствия – и хватит об этом.
* * *
Я поехал к Бученкову – он только что приплелся с работы, был вял и на мир смотрел кисло.
Мы поужинали. Мы наметили, что будем нынче смотреть хоккей. Мы были вдвоем в тихой квартире, и впереди целый вечер. Телевизор, тишина, и нет тещи – разве не чудо?.. Я заварил чай. Бученков, как всегда, когда не было близко тещи, говорил о нашей дружбе. И вот мы пили крепкий чай и смотрели по телевизору что-то предхоккейное.
– А как же Галька? – вдруг спросил он. – Ты на самолет, а она?
Я уж думал, обойдется – думал, что улечу без разговоров.
– Вот это работенка! – сказал я о хоккеисте, который на разминке вдруг швырнул шайбу через весь телеэкран.
– А как Галька?.. Чего ты молчишь?
И тогда я рассказал. Пришлось. Бученков спросил:
– А что дальше? Галька выйдет замуж за этого усатого хирурга?
– Видимо, да, – сказал я как можно небрежнее.
– Не понимаю.
– Чего ты не понимаешь?
– Бился за нее, бился. И вдруг – смываешься.
Я объяснил. Была замужем, жила с Еремеевым – это все ошибки и мелочи, это не препятствие. Во всяком случае, для меня это не смертельно. А теперь она любит, и это совсем другое дело. Это как под поезд попасть. И теперь делать мне здесь нечего.
Мои слова были толковы и точны. И смысл был. И логика. Все было, правды не было. Потому что на самом-то деле я о Гальке пока не думал. Ни разу еще не подумал с тех пор, как увидел ее и рядом с ней усача хирурга в окружении воркующих теток. Я откладывал на после. Откладывал и откладывал.
– А как Еремеев? Муж ее?
– Молчит.
– Мучается? – интересовался Бученков подробностями.
– Наверняка. Я видел – сидит и без передышки в подкидного режется.
– И ничего не предпринимает?
– А что тут предпринять можно? Он ведь тоже как под поезд попал… Чаю еще заварить?
– А не будем всю ночь ворочаться?
– Да ну!
Кончался первый период. Команда играла в меньшинстве, трибуны ревели, и наш телевизор ревел их ревом – хоккей и зритель, так уж оно задумано. Я пошел выключить газ под уже закипевшим чайником и только поэтому, отдалившись и отделившись от шума, уловил, что в дверь позвонили. Звонок.
Звонок был негромкий. Одноразовый. Бученков, припавший к телевизору, его попросту не слышал.
Я нес чайник. Поставил его на коврик у двери, чтоб освободить руки, и открыл. Передо мной стоял парень. Самый обыкновенный.
– У меня тут вещичка, – сказал он.
– Что?
– Вещичка импортная. Хочешь глянуть?
И вот удивительно. Никогда не покупал я вещичек. Не покупал, не знал этого дела, да и вообще довольно равнодушен к шмоткам. Однако я кивнул ему и вышел на лестничную клетку.
Я вышел, и в ту же секунду (не минуту, а именно секунду) мне стало плохо. Удар пришелся куда-то в область виска. Бил не тот, к которому я вышел, а второй – сбоку. Всего их было трое.
Дверь они прикрыли. Так что кино продолжалось в полной тишине на просторной лестничной клетке. И не появилось ни души. Люди были заняты хоккеем. К тому же я не кричал, уже не смог. Я помню удар в сплетение такой силы, что мне показалось, что все кончено. И помню удар поперек спины, это когда я заваливался. Тут я уж точно знал, что отдал богу душу. Били велосипедной цепью.
Но я не отдал душу. Я даже зачем-то попытался встать – и встал – и опять очень скоро улегся.
Потом я лежал, пускал пузыри разбитыми губами. А надо мной, заглядывая мне в лицо, появился Сынуля. Он самый. Мой родственничек. Он и был третьим.
Он довольно четко высказал все, что обо мне думал.
Он добавил:
– Сволочь. У меня скоро опять будет все, что мне хочется. Ты запомнил?
Я запомнил. И еще вот что запомнил:
– Ты, сволочь, думал мне сделать хуже. Ты себе сделал хуже.
Словом, он выступил. Высказался, чтоб облегчить душу. Потому что избиение не утолило его вполне.
* * *
Очухавшись, я выскочил из подъезда и помчался за ними. Но оказалось, что слаб – колени не держали меня. И голова была не своя, будто на нее надели гулкую и тяжелую кастрюлю.
Я зашатался и вдруг плюхнулся на скамейку у какого-то дома. На улице было пустынно. Одни фонари. И откуда-то из распахнутой фортки доносились хоккейные страсти. Я брал снег со скамьи и прикладывал к губам. И потихоньку его ел.
И вот тут я увидел Гальку. Я вспомнил, как она гримасничает. Я услышал, как она смеется.
«А если у него блохи?»
«Олег, отстань!»
«Вымой его сначала».
Я нашел ей тогда котенка, черного, потому что точно такого котенка она в свое время клянчила у вахтерши и было выклянчила, но тот помер от чумки.
Глава 12
Я сидел и прикусывал снег. Была и такая мысль – сейчас он с дружками потащится куда-нибудь развлечься. А к часу или двум ночи я подстерегу его у входа в квартиру.
Я даже встал со скамейки, предвкушая момент, как я его подстерегу. Как он будет перепивший и испуганный, а я появлюсь перед ним. И буду стоять спокойный и голосом ласковый. Но я встал и… сел. Я улыбнулся. Бог с ним. Если уж честно, то кой-какие основания осерчать у него были. И ведь тоже человек.
Я доедал снежок и вспоминал, как Валя-цыган рассказывал о Сынуле: о том, как Сынуля, еще ничего не знавший, как-то ночью пришел в свою однокомнатную квартиру. Сынуля пришел не один – с девицей. Видно, сюда было ближе, чем в родительские хоромы. Или почему-то удобнее.
Им хотелось уединиться. Или, может, выпить, пошарив в знакомом холодильнике.
– Та квартира родительская, – шептал ей Сынуля, – а это моя. Сейчас увидишь.
Ключ у него был, они тихо вошли, но свет им включить не удалось. Сынуля решил, что перегорели пробки. А пробок просто не было – их вывинтили, как и лампочки, как и все остальное, что можно было вывинтить. «Сейчас», – шептал Сынуля. В темноте он и девица пробрались на кухню, к холодильнику. Холодильника не было.
– Олег! – позвал Сынуля, теперь он решил меня разбудить, потому что уж очень все было непонятно. – Олег! – Но жилец не отвечал. Тишина. Сынуля чиркнул спичкой. Пустота вокруг была абсолютная. Из этой пустоты возникли пять или шесть цыганят, которые обступили молодую пару, – Сынуля едва не спятил. О девице и говорить нечего. Оба еле вырвались из квартиры, облапанные с ног до головы, – у Сынули не было кошелька, у девицы перчаток, сумочку она отстояла. Все эти подробности Валя-цыган узнал от своих соплеменников. А я узнал – от Вали.
* * *
Я доел снежок и вернулся. Бученков сидел, воткнувшись в телевизор, – ничто не переменилось, трибуны подбадривали хоккеистов ревом. На все дело, вместе с едой снега на скамейке, ушло меньше часа.
Хоккей кончился, Бученков оторвался от экрана – и даже вздрогнул:
– Что с тобой?
А я, надо сказать, уже умылся. Привел себя в порядок.
– Что с тобой?
Я объяснил. Он был потрясен. Он никогда не видел разбитой морды в такой непосредственной близости. И долго не мог успокоиться. Он был в таком ужасе, как будто увидел мировую катастрофу – гибель детей и женщин.
– Как же так? – повторял он. – Как же так?
* * *
В самолете, надо сказать, тоже удивились – те, кто сидели впереди меня, – они нет-нет и косились на мою физиономию в темно-сливовых подтеках. Было утро. Самолет гудел. А эти двое время от времени на меня оглядывались. И острили.
– Нехорошая примета, – будто бы шепотом говорил один из них. – Посмотри на этого молодого человека.
– Мне думается, он прыгал без парашюта, – предположил второй.
– Думаешь, он из тех, что разбились прошлым рейсом?
– Ну, ясно.
– Говорят, их всего восемь человек уцелело.
