скачать книгу бесплатно
Сделав один-другой круг по лугу, с коленками и пятками, вызолоченными пыльцой желтых одуванчиков, я устремляюсь в башню и одним духом взбегаю на самый верх, где вцепляюсь руками в парапет, совершенно обессиленный, хватая ртом воздух.
На смотровой площадке, опершись локтями о перила, стоит мой папа. Он пожарный наблюдатель. У него густая борода, а на голове начищенный до красна бронзовый шлем. Его взгляд скользит вдоль горизонта в поиске возможных пожаров. Слава Богу, пожаров у нас вовсе не случается.
На башне у отца всегда при себе Библия, громадная, как ящик от комода, и он вслух читает по ней. «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…» произносит с необычайной внятностью и серьезностью, и я думаю, что так оно и есть: это он читает про нас – про себя самого и про меня. Это я могу понять. Я сразу вспоминаю церковный потолок в картинах, на которых изображен мой отец – бородатый Господь Бог Саваоф, сидящий на облаке. У его ног – целый мир. Даже птицы. Выше только небеса. Они выше, даже если взобраться на нашу, самую высокую башню… Но вот что такое «…Святаго Духа»? Не понимаю. Спрашиваю об этом папу. У него есть ответы на все вопросы.
– Вот, – говорит папа, – ты сейчас запыхался, пытаешься перевести дух, так? Как будто ловишь ртом что-то.
– Ага, – киваю я.
– Ну вот, это Он и есть, и прилетает вместе со свежим ветром – оттуда, из лесов и садов, проносится над крышами с лепниной и золотыми куполами храмов, из тех дальних полей и лесов, из-за реки, струится по синему небу, раскинувшимся над всем Божьим миром… И тебе так хочется вдохнуть Его побольше, как можно больше, потому что нет на свете ничего лучше!.. Чувствуешь? Понимаешь?
Еще бы! Конечно, понимаю. Конечно, чувствую. Я смотрю, вглядываюсь вдаль. Мне кажется, я вижу отсюда весь мир, все самые дальние страны, раскинувшиеся перед нами. Может быть, когда я вырасту, я побываю в них… Если посчастливится…
Проходит совсем немного времени, и папа умирает. Потом я узнаю, что он вовсе не был пожарным и не ходил в медном шлеме всю свою жизнь. На самом деле он из крепкой купеческой семьи. Но еще в юности понял, что абсолютно лишен коммерческой жилки. Да и крепким здоровьем никогда не отличался. В общем, уступил свою долю братьям, а сам поступил на государственную службу.
Сначала получил место в почтовом департаменте. А немного погодя, женился на моей матери. На его скромное жалование и ее небольшое приданное, молодые зажили, как птицы небесные. Папа даже сумел собрать порядочную домашнюю библиотеку, состоящую, главным образом, из книг по истории и естественным наукам, а также обзавелся граммофоном с хорошей коллекцией пластинок. А еще увлекся коллекционированием бабочек и жуков, с ювелирной аккуратностью, под определенным углом насаживая их на специальные, идеально ровные карточки, которые собственноручно вырезал из картона и подписывал латинскими буквами.
Вскоре служба в почтовом департаменте наскучила ему, к тому же жалование было мизерным, и он подал в отставку. Однако родился я, нужно было как-то сводить концы с концами, вот и пришлось пойти дежурным на нашу пожарную каланчу. Здесь, по крайней мере, папа чувствовал себя вполне вольной птицей. Эту каланчу я и запомнил лучше всего… Потом папа стал нехорошо кашлять, быстро слег и умер. А домашняя библиотека, коллекция граммофонных пластинок и бабочек с жуками оказались в полном моем распоряжении… Теперь и маме пришлось искать работу. В свое время она окончила пансион, и стала брать учеников из обеспеченных семей, занимаясь с ними фортепьяно и грамматикой.
Часто целые дни напролет я предоставлен самому себе. И все-таки не проходит дня, чтобы маменька не взяла меня за ручку, и мы не отправились в город – в церковь, на рынок или просто погулять. Для меня это всегда архиважное событие. Поэтому перед тем как выйти, придирчиво проверяю: все пуговицы должны быть застегнуты, одежда разглажена, волосы причесаны, а моя любимая малиновая шапочка аккуратно надета. И очень серьезно спрашиваю маменьку, всё ли у меня в образцовом порядке.
На улице прохожие часто подходят, чтобы меня похвалить, потрепать по щеке, задать какой-нибудь вопрос.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, мой юный друг?
– Жнецом, ваше благородие
– Неужели? Жнецом? – изумляется человек.
– Да. Чтобы собирать спелые золотые колосья.
– В каком смысле?
– Ведь колосья это хлеб, ваше благородие, а хлеб это жизнь.
– Вот как… Ну, похвально, малыш, похвально!
Мы с маменькой самые лучшие друзья. Мои увлечения – ее увлечения. Каждую свободную минутку дома, она старается быть со мной. А когда остаюсь один, то читаю книги, слушаю граммофон или привожу в порядок коллекцию насекомых. Зато когда вечером маменька возвращается домой, я бросаюсь пересказывать ей, что я сделал или прочитал, пока ее не было. Но лучше всего, когда перед сном она мне что-нибудь читает или рассказывает. У нее прекрасная память. Она знает множество сказок и стихов. И почти все Евангелия наизусть… А больше всего мне нравятся всякие истории из «настоящей жизни», то есть про настоящих людей и про то, «что было». Таких у нее тоже много-премного. Как начнет рассказывать, так я словно всё своими глазами вижу, как будто картины, проходят, или как будто передо мной какая чудесная дверь открывается. Маменька помнит все мельчайшие черточки и подробности, как никто на свете. Поэтому когда я засыпаю, то всё это отправляется вместе со мной в мои сны. В постели со мной всегда моя милая потрепанная лошадка из серой дерюжки с глазами-пуговицами. Я, конечно, прекрасно понимаю, что она не настоящая, а сшита искусными маменькиными руками, но всё равно – не могу уследить, в какой момент лошадка вдруг оживает, я оказываюсь на ней верхом, и она несёт меня во сне по лесам и долам.
Вот не знаю тоже, были мы такими усердными прихожанами всегда или только после папенькиной смерти. Храм – мое любимое место. Здесь у меня уже даже есть свое маленькое послушание: следить за свечами на подсвечнике, оплывающие или покосившиеся поправлять, а огарки гасить и складывать в специальный ящик. Благодаря моей аккуратности и терпеливости, я исполняю это поручение образцово.
Уверен, что по красоте ничто не может сравниться с церковной службой. А уж как хорошо у нас поет хор и читает батюшка! Пламя свечей перед иконами кажется живым. В его изгибах, то золотистых, то алых, то голубых, как крылья диковинных бабочек, мерещатся бесконечные миры, в которые так хочется проникнуть. Глядя на пылающие свечи, я забываю, где я и кто я такой. Я осторожно прикасаюсь к чудесному огню. Неужели только я это вижу? Может быть, я разговариваю с самим Христом?..
Только вот одна нехорошо – слишком холодно и промозгло в храме. Даже в летнюю жару. И я то и дело простужаюсь. А простудившись, должен сидеть дома – без чудесного света свечей на «моем» подсвечнике. Но едва поправившись, поскорее бегу в церковь. Вот только не проходит и неделя, как опять заболеваю. На этот раз куда сильнее. Ноги разболелись, особенно коленки. От боли иногда просто не могу подняться на ноги, не то что ходить. Такая досада! «Мой» подсвечник, наверное, отдали кому-то другому. Месяц или два лежу в постели, пока кое-как не выздоравливаю.
Мне уже целых восемь лет! Я учусь в гимназии. И меня записали сразу в третий класс. Обожаю учиться! Уже на второй день меня похвалили за сочинение на тему «Как я провел лето». Учитель прочел его всему классу. Особенно ему понравилось, как я ходил в лес по грибы. Сказал, что так и видишь все эти мои полянки и опушки, как будто наяву. Видишь – вон там растет красавец-подосиновик с оранжевой шляпкой, с прилипшем к ней желтеньким листочком, а там – целое семейство боровиков, словно расставленные для раскраски заготовки матрешки…
А еще приношу в школу мою коллекцию бабочек и устраиваю что-то вроде выставки. К моему ужасному огорчению, не проходит и двух дней, как всю коллекцию ребята сметают с полок и растаскивают, раздирают на куски. Причем буквально. И маменька страшно расстроилась, плачет. Я говорю:
– Не плачь, маменька! Бабочки так понравились ребятам, что каждому захотелось унести с собой домой из коллекции какой-нибудь кусочек с экземпляром. Смотри! Надо радоваться: ведь теперь, когда у каждого есть хоть один экземпляр, он тоже может начать с него собственную коллекцию!
Зима ужасно, ужасно скверная! Опять ноги!.. Доктор говорит, что у меня ревматизм. Ах, как скверно!.. Но самое сильное огорчение – что приходится огорчать маменьку. Вчера вот, никак не смог сдержаться и заплакал при ней от боли.
К началу весны наконец полегчало. Вот только ходить теперь совершенно не могу. Отказываются ножки, хоть ты что.
Учитель и одноклассники, такие хорошие, стараются как можно чаще навещать меня, помогают дома готовить уроки, приносят книги. Если совсем чуть-чуть, я еще хожу по комнате на костылях. Но, судя по всему, скоро в школу уже ходить не смогу. Впрочем, еще которое время доползаю туда на костылях.
Никак не могу понять, почему некоторые ребята, едва завидев, как я тащусь по школьному коридору, принимаются хохотать так, что чуть не падают. Что в этом смешного?.. И все-таки, пусть лучше уж хохочут, чем начинают сочувствовать и жалеть, как некоторые взрослые. От такой жалости меня всегда с души воротит.
Один из товарищей интересуется со смехом:
– Нет, правда! Интересно, как ты, калека, с костылями, собираешься стать жнецом?
– Да очень просто, – охотно объясняю. – Возьму тебя в помощники. Будешь толкать мою тележку, а я буду размахивать серпом.
И оба весело хохочем. Вечером спрашиваю маменьку, почему мальчики так со мной разговаривают.
– Наверное, еще не привыкли к тому, что калека-инвалид. А привыкнут, так и не будут.
Ну вот, теперь вовсе не могу ходить. Сижу дома, как в тюрьме. Про школу – то есть, чтобы туда ходить, – можно забыть.
Сидение на одном месте мало-помалу открывает мне множество новых занятий. Кроме чтения книг, учусь вышивать, вязать, а также занимаюсь лепкой. А еще с увлечением пишу акварелью. Правда, недолго. Из-за плохой чувствительности и дрожания рук – вдобавок, к отнявшимся ногам. Зато поделки из глины, да еще раскрашенные, выходят – любо-дорого! С мельчайшими подробностями. Подоконник, стол, пол заставлены фигурками зверей, растений, солдат, лошадей, гусар, горожан, крестьян, монахов. И нет лучшего удовольствия, как раздаривать их навещающим меня товарищам-одноклассникам.
От лепки постепенно перехожу к увлечениям, куда более сложным: чеканке по жести, гравюре или выжиганию по дереву. Все изумляются моему терпению и аккуратности, которые требуются в этой работе. Говорят, что из меня мог бы выйти настоящий мастер-умелец. Несколько месяцев я потратил на изготовление резного ларца-шкатулки из куска твердой, как железо, березы. По экзотической картинке, найденной в одной из папиных книг, раскрасил, отшлифовал, отлакировал, да еще филигранно инкрустировал полудрагоценными минералами. Потом заставил маменьку отправиться с этой шкатулкой на рынок и прицениться, сколько бы за нее могли дать. Бедная маменька сначала упиралась, ни в какую не хотела, но потом все-таки пришлось пойти… Нашим восторгам и удивлению нет предела! Шкатулку тут же купили, причем за хорошую цену. Денежки-то нам очень-очень кстати! Теперь нет-нет да удается сбывать какую-нибудь из моих поделок, которые я изготовляю специально на продажу.
Не всё, конечно, у меня радости, хватает и печалей. И самая большая – невозможность бывать в храме. Когда там был в последний раз, уж не припомню. Когда я мог ходить и бегать – это время кажется мне теперь бесконечно далеким. Уж не говорю про совсем давнее: когда мы с папой стояли на нашей громадной каланче и любовались Божьим миром. Эта чудесная картинка едва виднеется из прошлого, словно далекий-далекий огонек из ночной темноты.
Как бы то ни было, в моей комнате я устроил уголок для молитвы, с небольшим киотом над ореховым комодом, с красивыми бумажными цветами, кадильницей для ладана, лампадкой, а также бутылочкой с елеем. К счастью, – хоть на минутку-другую – батюшка из нашего прихода непременно заходит к нам по всем большим праздникам. Для меня это двойной праздник – ведь можно исповедаться и причаститься. К тому же батюшка благословил и мой молельный уголок, сказав, что у меня тут прямо настоящая церковь.
Вот, нет сил выползти даже в наш дворик, даже на костылях. За ненадобностью они давно лежат под кроватью. Какое уж там мечтать о возвращении в школу, когда ноги отнялись! Однако учиться продолжаю, самостоятельно, но строго по гимназическому курсу.
К тринадцати годам я перечитал папину библиотеку целиком, причем, некоторые книги по несколько раз. Иногда, когда у нас заводится лишняя копеечка, откладываю, чтобы пополнить ее новыми книгами, которые выбираю с необычайно придирчивостью, главным образом, по истории и литературе. Маменька принимает в этом самое деятельное и горячее участие. Папин граммофон я слушаю постоянно, и все наши пластинки давно знаю наизусть – каждую ноту, каждое словечко и пассаж. Обожаю распевать дуэтом с нашим граммофоном, а частенько к нам и маменька присоединяется. Пою также соло. Голос мой уже прошел ломку, и теперь я счастливый обладатель звонкого тенора. Маменька говорит, что когда я пою, соседи приходят под окошко и присаживаются на скамеечку послушать. А на подоконнике в горшочках, украшенных цветными стеклышками и камешками, множество геранек и фикусов, целый лес, я их очень люблю и развожу, как в оранжерее, по всем правилам.
– Подумать только, какая жалость, – говорят соседи, – ему бы петь в церковном хоре или даже в театре!
Мой репертуар, кстати, весьма разнообразен. Есть несколько оперных арий, множество народных песен и конечно псалмы и церковные песнопения, которым я научился не только от маменьки, но еще от папеньки, занимавшимся со мной, кроме всего прочего, и пением.
Я и сам немножко сочиняю: разные мелодийки, куплеты и даже стихи. Если б не частые и сильные боли в ногах, то я, пожалуй, могу считать свою жизнь не хуже жизни любого другого человека. Что ж, боль можно и потерпеть, – а сколько у иных бедняков несчастий, которые терпеть просто невыносимо!
Скоро у нас в городе начнутся замечательные торжества – по случаю прославления честных останков схимника. Точнее, его самого. Уже съехалось множество народу, даже из Петербурга и Москвы, князья да графы, и среди них княгиня Александра Васильевна. Маменька обратилась к ней с прошением, и та милостиво предложила показать меня знаменитому доктору, который пользует самого царственного Наследника!
В один прекрасный день доктор собственной персоной является к нам домой, с виду такой важный и строгий господин. Но после минуты разговора я понял, что в целом свете не сыскать среди взрослых другого такого весельчака и добряка. Наверное, три часа, не меньше, доктор обследует-осматривает меня, при этом так и сыпет разными забавными историйками про маленьких мальчиков, девочек, собак и кошек. Пока он выстукивает меня всего своими сухими и теплыми пальцами, а еще диковинным серебряным молоточком с черной гуттаперчевой нашлепкой, маменька носит ему чай, чашку за чашкой, самовар кипит не переставая. Если он один выпил дюжину чашек, то это еще мало!
В результате доктор объявляет, что предыдущие лекари определили характер моего недуга вполне точно, – вот только лечение назначили совершенно не то, что требуется – что не удивительно, ибо случай довольно сложный.
– Кабы вы жили недалеко от царского дворца, – задумчиво говорит он, – я бы, пожалуй, мог сам заняться и проследить за лечением. У меня масса всяких разных медицинских хитростей. Чудес ожидать не приходится, но не прошло бы и года-двух, как мальчик ходил бы по комнате, хоть и на костылях…
Рассматривает мою молельню, книги, пластинки. На прощание дарит нам золотую монетку, а мы ему лучшую гераньку.
Однако добрейшая княгиня Александра Васильевна и не думает на этом успокаиваться. Когда начинаются торжества, нанимает двух сильных мужиков, которые выносят меня из дома на носилках и доставляют прямо в наш главный храм – на праздничную службу по случаю прославления чудесного святого. Народу превеликое множество, в жизни не видел столько, аж страшно. Кроме столичных гостей, паломники, священники, монахи со всей России. Меня несут через самую гущу и – прямо к честным мощам и святой иконе. Все это время Александра Васильевна не отходит от меня и, то и дело наклоняясь, тихонько объясняет на ухо, напоминает, чтобы я помолился святому угоднику, смиренно попросил исцеления…
То ли от множества народа, то ли оттого, что носилки раскачиваются из стороны в сторону, у меня слегка кружится голова, и вдруг я вижу, что прямо передо мной горбатый старичок с таким необыкновенными, сияющими глазами. А рядом с ним – Иисус Христос. Я смотрю на них и радуюсь. Только странно: они как бы передо мной, совсем близко, а в то же время как на громадном удалении, где-то высоко-превысоко, как на нашей каланче, только еще выше, и там с ними также и мой папенька… Всё это я вижу всего лишь одну секунду, не больше… Вдруг вспоминаю, что должен что-то попросить для себя… Не то чтобы я растерялся или забылся. Наоборот, совершенно ясно вспоминаю, как стоял с папой на башне, как папенька читал по книге.
Кому может прийти в голову, что он знает лучше, чем Христос?!
И я говорю шепотом:
– …не так, как я хочу, но как Ты!
Потом носилки поднимают и меня относят домой. Как бы там ни было, но с этих пор боли в отнявшихся ногах совершенно исчезают.
Теперь у меня много друзей. Почти на все большие церковные праздники, в особенности великие, всегда появляются добровольные помощники, которые возят меня в храм, чтобы и я мог порадоваться праздничной службе. Более того, знакомый купец-благодетель прислал мне специальное кресло-коляску, удивительно удобную. Руки у меня все ж достаточно сильные, хоть и неловкие, чтобы потихоньку вращать колеса, и теперь я часто катаюсь по окрестным улочкам и аллеям.
Коллекционирования ни в коем случае не бросаю. Наоборот, у меня появилось новое, страстное увлечение: пасхальные яйца. К сожалению, до сих пор я почти ничего не видел и не знал об этом удивительном жанре. Теперь собираю даже картинки из газет и журналов. Фантазия разыгрывается необыкновенно! Пока что у меня в коллекции всего несколько штук, самых непритязательных, дешевых, за исключением одного, самого маленького, на котором изображена Богородица, подаренного мне еще папенькой.
Само собой, маменька, едва ли не большая энтузиастка, чем я сам, горячо разделяет мое новое увлечение. Как где какая ярмарка или новые поступления в церковных или монастырских лавках, она спешит туда на разведку. Даже просить не надо. Я жду ее возвращения с таким нетерпением, что меня начинает слегка знобить, а когда приходит, требую самый полный отчет о виденных пасхальных яйцах и не успокаиваюсь до тех пор, пока не выспрошу у нее все подробности. Потом мы вместе принимаемся мечтать, как отныне начнем усиленно экономить и, может быть, в скором времени приобретем наконец какой-нибудь действительно ценный и редкий экземпляр. Конечно, это только мечты… Когда приходит время новой покупки, мы снова можем себе позволить лишь покупку скромной вещицы.
Но вот однажды, где-то на другом конце города маменька набрела на одну антикварную лавку, где обнаружила нечто совершенно необыкновенное, настоящую жемчужину среди пасхальных яиц, и за весьма умеренную цену. Даже не видя яйца, я влюбился в него до потери сознания. Конечно, маменька описала его замечательно, в мельчайших подробностях. Как будто я увидел его собственными глазами. На нем изображено само Воскресение Христово. Мы оба сделались словно больные, принялись мечтать, как бы нам его приобрести. Собрали все деньги, пересчитали каждых медный грошик. Даже во сне вижу бесценную миниатюру и сказочные гирлянды, которыми украшено яйцо. Даже если удастся выторговать небольшую скидку, денег пока никак не достаточно. Вдруг нам приходит в голову, что пока мы тут сидим, мечтаем, пересчитываем наши грошики, какой-нибудь другой покупатель может явиться в лавку и прямо из-под самого нашего носа забрать нашу драгоценность. Каждую неделю я посылаю маменьку в лавку удостовериться, что яйцо всё еще выставлено на продажу. Сначала облегченно вздыхаю, а потом снова начинаю беспокоиться…
И вот в День моего Ангела подхожу к своей коллекции и вдруг вижу, что чудесный экземпляр сияет и красуется среди своих дешевых собратьев!
Оказывается, всё это время моя милая маменька экономила-копила, во всем себе отказывала, чтобы купить яйцо и сделать мне грандиозный сюрприз. Меня подхватывает волна радости, но… ненадолго. То есть, конечно, я чувствую себя необыкновенно счастливым, яйцо действительно красоты сказочной, однако теперь, когда оно у меня перед глазами, я держу его в руке, вдруг понимаю, какое оно маленькое и ничтожное по сравнению с огромным Божьим миром вокруг меня. А главное, по сравнению той добротой и самоотверженностью моей любимой маменьки, которая сбивалась с ног, во всем себе отказывала ради этой миленькой вещицы. Да и я сам – сколько сил и мыслей на нее потратил!.. В общем, в одну минуту всё мое яичное помешательство как ветром сдуло.
Я даже рад, что так случилось. Пусть эта моя детская необузданность, рабская привязанность к чему-то материальному послужит мне хорошим уроком в будущей взрослой жизни.
Ко мне начинает приходить много людей – поговорить о том, о сем, а то и посоветоваться. Это меня всегда радует. Я подробно расспрашиваю пришедших, слушаю их удивительные истории, «как было». Что ж, если собственные-то ноги отказываются ходить, пусть мир сам идет ко мне в гости! Я открою дверь как можно шире!
По большей части приходят неграмотные крестьяне, рабочие, женщины. Но есть купцы, служащие, даже один отставной прапорщик. Бог знает, откуда забрали себе в голову, что я не просто «молоденький ученый калека», а якобы обладатель какой-то благодатной премудрости. Вроде диковинного прозорливца. Впрочем, как правило, их визиты имеют также вполне практическую цель: меня просят составить и написать прошения, жалобы, письма.
Я наотрез отказываюсь брать с них какую бы то ни было плату за эти мелочи, которые для них часто последняя надежда и соломинка, однако за моей спиной они стараются «отблагодарить» меня через маменьку. Вот, несколько раз ловлю ее на том, что принимает подношения, из-за чего приходится ссориться с ней немилосердно. Отругаю ее, бедняжку мою драгоценную, строго-настрого, возьму с нее слово, а назавтра смотрю после ухода гостей опять краснеет и глаза прячет: совершенно не умеет лукавить.
А последнее время гости находят ловкую лазейку. Прознав о моей любви к книгам, стали приносить их в качестве вознаграждения за мою помощь. Какие такие книги могут быть у неграмотных людей? Что самое замечательное, несут старые-престарые газеты и журналы, уцелевшие от того, чтобы их пустили на растопку или раскурку, пролежавшие десятки лет на чердаке или в сарае, и даже древние церковные книги, ненужные, но аккуратно хранимые в сундуке. Очень интересно! Их пожелтевшие страницы можно перелистывать бесконечно!
Обожаю помогать маменьке готовить что-нибудь на кухне. Правда, в основном это всякая мелкая работа, вроде чистки и нарезания овощей – картошки, морковки, свеклы, кабачков, тыквы. Но даже она развлекает меня несказанно. К тому же полезна для моих онемелых пальцев. А еще мне нравится обсуждать с маменькой наше меню на неделю – ведь прежде, чем идти на рынок, надо составить список, что нужно для каждого блюда. Про всякие продукты и блюда я стараюсь узнать побольше – всё, что имеет отношение к гастрономии – в каком-то смысле настоящая поэзия. Я люблю представлять себе, как я сам отправляюсь на рынок, как прохаживаюсь между торговыми рядами, озираю горы живописной провизии. В общем, перед тем как отпустить маменьку на рынок, я подробно инструктирую ее, как и что надо выбирать.
Мне также известно множество рецептов блюд – от людей, бывающих у нас в гостях. Думаю даже, что со временем стал неплохо разбираться в поварском искусстве. Особенно, что касается постных монастырских блюд. Нет ничего интереснее, чем изобретать или усовершенствовать кулинарные рецепты. Неважно, простые или сложные.
Вот, к примеру, мой конек – всяческие запеканки… Но, как ни странно, любимое блюдо ? обыкновенная гречневая каша, заправленная присоленным жареным лучком. Ее рецепт мне сообщил один монах, странный такой человечек, то ужасно смешливый, а через секунду до мрачности серьезный. Однажды он останавливался у нас на ночлег. По его словам, прошел пешком уж чуть не пол-России – в поисках одного предальнего монастыря, единственного по-настоящему благочестивого места, которое осталось на Руси. Сообщил также, что, по слухам, в этом монастыре готовят его любимую кашу, вкуснейшую гречку. До того вкусную, что среди монастырской братии является за трапезой Сам Иисус Христос, конечно, с виду совершенно неузнаваемый, ни для кого, за исключением двух или трех старейших братьев, которые много лет непрерывно творят Иисусову молитву.
– Знать, она и правда, очень вкусная, – говорю я.
– Дай тебе Бог отыскать тот монастырь, – добавляет матушка.
– Я был бы счастлив, – вздыхает монашек, застенчиво опуская глаза, – если бы мне позволили просто жить у ворот, хоть в собачьей конуре…
Нечастые выезды в кресле-коляске за околицу лишь разжигают мое желание исследовать окрестности – как можно дальше. Поэтому мои всегдашние глаза и уши это, конечно, моя милая маменька. Я всегда требую, чтобы, бывая в городе, она подробнейшим образом всё вокруг рассматривала, слушала, кто что говорит, чтобы дать мне потом точный отчет. Благодаря ее рассказам, я знаю окрестности как свои пять пальцев: где какой фонарный столб, афишная тумба, шлагбаум или будка околоточного. Я знаю по именам, фамилиям, прозвищам многих горожан и соседей. Даже соседских кошек и собак по кличкам.
Но теперь мои возможности куда шире. Теперь у меня много добрых знакомых – среди нашей местной интеллигенции, учителей, телеграфистов, журналистов. Все замечательно благочестивы и религиозны. И есть даже один довольно известный литератор, который бывал в самой Москве и знаком с некоторыми нашими самыми знаменитыми писателями. Его зовут Сергеем Гавриловичем, мы зовем его Сережей, он страстный любитель шахмат. Через него и я полюбил эту удивительную игру…
В общем, у меня дома, можно сказать, сложился свой культурно-религиозный кружок. Нам очень интересно вместе. Времена-то на дворе тревожные, грозовые, и в нашем общении мы находим большое утешение и надежду. Собираемся у меня регулярно, пьем чай с сухариками, а когда и ни с чем, устраиваем большие дискуссии, читаем поэмы. Большинство – молодежь моего возраста. Впрочем, не только…
Да сам я, строго говоря, давно уж и не «молодежь». Какая там «молодежь»! Даже удивляюсь, как быстро летит время…
А с некоторых пор происходят архистранные вещи. В наш кружок впархивают некие барышни. Серьезные донельзя, независимого нрава, ветреные, болтливые, просто глупенькие, часто весьма неопределенного возраста, самых разных пропорций и свойств. Но все они, без исключения, спустя некоторое время, вдруг делаются моими горячими почитательницами. Их приводит в восторг любое сказанное мною слово и мнение, даже самое обычное. Теперь их, таких почитательниц, у меня сразу несколько штук. Причем очень ревнивых, – до того, что между ними явно разгорается что-то вроде непримиримого соперничества. Зовут их, кого Катя, кого Марина, кого Ольга. Под предлогом, якобы, «забыла прошлый раз книгу» или еще что-нибудь, повадились являться в гости совсем на ночь глядя, когда маменька уже видит третий сон; я-то по обыкновению полуночничаю.
И вот в такой поздний, темный час вдруг поднимаю глаза от книги и вижу на пороге одну из них – барышню, словно сошедшую со страниц Ивана Сергеевича Тургенева, с невинной улыбкой уверяет меня, что входная дверь была не заперта. Но я-то прекрасно знаю, что дверь-то, несомненно, аккуратно заперта маменькой, а барышня моя могла проникнуть в дом разве что через форточку или через печную трубу… В следующую секунду она бросается передо мной на колени, говорит, что хочет быть мне помощницей в моих серьезных трудах, а еще умоляет позволить ей остаться у меня на ночь. Видя, что дело нешуточное, что гостья либо разрыдается, либо, чего доброго, лишится чувств, я мягко и очень осторожно говорю:
– Если бы не мое физическое состояние… требующее от вас принесения себя в жертву…
– Принесения в жертву?! – восклицает гостья и все-таки заливается слезами.
– Смею вам напомнить, я калека, – говорю я. – Увечный…
– Нет! Нет! Это не так! Наоборот! В моих глазах вы – словно сказочный богатырь! Прекрасный витязь!
И слезы, слезы.
– Значит, вы согласны, чтобы завтра пойти повенчаться? – интересуюсь я.
Плачет еще горше.
– Как вы можете быть таким жестоким, милый? Вы же не хотите выставить меня на позор? Или вы надо мной смеетесь?
– Нет, я говорю серьезно…
Тем не менее, гостья остается. Этой ночью куда ж ей деваться?.. И уже на другой день снова спешит на наш кружок. И через день тоже.
Ну, как бы там ни было, некоторые из этих барышень вовсе не глупы и не такие уж легкомысленные, и, без сомнения, искренне преданные создания. Однако все без исключения почему-то испытывают неодолимое влечение к подобным ночным визитам.
Уж не знаю, что и делать!.. Сначала просил маменьку, чтобы та тщательнее проверяла перед сном все запоры и задвижки. Потом бросил. Пользы никакой, только маменьке лишняя тревога. Потом прошу ее переставить свою кровать и некоторое время спать у меня в комнате – под тем предлогом, что, якобы, у нас завелось крысиное семейство, повадившееся ночью ко мне, ужасно хитрющее, проникающее мимо всех ловушек. Но и это не срабатывает! Едва наступает ночь, милая маменька погружается в такой крепкий сон, что ее до утра уж не разбудить ни кашлем, ни хлопками в ладоши. Думаю, и пушкой тоже. Что ж говорить о моих бесшумных ночных барышнях!
Прибегаю к последнему средству: усиленной молитве. Молюсь долго, сосредоточенно, но, видно, слаб и грешен: время от времени барышни еще проникают. Но я нисколько не унываю, читаю святоотеческие советы, продолжаю молиться Богу и святым угодникам, и вот молитва начинает действовать. В один прекрасный день наваждение наконец сходит на нет. Только иногда из-за спин знакомых замечаю робкие взгляды моих прежних ночных гостий…
Вот так незадача, и совсем не шутки! Я и предположить не мог, что, лишившись ночных гостий, окажусь в такой страшной тоске и печали! Уж раскаиваюсь даже… Как это напоминает историю про одного святого анахорета, которому тоже досаждали подобные мирские искушения и по молитвам они также были от него удалены! Куда более тяжким испытанием стало для него спокойное уединение, когда на него разом напали могущественные и беспощадные внутренние враги – демоны и бесы. Отшельник пришел в такое отчаяние, что, слезно раскаявшись в своем своеволии, стал умолять Бога вернуть ему прежние неудобства, и Господь вернул… Вот так и я. С той лишь разницей, что я не святой анахорет. Да у меня и язык бы не повернулся просить Господа о подобном… Я лишь денно и нощно повторяю: «Господи, Ты знаешь!..»
И вот по прошествии нескольких лет в нашем кружке вдруг появляется необыкновенное создание – молоденькая, тоненькая, в высшей степени молчаливая девушка, только что окончившая гимназию. Она не просто увлечена Тургеневым и Достоевским, не подделывается – эти имена для нее священны. Очень скоро я понимаю, что в ней уживаются как бы две разные личности. В компании она совершенно тушуется, ее буквально не видно, не слышно. И только когда остаемся с глазу на глаз, совершенно преображается, и наш разговор, горячий, свободный, дружеский – просто праздник и пир души!
Но главное ее свойство – каким-то необъяснимым образом, иногда одним своим присутствием эта тоненькая девушка вдохновляет, поддерживает, развивает всё, чем бы я в данный момент не занимался, будь то рукоделие, творчество, дела или просто размышления.
Мы можем говорить часами и часами. Ее знания, начитанность весьма скромные, однако у нее несомненный талант понимания человека и чутье. Теперь все без исключения мои увлечения и интересы стали также и ее интересами и увлечениями, и, в особенности, конечно, богословие, иконография и церковное благочестие. Сама из очень набожной, работящей семьи, очень бедной и тихой. Однако во всем, что касается веры, – скала непоколебимая. Особенно мы полюбили вместе молиться.
С самого первого ее появления, и также неприметно, она оказывается незаменимой помощницей маменьки (которая в силу уже преклонного возраста часто прихварывает) во всех домашних делах. Так деликатно, так по-родственному. Я до того привыкаю к ней за день, что когда вечером она объявляет, что уже поздно и ей пора домой, начинает прощаться, для меня это всякий раз как гром среди ясного неба, охватывает великая печаль – что нужно расставаться, хотя бы до завтрашнего утра…
Впрочем, разве я могу, имею право мечтать о чем-нибудь большем?!
Но вот однажды в момент одного из таких вечерних прощаний она вдруг поднимает на меня свои прозрачные голубенькие глазёнки и говорит весьма твердо:
– Если ты хочешь, чтобы я оставалась и на ночь, нам нужно пойти в церковь и обвенчаться. Ты согласен?
