Резонанс

Ковалев тушит сигарету о подошву ботинка. Он понимает, что дальше разговор вести бессмысленно. Он не выбьет из меня ничего нового.

– Что ж, Аркадий Петрович. Благодарю за уделенное время. Видимо, и правда сбой оборудования. Нашего. Бывает.

Он направляется к выходу. И что, все? Так просто? Нет. Так не бывает. Они никогда не уходят ТАК просто. У самой двери Ковалев оборачивается. На его лице – ни тени разочарования. Лишь холодная, вежливая маска.

– Чуть не забыл, – говорит он тихо, почти по-дружески. – Мы тут недавно с Виктором Сергеевичем вашим беседовали. Интереснейший, знаете ли, человек. Переживает за вас. Просил узнать, как вы тут.

Вот сука!

– Он в добром здравии, условия хорошие, не жалуется. Государство заботится о ценных специалистах, даже если они ошибаются. Он очень надеется вас скоро увидеть. Говорит, вам есть, что обсудить.

Обещает встречу с учителем… Угроза, пусть и непрямая. Намек на то, что судьба Виктора Сергеевича зависит от меня? Я стою и молчу, не в силах переварить это и что-либо ответить. Любое слово здесь будет лишним и сыграет против меня.

– Всего доброго, Аркадий. Не скучайте тут, – сказал он, удовлетворенный полученной реакцией.

Он выходит, дверь за ним закрывается. Слышу, как хрустит снег под их сапогами. Как метроном – ровно и четко. В одну ногу. Нарастает рокот вертолета. Через какое-то время все стихает. Эти уроды ушли ни с чем… Но это еще не конец. Они так просто с меня не слезут, это уж точно. Я выиграл битву, но вся война еще только начинается. Они обязательно придут.

Вопрос только – как скоро?

Глава 11

Больше нельзя было медлить. Нельзя сидеть, сложив руки. Нельзя ждать чего-то свыше. Надо было переходить к действию, чем скорее – тем лучше. Раз уж товарищ начальник Ковалев решил сам заявиться ко мне с визитом, да еще и с охраной, дело приобрело явно очень серьезный оборот. В любом случае, один неверный шаг – и меня, считай, нет и не было никогда. Спишут на несчастный случай, как и всегда, мол, мужик просто крышей в одиночестве тронулся, спился и замерз насмерть на пьяную голову. Банально, однако.

Во мне вспыхнула небывалая ярость. Именно она на пару со страхом наполняла меня, когда этот хмырь в погонах пытался из меня тут что-то выдавить. Я изо всех сил ударил ногой табуретку, на которой сидел Ковалев. Она с грохотом отлетела в стену. Спокойно. Посиди, Аркадий, подумай спокойно.

Я решил кое-что проверить. Прошелся по своей каморке, оглядел ее холодным оценивающим взглядом, прямо как Ковалев. Вскрыл розетку, осмотрел ее, раскрутил патрон лампочки, простучал стены – вдруг оставили какой-нибудь… жучок или прослушку? Но… ничего. Они ничего не оставили? Ну, конечно, они же профессионалы своего дела. Если бы что-то и оставили, я бы это ни за что не нашел. И это отнюдь не действовало успокаивающе – напротив, напряжение возросло, и теперь мне казалось, будто вся станция – это один большой микрофон, через который меня слушают. Слушают прямо сейчас, через гудение генератора, через скрип половиц. Паранойя… Моя крепость стала моей тюрьмой.

Так… Я сел за стол. Достал начатую бутылку водки, налил в старый замызганный граненый стакан. Долго смотрел на мутноватую жидкость, но пить так и не стал – голова нужна была кристально ясная. Вряд ли стоит в действительности становиться тем отшельником, которого я несколькими моментами ранее тут разыгрывал. В которого он не поверил.

Что ж, нужно проанализировать угрозу, как учил Виктор Сергеевич. Разложить, так сказать, все по полочкам. Итак, что у нас имеется? Первое: они знают, что это был мощный импульс. Аномальный. И в байку мою они не поверили. Их приборы слишком точны, а актер из меня никудышный. Второе: они связали этот инцидент со мной, с учителем и всем проектом «Струна». Третье: угроза через давление на Виктора Сергеевича будет, скорее всего, одним из их главных козырей. Они будут давить на эту точку, заставляя меня проколоться, сдаться, выдать себя с головой. Действовать необходимо прямо сейчас.

Сидеть и месяцами расшифровывать "снежинку" с миллиметровки – это непозволительная роскошь. Столько времени у меня уже не будет. Значит, мне нужна помощь. Помощь извне. Учитель мне уже никак не поможет – вся документация по проекту делась неизвестно куда. А в тетрадке ничего подобного нет и быть не могло, ибо так далеко в своих исследованиях, готов поспорить, Виктор Сергеевич еще не заходил. Цель ясна. Мне нужно вновь выйти на связь. Только в этот раз канал должен быть двусторонним – мне нужно будет говорить. Не орать в панике: «кто вы?!», нет. Мне нужно найти… подобие словаря для расшифровки этого объекта. Но пока что это вряд ли возможно – я под очень пристальной слежкой. Получается, что я в тупике.

Я откинулся на спинку стула и потер виски. Голова гудела. Нужно было сосредоточиться, начать работать с тем, что есть. С чертежами "снежинки".

Я разложил на столе листы миллиметровки. Этот узор… он притягивал и отталкивал одновременно. Я заставил себя смотреть на него, пытаясь найти хоть какую-то логику, симметрию, отправную точку для анализа. Я сидел так, может быть, час, водя карандашом по линиям, пытаясь разбить сложную фигуру на простые геометрические элементы.

И тут это случилось в первый раз.

Я отвел взгляд от чертежа, чтобы посмотреть на белую стену. И на ней, как после вспышки фотоаппарата, отпечатался призрачный, зеленоватый негатив "снежинки". Он висел в воздухе долю секунды и медленно растаял. Я замер, а потом лихорадочно заморгал. Переутомление. Нервы. Просто остаточное изображение на сетчатке. Да. Точно.

Я снова заставил себя работать. Но сосредоточиться уже не мог. В ушах, на фоне привычного гула генератора, начал пробиваться посторонний звук. Тихий, но навязчивый. Не просто звон, а чистый, идеальный синусоидальный тон. Одна из тех трех нот, которые я слышал в самом начале. Я зажал уши ладонями, но звук не исчез. Он был не снаружи. Он был внутри. В моей голове.

Паника начала возвращаться липкой, холодной волной. Я вскочил, прошелся по каморке. Нужно было чем-то занять руки. Я взял со стола карандаш, чтобы сделать пометку в журнале. И в тот момент, когда мои пальцы коснулись его граненой деревянной поверхности, я почувствовал не дерево. На мгновение мне показалось, что я держу что-то теплое, гладкое и едва заметно вибрирующее.

Я в ужасе швырнул карандаш. Он с сухим стуком упал на пол. Обычный карандаш. Я посмотрел на свои руки. Обычные руки. Но ощущение было абсолютно реальным.

Нет… нет-нет-нет… Что происходит?!

Я сел на пол, прислонившись спиной к холодной стене. Все. Это шизофрения. Ковалев своего добился, урод… Я сидел, обхватив голову руками, слушая этот монотонный, сводящий с ума писк в черепе. И тут, в этом хаосе, в этом отчаянии, мой разум, привыкший к анализу и поиску закономерностей, сделал то, единственное, что умел. Он начал систематизировать.

Звук в голове. Писк.Узор на стене. Картинка.Ощущение в руке. Дрожь.

Совершенно разные, непонятные и ужасающие симптомы какой-то неизвестной болезни. Но если они все-таки связаны? Что, если…

Если это…

Одно и то же?

До меня дошло с такой ошеломляющей ясностью, что я перестал дышать – они передали мне не просто чертеж, нет… Это было куда мощнее простого чертежа. Это был… информационный удар! Эта «снежинка» была выбита на корке моего мозга. А теперь он отчаянно пытался ее «воспроизвести». Похоже, именно поэтому я все так ощущаю. Звук, который я слышу, – это звук определенной линии на чертеже. Призрачный узор на стене – ее прямое изображение. Вибрация – это чувство определенного сигнала. Определенной частоты.

Возможно, я все же не схожу с ума, и мне стоило бы порадоваться такому повороту, но… Легче не становилось. Становилось только хуже, страннее и непонятнее.

Я медленно поднялся с пола. Подошел к столу. Паника ушла, но на ее место пришла не решимость, а какая-то холодная, отстраненная пустота. Я посмотрел на чертеж "снежинки" уже не как на проклятие, а как на вскрытую грудную клетку – свою собственную. Взял карандаш. И когда в голове снова зазвучал тот самый тон, я, не отрывая взгляда от схемы, начал искать на ней сегмент, который, как мне показалось, отзывался на этот внутренний звук. Вот он. Эта короткая, изогнутая линия. Я обвел ее красным карандашом и рядом, на полях, сделал первую пометку. Не научную формулу. Просто одно слово, которое описывало все, что я чувствовал: «Звенит». И все.

Я уже ближе к разгадке. Намного ближе. Кажется, словарь был уже во мне. Осталось только… разобраться и все прочитать. И я боялся представить, что же я прочту в итоге.

Глава 12

«Звенит".

Это слово, нацарапанное на полях миллиметровки, стало… моей отправной точкой. Страх никуда не делся, но теперь у него появился вектор. Я больше не был слепым котенком, тычущимся в стену. У меня был метод. Безумный, опасный, разрушающий мой собственный разум, но это был метод.

Работа началась. Не завтра. Прямо сейчас. Времени не было. Ковалев мог вернуться в любой момент, и, вероятно, не один, а со всей своей веселой компанией в лице спецназа.

Следующие двое суток я не спал. Я превратился в одержимый автомат, подпитываемый адреналином и горьким цикорием, в который я теперь, не морщась, подливал водку. Днем я, пошатываясь, выходил на обязательный обход, механически заполнял журнал, а в голове у меня звучали чужие тона и плясали призрачные узоры. Я стал идеальным актером поневоле – мой вид спившегося, изможденного полярника был теперь не маской, а чистой правдой, как бы противно и отвратительно не было это признавать.