Маленькие письма больших надежд

– 

А сказать почему? Потому что счастье для тебя заключается в муках и страданиях.

– 

Не будь страданий, не было бы и картин! Ты ничего об этом не знаешь!

– 

Куда мне до тонкой души художника.

– 

Я никогда тебя не осуждал, но ты не можешь поступать со мной так, если не в силах понять меня и даже на секунду не жил моей жизнью, не был на моем месте. – Кристиан успокоился, и слова эти звучали как простое рассуждение, вот только они смогли вывести Эллиота из себя.

Он смотрел на него и не верил своим ушам, как же он может говорить так, когда они рука об руку проходили те испытания в больнице, что выпали на их долю. Эллиоту вспомнились многократные вечера в одиночной палате, когда никого к нему не пускали, как ежедневные обещания окончания терапии не имели ничего общего с действительностью.

– 

То есть вот как ты говоришь? Я не проходил то, что довелось тебе? – он не кричал, но обида и презрение вырывались из каждого слова, зависали в воздухе и раскалывались над Кристианом, – не я ли проживал с тобой ту жизнь в стенах клиники? Не Милица? Ты задумайся, Лачовски, может, она сбежала от тебя, а не к тебе бежала? Ты говоришь, что я – это твоё прошлое, которое оживает, когда я стою перед тобой. Что если ты – это волны прошлого, в которых Милица боится утонуть и уплывает от тебя на берег? Зачем ты пытаешься ее догнать?

Кристиан в отличие от Эллиота не умел сдерживать своих эмоций и после этого вопроса слезы хлынули из его глаз.

– 

Может, она давно живет счастливой жизнью и имени твоего не помнит, а ты пишешь никому ненужные письма в пустоту. Люди могут забыть и вычеркнуть человека из своей жизни, как бы дорог он им ни был, а ты все еще веришь в бесконечную любовь! – продолжал Эллиот, – это не идеальный мир, ты его выдумал.

Быстро и монотонно качая головой, Кристиан нервно вскочил с чемодана и ответил на это, быть может, верное рассуждение:

– 

Потому что ты никогда не любил, тебе даже это чувство не знакомо, – сорвался голос Кристиана, и он хотел выбежать из номера, всё пытался поднять ручку чемодана, но Эллиот вовремя схватил его за руку.

– 

От себя не убежишь, Лачовски! – и отпустив его руку, он потянулся за очередной сигаретой.

Оставшись стоять у дверного проёма, он схватился за ручку двери, медленно опустил голову к стене.

– 

Не от себя бегу, всего лишь ищу себя! Я столько лет жил этими письмами, они – единственная связь с Милицей

и вот я впервые осмелился найти ее. Знаешь, в последний месяц у меня даже картины не выходят толковые. Я потерялся, – он краем глаза наблюдал за реакцией Эллиота. – Я выжат как апельсин. А ты ведь мог поддержать меня, – с маленьким намеком на сострадание говорил Кристиан, – да, я не отрицаю, что возможно, она живет новой жизнью и что я – больное воспоминание, но если мысли обо мне причиняют ей боль, то выходит, она что-то да чувствует ко мне. Всякое лучше, чем безразличие.

Эллиот наблюдал за тем, как Кристиан пытался убедить самого себя, как он ищет любую зацепку, за которую было бы так сладко удержаться, и Эллиот не знал, жалеть его или восхищаться.

– 

Я бы украл ее, будь она замужем, увёз бы ее в Тонсберг. Я бы забрал ее будь она в Париже на концерте классической музыки. Тогда я бы стал полноценным. И прошу, не отговаривай

меня, Эллиот, не заставляй меня сомневаться, когда я наконец полон решимости.

– 

Не забирай ее и не уговаривай, если она замужем и не пожелает, мой тебе совет. – Уже безо всяких эмоций, говорил Эллиот.

– 

Если она скажет уйти – я уйду, ее чувства я ценю больше своих. – Он кивнул головой. – Я как-то сидел в маленькой комнате, в полном мраке, за исключением той светлой полосы, что вырывалась из-за штор и ложилась на пол. Я сидел скрестив ноги и двигался под медленную музыку, закрыл глаза и ощущал себя свободным. Мне казалось, что вот-вот и я взлечу. Эта маленькая комната меня ни сколь не сковывала, напротив в этот момент я будто находился в огромном пространстве и ровно в тот миг все мои мечты имели смысл, они становились такими большими, но досягаемыми

. Я чувствовал себя живым впервые за долгое время. Мне хотелось жить. Милицы не было рядом, ее нет уже давно, но в ту минуту я ощущал её, словно она сидела рядом и двигалась со мной под эту ритмичную, но спокойную музыку. Я, Милица и это бесконечное пространство. Мы стали одним целым хотя бы на эту ночь.

Повисла тишина.

– 

Что будет дальше, если она тебя не захочет? 
Кристиан такой вариант практически не рассматривал и сейчас с полной серьезностью задумался над этим.

– 

Что ж, я продолжу жить как и жил, но лишусь важного – надежды.

Эллиот посмеялся и сказал:

– 

Надежда… друг мой милый, надежда наш самый страшный враг, она рушит нас изнутри.

– 

Без мечты и надежды не проживешь, они-то и будут моими попутчиками.

– 

То есть мне ты отказываешь?

– 

Эллиот, не сочти за дерзость, но боюсь, что ты как раз и можешь стать причиной того, что я сойду с пути, к которому так долго готовился и шёл.

Эллиот поднял руки вверх в знак того, что он сдаётся и сделал ироническую гримасу.

– 

Ты прости… – хотел было продолжить Кристиан, но Эллиот его перебил.

– 

Брось! Впрочем, ты можешь идти.

– 

Позволь я тебя обниму на прощание, – только Кристиан стал приближаться к нему, как Эллиот его остановил.

– 

Я ненавижу прощания и нежности, ты ведь знаешь, – он скорчил лицо и добавил, – но обещаю посылать телеграммы куда бы тебя не занесло, надеюсь, этой милости тебе будет достаточно.

В конце он все же улыбнулся. Кристиан немного расстроился, но быстро взял себя в руки и похлопал Эллиота по плечу. Тихими шагами Кристиан Лачовски вышел из номера «309» и с этого момента его жизнь никогда не будет прежней.

За воротами отеля, Кристиана поджидало такси, он может и хотел, но не повернулся уловить прощальный взгляд Эллиота, а целенаправленно сел в машину и уехал.

Дорога на вокзал была недолгой, но нудной. Они всё ещё ехали. А в этот момент Кристиан прокручивал в своей голове, как все это будет происходить, как он, человек, запертый в четырех стенах с момента рождения и до нынешних дней, будет совершенно один разъезжать по Англии. Выходит, не имея ни дома, ни даже места, куда можно было бы сбежать, ощути он тоску и нежелание входить в контакт с внешним миром, ему просто будет некуда податься. Но радовало его то, что возможно, он во время своего путешествия впитает в себя атмосферу и ту загадочность Англии, благодаря которой она так и манит всех, может, тогда ему снова захочется рисовать. Ведь чтобы писать – нужно жить, черпать вдохновение со всего возможного, а самый верный попутчик в этой нелегкой дороге – природа.

Разглядывая горы по дороге, грусть понемногу отступала, ведь он знал, что если Англия и не заменит этих красивых просторов, то уж точно вдохновит еще на множество картин.

На свободной дороге, в минуты, когда Кристиан погрузился в размышления и упрямо вглядывался в пейзаж, раскрытый за окном, по совершенно случайному обстоятельству, в метре от его окна остановилась на светофоре Ева Хоэл. Кристиан её бы и не заметил, но сама Ева никогда не упустила бы этого шанса. Не сказать, что обида отступила, но она считала, что им непременно нужно поговорить, когда Кристиан в свою очередь и думать о ней забыл, настолько он был одержим мыслью изменить все и сейчас. Ева немедля постучала в окно водителя такси и попросила его свернуть на обочину, он хоть и пришел в недоумение, но последовал просьбе. Кристиан не придал этому особого значения и даже не повернул голову в сторону водителя. Сбить его с мысли удалось лишь, когда Ева открыла дверь с его стороны. Она стояла в вельветовом черном костюме и в молочном длинном пальто, и невозможно было прочитать на ее лице, о чем она думает и что чувствует, но ощущалось одно – она была полна решимости.

– Вы? – с приятным удивлением резко бросил Кристиан.

– Не могли бы вы выйти, господин Лачовски? – со всей строгой официальностью попросила Ева и отошла в правую сторону.

Он смиренно вышел из машины, оставив вещи на сиденье, и попросил водителя подождать его, выделяя, что это не займёт много времени.

Они встретились глазами, сложно было не заметить искр в её глазах и учащённое дыхание.

– Вы куда-то уезжаете? – спросила она, кидая взгляд на вещи, оставленные в машине.

– Уезжаю. И напоследок хотел бы принести вам свои извинения, я отправлял вам письмо, но не знаю, дошло ли оно до вас. – Он пытался не смотреть на неё, так как замеченный им блеск в её глазах был не совсем ему понятен и вводил в замешательство.

Он писал ей:

««Дорогая Ева Хоэл.

Всем сердцем хотел бы принести вам свои извинения. Не зная человека, в данном случае вас, я не имел право так резко высказываться на ваш счёт. У каждого человека есть свои внутренние трудности, с которыми другие люди не обязаны мириться.

Пусть я не стану тем человеком, который обидел бы вас или оскорбил и который стал бы причиной вашей грусти.

Неизмерима тяжесть моих мыслей, Ева. Если я не в силах выстроить баланс между отчаянием и счастьем, то разве смогу я найти покой и равновесие внутри себя? Ведь нет. От того и делаюсь я резким и грубым. Но не из-за черного сердца, поверьте, я мягок душой. И я злюсь, когда кто-то делает выводы обо мне.

Знаете, Ева, на этом свете существует лишь один человек, что знает меня вдоль и поперёк… и это Эллиот.

А вас лишь прошу извинить меня.

Мой товарищ всегда говорил, что за ночью обязательно последует день, а после дождя обязательно выглянет солнце. Я верю и вы верьте.

Кристиан Рой Лачовски»

– Я получила ваше письмо, вот только ответа у меня не нашлось, – она ощущала, как всё внутри неё преисполнено теплотой, когда их взгляды встречаются. – Я хотела бы сказать, что вина есть и на мне, ведь в тот день… – хотела продолжить Ева с таким азартом, будто готовила эту речь, но Кристиан её перебил.

– Ева, остановитесь, прошу вас. Мы оба осознаем вину друг перед другом и принесли извинения, я думаю, что большего не требуется.

– Нет, требуется! – запротестовала Ева. – Но для начала скажите, куда вы?

– В Англию.

Очевидно, её шокировал ответ, и она не смогла скрыть своего разочарования.

– Вы не можете. – Сорвалось из её уст.

Он вопросительно посмотрел на неё.

– Надолго?

– Думаю, что навсегда, но не могу быть уверенным. Я не знаю, что впереди, Ева.

Она отвернулась от него и пыталась собраться, взять себя в руки, но она не представляла, как ей быть, если сейчас – это последний раз, когда она видит его.

– Вы не можете, – почти шепотом произнесла она, все еще стоя к нему спиной, – Кристиан, не уезжайте. – Она предстала перед ним лицом к лицу.

– Простите, но я должен ехать, к сожалению, я не могу поделиться с вами своими намерениями.

– Почему же? Расскажите мне, я хочу знать.

– Ева, мне нужно ехать, не стойте у меня на пути. Я ведь не могу сесть в машину, оставив вас стоять здесь, потому и прошу, езжайте своей дорогой. – Он перевёл дыхание и ответил уже более низким голосом.

– Я вас никогда больше не увижу?

– Полагаю, что так.

Он уже хотел сесть в машину, как громкое и вероятно неосознанное, высказанное на эмоциях «я влюблена в вас, Кристиан!» – остановило его. Она сама себе удивилась, и руки её прильнули ко рту, если бы она только могла забрать эти слова назад.

Его реакция еще больше ухудшила ее эмоциональное состояние и положение, в общем. Он посмеялся и повернулся к ней.

– Что вы себе придумали? – Он взглянул в ее безумные глаза. – Знаете, Ева, мне не хотелось бы повторять ошибку и вновь делать о вас выводы, но сдаётся мне, что вы из числа тех людей, которые хотят быть к чему-то или к кому-то привязанным, которым нужен объект страдания. Я для этого не лучший вариант, во всяком случае, мне бы не хотелось принимать в этом участия. Вы не влюблены, вы практически меня не знаете и видеться нам пришлось лишь дважды, в таком случае о чем речь?

Ее это оскорбило гораздо сильнее, чем могло бы. Больнее всего, когда не верят в твои чувства, думалось ей. Таксист недоумевал, но с любопытством наблюдал.

– Как прикажете это называть? Когда мы впервые столкнулись, мне не хотелось с вами прощаться, уже в тот момент я ощутила, что питаю к вам слабость и теплоту, которой я была наполнена. С того момента я не могла перестать думать о вас, набралась смелости и приехала к вам. И знаете, Кристиан, я бы развернулась сейчас и уехала из-за того, что вы насмехаетесь и не верите в мои чувства, но из-за страха не увидеть вас более, что этот миг будет последним, я всё ещё стою перед вами.

– Не стойте, Ева, прошу вас, не стойте. Я ценю вашу смелость и то, что вы нашли во мне причину для любви, но мне пора. – На этот раз он не стал дожидаться пока она уйдет сама, сел в машину и уехал.

«Милица…

в моем распоряжении восемь часов до вылета в Лондон, но я не смог и не захотел выйти на улицы Осло. Это как вернуться туда, где тебе причиняли боль, причем сделать это осознанно.

В нудном ожидании я провел все эти часы, временами читал книгу, но так и не сумел сосредоточиться на ней, отчего и решил поужинать, может, хоть так смогу набраться сил.

Для кого-то еда – это удовольствие, для меня же обычная человеческая потребность, которую я удовлетворяю лишь по нужде.

Я скитался с одного этажа на другой и нашёл кафе. Я старался не думать о предстоящем пути, где должен найти тебя, ведь за всеми этими мыслями стоит огромный страх, что меня ждёт грандиозный провал. Но как же мне хочется думать, что ты в меня веришь. Я не имею право подпускать плохие мысли к своей голове, ведь последствия могут быть такие, что я просто сдам билет и вернусь в Тонсберг, где проведу всю свою жизнь в письмах к тебе, ни имея шанса притронуться к твоим рукам».

Лондон.

Центральная площадь.

В шумной толпе, с первых же секунд, глаза Кристиана бегали по всем, кто окружал его. Свет шел отовсюду, он жмурился от ослепительно яркого солнца, которое не часто застанешь в Лондоне. Кристиан находился в самом центре скопления людей, и ему становилось дико. Он всю жизнь прожил в маленьком городке, и ему никогда не приходилось находиться в столь людных местах. Единственное, чего он так боялся сейчас, что гаптофобия вновь даст о себе знать, что любые касания посторонних людей окунут его в те страшные дни, что он вновь станет бояться любого физического контакта.

Стараясь отвлечься от этих мыслей и не дать страху овладеть собой, он впивался глазами в каждого прохожего, детально его разглядывая. Ведь возможно, Милица спокойным шагом, не как все лондонцы, направляется в какой-нибудь театр или вдруг ей захотелось выпить чашку кофе. Он все хотел верить, что по совершенно случайному стечению обстоятельств ее улыбчивое лицо предстанет перед ним, что она своими бархатистыми руками коснется его и расскажет ему, как все шесть лет ждала его.

Сильный удар в плечо развеял эти светлые мысли, после последовало формальное «извините» от мужчины в костюме, что так усердно спешил куда-то, не успел Кристиан кивнуть ему, как тот уже скрылся в толпе.

В этой суматохе Кристиану не посчастливилось найти Милицу. Она очень любила покой и тишину, и он наверняка предполагал, где бы она могла находиться.

Кристиан совершенно не пользовался транспортом, боясь упустить Милицу на одной из улиц.

Теплый свет ложился на дома Лондона, можно было сосчитать тысячу оттенков и не найти ни одного холодного. Сегодня Лондон по-особенному теплый и уютный, как и в тот день, когда мать Кристиана впервые привезла его в Англию.

Прошли долгих четыре месяца, как Кристиан прилетел в Лондон и как он из него всё ещё не уехал в другие города Англии. Причины служащие этому совершенно простые, присущие Кристиану: он просто не мог. Он остановился в отеле напротив того музея, где должен был пересечься с Милицей, он жил в этом отеле и в ту ночь, когда так и не дождался её. А может, не дождалась его она?

Дважды он бронировал машину под аренду, чтобы отправиться в Шеффилд, оттуда в Манчестер и так далее по списку, но он так боялся упустить её в Лондоне, что сидел у окна сутки напролёт и наблюдал, как открываются и закрываются двери музея и выходят совершенно незнакомые ему люди.

Теплым апрельским вечером, который словно готовил город к лету, на узкой улочке Лондона, на пыльном бордюре сидел Кристиан Лачовски в помятой черной футболке и в серой тонкой рубашке, что так хорошо смотрелась с черными вельветовыми брюками. Он сидел совершенно босой и чувствовал каждый мелкий камешек и как пыль садится на пальцы его ног. За целый час могла проехать от силы одна машина, максимум две, так что тишина была ему гарантирована, именно в ней он и нуждался, когда писал письма.

«Милица…

Я всё ещё в Лондоне и полюбил его с новой силой, особенной любовью. Эти здания, улицы…знаешь, я чувствую этот город своим вторым домом.

Где же ты, Милица?

Собирая эмоции за весь прошедший день, я вот что хотел тебе сказать. За исключением того, что силы мои были истрачены на бессмысленные рассуждения, я всё ещё продолжал жить, и думаю, что готов бороться. Бороться за что-то великое, за высокое и прекрасное: всё это я несу в себе. Я мало думаю о плохом и прошлом, я сплел их в две параллели и умело обхожу стороной, лишь изредка заглядываю из-за угла, просто чтобы не забыть. Ранним утром, когда весь город все еще нежится в постели, я разглядываю себя в зеркале и понимаю, что наконец мое лицо наделено хоть каким-то смыслом. Милица, я нашёл смысл внутри себя, хоть и всегда гонялся за внешним миром, но мир оказался внутри. Я счастлив. Я пришёл к истине, я понял, что все мои беды шли из-за того, что я поссорился с самим собой. Но отныне я стал себе приятелем.

Ищи гармонию внутри себя, ведь в тебе целая вселенная, окутанная множеством звёзд.

Следующая остановка: Шеффилд.

Кристиан Рой Лачовски»

Необыкновенно ярко светило солнце этим утром, провожая Кристиана в Шеффилд. Жмурясь от сильных лучей солнца, он всматривался в каждое табло, но незнакомый голос позади него громко произнес: «Мистер Лачовски», тот в свою очередь дернулся, но смиренно повернулся.

– Прошу прощения, я не хотел вас напугать. – Осторожно и с сожалением сказал молодой человек, чьи темные волосы так красиво блестели на солнце, а глаза приняли оттенок всех морей мира.

– Эм, – замешкался Кристиан, – все в порядке. – Он лишь краем глаза мог разглядеть своего собеседника, так как стоял по направлению к солнцу.

– У меня для вас конверт, внутри все указано. – Одарив улыбкой мистера Лачовски, молодой человек кивнул головой на прощание и ушел.

«Кристиан, ты самый странный и самый невероятный человек из всех, кого мне доводилось встретить. Сказать тебе, что поражает меня в большей степени? Твоя любовь к жизни, несмотря на всю ее никчемность, ты уж прости за эту резкую правду. Я думаю, ты и сам бы не стал отрицать. Ты живешь в абсолютно подавленном одиночестве, ты огражден от общества, ты не знаешь веселья и радости, ты коротаешь свои дни в замкнутом ожидании. Но, я еще ни разу не слышал от тебя, что ты не рад тому, что живешь, что ты хотел бы проститься с этой жизнью. В этом я горд за тебя. Тебе не пристало ныть, как многим людям, что считают свою жизнь чем-то величайшим, а смерть свою еще более величественной. Но разница как раз в том, что они боятся смерти, а ты бы улыбнулся, приди она за тобой.