Лекарь

Тринадцать ступенек…

Шаги господина Штейна стали медленнее, тяжелее. Он тоже старел – Томас помнил, как под действием эликсира видел тончайшую сеть морщин на его лице, признаки усталости в глазах, седину, пробивающуюся в бороде. Старый аптекарь был похож на дерево, простоявшее на одном месте столько лет, что стало частью пейзажа…

Четырнадцать ступенек…

Флакон в руке словно пульсировал. Одна капля… Всего одна капля могла изменить всё. Вернуть силу. Вернуть власть над ситуацией. Вернуть…

Пятнадцать ступенек… Последняя.

Томас поднес флакон к губам. Время словно остановилось, растянулось, как капля меда, стекающая по стеклу. Он видел своё отражение в изогнутой поверхности флакона – искаженное, незнакомое лицо с расширенными зрачками.

В тот момент он увидел себя будто со стороны: дрожащие руки, испарина на лбу, сведенные судорогой пальцы, сжимающие флакон… Он увидел себя таким, каким, должно быть, видела его мать все эти годы, глядя на отца с бутылкой вина. И это отражение… оно напугало его больше, чем шаги господина Штейна.

Шаги затихли у самой двери. В щели под дверью мелькнула тень – господин Штейн остановился. Почему? О чем он думает? Томас поймал себя на том, что до боли всматривается в эту тень, пытаясь понять намерения старого аптекаря так же ясно, как мог это сделать под действием эликсира.

Тишина длилась вечность.

Он помнил, как эликсир раскрывал перед ним души людей, словно книги. Как он мог читать их мысли по мельчайшим движениям лица, по изменению дыхания, по блеску глаз. Теперь же он стоял в темноте собственного несовершенного разума, и эта темнота пугала его. Но что пугало больше – темнота или его отчаянная жажда света?

Костяшки пальцев стукнули в дверь – три размеренных удара. Томас сглотнул. Флакон в его руке дрожал, драгоценные капли эликсира качались внутри, мерцая в тусклом свете свечи…

Дверь открылась бесшумно – петли были хорошо смазаны, Томас сам следил за этим. В проеме показалась фигура господина Штейна, его силуэт, очерченный светом лампы, которую он держал в руке.

Он никогда не забудет выражение его лица в тот момент. Свет лампы отбрасывал причудливые тени, и в них читались все те чувства, которые Томас не мог уже видеть без эликсира – подозрение, смешанное с любопытством, тревога и что-то еще… что-то похожее на узнавание.

«Мой юный друг,» – голос господина Штейна был тих, но каждое слово падало тяжело, как камень в глубокий колодец. «Я заметил странные перемены в тебе в последние дни. Сначала ты работал с такой точностью, какой я не видел даже у мастеров Гильдии. А потом… потом что-то изменилось.»

Томас почувствовал, как капля пота стекает по спине. Флакон в его руке, спрятанный в складках рукава, казался раскаленным.

«Ты знаешь,» – продолжал господин Штейн, делая шаг в комнату, – «за свою жизнь я видел многое. Слишком многое…» Его взгляд скользнул по комнате, задержался на спящей матери, вернулся к лицу Томаса. «И я научился замечать определенные… признаки.»

В глазах старого аптекаря была странная смесь эмоций. Что-то среднее между страхом и надеждой. Будто он увидел призрак давно утерянного сокровища. И в тот момент Томас понял – старик знает. Или догадывается. Или…

Рука Томаса непроизвольно сжалась на флаконе. Одна капля… Всего одна капля могла дать ему силу понять, что на самом деле знает старый аптекарь. Увидеть правду в его глазах, прочесть её в мельчайших движениях его лица…

«Я помню один случай…» – господин Штейн говорил медленно, словно каждое слово было каплей яда или противоядия, и он ещё не решил, что именно предложить. «Это было давно, ещё когда я сам был подмастерьем. Тогда я тоже искал… нечто особенное.»

Свет лампы дрожал, отбрасывая на стены причудливые тени. Они двигались, словно живые, и Томасу казалось, что он видит в них отражение своих собственных метаний.

«Видишь ли,» – старый аптекарь сделал ещё один шаг вперёд, и свет лампы выхватил из темноты глубокие морщины на его лице, – «есть знания, которые могут быть… опасными. Особенно для молодых умов. Они как пламя – могут согреть, а могут сжечь дотла.»

Флакон в рукаве словно пульсировал в такт ударам сердца. Томас чувствовал, как эликсир внутри него зовёт, манит, обещает раскрыть все тайны, спрятанные за словами старого аптекаря.

«И порой,» – господин Штейн поднял лампу выше, и его глаза блеснули странным огнём, – «эти знания приходят к нам случайно. В момент отчаяния. В минуту слабости. Или… в ночь полнолуния, когда цветут особенные травы на старом кладбище.»

Томас почувствовал, как земля уходит из-под ног. В этот момент он вспомнил все случаи, когда господин Штейн выгонял больных из аптеки. Их умоляющие глаза, дрожащие руки с последними монетами, детский плач… А он стоял за прилавком, холодный и неприступный, как статуя. «Лекарства стоят денег,» – говорил он. «Милосердие – плохой помощник в торговле.» И теперь этот человек говорил с ним почти… отечески?

«Знаешь, мой мальчик,» – в голосе господина Штейна появились новые нотки – бархатные, почти ласковые, но от них по спине Томаса пробежал холодок. «Я давно наблюдаю за тобой. За твоим… прогрессом.»

Он сделал паузу, и в тишине комнаты было слышно только их дыхание. Томас вспомнил большие часы в аптеке – те самые, рядом с которыми стоял сундук, набитый деньгами отчаявшихся людей.

«Особенно интересными были последние дни,» – продолжал аптекарь, и его глаза вдруг блеснули алчным огнём. «Твоя… необычайная проницательность. Твоё понимание свойств трав. Такие знания… они могли бы принести немалую прибыль.»

Томас почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Он слишком хорошо знал этот тон – именно так господин Штейн говорил с богатыми клиентами, когда называл цену за особые услуги…

«Представь только,» – голос господина Штейна стал ещё мягче, но в нём появились хищные нотки, – «что мы могли бы сделать вместе. Твои… способности и мой опыт. Мои связи в Гильдии. Подумай, сколько золота принесут особые услуги для особых клиентов.»

Томас смотрел на лицо господина Штейна, освещённое лампой, и видел, как жадность искажает знакомые черты. Тот же взгляд он видел сотни раз – когда аптекарь пересчитывал монеты, когда торговался с умирающими, когда закрывал дверь перед матерями с больными детьми. Но теперь в его глазах горело что-то ещё – какой-то голодный огонь, словно он увидел источник бесконечного богатства.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Только свеча потрескивала да дыхание спящей матери нарушало её. Томас невольно посмотрел в её сторону – такую хрупкую, беззащитную. Сколько раз господин Штейн отказывал ей в лекарствах, когда у них не было денег?

«Я знаю, что ты прячешь что-то,» – вдруг резко сказал аптекарь, и его голос стал жёстким, как скрежет ключа в замке. «Что-то, что делает тебя… особенным. И я хочу знать, что это.»

Флакон в рукаве словно стал тяжелее. Одна капля могла дать Томасу силу противостоять этому человеку, прочитать его истинные намерения… Но что-то подсказывало: настоящие намерения господина Штейна были написаны на его лице яснее любых слов.

«А ещё,» – господин Штейн медленно повернулся к постели матери Томаса, – «я не могу не заметить удивительные… перемены в состоянии твоей матушки.»

Его голос стал медовым, но в нём слышался металл. Томас почувствовал, как холодеет всё внутри.

«Поразительное выздоровление, не так ли?» – аптекарь сделал шаг к постели. «Ещё неделю назад она кашляла кровью. Я помню, как ты умолял меня о лекарствах. Помню, как предлагал работать бесплатно, лишь бы получить нужные травы.» Он усмехнулся. «А теперь… Теперь она спит так спокойно, словно никогда и не болела.»

Каждое слово было острее ножа. Каждое напоминание о тех днях, когда Томас стоял перед ним на коленях, моля о помощи, а он оставался глух к мольбам… И вот теперь он смотрел на мать с таким… исследовательским интересом, словно она была подопытной крысой в его лаборатории.

«Знаешь,» – продолжал Штейн, не отрывая взгляда от спящей женщины, – «за всю мою практику я не видел ничего подобного. Такое исцеление… оно противоречит всем законам природы. Или, может быть,» – его глаза сверкнули, – «всем известным законам?»

Томас молчал, чувствуя, как пот стекает по спине. Флакон в рукаве жёг кожу.

«Должно быть, это просто чудо,» – произнес он тихо, глядя на спящую мать.

Штейн хмыкнул: «Чудо… Странные чудеса творятся в моей аптеке в последнее время,» – проговорил Штейн, внимательно наблюдая за реакцией Томаса.

В тишине комнаты было слышно ровное дыхание матери. Томас смотрел на старого аптекаря и впервые заметил, как тот машинально перебирает чётки, висящие на поясе – те самые, с которыми каждое воскресенье ходит в церковь.

«Знаешь,» – продолжал Штейн уже мягче, – «я мог бы помочь тебе. Направить твой… талант в правильное русло. В конце концов, разве не этому учит нас Господь – помогать ближнему своему?»

Его слова звучали благочестиво, но что-то в его глазах… Что-то холодное, расчётливое… Словно он прикрывал алчность маской милосердия. Томас вспомнил, как каждое воскресенье господин Штейн стоит в первом ряду в церкви, как степенно кланяется священнику, как щедро кладет золотые монеты в чашу для пожертвований. И как на следующий день выгоняет больных детей из аптеки, если их матери не могут заплатить полную цену.

«Видишь ли, мой мальчик,» – Штейн говорил теперь совсем тихо, почти по-отечески, перебирая чётки, – «Господь даёт каждому свой дар не просто так. Твой дар… он мог бы принести пользу многим. Конечно, за разумную плату.»

Он сделал шаг ближе к постели матери, и Томас невольно подался вперед, загораживая её.

«Вот, например, твоя матушка,» – аптекарь указал на спящую женщину своими длинными пальцами, покрытыми чернильными пятнами. «Её исцеление… оно могло бы стать началом чего-то большего. Подумай только, сколько богатых домов в нашем городе скрывают больных за своими высокими стенами? Сколько благородных семей готовы заплатить любую цену за исцеление?»

В его голосе звучала какая-то странная мелодия – словно змея-заклинатель пыталась очаровать свою жертву. Томас почувствовал, как по спине пробежал холодок.

«Вместе мы могли бы…» – Штейн сделал неопределенный жест рукой, и его перстень с большим рубином тускло блеснул в свете свечи. Этот перстень Томас помнил хорошо – он появился на пальце хозяина после того, как дочь графа выздоровела от загадочной болезни. Тогда в городе шептались, что лекарство стоило больше, чем годовой доход всей торговой улицы.

«Я мог бы стать тебе больше чем учителем,» – продолжал аптекарь. «Настоящим наставником. Духовным отцом, если хочешь.»

Его слова падали в тишину комнаты, как капли яда. Каждая была обернута в благочестие, каждая звучала правильно. Но за ними скрывалось что-то тёмное, что-то жадное. Томас понял: он не остановится. Как не остановился, когда умирали дети бедняков. Как не остановился, когда старая Марта молила его о помощи.

«Духовным отцом…» – повторил Томас, и что-то в его голосе заставило Штейна насторожиться.

В этот момент с улицы донесся звон церковного колокола – глубокий, тяжелый звук, отмеряющий час перед рассветом. Штейн машинально перекрестился, не выпуская из рук чётки.

«Время позднее,» – произнес он, и в его голосе появились новые нотки – нетерпение, смешанное с плохо скрытым раздражением. «Подумай о моем предложении, Томас. Подумай хорошенько. До утра.»

Он развернулся к двери, но на пороге остановился: «Только помни – некоторые тайны… они имеют свойство раскрываться сами собой. Особенно если за них предлагают хорошую цену.»

После ухода господина Штейна Томас долго смотрел на последние капли эликсира. Как странно устроена жизнь – ещё неделю назад он был просто подмастерьем, а теперь… теперь он знал то, что не снилось даже мастерам Гильдии. И эти остатки драгоценной жидкости были лишь началом пути.

Томас осторожно спустился в подвал. В темноте он двигался уверенно – каждый угол, каждая ступенька были знакомы до мельчайших подробностей. Здесь, среди старых бочек и связок трав, начиналась его тайная лаборатория.

Лунный свет проникал через маленькое окошко под потолком, создавая причудливые тени. Он достал свой котелок – тот самый, в котором случайно создал эликсир. Теперь, благодаря обострённой памяти, он помнил каждую деталь той ночи.

Разложив перед собой травы, собранные на кладбище, Томас внимательно осмотрел каждый стебель, каждый цветок – всё должно быть точно так же, как в первый раз. Даже роса… Он помнил, как она стекала по листьям, как преломлялся в ней лунный свет. Всё должно быть идеально.

В темноте подвала начал закипать новый отвар. Пар поднимался к потолку, и в его струях Томасу чудились образы будущего – пока ещё смутные, но заманчивые. Он больше не будет беспомощным свидетелем чужой жадности и лицемерия.

Травы медленно отдавали свою силу воде. Томас работал методично, вспоминая каждое движение, каждую пропорцию. Эликсир должен получиться даже лучше первого – теперь он понимал природу трав гораздо глубже.

Его руки совсем не дрожали. Не было ни страха, ни сомнений – только спокойная уверенность. Словно всю жизнь он готовился к этому моменту. К моменту, когда случайное открытие превратится в осознанное мастерство.

Через маленькое окошко в подвал проникал лунный свет, такой же, как в ту первую ночь. Господин Штейн наверняка не спит, строит планы, подсчитывает будущие барыши. Но Томас знал: всё будет совсем не так, как представляет себе старый аптекарь.

В подвале становилось теплее – отвар медленно закипал, наполняя воздух странными ароматами. Томас работал сосредоточенно, проверяя каждый шаг. Теперь, когда разум был ясным, он замечал детали, упущенные в первый раз.

Снаружи послышались шаги – кто-то торопливо шел по улице, несмотря на поздний час. Томас прислушался и узнал легкую поступь Анны-Марии. Должно быть, возвращается от брата. Он вспомнил её последний визит в аптеку – как дрожали её руки, когда она просила лекарство для Михаэля, как блестели слезы в уголках глаз.

В её глазах была такая надежда, когда она говорила о брате. Не о себе – о нём. Возможно, он был несправедлив к ней. Да, она пыталась использовать его, но разве не сделал бы он то же самое ради матери? Страх за близких меняет людей…

Отвар начал менять цвет – из темного становился золотистым. Томас осторожно помешивал его, наблюдая, как по поверхности пробегают странные узоры. Ещё немного, и можно будет добавить последний ингредиент – пыльцу с кладбищенских цветов, собранную в полнолуние…

Золотистая жидкость в котелке начала светиться – сначала едва заметно, потом всё ярче, словно в неё упали звёзды. Томас осторожно добавил пыльцу, и свечение стало пульсировать в такт его сердцебиению.

Каждый раз, когда действие эликсира заканчивалось, Томас чувствовал, как меркнет мир вокруг. Но что-то оставалось – словно тропинки, проложенные в его сознании. Он начинал вспоминать вещи, которые, казалось, давно забыл: запах молока, когда мать кормила его грудным; первый луч солнца, который он увидел своими глазами; вкус дождевой воды на губах…

Пар над котелком формировал причудливые узоры, напоминающие буквы из старинных книг. Томас вдруг поймал себя на том, что может вспомнить каждую страницу, которую когда-либо читал – даже те, на которые лишь мельком взглянул в библиотеке господина Штейна.

Память… она словно стала глубоким колодцем, и эликсир помогал опускать ведро всё глубже и глубже. Иногда ему казалось, что он может вспомнить даже то, как стучало сердце матери, когда он был ещё в её утробе. Но самое удивительное – это не просто воспоминания. Это понимание. Каждая прочитанная строчка, каждая формула, каждый рецепт теперь складывались в единую картину, словно части гигантской головоломки.

Жидкость в котелке достигла нужной консистенции. Томас осторожно снял его с огня. Теперь нужно было дать отвару настояться ровно столько времени, сколько луна будет пересекать маленькое подвальное окошко. Он помнил это с точностью до секунды – одно из преимуществ обострённой памяти.

В тишине подвала, наблюдая за тем, как золотистая жидкость медленно стекает через ткань, он размышлял о странности происходящего. Всё началось со случайности, с отчаянной попытки спасти мать. Он до сих пор не понимал всех тайн этого эликсира, но с каждым разом замечал что-то новое в процессе его создания.

Томас осторожно наполнял маленькие флаконы. Каждая капля была драгоценной – не только из-за своих свойств, но и потому, что за ней стояли дни наблюдений, попыток понять, что именно произошло в ту первую ночь.

Странное чувство… Когда действие эликсира ослабевало, он словно погружался в сумерки после яркого дня. Но что-то оставалось – какое-то новое понимание. Каждый раз оно становилось немного глубже, словно он медленно учился читать книгу, написанную на неизвестном языке.

В маленькое окошко подвала всё ещё лился лунный свет. Томас подумал о Михаэле, брате Анны-Марии. Завтра ему предстоит первое настоящее испытание. Не просто лечение – ему нужно будет действовать осторожно, под пристальными взглядами других.

Господин Штейн будет следить за каждым его движением. Но, возможно, именно его недоверие поможет Томасу. Он настолько увлечен поисками чуда, что может не заметить простых вещей…

Ночь пахла травами и тайнами. Томас размышлял о том, сколько еще секретов хранит этот старый подвал, сколько поколений аптекарей до него пытались разгадать загадки природы. Кто знает, может быть, кто-то из них был так же близок к открытию, но остановился в шаге от него…

Он осторожно закупорил последний флакон. Теперь предстояло самое сложное – ждать. Эликсир должен настояться, как хорошее вино. Каждая капля первой партии была драгоценной именно потому, что появилась случайно. Теперь же, пытаясь повторить тот рецепт, он понимал: чудеса не терпят спешки.

За стеной послышались голоса – должно быть, ночная стража проходила мимо аптеки. Томас прислушался к их разговору:

«…говорят, молодой господин совсем плох…»

«Да, бургомистр даже послал за лекарями из столицы…»

«Толку-то? Если уж наш Штейн не помог…»

Они говорили о Михаэле, брате Анны-Марии. Забавно, как судьба сплетает нити судеб – богатых и бедных, больных и здоровых. Ещё неделю назад он был просто подмастерьем, который не мог помочь даже собственной матери. А теперь…

Он посмотрел на ряд флаконов, мерцающих в темноте. Нет, ещё рано. Слишком рано. Сначала нужно убедиться, что новый эликсир действует так же, как первый. Проверить его силу, понять все свойства.

Мать спала спокойно наверху – первое чудо, которое подарил ему эликсир. Но теперь он понимал: каждый следующий шаг должен быть обдуман. Один неверный поворот – и весь мир может рухнуть. А ещё этот взгляд господина Штейна… В нем столько жадного любопытства, что становилось не по себе.

Где-то вдалеке часы на ратушной башне пробили три удара. Томас задул свечу, но остался сидеть в темноте, наблюдая, как лунный свет играет в гранях флаконов. Каждый из них хранил в себе частицу тайны, которую ему еще предстояло разгадать…

Утро началось как обычно – с суеты в аптеке. Господин Штейн выдавал лекарства богатым покупателям, рассыпаясь в любезностях перед каждым, кто мог заплатить полную цену. Томас, как всегда, стоял в тени, протирая склянки и расставляя их по полкам.

Странно было наблюдать за людьми, когда действие эликсира ещё не выветрилось окончательно. Вот господин Штейн кланяется жене ростовщика – Томас видел фальшивую улыбку под его бородой, видел, как подрагивают его пальцы, пересчитывающие монеты. А вот служанка из богатого дома – под её накрахмаленным передником пряталась записка для подмастерья кузнеца…

Звякнул колокольчик над дверью. В аптеку вошла пожилая женщина в потертом, но чистом платье. Её руки, огрубевшие от работы, прижимали к груди маленький свёрток.

«Господин аптекарь,» – её голос дрожал. «Мой внук… У него жар уже третий день…»

Штейн даже не поднял глаза от своих бумаг: «Лекарства стоят денег. Нет денег – нет лекарств.»

Томас смотрел на эту сцену, и что-то внутри него менялось. Не от эликсира – от понимания. Сколько раз он видел такое? Сколько раз отводил глаза, бессильный помочь? Но теперь…

Внезапно дверь аптеки распахнулась с такой силой, что колокольчик слетел с петель. На пороге стоял запыхавшийся слуга в ливрее дома бургомистра.

«Молодому господину хуже!» – выпалил он. «Господин Штейн, вас требуют немедленно!»

Томас, стоявший в тени полок, заметил, как изменилось лицо старого аптекаря – страх смешался с жадным предвкушением. Ведь богатые клиенты платят не только золотом, но и властью…

«Я сейчас же отправлюсь к бургомистру,» – Штейн засуетился, доставая свой лучший сюртук. «Томас, присмотри за аптекой. И не вздумай…»

Он не договорил – пожилая женщина всё ещё стояла у прилавка, прижимая к груди свёрток с больным внуком. В её глазах стояли слёзы.

Томас смотрел, как господин Штейн торопливо надевает сюртук, как поправляет цепочку карманных часов – золотых, с гербом Гильдии. Эти часы ему подарили после того, как он вылечил племянника главного казначея. А сколько детей умерло за это время в бедных кварталах? Сколько матерей оплакивали своих младенцев, потому что не могли заплатить за лекарства?

Штейн направился к двери, но вдруг остановился и повернулся к Томасу:

«И запомни – никаких… благотворительности. Каждая травинка, каждая капля настойки должна быть оплачена. Таков закон торговли.»

Когда за ним закрылась дверь, в аптеке повисла тишина. Только тихо всхлипывал ребёнок на руках у пожилой женщины.

В тот момент Томас почувствовал что-то странное. Не то просветление, что даёт эликсир – что-то другое. Словно сама жизнь поставила перед ним выбор. И он понял: иногда самые важные решения мы принимаем не благодаря сверхъестественной ясности ума, а просто… по велению сердца.

Томас подошел к полкам с травами. Его пальцы, помнящие каждую склянку, каждый свёрток, уже знали, что нужно делать…

В доме бургомистра снова был переполох. Говорят, молодому господину стало хуже после всех микстур господина Штейна…

В богатом кабинете бургомистра время, казалось, застыло. Тяжёлые бархатные шторы были задёрнуты, создавая полумрак даже в разгар дня. В воздухе висел густой запах благовоний, которыми пытались перебить тяжёлый дух болезни.

Господин Штейн стоял у постели Михаэля, судорожно перебирая склянки в своей кожаной сумке. Его пальцы, обычно такие уверенные, заметно дрожали. Очередное лекарство, уже пятое за утро, не принесло облегчения.

«Я не понимаю,» – бормотал он себе под нос. «Все пропорции верны, все травы свежие…»

Анна-Мария, сидевшая у изголовья брата, не сводила глаз с его бледного лица. Михаэль был совсем юным – всего шестнадцать, но болезнь состарила его за последние недели. Девушка вспомнила, как ещё месяц назад он гонял на лошади по городскому парку, как смеялся над её страхами…

Из дневника Анны-Марии:

«Я никогда не думала, что буду молиться о чуде. Мы же образованные люди, из хорошей семьи. Папа всегда говорил, что чудес не бывает. Но сейчас, глядя на Михаэля… Господи, как же страшно терять надежду.»

В углу комнаты громко тикали напольные часы – те самые, что достались бургомистру от деда. Их мерный ход словно отсчитывал последние капли надежды.

«Господин Штейн,» – голос Анны-Марии дрогнул. «А ваш ученик… Тот молодой человек…»

Штейн резко повернулся, его глаза сузились: «Томас? Он всего лишь подмастерье, самонадеянный невежда.»

«Но я видела…» – Анна-Мария замолчала, подбирая слова. «В последнее время он делал удивительные вещи в аптеке. Я слышала, как люди говорят…»

Странные слухи ходили по городу в те дни. О чудесных исцелениях, о необычных снадобьях. И всё чаще в этих разговорах упоминалось имя молодого подмастерья…

Штейн хотел что-то возразить, но тут Михаэль застонал во сне, и этот звук заставил всех вздрогнуть…

Из дневника Анны-Марии:

«Никогда не забуду, как изменилось лицо господина Штейна при упоминании его ученика. Словно тень пробежала по нему – смесь страха и… ревности? Но мне было всё равно. Когда речь идет о жизни брата, гордость и приличия отступают.»

В комнату вошел бургомистр – грузный мужчина, которого болезнь сына состарила за последний месяц. Его обычно властный взгляд теперь был полон тревоги.

«Ну?» – только и спросил он.

Штейн начал было привычную речь о сложности случая и необходимости терпения, но тут Михаэль закашлялся – глухо, надрывно. На белоснежной подушке появились красные пятна.

«Отец,» – Анна-Мария поднялась со своего места. Её голос, обычно мягкий, звучал неожиданно твердо. «У господина Штейна есть ученик…»

«Подмастерье!» – перебил аптекарь. «Всего лишь подмастерье, который…»

«Который спас дочь кузнеца Мартина,» – теперь уже Анна-Мария перебила его. «И сына булочника. И старую госпожу Герду.»