Полная версия:
Лекарь
M. Tursunov
Лекарь
Роман
Все права защищены.
Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельца авторских прав.
Это художественное произведение. Имена, персонажи, места и происшествия либо вымышлены, либо используются в вымышленном контексте. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, событиями или местами являются случайными.
Книга предназначена для читателей старше 18 лет.
Посвящение
∞
Эпиграф
Ибо есть грехи, которые не прощаются даже на небесах…
Глава первая: Рождение эликсира
В год, когда чума забрала треть горожан, а налоги выросли втрое, люди говорили, что это кара небесная. Но те, кто правил городом из своих мраморных дворцов, продолжали устраивать пиры, словно смерть не касалась богатых…
Дождь барабанил по черепице, и в тусклом свете единственной свечи Томас видел, как капли воды падают на лоб матери. Он снова попытался сдвинуть её кровать, но в тесной комнате под самой крышей каждый предмет давно нашёл своё единственно возможное место.
«Ничего, сынок,» – прошептала мать, пытаясь улыбнуться. Её губы, когда-то нежно-розовые, теперь напоминали поблекший пергамент. «Дождь – это благословение. Он очищает воздух…»
Мать снова закашляла кровью. Утром лекарь из Гильдии, к которому Томас ходил молить о помощи, лишь презрительно бросил, что помощь стоит десять золотых. Десять золотых! Столько он не заработает и за год в аптеке. А травы старой Марты, которые раньше помогали, теперь под запретом. Её видели сегодня у городских ворот – её и других бедняков выгнали из домов за долги ростовщику Крамеру.
Слова матери прервал новый приступ кашля. Томас достал последнюю чистую тряпицу, которую берёг именно для таких моментов. Красные пятна на белом полотне расцветали, как страшные цветы.
Внизу хлопнула дверь. Тяжелые, неровные шаги на лестнице заставили мать вздрогнуть. Томас почувствовал, как её пальцы судорожно сжали его руку. Отец снова пришел пьяным, требовал деньги на выпивку. Но последние монеты Томас надежно спрятал – они предназначались на новое лекарство для матери…
На следующее утро в аптеке господина Штейна пахло сушеными травами и пылью старых книг. Томас протирал склянки на полках, стараясь не звенеть стеклом – хозяин не любил лишнего шума. Сквозь мутные окна пробивался тусклый свет весеннего утра, расцвечивая разноцветные жидкости в бутылках всеми оттенками янтаря и рубина. Где-то на верхней полке стояла та самая книга с золотым тиснением, о которой он думал всю ночь. Если бы только можно было…
В этот момент в аптеку вошла дочь бургомистра. Её золотые локоны пахли жасмином, а платье шелестело, как листья на ветру. Анна-Мария… Она даже не заметила Томаса, словно он был просто ещё одной тенью в углу. Но когда она протянула господину Штейну рецепт, он увидел её глаза – зеленые, как весенняя трава. И в них была такая печаль…
Звон колокольчика над дверью прервал его размышления. В аптеку вошла женщина в потертом платке, прижимая к груди закутанного в тряпье ребенка.
«Господин аптекарь,» – её голос дрожал. «У меня нет денег, но может быть, вы позволите отработать стоимость лекарства? Мой мальчик…»
«Вон!» – рявкнул Штейн, не дав ей договорить. «Томас, проводи эту нищенку!»
Выталкивая женщину за дверь, он успел сунуть ей в руку маленький пузырек. «Три капли на ложку воды, утром и вечером,» – прошептал он. Женщина благодарно сжала его пальцы.
Каждый день Томас видел, как умирают дети только потому, что их родители не могут заплатить за лекарство. В подвале аптеки стояли бочки с травами, которых хватило бы на лечение всей бедной части города. Но Гильдия держала цены, а господин Штейн повторял, что милосердие – плохой помощник в торговле.
Вечером, сидя у постели матери, Томас размышлял о том, что видел в аптеке. Почему одни живут во дворцах, а другие умирают от голода? Почему знания, способные спасать жизни, запирают под замок, словно золото в сундуках? И чем он лучше господина Штейна, если просто стоит и смотрит на всё это?
Мать снова начала кашлять, и Томас поспешно поднес к её губам отвар, который готовил каждый вечер. Никто не знал, что в этот отвар он добавлял капли лекарств, украденных из аптеки – по одной из разных пузырьков, чтобы не вызвать подозрений.
«Прости, мама,» – думал он, глядя, как она пытается удержать дрожащую чашку. «Прости, что я стал вором. Но я не могу иначе…»
Жители Альтштадта часто замечали молодого подмастерье аптекаря Штейна на кладбище после заката. Шепотом передавали друг другу догадки: что ищет этот странный целитель среди могил? Не связался ли он с нечистой силой? Но Томас действительно часто бывал на кладбище, хотя вовсе не ради общения с мертвыми. В самом дальнем углу, куда не доходила даже кладбищенская стража, росли странные травы. Их листья пахли то ли мятой, то ли полынью, а цветы распускались только в полнолуние.
На следующий день в аптеке, стоя у окна, Томас увидел Анну-Марию. Она шла под руку со своим отцом, бургомистром, в небесно-голубом платье, но глаза оставались такими же печальными, как всегда. По городу ходили слухи о её предстоящей свадьбе со старым бароном фон Кранцем. Ему уже исполнилось шестьдесят, но у него было четыре поместья и связи при дворе герцога.
Вернувшись домой, он услышал крики – отец пришел раньше обычного. Томас поспешно достал склянку с успокаивающим отваром. Но что-то подсказывало ему – сегодня травы могут не помочь....
Грохот разбитой посуды внизу заставил Томаса вздрогнуть. Мать попыталась приподняться на кровати, но он мягко удержал её за плечи.
«Лежи, я сам.»
Спускаясь по скрипучей лестнице, Томас чувствовал горечь к человеку, которого должен был называть отцом. Но тут же вспоминал рассказы матери о том, каким тот был раньше. До того, как потерял работу в гильдии ткачей. До того, как пришли солдаты герцога и сожгли их мастерскую за неуплату налогов. До того, как начал искать утешения в вине…
«Где деньги? Я знаю, у тебя должны быть деньги, щенок! Господин Штейн платит тебе каждую неделю!»
«Все деньги ушли на лекарства для матери,» – Томас старался говорить спокойно, хотя сердце колотилось как безумное.
«Лекарства?» – отец издал хриплый смешок. «Она все равно умрет. Как умерли все в нашем квартале. Как умрем все мы. Такова воля Божья…»
«Нет!» – Томас сам не ожидал, что его голос прозвучит так твердо. «Это не воля Божья. Это воля людей, которые забрали у нас все – даже право лечить друг друга!»
Удар пришелся в скулу – отец всегда бил без замаха, неожиданно. В глазах потемнело, во рту появился вкус крови.
Странная болезнь продолжала распространяться по бедным кварталам. Кашель, лихорадка, кровь… Гильдия твердила, что это наказание за грехи. Но почему тогда болели только бедные?
Той ночью, лежа на своей соломенной подстилке, Томас принял решение. Он больше не будет просто смотреть, как умирает его мать. Как умирают люди вокруг. Должен быть способ создать лекарство сильнее всех этих напыщенных микстур из аптеки. Что-то, что сможет победить не только болезнь, но и саму смерть…
Именно тогда он вспомнил о библиотеке бургомистра. Говорили, что там хранятся древние книги по медицине, привезенные еще из Италии. И на следующий день, когда Анна-Мария появилась в аптеке, Томас решился заговорить с ней.
Томас смотрел в её зеленые глаза, и его сердце предательски замирало. Но что-то в её взгляде – холодное, расчетливое – заставляло насторожиться. Она говорила о книгах, о лекарствах, о своем брате… Но ни разу не поинтересовалась, почему он, простой подмастерье аптекаря, рискует жизнью ради чужих людей. Для неё он был просто еще одним инструментом, как склянки на полках её отца.
На улицах Альтштадта снова были слышны крики – стража выселяла очередную семью за долги. Город жил своей жизнью: торговцы в порту спорили о ценах, нищие просили милостыню у церкви, богатые дамы в шелковых платьях брезгливо обходили стороной грязные лужи. А в бедных кварталах люди продолжали умирать.
«Я дам тебе ключ от библиотеки,» – голос Анны-Марии был тихим, но властным. «Ты сможешь приходить по ночам. Только вылечи Михаэля.»
Томас смотрел на неё и видел весь их мир – мир, где всё имеет свою цену. Где даже милосердие можно купить. Где больной ребенок из богатой семьи стоит больше, чем сотни умирающих в трущобах…
«Я подумаю,» – ответил он, хотя уже знал, что согласится. Не ради её зеленых глаз, нет. Ради знаний, спрятанных в этих книгах. Ради матери. Ради всех тех, кто умирает без помощи.
А в подвале дома, в самом дальнем углу, среди старых бочек и паутины, стоял его маленький котелок. В нем настаивались травы, собранные при лунном свете на кладбище, смешанные с каплями росы и еще чем-то, чему он пока не знал названия. Томас и не подозревал, что именно эта случайная смесь, а не древние книги, изменит всё…
В ту ночь Томас долго не мог уснуть. Лежа на своей тонкой подстилке, он прислушивался к дыханию матери – прерывистому, хриплому, словно каждый вдох давался ей с трудом. Лунный свет, проникающий через дыры в крыше, рисовал причудливые узоры на полу, и в этих узорах Томасу чудились странные знаки.
Томас чувствовал, как усталость от постоянного страха разъедает его изнутри. Страха, что однажды утром не услышит материнского дыхания. Страха перед возвращением отца. Страха быть пойманным в аптеке. Но больше всего он боялся привыкнуть – к несправедливости, к чужой боли, к смертям, которые можно было предотвратить…
Где-то вдалеке часы на ратушной башне пробили полночь. Их звук, глубокий и чистый, словно разделил время на «до» и «после». Томас поднялся и подошел к матери. В тусклом свете луны её лицо казалось почти прозрачным, словно вылепленным из тонкого воска. Когда-то она была красавицей – соседки до сих пор вспоминали её золотые волосы и звонкий смех. Теперь от той красоты остались только глаза – такие же ясные и добрые, несмотря на все страдания.
«Прости меня, мама,» – прошептал он, осторожно поправляя одеяло. «Прости, что я не могу сделать больше.»
В этот момент снизу донесся странный звук – будто что-то булькало и шипело. Его котелок! Тот самый, с травами, который он оставил в тайнике! Томас бесшумно спустился в подвал. В темноте что-то светилось – мягким, переливающимся светом, похожим на первые лучи рассвета…
В подвале пахло сыростью, травами и чем-то еще – чем-то незнакомым, похожим на запах грозы перед дождем. Томас осторожно приблизился к котелку. Жидкость в нем светилась изнутри, словно в ней растворились звезды. Но самым удивительным был цвет – не зеленый, как у травяных отваров, не коричневый, как у настоек господина Штейна, а золотисто-янтарный, живой, пульсирующий.
Томас застыл в недоумении. Он не понимал, почему травы, собранные на кладбище, вдруг начали светиться. Может быть, дело было в лунном свете, который падал через подвальное окно? Или в той странной росе, что он собрал перед рассветом? Или в пыльце с кладбищенских цветов, что случайно попала в отвар?
Где-то наверху закашляла мать, и этот звук отозвался болью в его сердце. Сколько раз он давал ей разные лекарства – и дорогие, украденные из аптеки, и собственные отвары? Сколько раз надеялся и разочаровывался?
Он посмотрел на светящуюся жидкость. В глубине души шевельнулся страх – что, если это опасно? Что, если вместо лекарства он создал яд? Но разве смерть от яда страшнее той медленной смерти, что настигает его мать?
Томас долго смотрел на флакон в своих руках. Вспоминал слова старой Марты о том, что настоящее лекарство узнаешь по теплу, которое оно дарит сердцу. И эта странная жидкость… она действительно была теплой. Не от огня – от какого-то внутреннего света…
С улицы доносились первые звуки просыпающегося города: цокот копыт по мостовой, крики торговцев, скрип тележных колес. Где-то в богатых кварталах просыпалась Анна-Мария, не подозревая, что её планы использовать бедного подмастерье уже не имеют значения. А в маленькой комнате под крышей ждала мать, которой становилось всё хуже с каждым днем…
Томас поднялся по скрипучим ступеням, держа флакон со светящейся жидкостью так осторожно, словно нес в руках само утреннее солнце. В комнате мать забылась тревожным сном – её дыхание было прерывистым, а лоб покрывала испарина.
Томас никогда не забудет этот момент. Как дрожали его руки, когда он капал три капли в ложку воды. Как бился пульс в висках, когда подносил ложку к её губам. В этот миг он молился Богу, чтобы это не стало его последней ошибкой…
Мать проглотила лекарство, не просыпаясь. На мгновение Томасу показалось, что её кожа засветилась изнутри – тем же мягким, золотистым светом, что и жидкость во флаконе. Но, возможно, это был просто отблеск занимающейся зари.
Он просидел рядом с ней до утра, считая каждый вдох, вслушиваясь в каждый удар сердца. И постепенно начал замечать изменения: дыхание становилось ровнее, жар спадал, а на щеках появился легкий румянец – впервые за много месяцев.
Когда она открыла глаза, они были ясными – без той мутной пелены болезни, что преследовала её так долго. «Мне приснился удивительный сон,» – сказала она. «Будто я снова молода и гуляю по весеннему саду…» И впервые за долгое время её голос звучал без хрипа и надрыва.
За окном просыпался город. Где-то внизу отец ворочался на своей подстилке, приходя в себя после вчерашней попойки. В богатых домах слуги растапливали камины. В порту разгружали корабли. Никто не знал, что в этот обычный день в маленькой комнате под крышей произошло чудо.
Прошло три дня. Мать спала спокойно – впервые за долгие месяцы. Её дыхание было ровным, щеки порозовели. А сам Томас… с ним происходило что-то странное. Вчера, готовя новую порцию лекарства для матери, он случайно коснулся языком пальца, на котором осталась капля. Всего одна крошечная капля. Сначала не почувствовал ничего, кроме странного привкуса – словно гроза застыла на кончике языка. А потом…
Как описать то, что он испытал? Как будто кто-то зажег свечу в темной комнате его разума. Нет, не свечу – сотни свечей. Сидя над книгой господина Штейна – той самой, с золотым тиснением, он заметил, что латинские слова больше не путаются перед глазами. Теперь каждая буква словно светилась изнутри. Он не просто читал – он понимал. Формулы, рецепты, заметки на полях – всё становилось кристально ясным.
И этот странный прилив сил… Обычно к вечеру, после целого дня работы в аптеке, руки дрожали от усталости. Но сейчас, после трех бессонных ночей у постели матери, он чувствовал себя бодрее, чем когда-либо.
В дверь постучали – господин Штейн звал его в аптеку. День обещал быть долгим, но впервые за много лет он не чувствовал тяжести в теле и тумана в голове.
День в аптеке тянулся как обычно. Томас протирал склянки, готовил простые настойки, записывал заказы в большую конторскую книгу. Но что-то изменилось. Он замечал детали, которых не видел раньше: как солнечный луч преломляется в стеклянных бутылках, создавая радужные узоры на стенах; как пахнет каждая травка в связках, развешанных под потолком – не общим травяным духом, а своим особенным ароматом.
Готовя обычную микстуру от кашля по рецепту господина Штейна, он вдруг понял, что знает – точно знает! – что добавление щепотки тимьяна сделает её эффективнее. Не из книг, не из чьих-то рассказов. Просто… знал. Словно кто-то зажег свечу в дальнем углу его разума, и он увидел то, что всегда было перед глазами, но оставалось незамеченным.
В аптеку зашла женщина с ребенком – та самая, которой он тайком дал лекарство на прошлой неделе. Малыш уже не кашлял, щечки порозовели. Женщина хотела поблагодарить, но Томас покачал головой – господин Штейн мог услышать.
Он смотрел, как они уходят, и внутри росло странное чувство. Не гордость, нет. Что-то более глубокое, словно он прикоснулся к чему-то важному, к какой-то тайне, спрятанной в самой природе вещей…
К вечеру действие капли начало ослабевать. Томас почувствовал это не сразу – сперва поблекли краски, затем запахи перестали быть такими отчетливыми, а латинские надписи на склянках снова превратились в малопонятные узоры.
Всё возвращалось, как прежде. Словно солнце зашло за тучи. Мысли уже не были такими ясными, тело снова наливалось усталостью. Но память… память о том, каким может быть мир, осталась.
Он поспешил домой, к матери. Она спала спокойно, без хрипов и стонов. Жар не вернулся. Значит, действие лекарства на болезнь оказалось иным – более стойким? Или просто организм матери по-другому отреагировал на эликсир?
В подвале, в тайнике за бочкой, оставалось еще немного светящейся жидкости. Томас долго смотрел на флакон. Одна капля… Что если?..
Он должен был понять, как это работает. Не только ради себя. Вторая капля подействовала иначе – словно открыла дверь, о существовании которой он даже не подозревал. Звуки… он слышал их все разом: шорох мышей в подвале, разговоры на улице, скрип половиц наверху, где спала мать. Но главное – он начинал понимать…
Как описать то, что едва поддавалось осмыслению? Как передать словами ощущение, будто мир вокруг – это огромный механизм, и ты вдруг начинаешь видеть, как движется каждое его колесико?
В эту ночь Томас почти не спал. Он сидел у окна, наблюдая, как меняется город в ночной тишине. Фонарщик медленно шел по улице, зажигая масляные лампы, и каждый огонек словно рассказывал свою историю – о тех, кто жил за освещенными окнами, об их надеждах, страхах, тайнах…
Странное чувство охватывало его. Когда действие капель заканчивалось, наступала не просто усталость. Появлялось что-то вроде тоски по тому состоянию ясности. Словно всю жизнь он смотрел на мир сквозь мутное стекло, а потом вдруг увидел его настоящим – и теперь не мог забыть эту чистоту видения.
Сегодня он заметил, что господин Штейн прячет ключ от своего кабинета не в ящике стола, как обычно, а в кармане жилета. Он ничего не сказал об этом, не сделал никакого движения – Томас просто знал. Так же, как знал, о чем думала прачка, пришедшая за лекарством от простуды, и почему молодой граф, заказавший успокоительную микстуру, так боялся встретить взгляд своего лакея…
Томас прислушался к ощущениям. Действие второй капли подходило к концу – он научился определять это по особому чувству, словно краски медленно выцветают, а звуки становятся глуше. Скоро мир снова станет обычным – тусклым, приглушенным, как будто укрытым серой вуалью.
В кармане лежал флакон с остатками эликсира. Ещё три или четыре дозы… А потом? Сможет ли он воссоздать рецепт? И главное – должен ли?
Как описать то, что происходило с Томасом? Это было похоже на пробуждение разума, словно прежде он использовал лишь крошечную часть его возможностей. Когда он смотрел на травы в аптеке, его ум словно раскладывал их на составляющие, видел связи между ними, понимал, как они будут взаимодействовать. Господин Штейн сегодня спросил, почему он изменил пропорции в успокоительной микстуре. А Томас просто знал – знал, как несколько крупинок валерианы изменят действие всего состава, будто видел этот процесс насквозь.
Но дело было не в каком-то волшебном всеведении. Нет, всё оказалось сложнее и… прекраснее. Его разум словно научился замечать мельчайшие детали и мгновенно находить между ними связи. Он видел, как дрожат руки пожилой дамы, пришедшей за лекарством, замечал легкий запах полыни от её платья, слышал едва уловимое прерывание в дыхании – и вдруг понимал причину её недуга яснее, чем после долгого расспроса.
Томас остановился, задумчиво глядя на свечу. Пламя отбрасывало причудливые тени на стену, и в этой игре света и тьмы ему вдруг привиделся узор, похожий на формулы в древних книгах…
Иногда ему казалось, что весь мир – это невероятно сложный механизм, где каждая деталь связана с тысячей других. И эликсир не давал какого-то чудесного всезнания – он просто позволял разуму работать быстрее, видеть эти связи, понимать их. Как будто обычный человеческий ум – это свеча, а под действием эликсира он становится солнцем…
В какой-то момент Томас понял, что может воссоздать эликсир. Память стала подобна хрустальному зеркалу – он видел каждую деталь той ночи, каждое движение руки, каждую травинку, попавшую в котел. Даже то, на что не обратил внимания тогда, теперь вставало перед глазами с удивительной ясностью: как капли росы стекали по стеблям, как лунный свет преломлялся в склянке, как кружилась в воздухе пыльца кладбищенских цветов…
Но что-то подсказывало ему – нужно быть осторожным. Слишком много глаз следили за аптекой господина Штейна. Слишком много ушей ловили каждый шорох. И слишком много золота у тех, кто готов заплатить за такой секрет…
Томас взглянул на спящую мать. Её дыхание было ровным, щеки порозовели – целебное действие эликсира оказалось удивительно стойким. Но то, что происходило с ним самим… Это было чем-то совершенно иным.
Он должен найти другое место для создания эликсира. И новые источники трав – нельзя больше рисковать, беря их из аптеки. Возможно, старая Марта, пока её не изгнали из города, знала такие места в лесу… Нужно быть предельно внимательным. Каждая ошибка, каждая неточность может изменить всё. А права на ошибку у него нет.
В тот день произошло то, чего Томас боялся больше всего. Действие эликсира закончилось в самый неподходящий момент – когда господин Штейн поручил ему приготовить сложное лекарство для самого бургомистра. Томас как раз держал в руках склянку с редким восточным порошком, точное количество которого нужно было отмерить на глаз… И тут мир поблек.
Все эти тончайшие связи между травами и настойками, которые он видел так ясно минуту назад, растаяли как утренний туман. Руки задрожали, в висках застучала кровь. Он чуть не уронил склянку стоимостью в годовой заработок…
Прижав ладони к вискам, Томас пытался успокоиться. До сих пор его бросало в холодный пот при воспоминании о том моменте. Господин Штейн что-то заподозрил – слишком уж резко изменилась уверенность его подмастерья. А ведь это было только начало.
С каждым разом действие эликсира заканчивалось… резче. Словно падаешь с высокой башни в холодную воду. И эта жажда… Не обычная жажда, нет. Жажда той ясности, той силы, что давал эликсир. Порой он ловил себя на том, что пальцы сами тянутся к спрятанному флакону, хотя прошло всего несколько часов после последней дозы.
Что если однажды придется выбирать – принять эликсир или сохранить его драгоценные капли для действительно важного момента? Что если…
Внезапно раздался стук в дверь – не шаркающие шаги пьяного отца, а твердая поступь господина Штейна. Он никогда не приходил в дома своих подмастерьев. Никогда, если только…
Шаги на лестнице… Каждый скрип старого дерева отдавался в висках Томаса глухим ударом. Он торопливо спрятал дневник, но флакон с эликсиром… Оставалось всего несколько капель, и он берег их как последнюю надежду. Сейчас, когда действие предыдущей дозы давно закончилось, его разум казался неповоротливым, мысли путались.
В тот момент Томас понял, что значит настоящий страх. Не тот простой страх, что охватывает тебя при виде пьяного отца или городской стражи. Нет, это был страх потери – потери того, что стало важнее воздуха. Он чувствовал себя нищим, у которого пытаются отнять последнюю краюху хлеба. Или, вернее, слепцом, которому однажды позволили увидеть мир во всем его великолепии, а теперь грозят вернуть в вечную тьму…
Господин Штейн поднимался медленно, словно давая Томасу время на мучительные размышления. Каждый шаг отмерял секунды, утекающие подобно песку в часах.
В памяти промелькнуло утреннее происшествие с лекарством для бургомистра. Как изменился взгляд господина Штейна, когда он заметил дрожь в руках своего подмастерья. Как долго он рассматривал готовую микстуру, принюхиваясь и покачивая головой. И этот шепот, который Томас случайно услышал: «Что-то здесь не так… Что-то изменилось…»
Флакон в руках Томаса казался теплым, словно был живым. Одна капля могла вернуть ясность мысли, силу разума. Но тогда господин Штейн наверняка заметит перемену. А если не принять эликсир, как выдержать его пронизывающий взгляд, его хитрые вопросы?
В соседней комнате тихо спала мать. Её дыхание было ровным – эликсир исцелил её болезнь. Но сам Томас чувствовал себя больным. Больным от отсутствия той силы, что дарили капли. Его разум, привыкший за эти дни к невероятной ясности, теперь метался в темноте как слепой котенок.
Шаги становились все ближе, и каждый из них приближал момент выбора.
Что-то изменилось в нем за эти дни. Не только разум – сама душа будто стала другой. Томас помнил, каково это – видеть суть вещей, понимать связи между событиями, читать мысли людей по мельчайшим движениям их лиц. И вот теперь, когда действие эликсира прошло, мир казался тусклым, плоским, лишенным глубины. Как художник, у которого отняли все краски, кроме серой.
