Казнь королевы Анны

Эти расспросы еще больше усилили тоску молодой девушки.

– Ей стало лучше, и я уговорила ее подышать свежим воздухом, – отвечала она, – но ее организм был настолько надорван, что она не смогла, разумеется, вынести новых волнений! Она долго ждала испанского посланника, и он прибыл сегодня; но ему не разрешили привезти к ней дочь.

– Как? К вам прибыл посланник? – воскликнули внезапно несколько человек.

На лицах горожанок выразилось такое живое любопытство, что они, вероятно, забыли на время о судьбе Екатерины.

– А красив ли посланник? Он одет по-испански?

– Конечно! – отвечала лаконично Элиа.

– А что он сказал, когда приехал к вам?

– Он воскликнул с испугом: «Неужели это дом английской королевы? Это просто лачуга!» Вот все, что он сказал!

– О, Элиа! Все мы жалеем ее! Посланник, вероятно, одет очень богато?

– Чрезвычайно богато: его плащ вышит золотом.

– А что он сказал, когда вы провели его в комнату королевы?

– Ни единого слова! Он преклонил колени перед ее постелью, поцеловал почтительно ее бледную руку и залился слезами; когда же на вопрос королевы о принцессе Марии он вынужден был ответить, что король отказался исполнить ее просьбу, то ей сделалось дурно, и мы оба подумали, что она умерла.

Рыдания мешали Элиа говорить.

– Вы не знали ее, – продолжала она, обращаясь к собравшейся толпе, – вы не знали, что она была столь же благородна, как и прекрасна! Вы видели, как она молча шла по улицам Кимблтона; она кланялась вам со свойственной ей приветливостью, но никто из вас не знал, как она была добра и совершенна, как она страдала!

Элиа шла, торопясь вернуться к постели умирающей, но пустынные улицы наполнялись народом, ей преграждали путь; толпа все прибывала, горожане обвиняли во всем Анну Болейн и выражали искреннее, горячее сочувствие измученной королеве, которая готовилась переселиться в вечность.

В то время как встревоженные жители Кимблтона толковали на площади, окружавшей собор, посланник Испанского двора сидел около постели Екатерины, внимая каждому ее слову.

Екатерина открыла дрожащей рукой портфель, поданный ей посланником, и достала лист бумаги, сложенный вчетверо.

– Вот мое завещание! Вручаю его вам! – сказала она, ласково посмотрев на Шапюиса. – А вот письмо королю, моему державному супругу… Я никогда не думала, что в нем будет надобность, я верила, что увижу Генриха перед смертью!.. Да, Шапюис, я надеялась до последнего дня!.. Я думала, что мысль о моей смерти, воспоминания молодости, все то, что я выстрадала, оживят в душе его забытые чувства… Ведь он любил меня!.. И чем я могла вызвать такую неожиданную и упорную ненависть?.. Чем?.. Скажите, Эустахио!..

В голосе королевы было столько муки, в глазах ее читалась такая беззащитность, такое недоумение – чем она заслужила страдания, разбившие ей тело и душу, что смуглое лицо благородного дона вспыхнуло ярким румянцем гнева, а душа его переполнилась чувством благоговения перед женщиной-мученицей, дочерью его законных королей.

Он встал со своего места и выпрямился.

– Как вы могли сносить такие оскорбления? – воскликнул он с волнением. – Дочери Изабеллы, тетке императора, стоило сказать лишь слово, чтобы вернуться во дворец своих предков и покинуть страну, не сумевшую понять и оценить ее!

– Шапюис! Я не могла произнести это слово, – отвечала спокойно и кротко королева. – Я привязалась к Англии… Моя дочь родилась под этим серым небом… Здесь покоится прах дорогого мне друга. Томас Мор погиб, но многие другие продолжали начатое им великое дело; они гибли на плахе, томились в заключении, защищая единство католической церкви, и своим примером придавали мне решимость. Я готова была выносить клевету и гонения и даже умереть за веру моих предков! Я уже нахожусь перед лицом смерти, и если бы забота о судьбе дочери не терзала мне душу, я бы встретила смерть с тем чувством, с каким узник выходит на свободу после долгого плена!

Королева замолчала, и бледное лицо ее стало удивительно спокойным; но не прошло и минуты, как она снова вступила в борьбу с наступающей смертью; чуть заметные судороги пробежали по телу умирающей, глаза ее закрылись…

Испуганный посланник взял со стола флакон с душистым эликсиром и слегка смочил лоб и виски королевы.

Больная слегка пожала руку Шапюиса.

Благородный испанец был тронут этим мужеством, этой беспрекословной покорностью судьбе. Ему вспомнилось все: кровные обиды, клевета, унижение, которые пришлось пережить Екатерине; он взглянул с болью в сердце на жалкую обстановку комнаты, на этот смертный одр и прошептал чуть слышно:

– Генрих Восьмой не человек, а изверг!

Рука его невольно потянулась к рукояти тяжелой шпаги, и острие ее, ударившись о пол, издало весьма резкий металлический звук.

– Что вы хотите делать? – спросила Екатерина с заметной тревогой. – Я не хочу, чтобы вы уходили отсюда! Вы должны быть при мне до последней минуты – это ваша обязанность.

– Я и не ухожу, – отвечал старый воин, едва сдерживая слезы и опускаясь в кресло.

Королева взглянула с горячей благодарностью на это выразительное, открытое лицо, и воспоминания о счастливой молодости нахлынули на нее.

– Вам жаль меня, Эустахио? – промолвила она.

– Я не смею жалеть вас, ваше величество. Чувство такого рода унизительно для испанской принцессы и королевы Англии!

– Может быть, и так, но это не мешает мне нуждаться в сочувствии более других, кроме, конечно, тех несчастных монахинь, которых выгоняют под открытое небо, – сказала королева. – Послушайте, Шапюис, – продолжала она, переводя дыхание, – я осталась без средств, и если король откажет в покровительстве моим преданным слугам, поклянитесь мне честью, что испанский монарх позаботится о них.

– Клянусь душой и честью, что повелитель мой исполнит вашу последнюю волю! – проговорил посланник с печальной торжественностью.

– Да хранит его Бог! – сказала Екатерина. – Передайте ему, что упование на его благородное любящее сердце облегчило мне тяжесть расставания с жизнью! Повторите ему, что я прошу его охранять мою дочь с неусыпной бдительностью и помнить, что у нее нет иных покровителей. Творец земли и неба, могла ли я предвидеть, что стану просить о родной дочери чужого короля?

Слова эти заметно оскорбили посланника, но он тут же смягчился при мысли о страшных испытаниях, которые пришлось пережить Екатерине.

– Не чужого, – заметил он печально и спокойно, – а близкого вам родственника и преданного друга.

– Да, вы правы, Эустахио, – согласилась умирающая, протянув ему руку в знак сожаления о сказанном.

Королева замолчала: дыхание ее сделалось еще более тяжелым и прерывистым.

Почти в ту же минуту вдали послышался однообразный гул, и толпа горожан заполнила пустынную улицу, на которой находился мрачный и бедный домик Екатерины.

– Шапюис! – проговорила с усилием больная. – Этот шум означает, что Элиа исполнила свое обещание и что молитвы церкви отведут от меня ужас смертного часа.

Она сложила руки, и лицо ее приняло выражение странного, неземного спокойствия.

Посланник отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы; он спрашивал себя, почему он, смотревший с глубоким равнодушием на поля сражения, усеянные убитыми и ранеными, был так чувствителен у постели умирающей женщины.

Топот многих ног раздавался все ближе; послышались голоса, воспевавшие славу и величие Божье.

– Кто-то стучится в дверь, – сказала Екатерина. – Потрудитесь открыть, Шапюис!

Посланник поспешил исполнить эту просьбу. Открыв дверь прихожей, он увидел высокого, чрезвычайно статного молодого мужчину, с открытым, привлекательным лицом, с черными, шелковистыми густыми волосами; его бархатный плащ был опушен мехом, на широкой груди блестела массивная золотая цепочка с таким же медальоном; из-под плаща виднелась шпага чудесной работы, с рукоятью, унизанной яркими изумрудами и крупными бриллиантами.

Незнакомец вошел в небольшую прихожую.

– Извините, – сказал он с явным замешательством, – я прибыл в Кимблтон для того, чтобы увидеться с английской королевой, и мне указали этот скромный домик.

– Вам указали верно! – проговорил Шапюис.

– И она… в этой комнате? – прошептал незнакомец, обратив темные, прекрасные глаза на боковую дверь.

– Да, но что вам угодно? – спросил резко посланник.

– О, мне нужно просить вас о громаднейшей услуге! – отвечал незнакомец умоляющим тоном. – Дайте мне возможность увидеть королеву! Я – граф Нортумберлендский и всегда был в числе ее преданных слуг.

– Вы лорд Перси? – воскликнул с удивлением посланник. – Леди Анна Болейн была вашей невестой?

Испанец задумался, но только на секунду, и вошел к Екатерине.

– Лорд Перси, ваш слуга, умоляет о чести увидеть ваше величество, – доложил он почтительно.

– Он выразился бы правильнее, назвав себя слугой кардинала Уолси, – сказала королева. – Но зачем ему нужно видеть меня, Шапюис?

– Я не знаю, но он очень печален и боится, по-видимому, что его не допустят к вам.

– Он прислан, вероятно, для того, чтобы узнать, сколько мне осталось жить, – сказала Екатерина с печальной улыбкой. – Поверьте мне, Шапюис, с тех пор как я в Кимблтоне, я не сделала и шага без того, чтобы за мной не следовал шпион. Я не могу рассказать о тех страшных притеснениях, которым подвергались преданные мне слуги, когда дерзали титуловать меня, как прежде, королевой!

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, но в ту же минуту дверь тихо открылась и граф Нортумберлендский вошел, белый как мрамор, и упал на колени перед ее постелью.

– Молю ваше величество простить мне мою смелость и выслушать меня во имя Искупителя! – произнес он.

Его голос был столь искренним, прекрасное лицо дышало таким мужеством и благородством, что в душе королевы шевельнулось раскаяние.

– Я готова исполнить вашу просьбу, лорд Перси, но не могу понять, чем могу служить вам в моем положении? – ответила она приветливо.

– Вы можете вернуть мне душевное спокойствие, в котором заключается все счастье человека! – отвечал Генри Перси с воодушевлением. – Только вы в состоянии снять ту страшную тяжесть, которая лежит у меня на душе с тех пор, как вы подверглись изгнанию и гонениям, а Анна бесправно заняла ваше место на английском престоле! О, моя королева! – продолжал он все с тем же пламенным увлечением. – Как мне дерзнуть назвать вам причину, которая заставила меня отправиться в Кимблтон? Я приехал сюда, рискуя моим настоящим и будущим, в надежде умолить вас простить Анну Болейн! Я знаю, что пока в душе ее нет раскаяния, но рано или поздно она раскается, и все то, что вы вынесли, падет на ее голову! Что будет тогда с ней? Она без сострадания разбила ваше сердце… Я готов даже поверить в то, что она встретит с чувством торжества весть о вашей кончине… но простите ее, для того чтобы Господь не преградил ей вход в царствие Свое!

– Молитесь за нее, ангелы и святые! – раздались в это время стройные голоса хора кимблтонских певчих, проходивших под окнами.

– Да, молитесь за бедных нераскаявшихся грешников! – прошептал Генри Перси, обратив к королеве исполненные тревогой и мольбой глаза.

– Нортумберленд! – сказала спокойно Екатерина, и лицо ее приняло выражение строгого, неземного величия. – Как вы могли подумать, что я, готовясь к торжественной минуте расставания с жизнью, сохраню в своем сердце чувство вражды и ненависти к моим врагам? Пусть милосердный Бог простит Анну Болейн, как я ее прощаю; пусть Он пошлет ей долгую и счастливую жизнь и мирную кончину! Я поручаю вашему благородному сердцу воззвать к ее чувству долга, и если луч раскаяния осветит ее душу, скажите ей тогда, что я благословила и простила ее от всего сердца. Эустахио! – обратилась она торопливо к посланнику. – Потрудитесь впустить народ! Смерть приближается!..

Глава XV

Кончина королевы

Молча, тихо, пугливо входили горожане в мрачный и тесный домик, где душа, утомленная страданиями, ожидала минуты переселения в вечность.

Луч солнца, пробиваясь сквозь зеленые шторы, освещал смертный одр.

Королева лежала, обратив исполненный живого упования взор на Святое распятие.

Нортумберленд стоял в ногах ее кровати, а испанский посланник молился на коленях у изголовья, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы.

Благоговейный трепет охватил всех присутствующих: все они, повинуясь безотчетному чувству, преклонили колени, и соборный священник подошел к умирающей, держа в руках сосуд со Святыми Дарами. Королева сложила худые руки, и угасающие глаза ее осветились глубоким, неземным блаженством.

– Христос, мой Искупитель и мое упование! – произнесла она слабым, но внятным голосом. – Прежде чем причаститься Твоей пречистой плоти, я смиренно молю Тебя отпустить мне все мои прегрешения и простить вместе с тем всех, кто меня преследовал, кто меня предавал и мешал моему счастью. В душе моей нет и тени вражды и неприязни к ним; я искренне желаю им всего лучшего!

Екатерина замолчала, и ее выразительные и кроткие глаза обратились на бледное лицо Нортумберленда; этот взгляд говорил красноречивее слов: «Простив своих врагов, я простила и ее! Молясь Богу за них, я молюсь и за Анну!»

Она сложила руки, и душа ее переполнилась чувством беспредельной любви к Искупителю.

После совершения таинства святого причащения престарелый священник простился с умирающей и поспешил в храм, чтобы начать литургию и помолиться всем миром, чтобы Господь упокоил эту изболевшую душу там, где уже нет душевных и телесных страданий, а есть светлая, блаженная, бесконечная жизнь. Толпа, наводнившая мрачный и тесный домик, ушла следом за ним, и около королевы остались, как и прежде, Нортумберленд, Шапюис и плачущая Элиа.

В комнате воцарилось на несколько минут глубокое молчание.

– Смертный час приближается, – сказала Екатерина. – Я почти не страдаю, подойди ко мне, Элиа.

Девушка подошла, бледная как мертвец, и встала на колени.

– Пусть Бог вознаградит тебя, дорогое дитя мое, за твою беспредельную неизменную преданность! – сказала королева, опустив свою бледную руку на ее шелковистые светло-русые кудри. – Ты одна в целом свете жалела меня и делила со мной тяготы изгнания. Когда меня не станет, сними с моей руки обручальное кольцо и передай его дорогой моей дочери. Пусть она бережет его в память обо мне и о своем знатном происхождении. Я хочу, чтобы ты осталась при ней, Элиа. Шапюис устроит это. Не тоскуй и не плачь! Тебя должно утешить сознание того, что только твоя преданность помогла мне нести мой тяжкий крест. Повторяю опять: я хочу, чтобы ты жила при моей дочери, и надеюсь, что ты исполнишь мою волю. Я расстаюсь с тобой, но не перестану молиться за тебя и твое счастье, Элиа.

А вам, дорогой мой Евстафий, – обратилась умирающаяк посланнику, – я благодарна за преданность и дружбу. Скажите моему царственному супругу, что я до самой смерти не теряла надежды на свидание с ним, что мысль о нем была моей последней мыслью!

По телу королевы пробежал легкий трепет; она скрестила руки, вздохнула и скончалась.

Элиа устремила горящие глаза на бледный лик усопшей.

– Умерла! – прошептала она. – Умерла! – повторила она с глухим стоном и упала без чувств у смертного одра.

– Да, умерла! – сказал торжественно посланник, обращаясь к лорду Перси. – И дай Бог, чтобы мы могли умереть так же спокойно и мужественно. Отныне я желаю лишь одного – быть поскорее отозванным от здешнего двора, чтобы не встречаться больше с палачом этой мученицы и ужасной женщиной, которую она простила перед смертью по вашей просьбе!

– Заклинаю вас всем, что вам дорого в жизни, не проклинайте Анну! – сказал Нортумберленд. – Ее и без того все проклинают! Исполните свой долг, поезжайте в Лондон и доложите королю о кончине законной английской королевы, а я исполню свой и останусь при усопшей. Мне безразлично, узнает Генрих Восьмой или нет о том, что я в Кимблтоне.

Глава XVI

Мщение начинается

В то время как душа английской королевы отлетела на небо, тучи Божьего гнева начали собираться над Анной Болейн.

Желая как можно скорее отомстить графу Уилширу за его тайные попытки подорвать его власть над королем, Кромвель всю ночь после бала в Виндзоре обдумывал план низвержения Анны и брака Джейн Сеймур с повелителем Англии. До столкновения с Рочфордом первый министр считал любовь короля к этой милой девушке капризом, прихотью; но известие о близкой кончине Екатерины и то, что было сказано при этом Генрихом, показали всю выгоду посредничества между Джейн Сеймур и королем; он знал, что прежде всего следует внушить молодой девушке доверие к его советам, и стал с нетерпением ждать возможности увидеть прелестную Сеймур.

Кромвель застал ее за прялкой. Прекрасное лицо девушки сияло от счастья; ока стала непринужденнее, веселее, говорливее, с тех пор как у нее появилась надежда уехать на родину, и хотя лорд Кромвель не был склонен к чувствительности, он невольно подумал, что Джейн восхитительна и что ее красивая, грациозная головка создана для короны.

Увидев министра, девушка вскрикнула радостно и, подбежав к Кромвелю, протянула ему свою нежную ручку.

– Ну что же моя отставка? – воскликнула она. – Я так глупа, милорд, и так нетерпелива, что уже раза три начинала укладываться!

– Было бы что укладывать! – проворчала старая Жемми.

– Могу ли я рассчитывать, что меня отпустят без всяких проволочек? Выбрана ли фрейлина, которая заменит меня при королеве? Говорите, милорд! – настаивала Джейн, устремив на министра свои очаровательные ясные глаза.

Кромвель хотел было ответить ей улыбкой, но передумал и серьезно сказал:

– Выслушайте меня терпеливо, миледи, я должен сообщить вам нечто весьма важное, касающееся чести вашего рода, вашего самолюбия, репутации вашей и вообще вашего будущего…

– Моей чести и будущего! Что же это, о боже! – перебила она, испуганная этим торжественным вступлением.

– Выслушайте меня благосклонно, миледи, – продолжал лорд Кромвель. – Вы поняли ошибочно чувства его величества и цель его подарка! У вас много врагов… Верите ли вы мне? Позволите ли высказаться с полной откровенностью?

– Как, милорд, у меня есть враги при дворе? – перебила его изумленная Джейн. – Вы, вероятно, шутите! Я отношусь ко всем приветливо, я живу как затворница в этой высокой башне и работаю с утра до ночи, чтобы закончить платье, обещанное Жемми! Может ли это вызвать неприязнь и вражду?

– Нет, конечно, – ответил ей на это Кромвель, – но завистники ненавидят и без всяких оснований. Вам нужен человек, который оградил бы вас от этих тайных происков, и совесть и вера побуждают меня предложить вам поддержку. Позвольте мне заботиться о ваших интересах, если, конечно, вы желаете этого…

– Ваше «если» излишне и обидно, милорд, – сказала пылко Джейн. – Могли ли вы подумать, что я не оценю ваше предложение и не приму его с глубокой благодарностью? Я одинока и беспомощна в жизни и нуждаюсь в разумном, честном наставнике. Я сделаю все, что вы мне посоветуете, приму от вас охотно любое замечание и отдаю свою волю в ваше распоряжение.

«Да она изрядно сентиментальна!» – подумал лорд Кромвель не без иронии, но ответил по-прежнему с глубокой почтительностью:

– Повторяю, миледи, что сделаю для вас все от меня зависящее.

Уступая порыву горячей благодарности, Джейн Сеймур схватила руки Кромвеля; две светлые слезинки скатились по ее прелестным щечкам.

– Не плачьте, леди Джейн! – сказал ей граф Эссекский. – Вам не о чем печалиться! Я надеюсь расстроить планы ваших врагов и приготовить вам такое благодатное и блестящее будущее, о котором вы даже не могли мечтать. Но, чтобы достичь этого, вы должны поступать по моим указаниям и не скрывать от меня ваши намерения.

– Я буду сообщать обо всем, что собираюсь сделать и о чем буду думать, так же чистосердечно, как если бы говорила с моим милым отцом.

– Вы исполните обещание? – спросил резко Кромвель.

– Да, – отвечала кротко и искренне девушка.

– Благодарю, миледи! – воскликнул граф Эссекский. – И так как вы желаете поступать сообразно моим указаниям, то я вам продиктую письмо к его величеству. Вы еще не сказали ему ни слова благодарности за его внимание, за его подарок, и он вправе подумать, что вы не придаете этому никакого значения.

– Но ведь я не умею ни читать, ни писать, – произнесла чуть слышно сконфуженная Джейн. – Мой отец находил, что это совершенно не нужно для женщины; меня учили только рукоделию; мне стыдно за мое невежество, милорд, но я обещала быть откровенной с вами.

– Черт возьми! – перебил с досадой Кромвель. – Я никак не предвидел такое затруднение!

– Не сердитесь, милорд, я постараюсь научиться.

– Все это превосходно, но знания сразу не даются, леди Джейн, – сказал первый министр. – Я не всегда могу видеться с вами лично, но мог бы сообщать вам мои мысли и планы посредством переписки… Скажите откровенно, вы хотели бы выйти замуж?

– Да! – отвечала Джейн. – Я буду рада вступить в брак с человеком, равным мне по рождению. Хотя у меня нет средств, но я не решусь унизить доблестный род Сеймуров! Да к тому же, если продать это ожерелье…

– Забудьте об этом ожерелье, миледи! – перебил лорд Кромвель. – Речь идет не о нем. Если я вам представлю человека богатого и достойного вас, согласитесь ли вы выйти за него замуж?

– Я поступлю так, как вы посоветуете. Я буду даже рада иметь покровителя. У меня на свете нет никого, кроме Жемми, а она очень стара.

– Ну, так я, леди Джейн, помогу вам составить блистательную партию, но предупреждаю вас, что даже малейшее пятно на вашем добром имени может испортить дело. Вы должны отвечать гордым молчанием на льстивые слова, даже если их будет говорить Генрих Восьмой.

– Это предупреждение излишне, милорд, – сказала твердо девушка. – Я слишком дорожу моим достоинством и фамильной честью, чтобы позволить себе слушать вольные речи от кого бы то ни было.

– Теперь моя вторая просьба, – продолжал граф Эссекский, не обратив внимания на это замечание. – Вы не должны говорить королю о моем обещании составить для вас партию.

– Сохрани меня бог говорить с королем! – воскликнула она с непритворным испугом. – Я даже не решусь просить его о моей отставке.

– Вы говорите так, потому что не знаете, как добр и милостив наш государь. Вам неизвестно одно важное обстоятельство… король принимает в вас живейшее участие, он желает вас видеть… вы должны ему выразить признательность за его щедрый дар, заверить его в вашей глубокой преданности и сказать, между прочим, что у вас лишь одно желание – найти себе супруга. Не забывайте об этом, леди Джейн.

– Милорд, я не осмелюсь говорить с королем.

– Вы должны пересилить эту детскую робость, – возразил граф Эссекский. – Когда его величество станет спрашивать вас о ваших желаниях, то вы должны ответить, как я уже сказал. Помните, леди Джейн, что малейшее отклонение от моих советов испортит дело.

– Милорд, я буду выполнять все в точности.

– Так я могу рассчитывать на это?!

– Клянусь честью!

– В таком случае я уверен в успехе; прощайте же, миледи, до скорого свидания, – сказал граф с дружелюбной улыбкой.

Когда шаги министра затихли, Джейн хотела было приняться за работу, но присела и задумалась.

– Что он хотел сказать? – произнесла она с явным недоумением. – Я не могу понять, зачем мне, например, объяснять королю, что главная цель моей жизни – составить себе партию? Я, конечно, хочу поскорее выйти замуж… У меня будут крошечные хорошенькие детки, я окружу заботой мою старую Жемми и, что всего важнее, уеду отсюда. Сердце бьется от радости при мысли об этом.

Глава XVII

Козни Кромвеля

Король сидел и пел гимн любви и весне; он был в великолепном настроении, когда дверь отворилась и к нему вошел паж.

– Испанский посланник просит позволения увидеть ваше величество, – доложил робко юноша.

– Разве он вернулся? – воскликнул с удивлением король.

– Он здесь, ваше величество… у него креп на шляпе!

– Креп? – повторил король. – Попросите ко мне испанского посланника.

Паж раздвинул портьеры, и Шапюис вошел в комнату; он был суров и бледен.

– Королева скончалась! – объявил он торжественно. – Вот ее завещание и письмо к вам! – Он положил то и другое на стол, не поднимая глаз. – Письмо пропитано ее слезами! – добавил он угрюмо после короткой паузы.

– Так она умерла? – спросил Генрих VIII, и сердце его сжалось от незнакомой до сих пор тяжелой тоски.

– Да, умерла! – ответил отрывисто Шапюис, с трудом сдерживая негодование.

– Шапюис! Это была честная женщина! – проговорил король.

– То есть, вернее сказать, это был Божий ангел в человеческом обличье, – сказал тихо Шапюис.

– Вы совершенно правы, и я очень жалею, что не смог проститься с ней.

– Но вы, ваше величество, уже давно знали, в каком она состоянии; я столько раз просил облегчить ее участь, но голос мой был подобен гласу вопиющего в пустыне, хотя просьбы мои были умеренны. Но, как бы то ни было, она умерла, не увидевшись с дочерью, и это отравило ее последние минуты.