Казнь королевы Анны

– Так и будет, клянусь честью! – воскликнул молодой человек. – Мысль о вас даст мне силы сдержать обет.

– Я верю тебе, сын мой, и твое слово для меня дороже всякой клятвы! – сказала леди Уотстон с нежностью.

Молодой человек подал ей белый шарф, и она опоясала стройный стан сына и завязала концы у него на груди.

– Пусть вера в Провидение поддерживает твою душу так же крепко, как этот шарф, – проговорила леди. – Пусть Бог благословит твой меч, Артур, и пошлет ему успех, когда ты обнажишь его ради правого дела! Ну а теперь, дитя мое, сядь сюда, поговори со мной. У меня сегодня весело и светло на душе.

Молодой человек исполнил просьбу и сел около нее.

– Слушай, Артур, дитя мое, – сказала леди Уотстон, – ты занимаешь блестящее положение в обществе, и судьба милостива к тебе: она дала тебе и почести и славу. Сегодня исполнился год с тех пор, как ты вступил в должность при королеве. Я покорилась этому без всякого протеста, чтобы упрочить твое положение в свете; но я, дитя мое, становлюсь с каждым днем все старее и слабее, мне давно хочется навсегда уехать из этого печального и угрюмого дома; мы можем поселиться в том из наших поместий, которое придется тебе больше по вкусу, и ты найдешь со временем в кругу наших родных или наших друзей особу, достойную быть твоей женой.

– Но зачем нам, скажите мне, уезжать от двора? – спросил поспешно молодой человек, и на его прекрасном благородном лице вспыхнул яркий румянец.

– А затем, милый мой, что ты пробыл при нем дольше, чем следовало бы; я считала излишним до нынешнего дня упоминать об этом, но ты теперь достиг предела своих мечтаний, и я скажу тебе откровенно, Артур, что не знала ни минуты покоя с тех пор, как эта женщина заняла место нашей законной королевы, и особенно с тех пор, как Томас Мор погиб на эшафоте!.. Генрих восьмой становится все мрачнее и подозрительнее, и его раздражительность переходит в жестокость. Тебя закружил вихрь пиров и празднеств, и у тебя нет времени, чтобы заглянуть за кулисы и подумать о том, что же в действительности происходит! А интриги становятся все страшнее, беспорядок усиливается, и на севере Англии готовится восстание. Я не хочу, чтобы сын мой был замешан в интриги или стал их жертвой. Но, кроме всего прочего, в обществе ходят слухи, донельзя оскорбительные для этой королевы… Ты чужд всяких дурных и порочных стремлений, но ты еще так молод, а дурной пример заразителен!.. Я не Бланка Кастильская, но, когда я сидела над твоей колыбелью, я нередко думала: «Как ни дорог мне сын, но пусть лучше он умрет, чем станет низким и дурным человеком».

– Мать, моя уважаемая, возлюбленная мать! – отвечал с удивлением молодой человек. – Я явился сюда после таинства исповеди, на которое призывают всех, кто готовится к посвящению в рыцари, и объявляю вам, что я не изменял ни разу в жизни святому долгу чести; я не дерзну запятнать даже лживым словом это белое одеяние, служащее символом нравственной чистоты! Моя совесть чиста, и я готов исполнить вашу волю и уехать отсюда хоть на край Вселенной. Если я и не согласился тотчас же, то только потому, что мне жаль расставаться с друзьями и этой беззаботной, разнообразной жизнью. Что касается оскорбительных слухов о молодой королеве, то я по крайней мере считаю их слишком преувеличенными! Королева – кокетка, манеры ее вольны, но она в высшей степени сострадательна к бедным и даже сама шьет им белье и платье.

– Дай бог, чтобы слова твои были правдой! – сказала леди Уотстон. – Сострадание к ближнему смягчает гнев Господний, а на совести Анны Болейн немало кровавых преступлений!.. Она всеми силами домогается популярности, но во всем королевстве не найдется семейства, я говорю о людях, в которых не угасло святое чувство долга, где бы имя ее не вызывало отвращение! Ее клянут повсюду! Нет, уедем, мой милый, мой возлюбленный сын, уедем поскорее: внутренний голос твердит мне, что на тебя обрушится великое несчастье! Я не буду спокойна, пока не увезу тебя, мое сокровище, от всех этих людей, их интриг и происков! И когда я увижу тебя женатым и счастливым, в кругу родной семьи, я смирюсь с прошлым и скажу с убеждением: «Я достигла всего, чего хотела, и могу умереть!»

– Нет! – возразил пылко молодой человек. – Вы даже и тогда не вправе умирать! Люди с такими чувствами, с такими воззрениями всегда нужны на свете! Вы должны жить и жить!

Две слезинки скатились по щекам леди Уотстон, но не успела она произнести и слова, как услышала скрип ворот. Она невольно вздрогнула.

– Что это, боже мой! – воскликнула она. – Ворота были забиты наглухо, и их не открывали со дня смерти твоего дорогого отца!

– Не беспокойтесь, матушка! – сказал нежно Уотстон. – Граф Рочфорд и товарищи мои приехали за мной, и так как наши люди ошалели от радости, то они приняли их с особой торжественностью.

– Да, это, верно, так… Я благодарна людям за их усердие и преданность, – отвечала она изменившимся голосом. – Но тот скрип я запомнила навсегда, Артур!.. Они скрипели так же, когда его несли из дома на кладбище!.. Артур… мой ненаглядный! У меня не осталось в Божьем мире никого, никого, кроме тебя!

Ее голос осекся, и из груди вырвались глухие рыдания.

– Не поддавайтесь горечи воспоминаний, – убеждал ее ласково молодой человек. – Я не уйду отсюда, пока вы в таком грустном и мрачном настроении, а если я замешкаюсь, то мое посвящение…

Он замолчал и стал прислушиваться к топоту копыт о камни мостовой.

– Была ли я когда-нибудь малодушна, Артур? – произнесла печально и кротко леди Уотстон. – Считаешь ли ты слабостью мою чрезмерную привязанность к тебе?

– Нет, но я не одобряю вашу грусть и тревогу в этот радостный день, которого мы оба ждали так долго и с таким нетерпением!

– Ты совершенно прав, но в душе человека творятся иной раз непонятные вещи: я еще не испытывала ни разу в жизни такого безотчетного и глубокого страха! Тебя ждут, иди с Богом, но если ты действительно любишь меня, то приезжай ко мне тотчас же после турнира.

– Почему вы отказались присутствовать на нем?

– А потому, что эти блистательные празднества мне уже не по летам. Правда, и в молодости я ненавидела эти опасные забавы и считала их варварством; я, естественно, никогда не выказывала этого, так как общество считает иначе. Но иди же, Артур, и возьми с собой мое благословение! Ступай же, тебя ждут!

Леди Уотстон говорила отрывисто, ее голос дрожал; можно было заметить, что она напрягает все силы, чтобы скрыть волнение, и что, отталкивая нежно молодого Уотстона, она старается бессознательно притянуть его к себе.

Он заметил с тревогой слезы в ее глазах и, наклонившись, прижал ее к груди.

– Прощайте! – сказал он. – Завтра вечером в это время я преклоню колени перед вашей постелью. Итак, до завтра, матушка!

– Да, до завтра, дитя мое, – прошептала она.

Уотстон вышел из комнаты.

Почти следом за этим послышались гул голосов и ржание лошадей, а минуту спустя старинные ворота закрылись со скрипом за удалыми всадниками.

Глава XIX

В Кимблтоне

Этот день, проведенный жителями Лондона в приготовлениях к пышному и блестящему празднеству, прошел совсем иначе у мирных горожан далекого Кимблтона. Каждый из них хотел отдать последний долг королеве и, преклонив колени у смертного одра, помолиться усердно за упокой ее души.

Екатерина казалась не умершей, а спящей крепким и сладким сном; ее бледные руки как будто прижимали распятие, лежавшее у нее на груди; ее черные волосы подчеркивали мраморную белизну ее щек. Можно было подумать, что, пробудившись ото сна, королева улыбнется снова своей приветливой и ясной улыбкой, что длинные ресницы ее поднимутся опять и черные глаза с любовью глянут на коленопреклоненную безмолвную толпу, прекрасное, печальное лицо Нортумберленда и плачущую Элиа.

Большинство горожанок приносили букеты в знак уважения к памяти усопшей королевы, и комната была заполнена цветами; множество свечей горело перед большим распятием, а у его подножия был поставлен сосуд со святой водой.

Время близилось к полудню: толпа стала редеть, и вскоре около ложа усопшей остались только Перси и бледная, разбитая усталостью и волнением Элиа.

В Кимблтон пришел приказ перевезти в Питерборо останки королевы.

– Элиа! – сказал мягко граф. – Послушайте меня и уйдите отсюда. Вы не вынесете этих потрясений!.. Предоставьте мне положить тело в гроб.

– Постойте! Подождите! – воскликнула отрывисто и торопливо девушка. – Не трогайте ее! Оставьте ее мне на несколько минут!

– Элиа! – повторил с мольбой Нортумберленд. – Пожалейте себя и уйдите отсюда!

Он тоже был разбит физически и нравственно всем, что пережил у ложа этой мужественной и благородной женщины, смерть которой была на совести Анны Болейн; его сердце сжималось и обливалось кровью, когда до его слуха долетали слова, исполненные сострадания к усопшей и полного презрения к молодой королеве, и когда он представлял, что должна была испытать Екатерина во время своего печального изгнания. Когда мысли эти острым кинжалом пронзали его больную душу, глаза его невольно обращались к умершей королеве и как будто молили ее повторить еще раз, что она от души прощает Анне Болейн ее бессердечие и все свои страдания.

Увидев, что Элиа не трогается с места, лорд Перси подошел к кровати, приложился губами к бледному лбу усопшей и поднял осторожно безжизненное тело, чтобы отнести его в гроб.

Но в это же мгновение в него вцепились сзади две сильные руки.

Граф быстро обернулся: за ним стояла Элиа, глаза ее сверкали, как у хищного зверя.

– Нет, стойте!.. Погодите! – произнесла она хрипло.

– Элиа! – сказал граф повелительным тоном. – Пропустите меня и покоритесь воле всемогущего Бога.

Он понес тело к гробу.

Девушка с глухим стоном упала на колени и поползла за ним, как верная собака за своим господином.

– Я прощаю вас! Она была мне матерью… а вы не знали этого! – говорила она прерывающимся голосом. – Да, милорд, я подкидыш… без рода и без племени… и вы вправе отнять ее: она не моя собственность… она не моя мать!.. Я жила при ней и любила ее, но была ей чужой!.. У вас были, конечно, мать, отец и родные… вы не можете понять мое положение! Но зачем судьба послала мне Екатерину, если она отняла ее у меня?.. Зачем же в таком случае мне сохранена жизнь?.. Кому она нужна и что мне с ней делать?

Элиа быстро встала и заглянула в гроб: Екатерина лежала как живая, словно уснув глубоким сном; смерть, казалось, не посмела исказить это ясное, спокойное лицо.

Перси выбрал из груды принесенных цветов венок из самых свежих и ароматных роз и положил на тело королевы; он постоял с минуту, погруженный в раздумье, потом молча взял крышку и плотно закрыл гроб.

Элиа продолжала стоять около него в полнейшей неподвижности; в ее глазах не было ни слезинки; Нортумберленд не выдержал ее дикого пристального взгляда.

– Все кончено, – сказала она неестественно спокойно и отчетливо. – Я ее не увижу… я одна и свободна, и начну бродить вокруг ее могилы, выпрашивая милостыню. Меня сочтут помешанной, но я не рассержусь: люди не могут знать, что судьба отняла у меня все, что привязывало меня к этой печальной жизни.

Нортумберленд сел в кресло: он чувствовал, что силы изменяют ему.

– Я надеюсь, – сказал он, – что вы еще одумаетесь и откажетесь сами от этого намерения. Вы вспомните безропотную покорность королевы и ее мужество в самые тяжелые минуты; вы вспомните ее последнее желание и отправитесь, разумеется, к принцессе, ее дочери, чтобы лично вручить ей обручальное кольцо ее покойной матери.

Элиа не промолвила ни слова, голова ее низко опустилась на грудь, и на бледных щеках загорелся румянец смущения и волнения.

– Элиа! – продолжал с той же кротостью Перси. – Святой апостол Павел вменяет нам в обязанность не плакать об умерших, так как мы разлучаемся с ними только на время; вы, вероятно, слышали не раз эти слова на похоронах?

– Нет! Мне не приходилось никого хоронить! – отвечала она отрывисто и резко.

– Верю вам, – сказал Перси. – Но вы слышали просьбу той, которую считали своей матерью?

– Извините, милорд, но я еще не знаю, как распоряжусь своим будущим.

– Принцесса, вероятно, предложит вам остаться у нее?

– Я откажусь от этого предложения, милорд, – возразила она с такой поспешностью, что Перси посмотрел на нее с изумлением.

– Что же вы будете делать? – произнес он задумчиво.

– То же, что и все безродные, бесприютные люди, брошенные на произвол судьбы. Никто не скажет вам, кто они и откуда. Для них не существует ни крова, ни семьи, ни родных, ни отечества!

– Несчастное дитя! – сказал Нортумберленд. – Волнение и горе затмили ваш разум.

– Нет, милорд! К несчастью, я совершенно в здравом уме и понимаю всю безысходность своего положения. О, если бы королева могла слышать меня! Милорд, будьте добры и дайте мне обнять ее в последний раз.

– Нет, решительно нет, моя бедная Элиа! Мы не имеем права тревожить усопших!

– Усопших! – повторила Элиа. – Да, душа ее теперь у престола Всевышнего!

На крыльце между тем послышались шаги нескольких человек. Элиа задрожала и обратила к Перси умоляющий взгляд.

– Они пришли за ней! – воскликнула она с невыразимым ужасом.

– Не тревожьтесь, дитя: смерть – наш общий удел! – сказал Нортумберленд, стараясь успокоить девушку, хотя душа его разрывалась на части и сердце замирало от предчувствия великого несчастья.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошли, но не носильщики, которых ожидала с таким трепетом Элиа, а один из дворян свиты его величества и несколько вооруженных йоменов.

Дворянин подошел прямо к графу.

– Я имею, конечно, честь видеть лорда Перси, графа Нортумберленда, – произнес он почтительно.

– Да, вы не ошибаетесь.

– В таком случае, милорд, позвольте вам сказать, что повелитель мой просит ваше сиятельство ехать к нему немедленно.

– Как? Король! – произнес с изумлением Перси.

– Да, – сказал дворянин.

– Я, конечно, исполню волю его величества, но хочу сперва проводить в Питерборо останки королевы.

– Мне очень жаль, милорд, но в приказе не сказано ни слова об отсрочке.

– Вам, значит, поручили арестовать меня?

– О нет, ваше сиятельство, так как вы, разумеется, не откажетесь выполнить желание короля!

– Зачем я понадобился королю? – спросил Нортумберленд, и лицо его вспыхнуло от гнева. – Стража, сопровождающая вас, доказывает, что король не приглашает меня, а приказывает явиться.

– Мне неизвестны мысли моего повелителя, – отвечал дворянин, – но говорю искренне, что мне было бы больно противоречить вам.

– Я последую за вами, – сказал спокойно Перси. – Велите страже уйти из этой комнаты.

Посланный короля почтительно поклонился и вышел с йоменами.

Нортумберленд прошелся несколько раз по комнате – он был сильно взволнован.

«Зачем он меня требует? – думал он. – Кто мог ему сказать, что я в Кимблтоне? Шпионов, вероятно, у него немало! К чему, впрочем, доискиваться до причин? Мне нечего бояться, я равнодушен к жизни! Я исполнил свое заветное желание: королева скончалась, простив Анну Болейн! Я взгляну теперь смело в глаза всякой опасности и даже самой смерти, если Генрих восьмой вздумает казнить меня за поездку в Кимблтон без его разрешения».

Но не прошло и минуты, как лицо лорда Перси приняло выражение глубокого спокойствия: покорность воле Божьей охраняла его от житейских бурь. Он выпрямился и подошел к Элиа, молившейся у гроба.

– Мне жаль оставлять вас в таком положении, – сказал он дружелюбно, – но знаете, Элиа, что есть много людей, сердца которых были разбиты в самом расцвете молодости. Помните, что я всегда буду относиться к вам сочувственно. Что бы ни случилось, обращайтесь ко мне: я сделаю для вас все от меня зависящее.

– Благодарю, милорд, – отвечала ему с признательностью девушка. – Желаю, чтобы Господь услышал эти слова и наградил вас за вашу доброту. Я буду призывать на вас Его благословение именно потому, что вы сопереживаете ближнему. Да, я благодарна вам от души, милорд, но я хочу вести бродячую жизнь и умру, как собака, в каком-нибудь углу. Исполняйте же ваше предназначение, а я исполню свое.

Граф протянул ей руку.

Громадная пропасть, разделявшая знатного вельможу и несчастную, подкинутую, беспомощную девушку, не существовала в подобные минуты.

– Мой дом открыт для вас, и я всегда приму вас, как друга и сестру, – сказал Нортумберленд.

– Как сестру? – повторила тихо Элиа. – Меня еще никто не называл сестрой.

Голубые глаза ее с горячей благодарностью глядели на прекрасное лицо графа.

– Будьте благословенны! – продолжала она. – Вы не знаете, как важно приветливое слово для существа, у которого нет ни прошлого, ни будущего, ни семьи, ни друзей! Мои воспоминания о вас и королеве скрасят мое одиночество. Прощайте, будьте счастливы! Я желаю вам этого искренне.

– Прощайте! – сказал Перси. – Уповайте на Бога: надежда на Него – единственная из всех наших надежд! Я уже давно пришел к этому убеждению.

Граф подошел к дверям, но, уступив чувству сострадания к девушке, вернулся снова.

Она не видела его и горько рыдала, закрыв руками лицо.

– Элиа! – сказал лорд. – Мне тяжело оставлять вас в подобном положении. Обещайте мне не поддаваться отчаянию! У вас нет никого в этом мире, но вы всегда найдете поддержку и пристанище под кровом моих предков! Дайте мне слово, Элиа, обратиться ко мне и верить, что я искренне желаю помочь вам!..

– Не продолжайте, граф! – перебила его с воодушевлением девушка. – Я отдала все – и привязанность, и преданность – королеве, и она унесла мои чувства в могилу. Теперь мое сердце закрыто… даже для благодарности.

– Но мы еще увидимся когда-нибудь? – спросил растроганный Перси.

– Не думаю, милорд, – отвечала она.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошел посланный короля.

– Не гневайтесь, милорд, – произнес он почтительно. – Но мы должны исполнить без всяких отлагательств волю его величества.

– Я готов, – отвечал спокойно Перси.

Оба вышли из комнаты, и Элиа осталась одна у гроба Екатерины.

Глава XX

Свидание короля с леди Сеймур

В то время как Перси выходил из опустевшего домика усопшей королевы в сопровождении стражи, в летней резиденции короля царила глубочайшая тишина.

Только в одной из башен, возвышавшихся высоко над дворцом, светился огонек, и рыбаки, скользя в своих маленьких лодках по темным волнам Темзы, обращали сонный и равнодушный взгляд на этот свет, мерцающий среди ночного мрака.

Этот свет горел в комнате прелестной Джейн Сеймур.

Фрейлина королевы прилежно изучала букварь, лежавший у нее на коленях. Свет лампы придавал золотистый оттенок ее светло-русым прекрасным волосам; около нее на столике лежала маленькая надушенная записка, которой Кромвель предупреждал ее о своем визите.

Тишина этой ночи была в полной гармонии с безмятежным спокойствием молодой фрейлины – доверчивого, честного и любящего существа, не ведавшего зла.

Вскоре на ступенях крутой лесенки башни послышались шаги, но молодая девушка не изменила позы; дверь тихо открылась, и Кромвель вошел в комнату.

Джейн приветливо кивнула ему и указала на кресло, которое заранее придвинула к столу в ожидании почетного и желанного гостя.

Но на ее хорошеньком личике мелькнуло выражение легкого удивления, когда первый министр, вместо того чтобы сесть на указанное кресло, поставил на него ивовую корзину, обитую изнутри мягким белым атласом.

– Что у вас там такое? – спросила она весело. – Вы похожи на поставщика нарядов, которого я видела не раз у королевы.

– Да, я, в сущности, и явился к вам именно в этой роли, – отвечал граф Эссекский, открывая корзину.

Он вынул из нее ослепительно-белое дорогое платье из блестящего газа на атласном чехле; весь корсаж был унизан сверкающими бриллиантами, а в дополнение к этому роскошному наряду был прислан из Италии букет великолепных искусственных цветов.

– Это платье прелестно! – сказала Джейн, любуясь им с наивным простодушием ребенка. – Кому же вы несете этот наряд, милорд?

– Вам, леди Джейн, – отвечал граф Эссекский. – Это дар короля, и он желает видеть его на вас на турнире в Гринвиче.

– На мне? – произнесла с удивлением девушка.

– Да, леди Джейн, и полюбуйтесь этой дивной отделкой, – сказал первый министр, разворачивая платье с ловкостью и проворством опытного приказчика, предлагающего свой товар покупателю.

А впрочем, почем знать? Быть может, Кромвель вспомнил в это время тот убогий прилавок, за которым прошла его молодость.

– Все это восхитительно, – сказала Джейн, – но цветы эти нравятся мне гораздо больше платья: я его не надену ни за какие блага!

– Как же так не наденете, когда его величество желает непременно видеть его на вас?

– Он этого желает, но я-то не желаю… У каждого свой вкус, – возразила она простодушно.

– Вы говорите как избалованный, капризный ребенок, – сказал строго Кромвель. – Вы, леди Джейн, не только наденете это дивное платье, но пойдете со мной к королю, чтобы выразить ему вашу признательность! Он желает вас видеть.

– Что же мне ему сказать?

– Ничего, кроме слов глубокой благодарности! Говорите смелее: я ведь буду присутствовать при этом разговоре и даже отвечать вместо вас королю, если вы не сумеете ответить ему сами.

– Ну хорошо, – сказала нехотя Джейн. – Это немного скучно. И потом, мне досадно, что вы до сих пор не выхлопотали мне отставку и молчите о партии, которую подыскали для меня… – Она умолкла и заметно смутилась, но оправилась скоро от своего смущения и продолжала весело: – Вы так заманчиво описали мне будущее, что я уже не раз воображала себя владелицей древнего и роскошного замка.

– Ваше происхождение дает вам все права на более высокое положение в жизни, – отвечал граф Эссекский. – Позвольте же мне устроить ваше будущее, и мы скоро увидим, останетесь ли вы недовольны смелыми планами Кромвеля.

– До сих пор я могла только любить и уважать его! – перебила Джейн Сеймур с той чарующей грацией, которая вместе с ее обворожительной и редкой красотой и изящными манерами покорила сердце повелителя Англии.

Лорд Кромвель загадочно улыбнулся.

– А что, его величество у себя в кабинете? – спросила быстро девушка после короткой паузы.

– Да, – сказал граф Эссекский.

– Ну так отправимся к нему!

Они вышли из комнаты и начали спускаться по неровным ступеням тесных башенных лестниц; но, по мере того как они приближались к королевским комнатам, веселость Джейн исчезала. Пройдя еще немного, девушка почувствовала, что сердце ее бешено колотится; она остановилась и сказала неожиданно, заглянув вопросительно в глаза графу Эссекскому:

– Интересно, почему, когда я собралась покинуть Виндзор, мне посылают дорогие подарки, да еще заставляют идти благодарить за них его величество!

– Я объясню вам это через несколько дней, – отвечал лорд Кромвель, побледнев при мысли, что она передумает и не пойдет, пожалуй, в кабинет короля.

Он знал, что Джейн при всей своей застенчивости сумеет постоять за себя.

– Что же мы не идем? – продолжал граф Эссекский. – Я не могу понять, почему вас пугает свидание с королем. Вы видите его почти ежедневно, вы знаете отлично, что он не скажет вам ничего неприятного, перестаньте же ребячиться и идите со мной! Ведь вы дали мне слово слушаться меня во всем!

Он схватил ее за руку и быстро и решительно повел по длинным галереям.

Не прошло и двух минут, как они очутились в освещенной приемной; паж раздвинул тяжелые бархатные портьеры, и Джейн Сеймур вошла, едва дыша от волнения и робости, в кабинет короля.

Она поклонилась чрезвычайно неловко своему повелителю, но не могла промолвить ни слова.

– Садитесь сюда, леди, – сказал Генрих VIII, указав ей на почетное место.

Он был одет изысканно и донельзя надушен дорогими эссенциями.

– Ну, леди Джейн, скажите откровенно, понравился ли вам мой маленький подарок? – обратился он к ней с приветливой улыбкой. – Если этот наряд пришелся вам по вкусу, то потому, что он сделан во Франции: только там есть искусные модистки.

– Поверьте, ваше величество, я благодарна вам от всего сердца, – сказала Джейн, опустив длинные пушистые ресницы.

– А вы не обратили внимание на обувь? Она великолепна! Английские башмачники не сумели бы придать ей подобного изящества!

– О да, ваше величество, – прошептала она все с той же застенчивостью.

– Вы, леди Джейн, любите, вероятно, красивые наряды? Это естественно для такой юной леди! – произнес Генрих VIII.

– Нет, напротив, я не придаю им никакого значения.

– Вы совершенно правы! – согласился король. – Вам не нужно наряжаться, ибо вы и без того самая милая, умная и восхитительная из всех женщин на свете.

Услышав неожиданно столь лестные слова о себе, Джейн Сеймур забыла свою робость и рассмеялась звонким и простодушным смехом.