Казнь королевы Анны

– Рад видеть вас, милорд! – произнес он приветливо. – Вы давно не бываете на заседаниях парламента, но я помню о вас, так как знал вас ребенком! Ваш отец говорил, в то время когда мы осаждали Альнвик, что Англия найдет в вас достойного преемника славы непобедимых и благородных Перси. Судьба свела нас нынче по чрезвычайно важному и печальному поводу. Эта обязанность гнетет меня в тысячу раз сильнее, чем остальных, ведь она моя племянница!

– Желаю от души, уважаемый герцог, чтобы вы не забыли, что она ваша племянница! – отвечал ему Перси.

– Еще бы забыть! – сказал, нахмурив брови, непреклонный старик. – Она должна знать, что нельзя безнаказанно задевать честь Говардов, кровь которых течет, к несчастью, в ее жилах.

– Но, герцог, – перебил его Перси, – если Анна Болейн и виновата, то другие намного виновнее ее!

– Молодой человек! – воскликнул старый герцог, нахмурив еще сильнее свои седые брови. – Я начинаю думать, что Анна встретит в вас не судью, а защитника!

– Не знаю! – отвечал невозмутимо Перси. – Я действую согласно моим убеждениям: мы строго судим женщин, но смотрим снисходительно на проступки мужчин.

– Вы вправе относиться так хладнокровно к делу, а я обязан смыть с себя позорное пятно! Бесславие Анны Болейн не коснулось вас, ведь она вам чужая!

– Чужая! – воскликнул Перси.

Но старый герцог Норфолк не обратил внимания на это восклицание.

– Да, притом, – продолжал он, понизив голос, – объясните, пожалуйста, что ее ожидает! Чем жить с запятнанной честью, лучше умереть. Когда церковь расторгнет ее брак с королем, ей придется бежать куда-нибудь из Англии, но людская молва нагонит ее и будет отравлять ей существование. Поверьте мне, милорд, я долго ломал голову над этими вопросами и пришел к убеждению, что смерть лучшее, что родные Анны могут ей пожелать!

Перси был возмущен до глубины души.

– Я не верю, что ваша светлость относится с таким ужасным равнодушием к этому бедному юному созданию! – отвечал он, с трудом сдерживая негодование. – Если родной отец сделал ее заложницей своих корыстных, честолюбивых замыслов, то неужели она найдет и в родном дяде только неумолимого судью? Притом вспомните, герцог, что жизнь дается Господом и что люди не вправе приносить ее в жертву своему самолюбию.

– Кончим разговор! – воскликнул старый герцог. – Ваш тон чересчур резок и даже повелителен.

Герцог Норфолк ушел, а граф Нортумберленд занял прежнее место около графа Рэтленда. Муки его стали невыносимы: кровь стыла в жилах; сердце то замирало, то начинало биться с удвоенной силой.

– Не знаю, что со мной! – произнес он глухим, изменившимся голосом. – Я чувствую, что не в состоянии дождаться начала заседания. Что станется со мной, когда она появится перед своими судьями?

– Успокойтесь! – сказал ему мягко Рэтленд, испуганный его почти мертвенной бледностью. – Граф Рочфорд будет вызван на допрос первым.

– Бедный, бедный Рочфорд! – прошептал Перси с искренней жалостью.

– Приободритесь, милорд! – продолжал граф Рэтленд. – Благородный, отважный и надменный Рочфорд сумеет отстоять и себя и сестру; он смутил даже своих судей. Трудно предположить, что все кончится обвинительным приговором. Я не сомневаюсь, что суд оправдает ту, которую вы желаете спасти!

– Да, ценой моей жизни, ценой моей души! – воскликнул пылко Перси. – Никто в мире не знает и не может понять, как я ее любил! Роковая случайность разлучила меня с ней, но даже в минуты непосильных страданий во мне не угасала надежда на лучшие дни. Эти дни наступили: она вполне осознала все свои заблуждения; она стала опять той, которой была в ранней юности, – кроткой, любящей и непорочной Анной!.. И вот ее сажают на скамью подсудимых, а меня избирают судьей!..

Голос Перси осекся… Раздался шум отворяемой двери, и затем наступило могильное молчание…

Но не Рочфорд появился перед оторопевшей и взволнованной публикой, а королева Анна медленно взошла по ступеням помоста; за ней шли ее фрейлины.

Королева была в черном бархатном платье; кружевная косынка прикрывала ее светло-русые волосы; ее нежное личико осунулось, но грустные, прозрачные голубые глаза сохранили свою чарующую прелесть; ее гибкая талия была так же тонка, как прежде, и вообще ее поза, движения и приемы отличались прежней своеобразной, непринужденной грацией.

Когда она из-под длинных опущенных ресниц взглянула на судей и на публику, то бледное лицо ее моментально покрылось пылающим румянцем; она скрестила руки и поклонилась лордам.

В тесных рядах сидевшей за помостом публики раздались восклицания привета и сочувствия, и судьи, уступая невольному порыву, привстали со своих мест и поклонились с видом глубочайшей почтительности державной подсудимой.

Но не все присутствующие поддались влиянию этой в высшей степени торжественной минуты.

Старый граф Норфолк побагровел от гнева, когда увидел Анну.

– Предлагаю вам, лорды, приступить к совещанию! – произнес он сурово. – На нас лежит теперь священная обязанность наказать виновных…

– И оправдать невинных! – проговорил за ним Нортумберленд.

Вслед за этим в рядах, где сидели судьи, началась суета. Суровый президент сердито оглянулся, чтобы узнать причину этого беспорядка, и увидел Рэтленда, поддерживавшего голову лежавшего у его ног неподвижного Перси.

Увидев королеву Анну, стоявшую на помосте в кругу судей, Нортумберленд лишился чувств.

Подбежавшие слуги поспешили отнести его в экипаж, ожидавший у ворот Тауэра. Рэтленд пошел за ними.

– Заседание открыто! – объявил громко грозный герцог Норфолк. – Лорд Перси заболел и не будет участвовать в совещании.

Глава XXXII

Леди Уотстон

– Ну, расскажи мне, что там произошло! – крикнул Генрих VIII Кромвелю, не успевшему еще снять судейскую мантию.

– Все, слава богу, кончено! – отвечал граф Эссекский. – И королева Анна, и брат ее Рочфорд осуждены на смерть!

– Так я отомщен! – проговорил король с торжествующим видом. – Она, я уверен, говорила много!

– Ну нет, она вела себя чрезвычайно сдержанно; в ней было что-то нежное и грациозное, что вызвало симпатию судей! Кое-где в рядах публики слышались рыдания. Я начинал побаиваться, что ее оправдают, но все это, к счастью, продолжалось недолго… Когда ей объявили, что она во исполнение вашей державной воли обязана отречься от царского венца и своего титула, то она отвечала, что сделает это без всякого протеста.

– Как? Она отнеслась так спокойно к потере королевской короны? – спросил Генрих VIII.

– Нет, но она заметила, что титул и венец были даны ей вами и что вы вправе взять их у нее обратно; когда ей прочитали обвинительный приговор, она привстала с кресла, прошептала молитву и сказала потом без всякого смущения, что, несмотря на то что она не признает себя виновной, она тем не менее примет с радостью смерть, что она никогда не изменяла долгу жены и королевы, что она от души прощает своих судей и будет до конца молить Бога о счастье своего повелителя.

– Какая она хитрая и коварная женщина! – сказал гневно король.

– Одновременно с приговором получено известие о формальном разводе между вами и ею.

– И в этом документе говорится, конечно, что, поскольку открылось, что Анна Болейн жила в гражданском браке с графом Нортумберлендом, она не имела права быть моей женой и королевой Англии, не правда ли, Кромвель?

– Да, развод разрешен исключительно вследствие этого обстоятельства! – подтвердил граф Эссекский.

В то время как король беседовал с Кромвелем, два лорда направлялись к его пышным покоям по длинной галерее кардинала Уолси.

– Милорд, молю вас именем тех, кто вам дорог, откажитесь от этого безумного намерения! – воскликнул граф Рэтленд, преклонив неожиданно колени перед Перси.

– Нет, тысячу раз нет! – возразил пылко граф. – Я должен непременно увидеть короля; я должен попытаться сделать все что можно, чтобы отвести от нее удар. Притом я только пользуюсь правом каждого лорда явиться к своему повелителю.

– Да, только не в таком состоянии! – перебил граф Рэтленд. – Нет, милорд, отложите визит до завтра, примите этот искренний и дружеский совет.

– Не могу, не удерживайте меня!.. Ее жизнь висит на волоске! Ведь я буду просить только о правосудии! – сказал Нортумберленд, и Рэтленд не успел преградить ему путь, как Перси очутился у входа в кабинет своего властелина.

При его появлении король Генрих VIII изменился в лице.

– Государь! – произнес с низким поклоном Перси. – Я явился, чтобы просить вас о правосудии.

Король не отвечал.

– Вы вызвали меня ко двору, и я повиновался вашей воле; но вы приказали мне стать одним из обвинителей и судей королевы, полагая, что ревность сделает меня ее врагом. Суд осудил сегодня королеву на смерть!

Ее жизнь в вашей власти, но вы, ваше величество, желаете навлечь позор даже на ее память и, увлекшись чувством мести, бросаете тень на мое до сих пор безупречное имя. Вы говорите, что она не могла быть вашей женой, так как жила со мной в незаконном союзе. Но если бы это было так, то проступки ее задевают не вас, а меня! Скажу вам больше. Будь она моей, никто не смог бы отнять ее у меня, не взяв и мою жизнь. Вы, говорят, любили ее, ваше величество, и я любил ее, но любовь ваша дала ей бесславие и смерть, а я готов отдать все, что я имею, чтобы сохранить ей жизнь.

Верните же мне ту, которую вы называете не своей, а моей женой, и я, не задумываясь, дам ей славное имя моих доблестных предков.

Я прошу правосудия, только правосудия! Молю ваше величество перед лицом всевидящего, всемогущего Бога не отказать мне!

– И я прошу только правосудия! – повторила женщина в длинном траурном платье, появившаяся внезапно, как воплощенный укор, на пороге королевской комнаты.

– Да, только правосудия! – повторила она, обратив блестевшие неестественным блеском глаза на короля. – Ваша слепая ревность сгубила моего единственного сына! Отдайте мне его, мою гордость и радость, отдайте мне Уотстона!.. Я уже не могу просить вас о помиловании… но я пришла сказать, что я предаю вас праведному суду Всемогущего Бога! Я буду умолять Его воздать вам по заслугам: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь. Припомните слова Священного Писания: «Проклятие вдовы – всепожирающий пламень!»

У вас тоже есть сын!.. Хоть он и незаконный, но ведь вы его любите больше всего на свете; вы видите в нем опору вашей старости! Но вы, не задумываясь, сгубили моего, и праведный Бог отнимет у вас вашего! Он иссохнет как лист, опаленный грозой, и все ваши молитвы не спасут ему жизнь!..

Я протяну мою беспомощную руку к небесам и воззову к Всевышнему: «Я еще не простила!»

И когда я узнаю, что вы, так же как и я, схоронили надежду вашей жизни, я вздохну с облегчением и попрошу Создателя: «Боже! Прими мой дух! Я простила тому, кто отнял у меня единственного сына!..»

– Кромвель! – воскликнул бледный и дрожащий король. – Ее голос разрывает мне душу!.. Что же вы стоите? Верните ей сына!

– Я привык исполнять без всяких отлагательств ваши распоряжения! – отвечал граф Эссекский. – Уотстон, Бартон и Норрис казнены сегодня утром.

Глава ХХХIII

Комендант Тауэра

– Боже! Придет ли Перси? Уже ночь, а он хотел прийти! Как мрачен и томителен вечер этого страшного дня!

Удастся ли ему выхлопотать помилование?

О, жизнь! Возьмите все, но оставьте мне жизнь! Как удар грома поразили меня роковые слова: «Осуждена на смерть через обезглавливание или повешение!»

Боже! Ты дал мне силу устоять в этот страшный момент! Тебе известно, что я не виновата в этих тяжелых преступлениях! Сохрани же мне жизнь! Мне только двадцать лет!.. Будь милостив ко мне! Кровь стынет в жилах при мысли о могиле! Я хочу жить, дышать, хоть бы мне пришлось не видеть ничего, кроме печальных сводов этой страшной тюрьмы! Перестать думать, чувствовать, исчезнуть! От этих страшных слов веет леденящим холодом! Я хотела писать, но свинцовая тяжесть давит на мой бедный мозг! Увижу ли я Перси или мою камеру стали теперь стеречь еще строже, чем прежде? Безумная, безумная! Я не поняла возвышенной души этого человека! Я прошла мимо этой несокрушимой преданности и узнала ей цену лишь тогда, когда все уже безвозвратно погибло.

Анна Болейн скрестила бледные руки и начала прислушиваться. Но она не услышала ничего, кроме жалобного завывания ветра в тюремных коридорах.

– Ничего! – прошептала она с равнодушием отчаяния. – Он поехал просить короля о помиловании, но это совершенно бессмысленно! Мне отлично известен характер короля! Нет…

Я должна сжиться с мыслью, что между мной и будущим – бездонная пропасть. Что сталось с моей дочерью? Как поступит король с этим маленьким невинным созданием? Он, быть может, отправит ее в изгнание, как Марию? Бог карает меня той же самой мукой, которую испытывала из-за меня другая: и мне, как Екатерине, отказано в возможности благословить дитя мое перед вечной разлукой!

Нортумберленд не идет!.. Я умру, не услышав ни одного сочувственного и дружеского слова!

Какой глубокий ужас наводит это могильное молчание!.. Ожидание смерти тяжелее ее самой!.. Все решено и кончено! Он, не дрогнув, утвердит смертный приговор! У Генриха VIII каменное сердце… Его воля склонялась только перед моей!..

Отец и мать моя! Зачем вы отдали меня этому человеку? Ведь вы меня любили… да и я вас люблю.

Анна стала с лихорадочной торопливостью ходить из конца в конец комнаты; через некоторое время она остановилась, и щеки ее вспыхнули: за дверью в коридоре послышались шаги.

– Нортумберленд! – воскликнула она с живейшей радостью.

Дверь тихо отворилась, но в камеру вошел не Перси, а тюремщик. В его глазах застыли смущение и тревога; он приблизился к узнице и сказал ей дрожащим от волнения голосом:

– Спрячьте это скорее! Не губите меня!.. Строгость мистера Кингстона известна всей Англии!

В руке Анны Болейн очутился пакет довольно странной формы.

– Кто вручил его вам? – спросила она шепотом.

– Тот, кого я провел к вам вчера ночью.

– Благодарю! – сказала с признательностью узница.

Тюремщик поспешно удалился.

– Я не увижу Перси! – сказала Анна Болейн с сожалением.

Она вскрыла пакет и нашла в нем письмо и чрезвычайно мелкие коралловые четки с серебряным крестом; на крестике была надпись: «Аз есть истина, путь и живот вечный!» Письмо было надписано: «Леди Анне Болейн». На печати был изображен длинногривый лев и девиз дома Перси; узница сломала ее дрожащей рукой.

Нортумберленд писал:

«Леди Анна!

Я видел сегодня короля. Он был сильно взволнован визитом матери, у которой отнял единственного сына, и я начал надеяться, что он не откажется отменить приговор; но все мои надежды рассеялись как дым: он ответил на все мои просьбы решительным отказом. Не стану Вам описывать эту нравственную пытку! Скажу Вам тем не менее, что я не потерял надежды спасти Вас. Я занял у евреев значительную сумму: Ваш тюремщик подкуплен; он берется вывести Вас незаметно из Тауэра и сядет вместе с Вами на корабль, уже готовый к отплытию с Темзы… Я лечу к капитану и уверен заранее, что побег Ваш устроится без всяких затруднений. Однако все это не мешает мне тосковать до отчаяния! Что, если они вздумают ускорить казнь?

Кровь стынет в жилах при мысли об этом! Я боюсь Вас оставить, но не могу не ехать, так как дело не сладится без моего присутствия. Я пишу для того, чтобы Вы меня не ждали: я вернусь завтра вечером.

Я все предусмотрел: корабль высадит Вас в Антверпене, и Вы найдете там обстановку, конечно, далеко не роскошную, но вполне отвечающую Вашим прежним привычкам. Вы вздохнете привычнее при мысли, что избавились от своих палачей! Я буду горячо благодарить Всевышнего, когда корабль умчит Вас от английских берегов в беспредельное море, но душа моя разрывается на части при мысли, что нам больше не суждено увидеться! Вы и я жили врозь, далеко друг от друга, но нас не разделяла чужбина! Повторяю Вам снова: откажитесь от всякой надежды на помилование! Лишь немедленное бегство может спасти Вас от рук палача. Больно Вас оставлять, но я должен отправиться и все устроить, не теряя ни минуты. Если мне не придется Вас увидеть, знайте, что я беспредельно предан Вам, несмотря ни на что… и всегда! Молитесь за меня хоть изредка, Анна! Посылаю Вам маленькие коралловые четки; моя мать прижимала их с верой к груди перед своей кончиной, и я смотрел на них почти как на святыню, но без сожаления передаю их Вам. Пора ехать, Анна! Прощайте же, прощайте, мой незабвенный друг, и да хранит Вас Бог!

Генри Перси».

По лицу Анны Болейн текли крупные слезы она с благоговением прикоснулась губами к письму Нортумберленда и к коралловым четкам.

Почти в ту же минуту за дверью ее камеры послышались шаги. Анна едва успела спрятать письмо и четки, как перед ней появился комендант замка Тауэр мистер Уильям Кингстон.

– Это вы, мистер Кингстон! – воскликнула она изменившимся голосом, понимая, что это позднее посещение предвещает недоброе.

– Да, увы! Это я! – ответил он печально.

– Вы пришли известить меня, что смертный час мой близок! Не так ли, мистер Кингстон? – спросила Анна Болейн.

Комендант промолчал, но за дверью послышалось сдержанное рыдание.

– Нас, видимо, подслушивают! – сказала королева.

– Нет, там плачет моя жена! – ответил комендант.

– Почему же она не вошла сюда с вами? Я должна обратиться к ней с весьма важной просьбой!..

– Войди, Елизавета! – крикнул мистер Кингстон.

– Скажите же, когда меня казнят? – спросила Анна Бо-лейн, и лицо ее стало белее полотна.

– Завтра утром! – ответил чуть слышно комендант.

– Да будет надо мной Его святая воля! – прошептала она. – Я предчувствовала, что меня не спасут уже ничьи молитвы! Скажите, мистер Кингстон, вы уже находились в должности коменданта в то время, когда Мор был заключен в Тауэр?

– Да! – ответил он ей.

– Так вы знали его?

– Да, я знал лорда Мора.

– Ну так Господь наказывает меня именно за него! – сказала Анна Болейн с глубоким раскаянием. – Садитесь в это кресло, – обратилась она к плачущей миссис Кингстон. – Мне придется просить вас о громадной услуге.

Когда миссис Кингстон решилась наконец исполнить ее волю, Анна протянула к ней с умоляющим видом свои бледные руки.

– Миссис Кингстон! – воскликнула она с глубокой тоской. – Снимите с моей совести тяжкий грех! Дайте честное слово, что вы вместо меня встанете на колени перед леди Марией и скажете ей, как сильно я раскаиваюсь во всем, что ей пришлось вынести из-за меня. Скажите ей еще, что если бы ее мать была жива, то я бы ползала, как собака, у ног ее и умоляла простить меня за прошлое! Даете ли вы слово исполнить эту просьбу?

– Да, клянусь именем всемогущего Бога! – сказала миссис Кингстон печально и торжественно.

В камере воцарилось на несколько минут глубокое молчание.

– Сколько же мне осталось жить на этом свете? – спросила Анна Болейн.

– Немногим более двенадцати часов! – ответил комендант.

– Мне, конечно, позволят обнять мать и отца в последнюю минуту?

– Нет, король этого не желает!

– А мою дочь… а брата?

– Пожалейте меня, – перебил мистер Кингстон. – Мне больно говорить это, но вам нельзя их видеть!

– Ну, пусть будет что будет! – воскликнула она. – Я должна покориться моей страшной судьбе. Уйдите, мистер Кингстон! Мне нужно приготовить себя к смертному часу и помолиться Богу.

Комендант удалился вместе со своей женой, но, верный привычке выполнять строго обязанности службы, не забыл положить перед Анной Болейн смертный приговор с королевской подписью.

Когда шаги Кингстона затихли в отдалении, лицо осужденной исказилось от страшного душевного волнения.

– Все кончено! – сказала она, содрогаясь от звука собственных слов. – Нужно проститься с жизнью!.. Я не увижу Перси!.. Мне придется бороться одной со страхом наступающей смерти!.. Я не лягу в постель… Пройдет немного времени, и я засну глубоким, непробудным сном!.. Да, прощайте навеки, родные и друзья, прощайте навсегда счастье, молодость, жизнь! Перси вернется завтра в это самое время… Он войдет в это мрачное и печальное здание и спросит обо мне… «Умерла!» – объявит ему равнодушно тюремщик. Как я ему признательна за четки и за крестик! Я с ними не расстанусь: их должны положить вместе со мной в могилу!

Позаботилось ли тюремное начальство оставить мне бумагу? Да, бумага оставлена, даже больше, чем нужно! Вот и мой смертный приговор! А вот и его подпись: «Король Генрих VIII»! Почерк красивый и ровный… рука его не дрогнула!.. И я с этой минуты перестаю дрожать.

Анна села к столу и начала писать.

Вот содержание ее письма.

«Лорд Перси!

Когда Вы вернетесь завтра вечером, я буду уже стоять перед судом Всевышнего… Тюремщик передал мне Ваше письмо и четки. Благодарю за дар! Я унесу его в холодную могилу. Все погибло!.. Все кончено!.. Говоря откровенно, во мне еще таилась надежда на спасение, и она окрепла после прочтения Вашего дружеского письма! Но все это, к несчастью, продолжалось недолго! У меня был сейчас комендант, мистер Кингстон… Мой смертный приговор лежит передо мной! Мы простились навеки, я не увижу Вас! Мне не позволят увидеть даже отца и мать, даже брата и дочь! Я одна, одна, Перси, в этой страшной тюрьме! Прощайте, благородный, великодушный друг мой! Я поручаю Вас милосердию Божию! Да хранит оно Вас! Мне очень тяжело… мне страшно умирать, но если бы Вы были теперь около меня, то Вы бы, без сомнения, поддержали мое ослабевшее мужество. Но меня окружает гробовое молчание!.. О, зачем Вы уехали? Спасение мое было несбыточной надеждой. Вы летите теперь, как стрела, к своей цели и не знаете даже, что все уже закончено! Но наказание это совершенно заслуженно. Я неповинна в том, в чем меня обвиняют, и буду утверждать это до своей последней минуты. Но на душе моей лежит грех за другие тяжелые преступления! Томас Мор!.. Рочестер! Я с трудом пишу их имена!.. Я была в то время еще так молода! Я не имела понятия о жизни!.. Где Вы будете, Генри, завтра в девять часов? Шепнет ли Вам предчувствие, что в эту минуту я с ужасом кладу голову под топор палача? С того самого часа, как меня заключили в эту грозную, обращенную на север крепость, куда ко мне доносится завывание ветра, воображение со странной настойчивостью переносит меня на цветущие луга и поля, озаренные ярким солнечным светом. Эти воспоминания лишь сильнее бередят мои и без того мучительные раны и осаждают меня гораздо чаще после свидания с Вами. Помните ли Вы, Генри, наши прогулки в ясные летние вечера? Я вижу деревенские домики, окруженные зеленью, перекидные мостики, прозрачные ручьи. Вспомните, как часто мы стояли и смотрели на лебедей, дремавших на спокойных водах, и как я восхищалась серебристым отливом их белоснежных перьев! Эти картины мирной и благодатной жизни доводят меня до безумия. Тяжело расставаться с прекрасным Божьим миром, с людьми, близкими сердцу, и с великим блаженством видеть, думать и чувствовать, одним словом – жить! Из всех моих надежд уцелела единственно одна только надежда на милосердие Божие, но я переселюсь из этой жизни в вечность с разбитой душой и неспокойной совестью! На ней лежит так много грехов. Молитесь за меня! Мне это необходимо!

Меня теперь заботит больше всего на свете невозможность добраться до принцессы Марии, но жена коменданта дала мне сегодня слово исполнить за меня этот священный долг и вымолить у нее прощение, которое я не имею времени испросить у нее лично. Но прощайте, прощайте! Время летит; час казни приближается. Благодарю за все, что Вы для меня сделали и что хотели сделать! Пусть Бог вознаградит Вас, мой благородный Генри, за Вашу бескорыстную, неизменную преданность! Я была недостойна этой святой любви!

Молитесь за меня!..

Анна Болейн.

Тауэр, 18 мая 1536 года.

P.S. Тюремщик обещал мне передать Вам распятие, единственного друга, которого судьба оставила при мне в последние минуты. Сохраните его на память обо мне и еще раз прощайте. До свидания в вечности!»

Сложив письмо, осужденная начала писать к графу Уил-ширскому.

Вот что написала несчастная королева своей родной семье:

«Мой отец, моя мать!

Когда это письмо попадет в ваши руки, окровавленный труп вашей несчастной дочери будет уже в могиле. Я знаю, что вы горько сожалеете о троне, с которого судьба свергла меня так непредвиденно и на который мне было бы гораздо лучше никогда не всходить!

Страшен роковой день, когда я перешла из королевской ложи на Гринвичском турнире в мрачную бездну Тауэра; острым ножом пронзает душу воспоминание о шумном ликовании, происходившем три года назад, и о легионе барок, которые покрыли Темзу и с которых разносились приветствия английской королеве. Отец! Я помню, как Вы торжествовали, когда земля дрожала от пушечной пальбы из крепостных орудий, которой меня встретил в то блаженное время этот же самый Тауэр, где я теперь сижу в ожидании казни. Простите мне, отец, эти воспоминания! Но теперь эти крики сменились могильной тишиной!.. Мне отказано даже в возможности проститься с Вами, с матерью, с Джорджем. Но ко мне провели жену моего брата и позволили ей наговорить мне тысячи оскорбительных слов и даже принуждать меня сознаться в преступлении, которого я и в мыслях не совершала.