Учительница нежная моя

– Как выглядела девушка?

Ачиян попытался изобразить Женю и уронил мокрую тряпку.

– Симпатичная, – бессильно развел он руками.

– Одевайтесь, едем! – бросил ему Караваев.

– Куда?

– На вокзал.

– Зачем?

– Вы уезжаете, идиот!

– Не могу, – сказал Ачиян. – Этот парень предупредил, что я не должен уезжать. Иначе не будет снисхождения от следствия.

– И вы ему поверили, болван?

– Не кричите так, уважаемый. У меня нет сил никуда идти. Да и формы моей нет, они забрали. А мне вот солдатский бушлат оставили. Я его не надену, хоть застрелите меня.

Караваев скрипнул зубами. Ладно, сейчас главное – поймать Молчанова. А с этим можно разобраться потом.

Но что это за девица, которая вырубила Ачияна? Неужели из спецгруппы?

Стоп, у них же внизу журнал записей.

Он снова спустился в фойе. И через минуту картинка склеилась. Некая Евгения Родина приехала из того же города, откуда был призван Молчанов. Заселилась два с половиной часа назад в 27-й номер к "супругам Сальниковым".

Очевидно, Молчанов заранее все спланировал, решил Караваев. Он умен и очень опасен, поэтому ни в коем случае не должен уйти из города. Значит, нужно немедленно разослать по патрулям и постам ГАИ еще одну ориентировку – на Евгению Родину. Заодно скорректировать описание Молчанова: "молодой человек с короткой стрижкой в форме полковника…"

Караваев всю ночь не спал, бродил по штабному кабинету. Боролся с желанием все бросить и уехать. Скрыться, залечь где-нибудь на дно.

Он остановился перед окном и поглядел на пустой плац, по которому скреблась легкая позёмка. Был у него старый кореш, служивший на Дальнем Востоке в Чите. Можно у него перекантоваться.

Но что он скажет жене и детям? Что делать с Больных и Ачияном? Ведь у Молчанова действительно на руках есть улики.

Вот и выходило, что скрыться ему не дадут. Даже если он вырвется, все равно достанут. Чита, чай, не на Марсе.

Оставалось одно: биться до конца.

Fructus temporum

28 марта 1990. Сборная СССР выигрывает

В Киеве сборная СССР встречается с чемпионами Европы – командой Голландии. Советская сборная выигрывает 2:1. У голландцев гол забивает Куман, а у победителей – Протасов и Лютый.

34.

Уйдя с КПП, Женя почему-то решила побродить по ночному городу. Она шаталась по улицам, утопив руки в карманах пальто. Ей казалось все это странным: она в чужом месте, в совершенно иной реальности. Вдвойне казалось странным, что эта реальность не раздражала ее. Неосознанно хотелось перемен в своей жизни. Чтобы ее, как вон тот проездной талончик, подхваченный вьюжным ветром, загребло что-то и понесло. Не важно куда.

Вернувшись в гостиницу за полночь, Женя долго стучала в двери. Хорошо, что Маша еще не легла спать. Пришлось вытерпеть ее причитания и упреки. «Я же предупреждала, что мы в пол-двенадцатого закрываемся, ну что же вы так, бабулю разбудите, а она так плохо потом спит, один тут уже разбудил, бегал туда-сюда, шумел, тоже мне военный, настоящие военные так себя не ведут…»

Женя пропустила ее слова мимо ушей. У нее не было сил даже умыться. Едва стащив с себя одежду и заведя будильник, она упала на диван.

Но вдруг вспомнила, что должна проведать Ачияна. С трудом поднялась и пошлепала к нему в 35-й номер. Тот открыл и тут же лег. Она попробовала его лоб. Он горел. По-хорошему, его надо было отправить в больницу.

Женя смочила тряпку и положила её на травмированный висок полковника. Некоторое время смотрела на его красивое бледное лицо. Почему-то представила, каково это – быть армянкой. Наверное, не так плохо. Она села, опустила голову на руки, да так сидя и провалилась…

Ей снился Семен, который ходил по электричке с гитарой и, улыбаясь, пел похабные песни. Жене было стыдно, она отвернулась к окну, за которым летели заборы. И заборы те, к ее изумлению, были покрыты антиправительственными лозунгами. Но не антисоветскими, а какими-то совершенно другими, с непонятными ей словами. Семен позвал ее, а ей было стыдно поворачиваться к нему. Он тронул ее за плечо. Она нехотя повернулась. Семен был уже с густой бородой. И гитара у него теперь была другая – электро. Он запел по-английски. "Тебе нравится?" – спросил он, раздвигая улыбкой волосяные заросли. "Нет, лучше Цоя", – сказала она. "Не знаю такого", – бросил Семен и прошлепал дальше по вагону.

Проснулась Женя в пол-шестого утра оттого, что затекла шея. Ачиян ворочался и всхлипывал, кому-то жаловался во сне.

Посмотрев на часы, она встала. Поменяла полковнику горячую тряпку на холодную. Спустилась в свой номер, умылась и расчесалась. Не позже 7 утра она должна быть на площади у Дома пионеров.

Жене план Ярослава не нравился. И хотя он ее всячески успокаивал, ей было неуютно и страшно. Она предлагала ему не спешить, отсидеться тихо до приезда следователя из Москвы. Но Ярослав уперся. Он считал, что их могут вычислить раньше – Жесвинск город маленький. К тому же он не очень верил в оперативность следствия.

Она оделась и спустилась вниз. Маша открыла дверь, выпустив ее в ветреное зимнее утро.

Женя поддернула к горлу шарф. Посмотрела на часы. Было 6.12. А до Дворца пионеров, как ей объяснил Ярослав, всего десять минут. Прямо до улицы Героев Брестской крепости – и направо. Она запомнила.

Пошла к Героям. Мимо еще не проснувшихся магазинов и серых окон жилых домов. От одного фонаря к другому.

Город спал. Спали лохматые ели и потрескавшиеся осины. В дрёме покачивались длинные, как мачты, тополя.

Инкрустированные инеем, как бы примерзли к бордюру редкие машины – парочка «Жигулей» и один «Москвич». К Жене липли сбивчивые мысли не выспавшегося человека. Спелёнутая ими, она не обратила внимание, что в одном «жигуленке» кто-то шевельнулся и дернулся к лобовому стеклу. Поспешно завел машину, тронулся ей вслед и быстро поравнялся. В опустившееся боковое стекло вылетело облако пара:

– Женька! Что ты здесь делаешь в такое время?

– Лёня?

Она зависла на краю бордюра с глуповатой улыбкой, глядя на симпатичного очкарика с густой небритостью.

Этот парень спас её накануне от станционных прохиндеек. Не успела Женя сойти с минского автобуса, как к ней прицепились цыганки. Затянули песню про ее сердечные муки, «ай давай мы тебе поможем, милая…»

В общем, она как дура чуть не отдала им все деньги. Студент пятого курса Лёня Плетнёв, подрабатывающий частным извозом, высаживал на автовокзале пассажира. Увидев, как дурят приезжую девушку, он шуганул чертовок…

– Тебе куда?

– К Дому пионеров.

– В такую рань?

Она не знала, что ответить.

– Ладно, садись.

Женя села.

В машине у Лёни было тепло и уютно. И сам он был такой уютный, что казалось, они знакомы уже лет десять. Сама не заметив, она принялась откровенничать с ним о своей жизни, учебе.

Поправляя очки, Лёня рассказывал о своих родителях-инженерах, о Минском политехническом, в котором он доучивался на заочке, о бросившей его девушке, о сплавах по Десне, на которые он каждое лето выбирался с друзьями. Потом он заговорил о танковой учебной части, от которой много шума, гари и огурцы не растут.

Женя заикнулась, что её друг – курсант этой самой части, но сейчас в бегах. Тут же спохватилась, но поздно: Лёня внимательно её слушал. Нечего делать, пришлось рассказать ему историю Ярослава.

Лёня сначала понимающе кивал, потом нахмурился.

– Говоришь, Караваев должен дать такси ко Дворцу пионеров?

– Да.

– Нельзя ему садиться в это такси.

– Почему?

– Это ловушка.

– Что ты предлагаешь?

– Надо найти Ярослава с Ириной и перехватить. Куда они ушли?

– Понятия не имею. Нет, погоди.

Женя наморщила лоб, вспоминая.

– Они сказали, что это какой-то заброшенный дом… в Куликовке.

– Может, в Кулаковке?

– Точно!

– Гм. Есть у нас такой райончик пролетарский. Но там одни бараки, многие уже расселены. Когда Ярослав должен быть у Дома пионеров?

– В семь.

Лёня посмотрел на часы.

– Сейчас почти 6.40. Думаю, успеем их перехватить.

– Не разминемся?

– Из Кулаковки в центр одна дорога, – усмехнулся Лёня.

Fructus temporum

15 апреля 1990. Мисс Вселенная

Мисс Вселенная стала представительница Норвегии, 19-летняя Мона Грудт. В 1990 году формат конкурса был существенно изменён. В Параде наций телезрители смогли увидеть каждую участницу в национальном костюме, а также её в купальнике, вечернем платье и интервью.

35.

На продавленном диване-кряхтуне они не сразу смогли уснуть. Ворочались, возбужденно переговаривались. Спорили о литературе, о будущем страны. Ярослав доказывал, что у Горбачёва все получится, Ирина возражала, что будет только хуже.

Но особенно она боялась завтрашнего дня. Даже предлагала Ярославу не рисковать. Переждать, пересидеть в этой развалюхе.

Он отвергал этот вариант: найдут.

– Как они нас найдут? – горячилась Ирина. – Кравец никому не скажет.

– Ты так уверена в этой своей паспортистке?

– Во-первых, она начальница паспортного стола. Во-вторых, они с отцом дружат с институтских времен. Вместе в походы ходили.

– Они могут найти жэковца, который дал тебе ключ от этой выселенной халабуды. Припугнут его хорошенько. Нет, Ира, надо убираться из города, пока нас тут не сожрали, как Баши-Заде. Или тебе хочется стать фаршем для макарон по-флотски?

Они чуть не поругались и попытались уснуть. Но после полуночи дом внезапно ожил. Перекрывая капание воды, то со стороны древнего комода, то из угла, где торчал шкаф-развалюха, стали слышаться странные звуки. Шаги, постукивание. Ни крыса, ни тем более мышь такие звуки издавать не могли.

Ярослав не выдержал и сел. Некоторое время напряженно прислушивался.

– Домовой, – шепнула Ирина.

– Шутишь?

– Нет.

– В смысле?

– Я его хорошо знаю. Не одну ночь с ним провела.

– Как это?

– Как только начинаешь засыпать, он шептать начинает. Потом тихую песню затягивает. Как будто убаюкивает. Как-то пел мне «Голубой вагон бежит, качается». А однажды мурлыкал «Yesterday».

– На каком языке?

– На английском, естественно.

– Почему он сейчас гремит?

– Не знаю.

– Ко мне ревнует, что ли?

– Он не ревнивый. Думаю, он хочет нас о чем-то предупредить.

– Интересно, о чем?

Они лежали, не шевелясь. Заворожено слушали барабашку. Ирина не выдержала – привстала и грозно крикнула: «Цыц!», погрозила во тьму кулаком.

Лишь ближе к трём ночи оба, смирившись с постукиванием, потрескиванием и даже похрюкиванием, провалились в тягостную пропасть сна.

Необъяснимым образом в шесть утра не сработал будильник. А может, сработал, но они его не услышали. По уху Ярослава ползал любопытный паучок…

Лёня на своих «жигулях» рванул в Кулаковку единственно возможным путём. Но проезжая между дворами, он был вынужден затормозить. Прямо по курсу высился солидный холм из выброшенных книг. Ерошились страницы, хлопали ртами обложки. Какой-то умник вывалил книги прямо на дороге.

Они с Женей оцепенели рядом с этой горой из творений Ленина, Маркса, Жореса, Тельмана, Сакко и Ванцетти. На вершине по-птичьи распластались брежневские «Малая Земля» и «Возрождение», сборники «На фронтах классовой борьбы», «Люди трудовой славы», ещё что-то про Кубу и Никарагуа. Они бросились разгребать эти глыбы, освобождая путь. Умаялись, несмотря на мороз. Вскочили в машину – и на тебе: Лёнина "шестёрка" не заводилась. Пришлось лезть в капот, разбираться с карбюратором. Костеря «чертей, заливающих поганый бензин», Лёня продул жиклеры и каналы, а заодно распылитель ускорительного насоса.

Завелись – поехали. Но Женя уже смирилась, что они безнадежно опоздали. С закрытыми глазами молилась, чтобы Ярослав благополучно выбрался из города.

Лёня подрулил к дому, адрес которого дала Ирина. Стены с «линялой» штукатуркой словно ёжились. Покосившиеся оконные рамы, казалось, собирались вывалиться. Крыша с вздыбившимся под снегом шифером пугала даже ворон.

Женя вышла из машины, поднялась по хлипким ступеням. Едва не поскользнулась на крыльце.

Осторожно постучала. Не дождавшись ответа, забухала сильнее.

– Кто там? – вдруг послышался сонный голос Ярослава.

– Мы, – отозвалась Женя.

– Кто мы?

– Не бойся, открывай.

Ярослав настороженно отпер.

– Женя? Напугала.

Поправляя очки, на крыльцо поднялся Лёня.

– Здрасьте.

– Знакомься, это Лёня. Он свой человек. Лёня местный и всё здесь знает. Кроме того, он на колесах. В смысле, на машине.

Ярослав с удивлением разглядывал студента-таксиста.

– Мы что, проспали? – послышался голос Ирины.

– Да, черт возьми! – обернулся Ярослав. – Ладно, заходите.

Но Лёня не вошел. Вместо этого он резко втолкнул Ярослава в дом и захлопнул дверь.

Лёня заметил трёх военных, неуклюже выгребающих из-за старых гаражей. Офицер и двое солдат. Сутулясь, они топали по снежному месиву прямиком к ним. К дому.

Притянув Женю, Лёня успев процедить: "Ты моя жена, хозяйка дома". Чмокнул ее в щеку и расслабленно спустился по ступенькам. Поигрывая ключами, подошел к своему "Жигулю".

Офицер, строгий усач с капитанскими погонами, приблизился первым. Следом подтянулись оба курсанта, похожий на гориллу и рыжий с белыми ресницами.

– Вы здесь живете? – спросил офицер.

– Да, – кивнул Лёня.

Скособочившись, капитан вытащил из внутреннего кармана шинели фотокарточку.

– Этого бойца не видели?

– А что с ним?

– Сбежал из части, подлец.

Поднеся фотокарточку к самым очкам, Лёня повернул ее так и этак, почти обнюхал. Развел руками.

– Простите, не видел. А ты, лапуля? – повернулся он к Жене.

– Рядовой Молчанов, – уточнил усатый офицер.

– Симпатичный, – кивнула Женя на фото. – Нет, не видела я этого вашего Мочалова.

– Молчанова.

Капитан спрятал фото. Кивнул своему эскорту – идем. Гориллоподобный покорно двинулся за ним, но рыжий вдруг заартачился. Словно почуял что-то.

– Семёнов, шагом марш! – прикрикнул на него капитан. – Нам еще три квартала прочесать надо.

– Товарищ капитан, разрешите задержаться и все обследовать, – возразил рыжий, не отрывая взгляда от "супругов". – Чёт мне тут не нравится.

– Уважаемый, вы желаете вторгнуться в наше жилье? – спросил Лёня.

– Догадливый.

Капитан махнул ему рукой:

– Пошли уже, Семёнов.

– Товарищ капитан, я быстро.

Бесцеремонно отпихнув Лёню и Женю, рыжий взлетел по ступенькам.

Лучше б не взлетал. На скользком крыльце его ноги взметнулись, как на трамплине, и Семёнов с матерным уханьем хряпнулся спиной. Он попытался подняться, но оказалось, что один сапог улетел вместе с портянкой. Босая нога заскользила, и он сверзился с лестницы, ломая ступеньки.

– Живой? – нагнулся Лёня.

– Да иди ты! Тоже мне хозяин, твою мать, ступеньки починить не можешь.

Лёня протянул ему руку, Семёнов отмахнулся.

– Я ж тебя предупреждал: пошли отсюда! – напустился на него капитан.

Припадая на ногу и бормоча под нос смутные жалобы, рыжий поковылял к своему сапогу. Кряхтя, намотал портянку, и троица вояк наконец убралась.

По сломанным ступенькам Лёня с Женей кое-как вползли в дом. Ярослав пожал ему руку.

– Спасибо, дружище, спас.

– Лестнице гнилой скажи спасибо, – хмыкнул Лёня.

Ярослав обернулся к Ирине.

– Теперь ты поняла, что в городе оставаться опасно?

– Все равно уже почти 8 утра, – пожала плечами та. – Даже если Караваев выполнил твое требование и к 7 утра пригнал такси к Дому пионеров, мы опоздали.

– А вдруг оно нас ждет?

– Глупости.

– Послушайте, зачем вам такси? – вмешался Лёня. – Я сам могу вас из города вывезти.

Ярослав покачал головой.

– Лёня, дорогой, на каждом выезде из города стоят посты.

– Я знаю, как объехать любые посты.

– По воздуху, что ли?

– Зачем по воздуху? По лыжне.

Fructus temporum

Июль 1990 года. Газета "Правда"

Публикуется «Послание деятелей культуры и искусства». В нём отмечается "катастрофическое падение уровня культуры". По мнению авторов "Послания", это "симптом тяжелой болезни, которая угрожает вырождением целым народам".

36

Лёнины «Жигули» запнулись у Синягинского лесопарка. Двести лет назад через этот лес ломились бегущие от Кутузова французы. Синягинским его назвали в честь поручика Синягина, который пленил восемнадцать ошалевших от холода и голода галлов, которые, впрочем, только и мечтали о том, чтобы их наконец поймали.

Пять лет назад по лесу проложили первоклассную лыжню для нужд местной спортшколы. Даже не лыжню, а несколько трасс для классического и конькового хода.

В выходные дни, когда выдавалась хорошая погода, по этим желобкам туда-сюда сновали лыжники в трико и смешных вязаных шапочках. А мимо них по гладкой коньковой трассе просвистывал профессионал с номером на груди.

Но нынче погода была дрянь – снега мало, все заледенело и задубело. Какие там лыжники.

– Ты уверен? – спросил Ярослав.

Лёнина нога подрагивала на сцеплении.

– Да.

– А куда ведет эта дорога?

– Куда надо.

Лёня вывернул руль и направил машину в лес. Вильнул между деревьями, выходя на траекторию широкой коньковой трассы. "Жигуль" резко накренился и покачнулся – девушки ахнули. Лёня с трудом выровнял автомобиль. Приладившись к промороженной дороге, бодро покатил под горку.

Леня небрежно рулил, направляя машину по извивающейся лыжне, словно проделывал это уже в сотый раз. Лишь раз "Жигули" крепко бросило вправо – Лёня вовремя среагировал, не то быть беде: справа по борту маячило дерево, растопырившее свирепые ветки.

Чуть погодя пришлось объехать невесть откуда взявшегося деда-лыжника. Они посигналили, но дед был глух, как пень. Лёне пришлось его виртуозно объезжать. Дед скользил на лыжах медленно, еле переставляя ноги.

Женя предложила его подобрать.

– Не надо, – сказал Лёня.

– Тебе его не жалко?

– Он не сядет.

– Почему?

– Потому что это Бурундуков. Он так до вечера может на лыжах ходить.

Выяснилось, что профессор Бурундуков – это местная достопримечательность. Физик, попавший в опалу и сосланный из Москвы в Жесвинск. По слухам, этот Бурундуков изобрел переносной беспроводной телефон, по которому можно связываться из любого места. Дескать, он предлагал внедрить эту разработку в массовое производство, но его обвинили в подрыве устоев, а само изобретение судорожно засекретили.

Сам Лёня в эту байку не верил. Но Лёнин приятель-физик, знакомый с Бурундуковым, видел чертежи переносного телефона и готов был поклясться, что это чистая правда.

Заболтавшись, Лёня чуть не наехал на зайца. Успел бибикнуть ему со всей мочи – голенастый балбес метнулся в лес, как ошпаренный.

Лыжная трасса кончилась вместе с лесом. Впереди маячило шоссе. Они доколыхались до него по бездорожью, выкарабкались на трассу. Вскоре мелькнула табличка "Зубрино".

Они разогнались мимо деревенских заборов, за которыми пытались спрятаться крыши домов. Ватага расхристанных пацанов неслась вдоль дороги, гонясь за улепетывающей козой.

– Лёня, что впереди? – спросила Женя.

– Поворот на Минск.

– А Жесвинск?

– Остался сзади.

На волнистой дороге машину то проваливало, то взносило вверх. Из Лёниной магнитолы неслось хриплое: «Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет…» Лёня травил анекдоты, Женю раскачивало из стороны в сторону. Ярослав и Ирина, обнявшись, смотрели в окно. На мелькающие столбы, вытянувшиеся, как часовые. На ровные заснеженные поля, похожие на плоскую твердь армейских плацев. Вдали за полями виднелись полки лесов, плотно сомкнувшие свои бело-камуфляжные ряды.

Вспомнив о Караваеве и Больных, Ярослав почувствовал ознобную дрожь. Сцепил пальцы в замок, чтобы ее унять.

– Интересно, они остались в части или сбежали? – подумал он вслух.

Ирина погладила шершавый полковничий погон его шинели, три выпуклые звездочки.

– Уверена, что нет. Такие, как Караваев, очень не любят проигрывать…

Тремя часами ранее у Дворца пионеров, серого массивного здания, на фасаде которого курчавился барельеф мальчика с горном, было почти безлюдно. Лишь сутулый дворник долбил лопатой наледь, превращая её в крошево. Да вдали, загребая ногами, брела парочка мужиков.

Зеленая «Нива» урчала, согревая Караваева и водителя. Сидевший на водительском сиденье сержант Бронников угрюмо наблюдал за белой «Волгой» с шашечками, в которой сидел сержант Ермолов, переодетый в гражданскую одежду.

Шашечки на "Волге" за ночь намалевал курсант Лунёв, бывший ученик художественной школы. Сирену с проблесковым маячком Караваев снял с машины ВАИ. Получилось вылитое такси.

Сидя на заднем сиденье "Нивы", Караваев дергал коленом, словно чеканил невидимый футбольный мяч. Каждые две минуты он посматривал на часы, покручивал ячеистый браслет. Пол-восьмого. Тридцать минут прошло, а Молчанова нет. Что это значит? Он не поверил? Сидит где-то и сам за ними наблюдает?

Караваев повертел головой.

– Эдик, в "Волге" все тихо? Ермолов никаких знаков не подавал?

– Никак нет, товарищ майор.

– Ты внимательно за ним следишь?

– Так точно.

– Он помнит, что должен сделать, если увидит идущего к нему человека?

– Почесать левое ухо.

– А если это будет Молчанов?

– Поправить ветровое зеркало.

– Фотокарточка Молчанова при нем?

– При нем, товарищ майор. Да не волнуйтесь вы, у Ермолыча зрительная память – во! Как-то ходил я с ним в караул…

– Отставить. Смотри в оба.

План, который сложился в голове Караваева, не должен был оставить Молчанову никаких шансов. Этот курсантишка со своей кралей (или с обеими) садится в подставное такси, и они отчаливают. После чего «Нива» Караваева осторожно следует за ними. Ермолов вывозит Молчанова из города (пост ГАИ предупрежден и пропустит), но вскоре остановит машину в безлюдном месте. Под предлогом поломки. Тут-то они их и нагонят.

Дальше, думал Караваев, придется действовать по ситуации. Пугалка в виде заряженного пистолета должна сработать. Если парню захочется поиграть в героя, можно пригрозить, что они пристрелят кого-нибудь из его спутниц. Наверняка он наложит в штаны и сдаст все свои козыри – улики, свидетелей. Если же вдруг упрется, можно в крайнем случае пристрелить его как дезертира при попытке оказать сопротивление. Что делать с остальными, Караваев еще не решил.

Устав томиться в ожидании, он вылез из машины и спрятался за деревом. Закурил, размышляя рывками, как и положено человеку, не спавшему всю ночь:

"Потом вернуться в город. Разделаться с Ачияном. Оставлять его опасно. Жаль, конечно. Сладкий ресурс, перспективный. Но сейчас не до соплей. Есть и другие горячие точки. Вон в Осетии конфликт. Молдавия. У Больных, кстати, есть какой-то знакомец из Дубоссар. Или из Тирасполя? Оружие всем пригодится".

Ну где там эта сволочь Молчанов? Время уже, время.

Тьфу, ну и воняет же. Чем Эдик машину заправил, опять этой дешевой солярой?

Отшвырнув окурок, Караваев нырнул головой в салон "Нивы".

– Эдик, ты чем…

Осекся. Эдика не было. Вместо него на шоферском месте восседал кто-то круглоголовый в кепке с выпуклыми щеками.

Караваев дернулся из машины. Но за его спиной оказался еще один. Он втолкнул майора на заднее сиденье. И насел, налег сверху, властно впечатал его усы в кожаную обивку.

– Товарищ капитан, наручники!

– На!

Кисти Караваева свело ледяным капканом.

– Кто вы? – прохрипел он.

Прямо перед его носом, как ставни старинного окошка, распахнулись створки красного удостоверения.

– Оперативный сотрудник военной прокуратуры капитан Тимофеев, – представился щекастый в кепке. – А это старший лейтенант Малютин.

Караваев захотел приподняться, но не смог. Мешало колено этого Малютина, упершееся ему в спину.

– Костя, пусть сядет, – велел капитан.

Колено перестало давить. Пыхтя и ерзая, Караваев кое-как умостился на сиденье без помощи рук. Малютин плюхнулся рядом. Он был огромен, кудрявая цыганская голова упиралась в потолок «Нивы». Щекастый Тимофеев дружелюбно обернулся, свесив руку со спинки сиденья.

– Гражданин Караваев, вам предъявляется обвинение в организации незаконной торговли оружием в особо крупном размере. А также в убийстве уроженца Нахичевани полковника Баши-Заде.

Его веселый тон совершенно не вязался с содержанием сказанного. Караваев почувствовал себя уплывающим в туманную мглу.

– Куда вы дели Эдика? – зачем-то спросил он. – И вообще, мы так не договаривались.

– Кто мы?

– Я и курсант Молчанов, черт его побери.

– С курсантом мы разберемся, – пообещал Тимофеев.

– Он обещал, что у меня есть сутки.

– Кто и что обещал, вы на допросе расскажете.