Калейдоскоп

– Мы энергетические вампиры, – наконец-то заговорил мужчина и прервал их зрительный контакт, отвернувшись к окну, за которым огоньки начали отдаляться, потому что паром отчалил от берега, – как бы безумно это не звучало. Мы можем… впитывать чужую жизнь, продлевая свою, пополняя силы, возвращая молодость. Ты постарела, потому что долго не… питалась. Для того, чтобы «выпить» кого-то, достаточно дотронуться. Но убивать не обязательно, можно взять немного. Жертва даже не поймет ничего.

Силдж кивнула, старательно переваривая полученную информацию.

– А у нас есть еще какие-то… сверхспособности? – она сделала неопределенный жест рукой, не зная, что пытается показать, но Франц ее понял и покачал головой.

– Нет, в остальном мы обычные люди, – с легким вздохом сказал он, – нас спокойно можно убить, – он вроде как попытался пошутить, хотя вышло не очень весело, – если отрубить ногу, новая не вырастет.

– Как раз собиралась проверить, – нервно усмехнулась женщина и все-таки не сдержалась, – та женщина… в магазине… с которой ты… ты… ее того? Поэтому почувствовал себя лучше?

Ей совершенно не хотелось возвращаться к этому моменту даже мысленно, но невозможно было выкинуть эту сцену из головы, да и искушение удовлетворить свое любопытство было слишком велико.

– Прочитаешь мне лекцию о моем аморальном поведении?

Вероятно, в какой-то момент нервная система Силдж исчерпала все свои ресурсы и женщина вдруг почувствовала удивительные спокойствие и умиротворение. Ее похитили, ее пытались убить, она помолодела на добрых тридцать лет и узнала о себе много нового – и все это за неполных двое суток. В результате, она вроде как сумела примириться со всеми этими безумными новыми обстоятельствами своей жизни и найти силы для принятия. Жизнерадостная атмосфера, царившая на пароме, окончательно помогла женщине обрести шаткое ощущение баланса с миром. Атмосфера, и, конечно же, божественная еда.

Как Силдж успела понять – принятие пищи на круизных лайнерах было главным и самым ожидаемым развлечением. Потому что включенная в стоимость билета трапеза в ресторане могла удовлетворить потребности любого самого капризного вкуса. Шведский стол пестрел различными ароматными блюдами. Женщина хотела попробовать все, но довольно быстро поняла, что поставила себе неосуществимую задачу. Но платье она надела не зря, потому что иначе пришлось бы расстегивать верхние пуговицы на джинсах.

Это единственное, простое, почти скучное, черное платье она прихватила уже по пути к кассе, поддавшись минутному порыву, о чем теперь ничуть не жалела. Пассажиры к ужину выходили куда более нарядными и в своих старушачьих свитерах и брюках она бы смотрелась среди них как нищенка, пришедшая на благотворительную кормежку. Всеобщая атмосфера праздника была настолько заразительна, что Силдж даже решилась не заплетать в косу волосы.

Ей… вдруг захотелось быть красивой. И свое отражение, которое она увидела в дверце шкафа, прежде чем выйти из каюты, оставило женщину почти удовлетворенной, хотя ей до сих пор не верилось, что оно принадлежит ей. Эта юная девушка с длинными каштановыми волосами была очень даже привлекательна. А черный цвет платья выгодно подчеркивал мраморную белизну ее гладкой, нежной кожи.

Конечно, это не укрылось и от внимания Франца. Весь ужин он поглядывал в сторону своей спутницы, и это скорее льстило Силдж, чем пугало ее. Он был куда меньше увлечен едой и куда больше алкоголем, которого в ресторане также было в достатке. Она тоже выпила несколько бокалов вина, и это помогло ей окончательно расслабиться и развязало язык.

– А в каком году ты родился? – спросила она, лениво гоняя по тарелке последний оставшийся там кусочек курицы, – и где?

– В тысяча девятисотом, в Риме, – сказал мужчина. Силдж кивнула, словно эта информация прояснила для нее что-то важное. В действительности, ничего для нее яснее от его краткой биографической справки не стало, но вместо желания все отрицать и называть своего собеседника сумасшедшим, она теперь испытывала любопытство.

– Значит тебе сто двадцать два года, – женщина присвистнула и даже позволила себе пошутить, – ты хорошо сохранился.

– Это особая диета, – поддержал ее начинание Франц и улыбнулся, обнажая немного выступающие нижние клыки. И лучше бы он этого не делал, потому что Силдж невольно пришлось признать, что ему очень идет эта обезоруживающая улыбка.

Вероятно, наступил момент, когда у нее начали проявляться первые симптомы стокгольмского синдрома, потому что этот мужчина все больше начинал казаться ей красивым и обаятельным. И все меньше – пугающим и сумасшедшим.

Силдж осушила до дна свой стакан и тряхнула головой, прогоняя эти мысли.

– А много таких же как мы? – решила перевести она тему, – твои родители тоже были… вампирами, – она понизила голос, словно кто-то мог подслушивать их разговор.

– Я не знал своих родителей, – удивительно беззаботно пожал плечами ее похититель, – много, но все хорошо прячутся. Возможно, – он окинул взглядом помещение ресторана, – даже здесь сейчас есть другие вампиры.

Силдж завертела головой, скользя взглядом по лицам окружающих людей, но быстро оставила эту затею, с сожалением осознав, что никто не кажется ей подозрительным.

– Почему тогда охотятся именно за нами?

– Мы кое-кому знатно перешли дорогу, – Франц скривился и тоже допил остатки алкоголя в своем бокале. Пока он ходил за новой порцией для себя и Силдж, она продолжала беззастенчиво пялиться на посетителей ресторана. Она уже поняла, что по внешним признакам определить энергетического вампира никак нельзя, но все не оставляла попыток.

Может быть, это та светловолосая девушка, которая так заливисто смеется за соседним столиком? Или грузный мужчина, наваливший себе на тарелку новую порцию креветок? Или маленький мальчик, обляпавшийся соусом?

Силдж испытывала даже что-то вроде разочарования, примирившись с новостями о своей сущности. Она много смотрела фильмов и читала книг, где ей часто встречались истории о вампирах со всеми сопутствовавшими их существованию атрибутами. Загадочный лунный свет, клыки, превращение в летучих мышей, торжественные балы в средневековых замках – все это очаровывало и притягивало внимание. Реальность оказалась куда более простой и скучной. Зачем тогда вообще нужны эти энергетические вампиры, если у них даже нет никаких неординарных способностей? Силдж не отказалась бы от умения летать или, скажем там, читать мысли. А еще быть неуязвимой, а не вынужденной спасаться бегством от каких-то ребят с огнестрельным оружием.

Франц вернулся с новой порцией алкоголя.

– А мои родители тоже были вампирами? – набросилась на него женщина с новой порцией вопросов и внезапно, неожиданно для себя, ступила на опасную территорию.

Мужчина от ее вопроса вздрогнул и сделался даже бледнее, чем обычно. Он нервно опрокинул в себя сразу половину принесенного стакана с виски.

– Нет, – очень тихо ответил он, – не были. И…

Силдж отчетливо ощутила перемену в его настроении, и ей самой стало не по себе.

– Ты не всегда была вампиром, – все-таки закончил Франц свою мысль и отвел глаза.

Повисла неловкая, очень тяжелая пауза. Вокруг смеялись и разговаривали люди, играла легкая, ненавязчивая музыка, в воздухе витали приятные ароматы пищи и духов, кипела жизнь. И только их столик вдруг словно оказался среди северного полюса. Силдж зябко обняла себя за плечи и прикусила губы. Она уже жалела о том, что заговорила об этом, но и останавливаться уже было поздно. Оставалось только терпеливо ждать слов, которые она, вероятно, слышать совсем не хотела, но обязана была услышать.

– Я сделал тебя такой, – так тихо, что Силдж едва разобрала слова за гомоном вокруг, сказал мужчина, – это вышло случайно.

«Скоро все закончится».

«Потерпи».

«Так будет лучше».

Женщина зажала уши и зажмурилась, словно могла спрятаться от правды внутри своей головы. Но эти голоса, которые она услышала в том лесу снова навязчиво пульсировали болью в висках. Один из них, возможно, принадлежал мужчине, сидевшему напротив. Или… все? Это был только его голос. Но она не помнила. Не хотела помнить.

– Я вообще не знал, что это можно кому-то передать, – теперь он звучал уже не в ее памяти, а в реальности, в жалкой попытке оправдаться.

Силдж с трудом заставила себя поднять веки и встретилась взглядом с Францем. Ей совершенно не понравилось то, что она увидела в его кофейных глазах – бесконечный омут вины и старой боли. Боли, которая не станет менее острой ни через год, ни через тридцать или восемьдесят лет. О которой невозможно забыть.

Но ведь она забыла?

Не хотела помнить. Не хотела возвращаться туда. Не хотела знать, что произошло между ними много лет назад. Но это все равно проступало черными кляксами даже через бледный саван амнезии.

Нет, это все бред.

Силдж резко вскочила с места и бросилась к выходу на палубу. Ей необходим был свежий воздух, чтобы хоть немного проветрить голову и утихомирить бешено стучащее сердце.

Снаружи было прохладно и темно. Свет из стеклянных дверей и панорамных окон ресторана лежал на напольном покрытии рваными полосами. Залив серебрился в лунном свете.

Женщина вцепилась в перила изо всех сил, возвращая себе ощущение реальности окружающего мира через контакт с холодным металлом.

Что она здесь делает? Почему она не в Хёйбу? Как вышло, что она плывет куда-то сквозь ночь с человеком, которого знает не больше пары дней и воспринимает всерьез все его безумные речи? Может быть она сошла с ума? Может быть у нее жар? Силдж пощупала свой лоб, но он был холодным. Как волны за бортом.

Она не слышала, как хлопнула дверь, выпуская на палубу еще одного человека и даже не придала этому значения. Мало ли кто-то вышел покурить или полюбоваться ночным морем и волнами, которые рождались, когда плавное тело парома разрезало толщу воды. Но это был не кто-то, а Франц.

Он наклонился и поцеловал девушку в плечо, прежде чем накинуть на нее свой пиджак. По-хорошему нужно было отказаться от этой заботы. По-хорошему нужно было прогнать его. Но Силдж не решилась.

– Почему я тебя не убила за это? – спросила она вместо того.

Он невесело усмехнулся, становясь рядом с ней.

– Ты пыталась, – ответил он задумчиво, – может еще доведешь дело до конца.

Силдж хмыкнула и повернулась к мужчине. Лунный свет придавал его чертам особенное, мрачное, мистическое очарование, а кожу делал мраморно-белой. Его глаза потемнели, словно впитали в себя саму ночь.

Как он красив, черт возьми.

Проклятый стокгольмский синдром.

Силдж приподнялась на носочках, чтобы дотянуться до его лица и поцеловать. Франц с готовностью, словно только этого и ждал, обвил ее талию руками и притянул ближе к себе. Этот поцелуй, которого не должно было быть, длился совсем недолго. Мужчина первым отстранился, внимательно вглядываясь в лицо женщины перед собой.

– Только сначала я спрячу тебя в безопасном месте, – сказал он.

Глава восьмая.

Франц не соврал, когда сказал Лангу, что даст показания, подтверждающие алиби Фройляйн Леманн в ночь убийства. Он как следует подготовился, продумав свою версию до мелочей и, вооружившись всей необходимой информацией, самолично заявился в полицейское управление. Как на зло, после всей этой унизительной и долгой процедуры, он столкнулся именно с Гербертом. Нойманн, казалось бы, был прекрасно осведомлен о целях визита своего воспитанника, но вместо взбучки, неожиданно одобрил его действия.

– Хорошо, – шепнул он мужчине на ухо, – она не должна попасть в их лапы, – и, сказав это, с невозмутимым видом отправился в отдел судебно-медицинской экспертизы, где был частым и уважаемым гостем.

Не попадет в их, так попадет в твои, – мрачно ответил ему Франц, радуясь, что наставник всего лишь крайне проницательный человек, а не телепат.

Потому что впервые за тридцать семь лет совместной жизни между учителем и учеником появилась по-настоящему весомая причина для раздора.

Женщина.

Франц когда-то мог сколько угодно бесноваться и демонстрировать характер, затевая ссоры и конфликты из-за своего юношеского максимализма, нежелания заканчивать навязанное ему образование, прихотей вроде военной службы или безумных экспедиций, но все это было мелочами жизни по сравнению с тем, что происходило сейчас.

Эта женщина – ключ к тому шифру, который они с Гербертом пытались разгадать последние десятилетия. Кульминация всех опытов, исканий и экспериментов. Она – возможное лекарство для старого немца, ведь с годами его здоровье не становилось лучше. Он умело держал лицо на людях, но в верхнем ящике его рабочего стола всегда лежал кожаный кофр с ампулами и шприцами. Потому что боль могла вернуться в любой момент, ломая сильное пока еще тело старика, как сухую ветку дерева и он пытался быть к этому готовым. Если к такому вообще можно подготовиться.

Эгоистично возжелав спрятать Леманн подальше от наставника только для себя, Франц предавал не только того, кто воспитал его как сына. Он предавал саму идею, саму их мечту однажды использовать его необычную природу во благо человечества.

Но какой ценой… Стоило ли всеобщее благо жизни одной удивительной девушки?

Франц с удовольствием предложил бы Нойманну продолжить свои эксперименты на нем, но достаточно времени провел в обществе этого образованного человека, чтобы понимать, что для изучения целого вида одной особи не достаточно. Они уже пытались это провернуть и забрели в тупик в своих исканиях.

Поэтому он долго стоял на ступеньках полицейского управления и остекленелым взглядом блуждал по нагромождению хмурых облаков над крышами средневековых зданий.

Из ступора мужчину вывело появление красивой, статной женщины, которая вела за руку рыжеволосого мальчишку лет десяти. Он не обратил бы внимания на эту пару, если бы из деревянных дверей здания навстречу им не вышел Вильгельм Ланге собственной персоной. Мужчина, конечно же, заметил присутствие Франца и нахмурился. В его холодных голубых глазах плескалось целое море презрения и недоверия, пока он дежурно целовал жену и трепал по волосам сына, обмениваясь с ними какими-то простыми, бытовыми фразами.

– Гер Нойманн, – выдавил он сквозь зубы и сделал приветственный жест рукой, словно они не разговаривали перед этим битый час во время процедуры дачи показаний.

Франц был совершенно уверен в том, что рыжий ищейка не поверил ни одному его слову, хотя и не имел возможности уличить его во лжи. Глупо было надеяться, что он отцепится от Леманн и перестанет досаждать ей своим вниманием.

Ланге на самом деле вполне заслуживал уважения, хотя бы потому, что обладал редким для своей профессии чутьем.

Но певицу он все равно не получит. Как и Нойманн.

Освободившись от необходимости проводить каждый вечер в кабаре «Зеленый фонарь», Франц рассматривал две вероятности возможного времяпровождения: навестить Герберта и напиться в одиночестве. Поскольку смотреть в глаза своему наставнику он сейчас не решился бы, да и как-то не сильно горел желанием путаться в паутине лжи, мужчина остановился на втором варианте.

Нужно было тщательно обдумать, каким образом уговорить упрямую певицу уехать из Берлина, если она стоически игнорировала все разумные и неразумные доводы. Франц уже почти готов был всерьез рассмотреть возможность вывезти ее из города силой, если бы у них на хвосте не болтался внимательный и крайне подозрительный детектив Ланге. Едва ли этот рыжий прохвост не заинтересуется похищением девушки, за которой наблюдал такое продолжительное время.

Франц злился и пил. И наворачивал круги по своей довольно просторной и комфортабельной квартире, которую получил когда-то за заслуги на военной службе. Просторной и пустой, потому что у него не было ни желания, ни мотивации здесь обживаться и наполнять ее предметами, не являющимися первой необходимостью. Нойманн воспитал в нем склонность к аскетизму, потому что единственной ценностью, по мнению пожилого немца, достойной внимания, были книги. Он и сам прожил почти всю жизнь как какой-то монах, обложенный толстыми, пыльными фолиантами.

Франц знал, что его настоящие родители были довольно богаты, потому что из обрывочных, почти истлевших воспоминаний об их жизни, он почерпнул вычурную роскошь интерьеров и обилие картин, скульптуры и других произведений искусства. У них были слуги, эти лица почему-то отпечатались в его сознании куда ярче, чем образы отца и матери. Но даже наличие прислуги не помогло им уследить за единственным ребенком. Поэтому он не хотел быть на них похожим и во всем подражал Нойманну, являвшему собой полную противоположность того утерянного, буржуазного мира.

Пусть дом будет пустым. Пусть книги, единственное, что имеет хоть какую-то цену и функциональный смысл, валяются на полу, на подоконниках, на диване, в полном беспорядке, но не стоят ровными рядами в красивой фамильной библиотеке. Пусть немногочисленная посуда покрылась трещинами и пылью. Пусть в полупустом шкафу на вешалке висит только военная форма.

Форма, которую после произошедшего несколько лет назад, ему хотелось выбросить, сжечь или разрезать на куски. Обесцененная, несущая в себе клеймо позора, а не гордости.

Он пришел в армию наивным мальчишкой, полевым медиком, который хотел помогать людям. Ему приходилось ампутировать безнадежно израненные конечности, сообщать пациентам безрадостные новости о необратимости их травм и грядущей инвалидности, проводить последние часы вместе с солдатами, потравленными газом и задыхающимися в кровавом кашле. И он делал все это, уверенный, что служит благой цели. Служит своей стране и ее гражданам.

Он не подписывался становиться палачом и насильником.

В очередной раз за последние три года, шаткой походкой уже изрядного подвыпившего человека, Франц добрел до спальни и распахнул шкаф, размышляя над тем, чтобы уничтожить то, что лишний раз заставляло его вспоминать о том, о чем помнить ему совершенно не хотелось.

А ведь Нойманн был прав. Он еще тогда сказал, что его воспитаннику не стоит отправляться на фронт и повторил это, стоило начаться новой войне. Нужно было слушаться мудрого старика, а не играть в геройство.

Грань между совершением подвига и совершением преступления оказалась слишком хрупкой. В этом проклятом мире, где все истины вывернулись наизнанку, их нелицеприятное нутро мозолило глаза.

Франц так и не решился что-то сделать с проклятой формой, уселся на пол в спальне и сделал глоток прямо из горла бутылки, которую держал в руках. Он прекрасно понимал, что уничтожение этого ненавистного напоминания ничего не изменит. Ему все равно будут сниться кошмары, хотя, к счастью, это стало происходить довольно редко.

Встреча с Леманн содрала корку с только немного затянувшейся раны, и теперь он был уверен, что скоро снова увидит сон из серии тех, после которых прежде частенько просыпался в холодном поту.

Память милосердно стерла черты той девчонки, и в каждом новом кошмаре у нее было другое лицо. Другой цвет волос и платья. Другой рост и форма ногтей. Другой голос. Но слова, которые произносил этот охрипший от слез голос оставались неизменными от разу к разу.

«Пожалуйста»

«Пожалуйста»

«Пожалуйста, не надо»

Франц зарычал и швырнул опустевшую бутылку о стену, даже не попытавшись увернуться от сияющего града осколков. На безликих обоях в растительный орнамент осталась вмятина в месте удара. Он запустил руки в волосы, стряхивая с них стеклянную крошку.

– Я же, блядь, хотел как лучше, – пробормотал он, не зная, к кому обращается. Возможно, к безмолвному призраку, стоящему перед глазами, как живой.

Нельзя винить себя за убийство из милосердия. Он бы сошел с ума, если бы думал обо всех тех людях, которым подарил медикаментозную смерть во время войны, избавляя от страданий и куда более долгой, мучительной кончины. Они сами просили об этом. Крошечная инъекция была желанным освобождением.

Но сколько он не повторял себе это, пытаясь убедить, что в тот раз тоже поступил по совести, поверить в это не удавалось.

«Пожалуйста»

Тихая трель дверного звонка оторвала мужчину от очередного адского круга болезненной рефлексии. Он никого не ждал, но с радостью уцепился за эту возможность вырваться из лабиринта собственных мыслей и сожалений. Таких приступов с ним не случалось достаточно давно и он утратил способность справляться с ними самостоятельно, а Герберт… у Герберта были проблемы с эмпатией. Он мог внимательно выслушать, но не принять хотя бы часть эмоционального груза своего воспитанника.

Когда Франц увидел на пороге своей квартиры фройляйн Леманн, он сначала подумал, что допился до галлюцинаций и протер глаза. Но это не дало никакого результата, девушка была вполне реальной, и исчезать не спешила.

– Можно? – спросила она вместо приветствия, и мужчина отодвинулся в сторону, пропуская ее в прихожую.

Судя по яркому макияжу и аромату табака, шлейфом тянувшемуся за гостьей, сюда она заявилась прямиком после выступления в «Зеленом фонаре». Она по хозяйски прошлась по квартире до кухни, с любопытством оглядываясь по сторонам.

– Откуда ты знаешь мой адрес? – осторожно спросил Франц, решив, что эта тема для разговора максимально нейтральная.

– Вы недооцениваете женщин, гер Нойманн, – Леманн хитро улыбнулась и специально проигнорировала его попытку вернуться к более неформальному общению между ними, как в гримерной, – если нам что-то нужно, мы этого добиваемся.

– И что же вам нужно, Фройляйн? – поддержал ее игру Франц.

Девушка взяла со стола непочатую бутылку шнапса, неторопливо откупорила крышку и огляделась в поисках чего-нибудь хоть отдаленно напоминающего бокалы. Увы, ничего подходящего для торжественного распития напитков в хозяйстве мужчины не имелось и ей пришлось остановить свой выбор на простом, стеклянном стакане, пылившимся на подоконнике рядом со стопкой книг.

– Я сочла себя обязанной поблагодарить вас за заботу, – наконец-то решилась заговорить гостья, – мне известно, что вы дали показания, чтобы обеспечить меня алиби. Не стоило. Но… спасибо.

Она пригубила напиток из стакана с таким изяществом, словно присутствовала на приеме в королевском дворце. Франц отметил эту черту – ее хорошее воспитание – и невольно подумал о том, что многие еврейские семьи давали своим детям великолепное образование. Он по-прежнему пытался по крупицам собрать ее биографию, скрытую, спрятанную в мельчайших деталях.

– И это все? – нетерпеливо спросил мужчина. Ему хотелось глотнуть шнапса из горла, но как-то не хотелось в присутствии этой девушки, поэтому он поискал хотя бы чашку.

В ответ на его вопрос Леманн только загадочно улыбнулась. Ее намерения по-прежнему оставались неизвестными, но, по крайней мере, она не спешила уходить. Странная девушка. Прогоняла его и просила больше не приходить, а после этого заявилась сама.

– Вы всегда так много пьете? – полюбопытствовала она.

– Осуждаете?

– О нет! – певица миролюбиво подняла в воздух узкие ладони, – ни в коем случае. Мы живем в… такое время, что сложно устоять, – ее взгляд был крайне многозначительным и Франц все гадал что за эмоции сейчас в него вложены. Под тонким слоем насмешливости плескалось целое море колкой тоски.

– А как же величие Рейха? – поддел он девушку. Леманн скривилась.

– К черту Рейх, – произнесла она одними губами и, склонив голову на бок, осведомилась, – сдадите меня гестапо за такие слова?

Она прощупывала почву и, вероятно, была убеждена, что Франц достаточно пьян, чтобы поддаться на ее провокации. Вместо обиды он испытал восторг от того, как изощренна и изящна она была в своих методах. Если он в первую встречу, чуть ли не силой пытался выбить из нее информацию, то она разыграла тонкую, хитрую партию, аккуратно подбираясь к интересующим ее вещам.

Теперь мужчина был почти стопроцентно уверен в том, что она шпионка. Она не просто бездумно убивает нацистских офицеров, а действует по продуманному плану.

И он помог ей, отмазав перед Ланге. Возможно, и сюда она заявилась, чтобы сделать свое алиби более надежным и получить живых свидетелей того, что между ними была связь.

Но это не имело значения.

Ничего больше не имело значения.

– Я не стал бы вас оправдывать, если бы хотел посадить, – резонно заметил Франц, и Леманн кивнула, удовлетворенная этим ответом. Судя по ее лицу, она мысленно сделала себе пометку, что он не настолько пьян, как кажется, и пока неплохо соображает. Поэтому она подтолкнула к мужчине бутылку, предлагая выпить еще.

– Зачем вы следите за мной? – прямо спросила девушка, сверля собеседника своими невозможными зелеными глазами. Словно пыталась загипнотизировать.

Франц тяжело вздохнул, потому что ему надоело играть в эти игры и увиливать, но и сказать правду до конца он не имел права, чтобы не подвергать риску Герберта.