Калейдоскоп

И какова вероятность того, что эта насмешливая девушка на сцене заштатного кабаре – ключ ко всему?

Глядя в золотистую жидкость на дне бокала, и слушая ее мелодичный голос, Франц думал об этом вечер за вечером.

Это продолжалось до тех пор, пока однажды его уединение не нарушил рыжеволосый мужчина в штатском. Он с невозмутимым видом уселся за столик Франца и поставил перед ним бутылку и пару рюмок.

– Шнапс? – вместо приветствия деловито поинтересовался он у своего соседа и пригладил несколько выбившихся из общей массы прядей рваным движением руки. Франц нахмурился, но все-таки кивнул.

– Я думаю, что наблюдать за Леманн вместе будет веселее, – заметил рыжий, одним махом опустошив свою рюмку, и, хотя сказанное им предполагало шутливый тон, прозвучало более чем серьезно.

– Ах, наблюдать за Леманн, – усмехнулся Франц и невольно посмотрел в сторону сцены, на которую только-только поднялась певица, сияющая перед немногочисленной публикой своей заразительной улыбкой. И серебряным, как чешуя русалки, платьем.

Он уже давно отметил, что гардероб девушки не пестрел разнообразием, из чего сделал беглый вывод, что финансы ее достаточно ограничены или вопросы внешности волнуют ее только косвенно. Сомнительно для артистки, но логично для человека, который вышел на тропу войны и использует карьеру в шоу-бизнесе как прикрытие для других, куда более важных занятий.

– Поклонник творчества? – фыркнул он тем временем. Рыжий мужчина сдержанно улыбнулся одними уголками губ и медленно покачал головой.

– Такой же, как и вы, я полагаю, – парировал он.

– Девушка и в правду талантлива, – невозмутимо продолжал гнуть свою линию Франц и, в действительности, даже не лукавил, говоря это, ведь слушать выступления Леманн было настоящим удовольствием, – не согласны?

– Я думаю, что у нее много… разных дарований, – сказал рыжий мужчина и склонил голову на бок, внимательно считывая реакцию собеседника на услышанное высказывание. Увы, его пируэт не возымел особого результата – Франц остался невозмутимым. В такие моменты он испытывал сильную благодарность своему безэмоциональному наставнику, привычку которого держать под контролем свои эмоции пытался перенять всю сознательную жизнь. Временами успешно, а временами куда менее, конечно.

Он допил содержимое своего бокала и попытался прикинуть в уме вероятность того, что рыжего привели сюда иные причины, нежели его самого. В конце концов он мог быть сотрудником полиции нравов и проверять состояние дел в кабаре, что, конечно, было бы редкой удачей.

– Вы военный. Или бывший военный, – решил тем временем перейти в наступление незваный гость, вероятно, утомившийся обмениваться любезностями, – вас выдают ваши рефлексы и осанка. Но меня не ставили в известность о том, что к расследованию подключилась тайная полиция.

– Если вам так угодно, то я работаю на частное лицо, – пожал плечами Франц, ничуть не впечатленный наблюдательностью собеседника.

– Утолите мое любопытство – какой здесь интерес у частного лица? – заинтересовался рыжий мужчина.

– Нет.

Рыжий насупился, запустил руку во внутренний карман пиджака и аккуратно, так, чтобы действие не привлекло внимания других посетителей заведения, открыл и подтолкнул к Францу по столу полицейскую корочку.

– Комиссар Вильгельм Ланге, – решил дополнить свою наглядную иллюстрацию словами рыжий мужчина, – главное полицейское управление Берлина, отдел убийств.

– О, ясно, – многозначительно протянул Франц, подтянул документ к себе и пробежался глазам по словам, подтверждавшим правдивость сказанного его новым знакомым, – приятно познакомиться, гер комиссар. Не имею возможности похвастаться корочкой, но если вам будет угодно, могу представиться. Франц Нойманн. Рад составить вам компанию в свободное от работы время.

Он изо всех сил старался казаться дружелюбным и даже ладонь для рукопожатия протянул, но рыжий полицейский проигнорировал этот жест. Он презрительно поджал губы и разом сбросил с себя всю прежнюю беззаботность и попытки поддерживать атмосферу непринужденного общения между ними.

– Мне известно, кто вы, гер Нойманн, – ворчливо сказал он, – я прекрасно знаком с вашим отцом. Однако, я не верю в совпадения и мне кажется чрезвычайно интересным почему сын судмедэксперта, привлеченного к расследованию, ошивается возле главной подозреваемой…

– И в чем же подозревается фройляйн Леманн? – лениво оборвал его Франц, – отец немного посвятил меня в подробности своей работы и у меня сложилось впечатление, что все несчастные погибли естественной смертью.

Ланге нахмурился и слегка покачал головой, не справившись с нахлынувшим на него разочарованием от осведомленности собеседника, позволившей поставить его в тупик.

– Вы правы, – нехотя согласился он, – прямых обвинений фройляйн мы предъявить не можем, но она имела непосредственный контакт со всеми погибшими. Есть и другие причины держать ее под наблюдением.

– Например?

Некоторое время они с рыжим молчали, украдкой наблюдая за закончившей очередной номер Леманн. Певица тихонько щебетала о чем-то с мужчиной за первым столиком, угостившим ее выпивкой. Общались они так, словно были хорошо знакомы, но Франц уже достаточно долго приглядывался к девушке, чтобы понимать ошибочность такого предположения. Фройляйн со всеми была исключительно мила. Кроме него, пожалуй.

– Что же с ней не так? – проговорил он задумчиво, возвращая себе внимание засмотревшегося на девушку Ланге, – она еврейка?

– Она не еврейка, – наконец-то заговорил детектив и хмуро глянул на собеседника из-под бледных рыжих бровей, – по документам – Катарина Шефер, немка, родом из Баварии, сирота. Снимает квартиру вместе с подругой. Вечерами выступает здесь, днем посещает кинопробы и курсы актерского мастерства.

Вильгельм замолчал, выдерживая паузу, чтобы у Франца было время переварить информацию, которую мужчина тут же интерпретировал как крайне бесполезную, хотя и не пропустил мимо ушей совсем. Это могли бы быть полезные сведения, если бы в них имелась хоть крупица правдоподобия.

– Но вот что любопытно, – продолжил рыжий, – я связался со своими коллегами в Мюнхене и получил отчет о том, что зарегистрированная там девушка с таким же именем, датой и местом рождения полгода назад скончалась от туберкулеза.

– Любопытно, – с серьезным видом кивнул Франц, – и какова ваша версия? Кто же перед нами? Привидение? – он сдержанно хохотнул себе в кулак, из-под маски напускной веселости украдкой наблюдая за реакциями своего собеседника, – это могло бы объяснить ее связь с загадочными смертями… Может ли быть голос – ее орудием убийства? Мы с вами в опасности, гер комиссар?

Вильгельм фыркнул и покачал головой.

– Смейтесь, пока весело, – с предостережением в голосе проговорил он, – но здесь может быть замешана партизанская сеть, располагающая еще плохо изученным нашими специалистами ядом мгновенного действия. Мне не хотелось бы, чтобы многоуважаемый мной и другими моими коллегами гер Нойманн лишился сына из-за того, что кто-то решил поиграть в детектива. Все погибшие были офицерами, а ваш чин, если не ошибаюсь, оберст-лейтенант?

– Благодарю вас за такую трогательную заботу, – обронил Франц, холодея внутри и прикладывая все усилия для того, чтобы продолжать выглядеть насмешливым и скучающим в глазах собеседника, – вы правы, оберст-лейтенант, хотя я и завершил свою военную карьеру. Однако, я по-прежнему верю в величие Рейха и сомневаюсь, что какие-то грязные партизаны смогли разработать фантастический яд, присутствие которого в организме жертвы не смог распознать даже такой талантливый ученый, как мой многоуважаемый отец, – он нахмурился и строго спросил, – или вы сомневаетесь в научных достижениях нашей великой страны и компетентности тех, кто трудится ей во благо?

Вильгельма подобными провокациями было не пронять, но жалкая попытка стоила того, чтобы быть совершенной, ведь услышанное заставило его смягчиться и слегка потерять интерес. Вероятно, он был не высокого мнения о пустоголовых патриотах, которыми сейчас кишила любая из прослоек общества, а полицейское управление куда более, чем слишком. И такие высказывания сыграли на то, чтобы списать Франца со счетов в качестве достойного соперника в споре.

А вот Франц, к несчастью, был противоположного мнения и быстро пришел к мысли, что Ланге имеет все шансы стать серьезным препятствием на пути к достижению цели. Он был умен. Но его ум и рациональность не мешали ему мыслить нетривиально и могли привести к правильным выводам. Какими бы фантастическими они не оказались.

Франц попытался успокоить себя, что свяжется с Гербертом и вместе они найдут способы решения наметившейся проблемы. Доктор Нойманн, в конце концов, на хорошем счету в полицейском управлении и с легкостью отыщет необходимые рычаги давления для того, чтобы занять пытливый ум рыжего комиссара другими важными вопросами, а на его место посадить пустоголового идиота, который не додумается связать две ниточки причинно-следственных связей даже если они будут маячить у него перед носом.

– Что вы, – отмер Ланге после некоторой паузы, пока каждый из них размышлял о чем-то своем, – ничуть не сомневаюсь. Да здравствует Рейх! – и все-таки понизив голос, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания, добавил, – хайль Гитлер.

– Хайль Гитлер, – эхом повторил за ним Франц, благодарный отцу за то, что давно научился не давиться словами горчащими на языке. И невольно бросил короткий взгляд в сторону фройляйн Леманн.

Она не могла слышать окончание их разговора с рыжим комиссаром, как, впрочем, и сам разговор, и вряд ли владела искусством чтения по губам. Но на мгновение Францу показалось, что брошенная им фраза заставила ее слегка нахмуриться и прикусить аккуратными зубами верхнюю губу, все еще изогнутую в улыбке. Улыбке, которая теперь казалась не искренней, а натянутой и искусственной.

Перед окончанием выступления Леманн Франц вышел из кабаре на улицу и без труда отыскал торговку цветами. Щедро наградив продрогшую на осеннем ветру женщину рейхсмарками, он обзавелся симпатичным букетом полевых цветов.

С этим подношением он заявился к кулисам заведения, где отыскал взглядом сияющую серебром платья Леманн. Однако, вопреки ожиданиям девушки, он направился к ее подруге-танцовщице и с торжественным видом вручил букет ей. Хрупкая брюнетка расплылась в улыбке. Она принялась неловко благодарить незнакомца, после убежала в свою гримерную, чтобы поставить цветы в вазу.

Конечно, Леманн не могла оставить подобное без внимания и даже решилась отказаться от выбранной ей тактики полного игнорирования существования Франца. Она решительно направилась к мужчине, грациозно цокая по полу невысокими каблуками простых черных туфель. Сияющая серебром, словно сотканная из звездного света. Такая же далекая и холодная.

– А я уже понадеялась, что вы все-таки не так плохо воспитаны и предпримете попытку извиниться за свое отвратительное поведение, – сказала она, поправляя легкую как паутина, прозрачную шаль из серебристых нитей на худеньких плечах. Глаза ее недобро поблескивали. И у мужчины не было никаких моральных сил на то, чтобы строить предположения о причинах ее явной немилости и пытаться связать это с неловким эпизодом произошедшим около часа назад.

– Извинения приносят, а не покупают, – с готовностью парировал Франц. Девушка хмыкнула и склонила голову на бок, вероятно, рассчитывая, что сейчас он все-таки соизволит произнести слова покаяния за их первый разговор.

Еще чего.

Леманн оскорбилась еще больше, но виду не подала. Выдавал ее возмущение только взгляд, но на губах по-прежнему играла легкая, вежливая улыбка.

– К слову, о покупках… – заговорила она мягким, обманчиво нежным голосом, – я видела, что вы нашли себе приятеля. Но должна вас расстроить – даже если вы вместе сложите свои жалкие сбережения, вы не соберете достаточной суммы, чтобы купить мое расположение.

– Помилуйте, фройляйн, – Франц не сдержал холодной улыбки, хотя внутри содрогнулся от осознания, что почти попал под действие чар этой чертовки и начинал терять ясность рассудка, – вы сами пытаетесь назначить себе цену. Я никогда бы не посмел оскорбить вас подобным образом.

Леманн слегка покачала головой. Ее взгляд был настолько колким и ясным, словно она владела талантом к ясновидению и без труда читала мысли своего собеседника.

А мысли мужчины в этот момент были далеки от сказанных им только что слов как Африка от Северного полюса.

Конечно, он не воспринимал ее как женщину легкого поведения, но с удовольствием использовал бы именно по этому назначению. Хотя бы для того, чтобы стереть это мерзкое самодовольство с ее миленького личика. Быть растрепанной и раскрасневшейся от страсти ей подошло бы больше, а в постели многие люди становились куда разговорчивее, чем в обычной жизни.

Есть ли белье под этим переливающимся, словно рыбья чешуя платьем? Так ли нежен ее голос, когда из ее горла вырываются не звуки музыки, а стоны?

– И… – Франц и сам не заметил, как хрипло, порочно прозвучали его слова, – я все равно не привык платить за удовольствие.

Формулировка не выходила за рамки приличий, но услышанное оскорбило певицу до глубины души. Ее маска светского равнодушия соскользнула с лица, обнажая ее настоящие, ничем не прикрытые эмоции. Болотно-зеленые глаза заполыхали от ярости и стали почти черными, мягкие черты лица исказились и заострились, как у хищника, загнанного в угол и готового обороняться до последней капли своей или чужой крови.

Она шумно вдохнула воздух носом, возвращая себе утраченное самообладание.

– Ваша самонадеянность вызывала бы восхищение, если бы не была такой жалкой, – процедила Леманн сквозь плотно стиснутые зубы и как-то непроизвольно дернула рукой в воздухе, словно собиралась влепить собеседнику пощечину, но в последний момент удержала себя от этого действия. Вместо этого она выудила из крошечной сумочки красивый дамский портсигар и затянулась сигаретой. Выпустив в воздух облачко дыма, она продолжила свою обвинительную речь, – мне придется развенчать сложившееся у вас заблуждение о том, что это место – публичный дом. Если вы заинтересованы в удовлетворении подобных потребностей, я думаю, что вам стоит обратиться в другое заведение. И уважения к себе там у вас никто требовать не будет. А я не позволю с собой так обращаться. Если я женщина – это не значит, что я не способна за себя постоять.

Ее глаза больше не были полны неподдельной злобы и теперь горели вызовом. Франц бы предположил, что в какой-то момент их словесная дуэль перестала причинять ей неудобство и начала вызывать любопытство, но женская психология была слишком загадочной для таких решительных выводов. В любом случае, характер фройляйн Леманн невольно вызывал выражение и легкие нотки чувства вины за то, что он банальной неосторожности надавил на ее больное место, спровоцировав такой эмоциональный всплеск. Франц был воспитанником Герберта, но не способен был до конца искоренить в себе червоточину человеческой иррациональности, которой был чужд его названный отец.

– Простите, фройляйн, – неловко сказал он, растеряв все свои таланты к красноречию, – если бы вы дали мне шанс, то, возможно, мы обошлись бы и без насилия.

Этого говорить не стоило, о чем свидетельствовал неприятный холодок, пробежавшийся по позвоночнику. Глупая шутка отозвалась болью в виске и грозила погубить все жалкие попытки урегулировать конфликт, но возымела неожиданный результат.

Леманн не скривилась и не фыркнула, а вполне дружелюбно рассмеялась, хотя глаза ее заметно похолодели.

– Я полагаю, что у меня нет возможности отказаться? – поинтересовалась она, хитро прищурившись, – вы весьма настойчивы, гер…

– Нойманн. Франц Нойманн.

– Гер Нойманн, – задумчиво повторила фройлейн Леманн, словно взвешивая слога на языке и проверяя их звучность для своего мелодичного голоса. Судя по ее виду, она о чем-то торопливо размышляла, воспользовавшись этой небольшой паузой, после которой поделилась результатами своих умозаключений, – ваше имя так красноречиво, что тоже вынуждает сомневаться в его подлинности.

Леманн склонила голову на бок и несколько кудрявых белоснежных прядей упали ей на скулу. Франц поддался искушению поправить их, но стоило ему потянуться к лицу девушки, как она испуганно отпрянула и нахмурилась.

– Вам не стоит меня бояться, фройляйн, – стараясь заставить свой голос звучать мягко, сказал он, почти готовый наконец-то перестать обмениваться колкостями и ходить вокруг да около и перейти к сути. Но в последний момент искренность застряла в горле комом, и мужчина выдал совсем не то, что собирался, – ваша красота и ваш голос очаровали меня…

– Чушь, – воинственно оборвала его девушка и быстро пресекла, – вы лжете. И получается у вас скверно. Я артистка, но это не значит, что я глупа и легко на это поведусь. Я не знаю ваших истинных намерений, но готова поклясться, что вы полицейский или военный. Мне жаль вас огорчать, но вы, гер Нойманн, попросту теряете здесь время, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями. Вам нечего мне предъявить…

– Катарина – очень красивое имя, – передернул Франц, который уже потихоньку начинал выходить из себя. Роль восторженного поклонника давалась ему с трудом, но отвратительнее всего в ней было то, что она не возымела никакого эффекта и эта вздорная девица с легкостью пресекала все попытки втереться ей в доверие посредством незатейливого флирта. Желание прижать ее к стенке и начать задавать совсем другие вопросы нарастало с каждым мгновением.

– Согласна, – усмехнулась Леманн, отступила и надменно задрала подбородок, – ведь так меня зовут на самом деле, о чем вы уже, конечно, знаете.

– Вас? Или девушку, которая умерла от туберкулеза в Мюнхене?

Взглядом его собеседницы можно было порезаться, ее зеленые глаза источали яд. Зеленые, как у ведьмы из детских сказок, того самого оттенка, который имеет лесной мох. Или заболоченное озеро со стоячей, мертвой водой, где нашел свою кончину не один неосторожный путник. В это мгновение у Франца не было и малейших сомнений в том, что эта хрупкая девушка перед ним способна на убийство, а в ее тщедушном теле прячется зверь.

Зверь.

Пользуясь ее замешательством и своими инстинктами охотника, он быстро протянул руку и сжал пальцы на спичечно-тонком запястье фройляйн Леманн, но девушка оказалась проворнее и ловко освободилась от его хватки. Попытка опытным путем проверить наличие у нее способностей с треском провалилась, а вторжение в личное пространство распалило бестию еще больше.

– Убирайтесь! – рявкнула девушка, тяжело дыша, – оставьте меня в покое.

Франц судорожно пытался проанализировать свои ощущения от их короткого тактильного контакта, но с раздражением вынужден был признать, что все произошло слишком быстро для того, чтобы сделать хоть какие-то вразумительные выводы. Никакой вспышки света не было, земля не разверзлась – разве что только в метафорическом плане. Ведь внутри мужчины поселилось сильное, навязчивое желание все-таки довести задуманное до конца, а заодно утолить жажду в теплом бархате кожи строптивой певицы

Хочет набивать себе цену – пожалуйста. Ему хватит благоразумия, чтобы принять навязанные правила игры и все-таки вывернуть ситуацию себе на пользу.

– Виноват, – Франц примирительно поднял в воздух руки, слабо надеясь на успех попытки урегулировать конфликт мирным путем, – что мне захотелось узнать имя той, чей образ не выходит у меня из головы. Возможно, меня и привели в это место определенные интересы, но я забыл обо всем, только услышал ваш голос.

– Тогда слушайте, – удивительно беззаботно для ситуации пожала плечами Леманн, – боюсь, что это все, на что вы можете рассчитывать.

И кокетливо взмахнув длинными ресницами, она резко развернулась на каблуках и направилась в сторону гримерных, своим эффектным уходом вполне красноречиво давая собеседнику понять, что на сегодня разговор закончен.

Франц проводил певицу взглядом, размышляя о том, чего же ему все-таки хочется больше – придушить чертовку или все-таки сначала затащить в постель.

– Когда вы были ребенком, вам было известно о пристрастии вашего отца к наркотикам?

– Да, было известно.

– И что вы испытывали по этому поводу? Тогда, в детстве.

– Злость. На обстоятельства, которые его к этому подтолкнули, а не на него. У него были сильные боли, и только опиаты помогали ему с ними справляться.

– Что-то еще? Может быть тревогу? Вы думали о неотвратимости его кончины?

– Нет. Я предпочитаю не привязываться к людям.

И все-таки он возвращался в дом, уютный, хорошо меблированный, полный милых мелочей, общий дом с женой.

Всю дорогу до Йокерса Франц непрерывно прокручивал в голове фрагменты последнего сеанса с доктором Якоби. Проклятый мозгоправ снова и снова вытаскивал на поверхность воспоминания о старике Герберте, и мужчине трудно было перестать думать о своем давно почившем опекуне после. Темы, которые они затрагивали с доктором были поверхностными и бесполезными, но у Франца не было такой роскоши, как возможность сказать психиатру правду.

Вероятно, доктор Якоби был бы счастлив услышать от своего подопечного о том, что тот до сих пор испытывает чувство вины перед своим названным отцом. За неоправданные надежды. За невозможность изменить его участь и подарить старику вечную жизнь.

Это в массовом искусстве вампиризм и идущее к нему бонусом бессмертие с легкостью передавались посредством укуса в шею. С годами Франц начал проводить параллели, но не до конца был уверен в том, что корректно использовать этот конкретный термин по отношению к собственному случаю и остальным себе подобным, а вместо научной базы полагаться на мировую мифологию и суеверия.

От суеверий раковая опухоль Герберта не становилась меньше. А их многолетние поиски и эксперименты так и не увенчались успехом, оставив Францу только безрадостную перспективу засвидетельствовать кончину близкого человека и жить дальше.

Он не любил Монику, но испытывал рядом с ней максимальный комфорт.

Любовь – глупость, которую нельзя позволять себе, если живешь настолько долго, что неминуемо станешь свидетелем смерти ее объекта. Потому что их уютный домик с красивым садом на заднем дворике, весь так заботливо и аккуратно выстроенный быт, рано или поздно рассыплется в прах, оставив Франца с полным нолем в сухом остатке.

Но это не означало, что стоит оставить попытки наладить простую человеческую жизнь и не стремиться к тому, чтобы обрести для себя берег утешения. Хоть какой-то берег утешения среди бесконечно переменчивого мира.

Францу почувствовал, что что-то не так, даже не успев еще переступить порога дома. Интуиция охотника не дремала даже среди тихого пригорода, что временами приносило реальную, неоспоримую пользу. Шнырять в поисках жертвы по темным подворотням – издержки бытия зверя, а вот выхватить соседскую коляску из-под несущейся на всех порах «мазерати» вполне приятный бонус и гарант приглашения на барбекю в каждой приличной семье на районе.

Конечно, Моника могла раньше вернуться со своего занятия по пилатесу, а Генри запросто решился бы сбежать с уроков, чтобы посмотреть телевизор, но от их присутствия не разило таким откровенным ощущением опасности. И только от нахождения в непосредственной близости от одного конкретного создания могло так простреливать электричеством по позвоночнику и тянуть в старом, давно несуществующем шраме.

Гостья вальяжно развалилась в кресле, закинув длинные ноги в тяжелых ботинках на подлокотник. С коротким черным каре и челкой, в джинсовых шортах и красной клетчатой рубашке она выглядела совсем ребенком, даже куда более юной, чем в их первую встречу. Почти ровесницей Генри. Определенно, питалась она во время своего отсутствия крайне неплохо.

При виде мужчины Астрид надула пузырь из жвачки и шутливо изобразила руками подобие реверанса.

– Крутой дом, – снисходительно сказала она, – как из рекламного буклета.

– Какого черта ты тут делаешь? – сухо поинтересовался Франц, абсолютно не испытывая восторга по поводу ее внезапного вторжения в его выстроенный, аккуратный мир, – как ты меня нашла?

– Не забывай, что у меня много друзей в Штатах, – усмехнулась девушка и соизволила опустить ноги с подлокотника, оставив на белом пушистом ковре грязные следы от ботинок, словно заявилась сюда сразу после прогулки по болоту, – Фрэнк. Дурацкое имя.

– Я даже не буду пытаться сделать вид, что меня интересует твое мнение, – огрызнулся в ответ Франц. Астрид нахмурилась, склонила голову на бок и слегка сузила свои зеленые глаза. Этот жест был хорошо знаком мужчине, как и многие другие ее повадки. Сейчас она разрывалась между желанием наслаждаться обменом любезностями и дальше или все-таки перейти к цели своего визита. Взбалмошная немка не была бы собой, если бы однозначно остановилась на втором варианте.