Крадущая жизнь

Лунная Галь

Крадущая жизнь

Огонь и воспоминания

Воруют все и вся. Воруют деньги, драгоценности, автомобили, чужих мужей и жен, детей.

Многие остаются безнаказанными, но и многих также настигает расплата.

Я тоже ворую, отнимаю самое дорогое, что есть у человека – жизнь. На моем счету их уже сотни, да что там сотни, тысячи, миллионы. И ни разу еще меня не поймали с поличным.

Разве в красивой молодой женщине можно заподозрить убийцу? Хотя я предпочитаю не называть себя так, мне больше по вкусу имя Крадущая Жизнь. Я краду жизни розовощеких младенцев, миловидных девушек, смазливых парней, красивых женщин и статных мужчин. Мне противны только старики. Их жизнь похожа на старую застиранную тряпку, отдающую затхлостью и плесенью. Брр! Как противно!

Другое дело молодая, полная сил и стремлений жизнь! Она кружит голову своей силой и напором, страстью и пылкостью! Мне становится жарко, стоит только представить, сколько еще таких жизней я заберу в свою коллекцию.

… Костры разгорались все ярче, бросая отсветы на стены домов. Солнце давно спряталось за кромкой темного леса. Люди собирались всей деревней, их жажда мести и справедливости насыщала и без того густой воздух напряжением.

Я знала, что рано или поздно они придут за мной вершить суд справедливости. Однако смешно, что им понадобилось столетие, чтобы понять, кто и зачем крадет их жизни. Они глупы и безжалостны, а я оказалась запертой в стенах собственной беспечности. Что же, пришла пора расплачиваться за содеянное. Признаться, я уже слишком устала жить, ибо пресытилась в полной мере.

Языки пламени от пылающих факелов приближались. Я не видела, но чувствовала эту толпу, предвкушающую возмездие. Их страх и решимость, ненависть и почтение. Какой сумасшедший коктейль из чувств!

Они все ближе. Я закрываю лицо рукавом платья. Я ничего не слышу, кроме играющей внутри меня собственной торжественной музыки.

Двери слетают с петель и падают на каменный пол.

Это не они, это я так решила.

Звуки обрушиваются на меня как водопад.

– Смерть вампиру!

***

Гул нарастал. Не просто шум, а низкий, утробный рокот, исходящий из самой земли. Их жажда мести достигла предела, густой, липкий воздух в моей обители наполнился запахом сырого дерева, пота и горючего масла для факелов.

Бах!

Двери слетели с петель, рухнув с оглушительным грохотом. Они ворвались – селяне, горожане, солдаты, наспех собранные в мстительную, неуправляемую толпу. Их лица, освещенные снизу дрожащим пламенем, выглядели как маски, искаженные ненавистью и диким, животным торжеством.

«Смерть вампиру!» «Смерть Лайре!»

Они набросились на меня, как стая голодных псов. Грубые, мозолистые руки схватили за мои тонкие запястья, шею, волосы. Я не сопротивлялась. Зачем? Этот сосуд исчерпал свой срок. Я устала.

Вместо крика или мольбы, я ощутила внутри волну смеха. Беззвучного, глубокого, идущего откуда-то из-под ребер. Как заигравшая в моей крови триумфальная музыка, которую слышу только я.

Меня выволокли из тепла замка на улицу. Шум толпы был оглушителен, но мой внутренний смех заглушал все. Меня поволокли по булыжной мостовой, протащили сквозь узкие улочки, где каждый камень помнил шаги тех, чьи жизни я забрала. Я чувствовала острую боль от камней, рвущих платье и кожу, но эта боль была столь незначительна по сравнению с вечностью, что вызывала лишь новую волну веселья.

Я смотрела на их лица, склоненные надо мной.

«Глупцы! Вам понадобились сотни лет, чтобы додуматься до огня. А это лишь начало!» – беззвучно кричало мое сознание.

Путешествие закончилось на главной площади, прямо напротив массивной, серой ратуши. Здесь, в центре города, они уже возвели свой монумент справедливости – высокий, зловещий костер из сухих веток и хвороста.

Меня подхватили и поволокли вверх, к вершине кучи, как поленья. Железные цепи, толстые и холодные, обхватили мои лодыжки и запястья, приковывая к крепкому дубовому столбу. Насмешка. Как будто плоть может удержать силу моего духа и могущества.

Я подняла голову. Солнце уже почти исчезло, но его последние, пылающие лучи окрашивали небо в кроваво-оранжевые, фиолетовые и алые тона. Мой костер должен был быть на его фоне не более чем свечкой. Но эти цвета, цвета угасающей жизни, были великолепным фоном для моего возрождения.

Толпа замерла в напряженном молчании. Все смотрели на меня, ожидая мольбы, слез, страха.

Я лишь улыбнулась. Широко, красиво и смертельно.

Один из старост, седой, трясущийся от гнева мужчина, чьего внука я забрала прошлой зимой, шагнул вперед. В его руке горел факел.

Пламя приблизилось к хворосту. Шипение, треск – и вот уже огонь с жадностью принялся пожирать сухое дерево. Дым повалил вверх, густой, удушающий.

Я закрыла глаза, вдыхая его.

Огонь подбирался быстро, обжигая ноги, полы платья. Боль стала нарастать, но я держала свой внутренний смех. Я чувствовала, как сгорает плоть, как тает моя прекрасная, тонкая кожа, как рвутся мышцы. Это было очищение. Разрушение, необходимое для перехода.

И тогда, когда языки пламени охватили меня полностью, когда толпа, наконец, удовлетворила свою жажду и завыла от торжества – я разразилась смехом.

Он был нечеловеческим. Чистый, звенящий, как разбивающееся серебро, лишенный боли, полный насмешки и безудержного веселья. Он пронзил рев толпы, он эхом ударился о стены Ратуши, поднялся выше дыма и пламени.

Мое тело горело красиво. Пламя, оттеняемое пылающим закатом, делало меня похожей на языческое божество на погребальном костре.

Я горела полностью. До тех пор, пока от моей идеальной оболочки не осталась лишь груда обугленных костей, прикованных к столбу. Но мой смех, мой чистый, звенящий, бессмертный смех не прекращался. Он звенел в ушах жителей, он звенел в воздухе над площадью, он звенел в их проклятых снах.

Он продолжал звучать, даже когда тело превратилось в прах.

В тот самый миг, когда последний кусочек плоти сгорел, мое сознание вырвалось из обугленных останков, как клуб густого, черного дыма, пропитанного чистой, концентрированной энергией – украденной жизненной силой, которая теперь была моей единственной сущностью.

Я парила над костром, невидимая и неощутимая, впитывала воздух, наполненный страхом и удовлетворением толпы.

Я думала, конец настал. Но оказалось, что это только новая форма голода. Голода, который теперь будет еще острее, еще нестерпимее.

Я стала смехом, улетающим в ночь.

Я была дымом, вьющимся над тлеющим костром. Невидимая. Невесомая. И бесконечно голодная.

Толпа, удовлетворенная и опустошенная, начала расходиться, унося в своих сердцах эхо моего звенящего, безумного смеха. Я чувствовала их опустошение, их усталость, и это было горькое, неполноценное питание для меня, чистой энергии, которая требовала формы.

Без тела, без сосуда, я была лишь жаждущей бездной. Чтобы не рассеяться в холодном ночном воздухе, я инстинктивно втянулась в одну из уцелевших балок ратуши, став невидимым, но ощутимым сгустком энергии.

И в этой бесформенности, в этом вынужденном покое, меня накрыло. Не болью или страхом, а то, что было страшнее всего: памятью.

Мое проклятие. Видеть каждый украденный миг во снах, проживать чужие воспоминания, чувствовать их любовь и боль. Но сейчас, без тела, фильтрующего и притупляющего, я провалилась в свои воспоминания.

…Сырость, вонь и запах дегтя. Меня зовут… Как меня зовут? Эйра? Лаура? Нет. Меня звали Лайра. Мне семнадцать. Я сижу на холодных камнях подвальной темницы, и мои тонкие плечи дрожат от холода и от ужаса. Снаружи стонут больные. Это чума. Черная смерть пришла в деревню, и люди ищут причину, ищут того, кто виноват, ищут жертву.

Жертвой стала я. Дочь травницы, слишком красивая, слишком одинокая, чтобы быть просто человеком. Я – избранная человеческим страхом.

Меня вывели на площадь. Не на костер, как сейчас, а на алтарь. Каменный, черный от крови предыдущих обрядов. Вокруг я видела те же лица, что сегодня поджигали хворост, только моложе, чище, еще не обезображенные веками лжи. Они молились, заклинали богов, пророков, саму землю, чтобы моя невинная кровь остановила заразу.

Я увидела старика-жреца. Его глаза были красными от бессонницы и отчаяния. Он поднял ритуальный нож, острие которого тускло блестело в скудном свете дня.

«Пусть эта жизнь будет выкупной ценой за наши души!» – прохрипел он.

Я закрыла глаза, ожидая холодной стали и забвения. Я ждала смерти, как освобождения от жизни, от страха, от чумы.

Нож опустился. Была острая, мгновенная боль в животе.

И потом небытие.

Но оно оказалось не тишиной, а голосом.

Это был не глас бога и не тембр Дьявола. Это был шепот самой магии, чистой, первородной, которую выплеснули в мир отчаяние сотен людей и моя невинная жертва.

«Ты не умрешь. Ты не будешь спасением. Ты станешь потоком».

Вместо того чтобы уйти, моя жизнь, моя суть, хлынула из раны. Но она не упала на алтарь. Она встретилась с вихрем этой дикой, бесформенной магии, вызванной страхом.

Вместо того чтобы превратиться в пепел, я стала губкой. Я почувствовала, как по тонким нитям, невидимым для глаза, но ощутимым для моей умирающей души, ко мне потекла сила.

Не божественная благодать. А чужая жизнь.

Сначала, из умирающего жреца, который сам был заражен. Его сила, его последние мгновения веры и страха, влились в меня. Затем – от людей в толпе, чья жизненная сила была ослаблена чумой и голодом.

Это было как утоление жажды, о которой ты не знал. Тепло, сладко, опьяняюще.

Я поднялась с алтаря будучи уже ни живой и не мертвой, а иной. Рана уже затянулась.

Жрец упал, мгновенно высохший, как лист. Эпидемия чумы после всего этого не остановилась, зато началась моя жизнь и мое проклятие.

Я очнулась, осознавая себя потоком энергии, заключенном в балке ратуши. Внешний мир воспринимался серым, холодным, голодным.

Мне противна эта роль, ведь я делаю зло. И я постоянно вижу лица, которые сгорают в моих снах. Я чувствую их любовь, силу и жизнь, которые потом сама же отнимаю.

Но я не могу остановиться.

Потому что без жизненной силы, без этой энергии, которую я ворую, я знаю, что произойдет. Я не умру окончательно. Я просто превращусь обратно в прах на алтаре, в пепел на костре, в ничто. Я превращусь в то, чем должна была стать почти тысячу лет назад.

Я краду жизни не ради наслаждения. Я краду их ради бытия.

Теперь, без тела, этот голод стал физическим, всепоглощающим. Мне нужна новая оболочка, молодая, сильная, чтобы вновь стать крадущей жизни, чтобы вновь начать свою игру.

Я вырвалась из балки, словно бесшумный, невидимый дым, и понеслась прочь от проклятой площади. Я – Лайра, вечное эхо жертвы, и я знала, что уже очень скоро мне придется воплотиться снова.

Скользя в потоках прохладного ветра, я снова предавалась воспоминаниям.

…Тело, еще вчера, невинный сосуд для жертвенной крови, теперь наполнилось новой, дикой энергией. Чужая сила горела внутри меня, требуя движения. Мои ноги, словно впервые обретя настоящую мощь, понесли меня прочь. Я бежала, легко перепрыгивая через камни, и за спиной слышала лишь слабые, прерывистые крики. Они не могли меня догнать. Их силы, истощенные чумой и страхом, уже частично принадлежали мне.

Всю ту ночь я бежала, пока не вышла на старую, заросшую дорогу. Воздух стал чище, и вместе с ним пришло осознание: я жива.

Мой новый голод самой сути существования был неутолим. Я знала, что энергия, полученная у алтаря, лишь временный запас. Чтобы жить, мне нужно было много энергии, чужой силы.

Я нашла свою первую настоящую жертву на рассвете. Старый паломник, хромавший по дороге в святые земли. Он был слаб, с его тела уже сходила последняя лихорадка. Его жизненная сила была, как тусклая свеча, горящая на ветру.

Я подошла к нему, надев маску напуганной невинности.

– Помогите, добрый человек, – попросила я голосом, в котором еще не отмерла девичья чистота. – Я сбилась с пути.

Он остановился, его глаза были добрыми, но до боли усталыми. Он потянулся к своей поклаже, чтобы дать мне воды.

В этот момент я совершила то, что с тех пор стало моей единственной природой. Я прикоснулась к его руке.

Я не использовала клыков или когтей. Я просто взяла. Моя сущность, мой внутренний поток, слился с его энергией. Это было инстинктивно, как дыхание. Я почувствовала слабый поток его жизни: его тяжелый, полный лишений путь; его крепкую, непоколебимую веру; боль в коленях от долгого пути; его воспоминание о жене, умершей прошлой зимой, оно было пронизано нежностью и тоской.

Это было как утоление жажды, тепло, сладко, опьяняюще. Я не пила кровь. Я пила время.

Старик не упал замертво, он просто иссяк. Кожа стала серой, морщины углубились, и за секунду он постарел лет на двадцать. Из него ушла воля к жизни и он просто сел на обочине, опустошенный, потерявший цель.

Я отошла. Чувство прилива сил было невероятным: его жизненная энергия наполнила меня.

Я знала, что делаю зло. Я чувствовала чужую боль, но я не могла остановиться, потому что без этой силы я сама превращалась бы в прах.

Так началась моя дорога. Я жила, как тень, подпитываясь от слабых, больных, одиноких. Я следовала за караванами, притворяясь сиротой, жила в придорожных тавернах, где могла «помочь» усталому путнику, забрав его усталость вместе с частью жизни или целиком отобрав последние годы существования.

Я коллекционировала память своих жертв: каждый украденный миг, каждое воспоминание о первой любви, о потере ребенка, о первой победе, я все это сохраняла в себе. Мой разум стал кладбищем чужих судеб, и я, Лайра, была обязана помнить их все.

Шли годы. Я меняла деревни, города, поглощая жизненную энергию от всё более сильных людей.

Я знала, что рано или поздно мой голод привлечет слишком много внимания. Мне нужно было место, где я смогу пить безопасно. А еще мне нужна была власть. И я нашла её в богатстве.

Мой дар позволял мне чувствовать не только живую силу, но и слабые энергетические отпечатки, оставленные старой жизнью на золоте и земле. Я могла чувствовать, где спрятаны старые клады, где зарыты забытые монеты.

Я начала «находить». Сначала украшения, затем тайники купцов. На эти деньги я купила небольшой дом на окраине большого города, став госпожой Лайрой, красивой, загадочной, одинокой вдовой.

Я не стала скупать земли. Я стала давать деньги в долг под высокие проценты. Те, кто не мог расплатиться, приходили ко мне в отчаянии. Я не требовала их жизни целиком. Я брала лишь «часть». И они становились моими вечными должниками, бледными, слабыми, с потухшими глазами, но живыми. Я выпивала их волю к борьбе, их стремление к лучшему. Они оставались, чтобы работать на меня, становясь послушными, как воск, и не могли уйти, потому что теряли желание уходить. Так, за сотню лет, моя власть выросла. Мои должники стали моими слугами, стражниками, моими глазами.

Я построила замок, неприступный снаружи, но полный моей жизненной силы внутри. Я крала жизни розовощеких младенцев, миловидных девушек, статных мужчин, потому что их энергия была чистой и пьянящей.

Я стала той, что крадет жизни и была уверена, что никогда не попадусь, ведь в красивой молодой женщине никто не заподозрит монстра.

Мой замок высился на холме, как каменный хищник. Я жила в нём довольно долго, питаясь осторожно, создавая вокруг себя свиту из послушных должников и слабых, но преданных слуг. Моя власть над городом была абсолютной, моя внешность оставалась неизменной: прекрасная, холодная, вечно молодая госпожа Лайра.

Но вот по округе поползли слухи, как едкий дым. Люди шептались о том, что старики в деревне жили необычайно долго, хотя едва передвигали ноги и выглядели, как пергамент. Их жизни, которые я считала похожими на старую застиранную тряпку, были блеклыми и противными для меня, поэтому я их почти не трогала. Эти древние жители, отдающие затхлостью и плесенью, держались за жизнь с невероятным упорством.

Многочисленные молодые мужчины, полные сил, внезапно умирали или просто пропадали без вести, словно их уносил сильный ветер. Женщины, миловидные и красивые, сгорали в лихорадке, которая оставляла их тела опустошенными. Розовощекие младенцы, чья жизненная энергия была самой чистой и пьянящей, гасли, как свечи, не успев научиться ходить.

Деревня медленно, неуклонно превращалась в обитель старых, уставших людей, и это было неестественно.

Вскоре жители все поняли и перестали видеть во мне лишь богатую ростовщицу. Они увидели хищницу, которая охотилась за самым дорогим, что у них было: за молодостью и будущим.

Им потребовались месяцы, чтобы решиться напасть на мой неприступный замок. Люди были ослаблены моими пиршествами, но их ненависть и отчаяние были сильнее.

И в тот вечер, когда солнце садилось за кромкой леса, окрашивая небо в алые, предвещающие кровь тона, они, наконец, собрались. Вся деревня, от еле передвигающих ноги стариков до горстки молодых мужчин, вооружились факелами, вилами, топорами. Их жажда справедливости насыщала воздух густым, ощутимым напряжением.

Я слишком устала так жить, ибо пресытилась в полной мере. Языки пламени от пылающих факелов приближались. Я не видела их, но чувствовала эту толпу, предвкушающую возмездие. Их страх, их решимость, их ненависть и, да, суеверное почтение – какой сумасшедший коктейль из чувств!

Я отогнала обрушившуюся на меня память и закружилась в потоке сверкающих на солнце пылинок. Внезапно меня закружило словно в вихре и с сумасшедшей скоростью понесло вперед навстречу слепящему белому свету. Затем, я на огромной скорости влетела во что-то твердое, ощутив сильный удар. После этого мое сознание растворилось в небытие.

Возрождение

Сознание вернулось не мягким приливом, а резким, болезненным ударом, похожим на то, что за секунду до небытия бросило меня в вихрь. Я очнулась от грохота и гула, которые неслись не извне, а, казалось, исходили из самого воздуха. Этот звук был чудовищным, давящим и абсолютно незнакомым.

Глаза открылись. Вместо тусклого света факелов, меня ослепил слепящий, белый свет, льющийся из гладких потолочных панелей. Вокруг пахло резко и стерильно, не затхлостью земли и плесенью, а чем-то химическим, острым.

Я лежала. Ощущение тела было непривычным: не моё, не то, которое они сожгли. Оно было целым, но болело, не как при ожоге, а тупой, ноющей болью, словно меня переехал тележный воз.

Я попыталась сесть. Тонкие, слабые руки вздрогнули, и я услышала предупреждающий писк прибора, прикрепленного к моему пальцу.

– Мисс, лежите спокойно! Вам повезло, вы выжили в аварии! – раздался резкий, женский голос.

Я повернула голову. Сестра милосердия, но одетая в невероятно странный, гладкий синий наряд, с прической, словно вылитой из смолы, смотрела на меня с беспокойством. Она говорила на языке, который звучал как моя родная речь, но был наполнен чуждыми, скользящими звуками. Тем не менее, мои вековые воспоминания позволили моему разуму мгновенно адаптироваться.

Я вскочила, игнорируя протесты тела и писк аппаратуры. Моё внимание приковало огромное, прямоугольное зеркало в углу.

На меня смотрела она.

Молодое лицо, совершенно незнакомое. Блестящие черные волосы, коротко остриженные, обрамляли острые скулы. Глаза большие, карие, но в их глубине, как тлеющие угли, мерцали мои собственные воспоминания о прожитых столетиях. Это было лицо женщины, не моё, но теперь оно принадлежало мне. Я почувствовала слабость её жизненной энергии, но тем не менее испытывала благодарность.

Авария. Значит, она погибла. Я, бестелесная энергия, нашла её умирающий сосуд и вселилась в него.

– Где я? – мой голос был хриплым, низким, не таким звонким, как я привыкла.

– Вы в больнице. Вы попали под… – медсестра запнулась. – Вы пережили сильный шок.

Я оттолкнула её руку и подошла к окну. То, что я увидела, заставило меня отшатнуться.

Мир вокруг стал другим.

Вместо тихих, пыльных улочек и деревянных домов, внизу лежал целый океан металла и стекла. Невероятные, высокие башни, построенные из прозрачных материалов, упирались в небо. По широким лентам, называемым дорогами, двигались сотни сверкающих, быстрых экипажей без лошадей, издавая при этом неистовый, несмолкающий рев.

Шум. Этот город не умолкал. Гул повозок, резкие сигналы, высокий звук, похожий на крик огромного зверя, – все это обрушивалось на мои обостренные за века чувства.

Я вдохнула воздух. Он пах странно: смесью кофе, неведомых мне духов и резкого, обжигающего запаха, который, видимо, исходил от тех безлошадных экипажей – бензина, как узнала я позже.

– Это… современность, – прошептала я, используя слово, которое каким-то чудом вытянула из остатков памяти несчастной жертвы.

Я была ошеломлена, но тут же почувствовала его возвращение. Своего голода. Нестерпимый, он выворачивал мое нутро. Моя новая оболочка была слаба, её жизненная сила была истощена аварией, и моя вековая энергия требовала немедленной подпитки. Я была похожа на древнего хищника, выброшенного в изобильный, но незнакомый ему сад.

– Мне нужно уйти, – заявила я, направляясь к выходу.

Медсестра попыталась меня остановить, но я оттолкнула ее с неожиданной для этого слабого тела силой. Я не убила её, но мимолетное прикосновение принесло мне первый, крошечный глоток её сути – усталость после долгого дежурства, беспокойство о детях, мелкие заботы. Этого было недостаточно, но хватило, чтобы прояснить разум.

Выскользнув из палаты, я нашла первое попавшееся зеркало в коридоре. Я смотрела в него, и мои карие глаза мерцали холодным, древним знанием.

– Лайра, – прошептала я своему новому отражению. – Я снова жива. И мир стал очень, очень богат на молодых и сильных.

Я спустилась вниз, прошла мимо людей, которые говорили в маленькие блестящие коробочки и не обращали на меня внимания. Я покинула больницу и вышла в этот шумный, яркий, металлический мир.

Я стояла на тротуаре, и гул города обрушивался на меня. Но сквозь него я чувствовала миллионы бьющихся сердец, миллионы сильных, молодых энергий, которые можно было украсть. Голод вернулся с тысячекратной силой.

«Я краду жизни розовощеких младенцев, миловидных девушек, смазливых парней, красивых женщин и статных мужчин…» – этот девиз зазвенел в моей голове, как торжественная музыка.

Новый мир. Новые правила. Тот же голод.

Я улыбнулась. Это будет лучшая охота за все мои столетия.

Я решительно вышла из дверей лечебницы, и мир обрушился на меня не только шумом, но и ослепляющей, кричащей палитрой цветов. Небесные высотные дворцы, зеркальные фасады, сотни мелькающих, ярких вывесок, которые менялись с невероятной скоростью. Мой средневековый разум с трудом переваривал этот поток информации. Я шла по гладко покрытой дороге, озираясь, как загнанный зверь.

Странные, гладкие и блестящие экипажи без лошадей неслись по широким улицам, оставляя после себя тот едкий запах, а люди двигались с поразительной быстротой, погруженные в свои маленькие светящиеся коробочки. Я почувствовала, как моя новая, слабая оболочка дрожит от переизбытка чужой энергии, витающей в воздухе.

Вскоре я поняла, что привлекаю внимание. На мне болталась лишь тонкая больничная сорочка, которая едва прикрывала колени. Ноги были босы и непривычно чувствовали холодную, жесткую землю.

Люди, спешащие мимо, стали замедлять шаг. Их взгляды, сначала полные безразличия, сменялись недоумением, а затем и откровенным любопытством, иногда переходящим в неприязнь. Они глазели на меня, как на сумасшедшую, сбежавшую из лечебницы. Я не знала, что такое сумасшествие в этом мире, но их взгляды были оскорбительны. Они видели во мне нищенку, нелепую фигуру, а не Крадущую Жизнь.

Чтобы затеряться, я по инстинкту нырнула под землю по ведущей туда лестнице, откуда исходил рокот, более глубокий, чем шум улиц.

Внизу воздух был плотным от запаха металла и пыли. Огромные, освещенные туннели казались бесконечными. Я вошла в стоящий на рельсах прямоугольный металлический сарай. Он был переполнен людьми, плотно стоящими друг к другу. Изобилие жизненной силы здесь было ошеломляющим, почти осязаемым. Я чувствовала эту энергию, молодую и старую, тревожную и радостную, – она билась о стены вагона, как волны о берег.

Внутри этого странного помещения на меня уставились уже все. Босые ноги, больничная сорочка, дикий, древний огонь в моих глазах – в этом тесном пространстве я была не просто странной, я была пугающей.

Голод вернулся, острый и нестерпимый. Я чувствовала, что моя новая оболочка не выдержит долго без подпитки.

Мой взгляд упал на женщину, стоявшую рядом. Она была молода, одета в яркую, тонкую одежду, и напряженно смотрела в свой светящийся квадратик. Я наклонилась.