Наедине с драконом. Его неслучайная попутчица

Мария Лунёва

Наедине с драконом. Его неслучайная попутчица

Пролог

Я сидела в стороне от остальных детей. Расправляла подол нарядного зеленого платья и не понимала, почему никто не желает со мной разговаривать.

Чем я им всем так не понравилась?

Я ведь ждала, готовилась к приезду родственников новой папиной жены. Продумала угощения, помогала слугам украсить площадку в саду.

Но они на неё не пожелали идти, высмеяли и бантики, и гирлянды.

Опустив голову, вздохнула. Свадьба была вчера. Я надеялась, что, как только отец вернется из храма, то меня, как его дочь, наконец посчитают своей, но этого не случилось.

Я так и осталась тенью.

Но почему?

Мой папа был владельцем богатого поместья, наш род – древний и уважаемый среди магов. Мама умерла несколько лет назад. Упала с лошади, а целители не успели. У него осталась только я. Но девочка не может быть наследницей.

Бабушка объяснила мне всю сложность ситуации. Будущее всего рода было под угрозой, он мог угаснуть. Поэтому, когда папа сказал, что женится снова, я вовсе не была против: он любил маму, но нельзя же всю жизнь горевать!

И я была рада видеть эту драконессу.

Красивая, высокая, волосы белые как снег. От неё сложно было взгляд отвести.

Я старалась ей понравиться, но она будто не замечала меня. Да и ладно, главное, что папа улыбался.

На свадьбу съехались все наши родственники со всех сторон. И если у нас в роду детей не было, то со стороны мачехи – много. И все такие интересные – блондины – девочки и мальчишки – с чешуйками на подбородке и висках.

Поджав губы, я взглянула, как они играют, и слезы на глаза навернулись. Шмыгнув носом, убрала за ухо упавшую на глаза рыжую прядку волос, зажмурилась. Солнце светило так ярко, а я шляпку не взяла. Веснушек больше станет, а они и так весь нос обсыпали. Нет, ну это типично для мага огня, но всё же совсем не красило.

Приложив ладонь ко лбу, чтобы хоть немного скрыться от прямых лучей, вздрогнула. Над площадкой пронесся громкий лай сторожевых собак.

Место они для игр всё же выбрали – жуть. Рядом псарня, там содержали злющих ночных охранников поместья. Здоровенные звери. Бывало, что кто-то днем и выбирался побегать.

Мне сюда совсем не разрешали приходить.

Но это мне, а нашим гостям, видимо, можно – раз они здесь резвятся. Даже больше, они дразнили собак, совершенно не слушаясь работников псарни.

Глупые и высокомерные.

Сложив руки на груди, я повернулась к выходу из этой части сада. Вот чего здесь сидеть и слезы лить, что я им не понравилась? Не было у меня ни друзей, ни братьев, ни сестёр. И не надо.

Проживу.

Но я отчего-то продолжала сидеть и наблюдать за их компанией. Собаки им надоели, и они принялись чертить что-то на земле, а после прыгать по квадратикам, при этом они ещё и мешали друг другу магией, вызывая под ногами соперников то пламя, то водные фонтанчики, то мелкие вихри. Со стороны это выглядело весело.

Поджав губы, я продолжила наблюдать за их забавами. В компании драконов особенно выделялся высокий мальчик. Самый ловкий и быстрый. А магия… Он владел, кажется, всеми стихиями. Длинные светлые волосы разлетались от каждого порыва ветра. Серые чистые глаза.

Он был так похож на мачеху. Ещё бы – её родной племянник. И слуги говорили, что она воспитывала его как родного.

Джосеми.

Папа так восхищался своим теперь уже пасынком. Именно он стоял возле них во время церемонии в храме, а меня бабушка не пустила. Потому что девочка. Ему там место, а мне – нет.

Все вокруг только и говорили об этом драконе. Джосеми такой, Джосеми сякой, весь распрекрасный.

Да, я ощущала обиду на него. Но в то же время, когда он на меня поглядывал, я жутко смущалась.

Ну, красивый же.

Слуги шушукались. Мол, мне уже двенадцать, еще несколько лет – и невеста. А ему и того больше....

Я тихо слушала их и ужасно смущалась.

– Джосеми, смотри, как я могу!

Услышав крик, я вскинула голову и нашла взглядом красивую блондинку. Приподняв подол, она скакала по квадратам, ловко прыгая с одного на другой.

Он засмеялся и кивнул. А после повернул голову в мою сторону, нахмурился и отошел.

– Ты не смотришь на меня, Джосеми, – в голосе девочки прозвенела злость.

Она остановилась и сложила руки на груди. К ней тут же подбежали сестры. Они о чем-то шушукались, бросая на меня недобрые взгляды. Как будто я перед ними в чем-то виновата.

Нет, ну на них не глядит какой-то там «юродный» брат, а я виновата.

Фыркнув, я отвернулась.

В псарне залаял пес. Мальчишки снова принялись дразнить его, будто в этом было что-то веселое.

– … Давай разыграем, будет забавно. Спорим, она заплачет.

Девочки, оставив игру, побежали в сторону беседки.

Я заинтересованно проследила за ними, заинтригованная. Кто должен плакать и почему? И что же смешного в чужих слезах?

Чем больше я наблюдала за нашими новыми родственниками, тем меньше понимала их.

… А солнце продолжало припекать, и можно было в дом уйти. Но там взрослые. А детям рядом не место. Придется сидеть в комнате и не выходить, а это еще скучнее.

– Виола, это тебе, – вздрогнув, я подняла взгляд на появившуюся передо мной маленькую девочку.

Она улыбнулась, продемонстрировав отсутствие переднего зуба, и протянула записку.

Взяв, я кивнула ей. Раскрыла и ощутила, как бешено забилось сердце.

«Виола, ты очень красивая. Пойдем с нами играть, я тебя жду. Джосеми».

Еще раз перечитала и просияла. Они все же примут меня. И не придется здесь одной сидеть.

И еще я красивая… Мне был так приятен комплимент.

Поднявшись с лавочки, я пошла к ребятам.

Счастливая!

Так все в груди сжималось. Сколько же у меня друзей теперь будет. Можно приглашать их на лето. Играть в беседке летом, а зимой лепить снеговиков и делать горку. И никогда не будет так одиноко.

– К нам морковка идет, – выкрикнул кто-то из девчонок.

– Кто звал морковку?

И смех. Я остановилась, ничего не понимая.

– Рыжая морковка… А что это за грязь на твоем носу?

Они окружали, выкрикивая обидные слова.

– Морковка…

– Рыжая…

– Сотри эти пятна с носа…

– А она не может… Фу, иметь такую кожу!

– Рыжая-бестыжая!

Я растерялась. Смотрела на них и не знала, что отвечать. Меня никогда так не оскорбляли. И страшно стало, и обидно за себя. Я ведь к ним с добром. Они гости в доме моего рода. И так себя ведут.

– Рыжая, тебе на нос что, птички брызнули? – и снова хохот.

– Перестаньте, – не выдержала я. – Разве можно так? Мы же теперь все родня. Что я вам сделала?

– Родня?! – кто-то выкрикнул за спиной. Я обернулась, пытаясь понять, кто.

Они кружили, постоянно перемещаясь. Кричали все разом:

– Нам морковка не сестра!

– Тебя отправят в закрытую школу для рыжих!

Я снова обернулась и натолкнулась взглядом на Джосеми.

Он наблюдал за происходящим и не двигался.

– Да-да, – засмеялась стоящая рядом с ним девочка. – В закрытую школу, потому что здесь ты больше не нужна. У твоего отца будет сын. Такой же, как мы. А ты уже не нужна ему.

– Неправда! – от возмущения у меня в горле пересохло. – Папа меня любит!

– Вовсе нет. Твоя мама умерла. И теперь у него новая жена, и она родит ему детей. А ты больше не нужна.

Я уже не понимала, кто говорит. Меня загнали и окружили.

– Почему вы такие подлые, – я чувствовала, как глаза щиплет от слез. – Что я вам всем сделала?

– Ты некрасивая.

– Ты здесь больше не главная…

– И еще ты противно-рыжая, морковка.

Я снова повернулась. Они ходили по кругу, мелькая перед глазами. Кривлялись. Им было весело. Они дразнили, как и того пса за забором в псарне, что не успокаивался и постоянно лаял, взбешенный своей беспомощностью.

– Некрасивая.

– Ты с грязью на носу.

– Неправда, – меня затрясло. – Джосеми написал, что я красивая, – вспомнив о записке, я подняла руку и показала ее. – Я не морковка, и никто меня никуда не отправит. Папа меня любит, ясно вам? А вы подлые.

Но ответом мне был веселый девичий смех. Одна из драконесс подбежала и выхватила из моих пальцев листок.

– И правда, записка! Джосеми, тебе что, нравится морковка?

– Я ничего не писал, – рассерженно прокричал он. – Что за идиотский розыгрыш?

– О нет, Джосеми, ты влюбился в морковку! – теперь все принялись доставать и его.

Мне же стало так противно. Какие они все гадкие и жестокие!

– Я ничего не писал, – рявкнул он и быстро выхватил бумагу из рук родственницы. – Это что? Это ты сама написала? – Он уставился на меня. – Зачем?

– Я ничего не писала! Мне это она передала, – я быстро нашла взглядом нужную девочку и указала на нее пальцем.

Та поджала губы и просто сбежала в сторону беседки.

– Не ври, морковка, – снова влезла та самая белобрысая, что стояла рядом с Джосеми. – Моя сестра ничего тебе не давала. Ты влюбилась в нашего братца. Влюбилась! Морковка влюбилась!

Они смеялись, я же не понимала, откуда столько ненависти.

– Да за что вы меня так? – закричала я, смотря на Джосеми. Он был немного старше их. – За что?

Он стиснул челюсть, записка в его руках вспыхнула и сгорела.

– За что, – девочка задрала нос. – А думаешь, раз папочка богаче нас, так можешь важной себя считать? Хвастаться садом и украшениями? Дразнить пирожными?

– Да я же для вас старалась, – мне стало так обидно. – Вы…

– Морковка сейчас заплачет, – кто-то кинул в меня землей.

Я не успела прикрыть руками лицо, и грязь врезалась в щеку.

– Кидайте в неё, пусть поплачет.

Моя челюсть затряслась. Я все так же смотрела на Джосеми.

Но он не вмешивался. Комья земли, брошенные с усмешкой, больно врезались в меня, оставляя царапины и грязь на коже и еще более глубокие следы – на сердце. Каждое хихиканье, долетавшее со стороны моих новых «родственников», было острее любого камня. Мое горло сжалось от кома обиды, а глаза предательски застилала влага.

Не выдержав, я развернулась и побежала.

Куда? Не знаю. Лишь бы подальше отсюда.

– Леди Виола, стойте! – за моей спиной закричал работник псарни, но я не успела ничего понять.

Хлопок, грохот сорванной петли. Я обернулась и увидела, как огромный, мускулистый черный пес выбил калитку вольера и ринулся на меня. В его глазах горела слепая ярость, а мои ноги словно вросли в землю от ужаса. Закричав, я инстинктивно закрыла лицо ладонями. Последовал грубый удар в грудь, от которого я рухнула на спину. Воздух вылетел из легких.

А потом – рычание. Жуткое, низкое. И нестерпимая, разрывающая боль в ноге. Такая острая, что белые искры брызнули из глаз вместе с непрошеными слезами. Моё тело пронзил крик, которого я сама не узнала – полный чистого страха и агонии.

– Леди, не шевелитесь!

Ко мне бежали на помощь, но голоса мужчин тонули в моих рыданиях и визгах. Пес, почуявший кровь, глубже вцепился в мою ногу и принялся трепать ее, таская меня по колючей земле.

Детский смех, наконец, прекратился. Они все замерли и смотрели на меня испуганно, поняв, что забава зашла слишком далеко. А в центре стоял Джосеми. Сквозь пелену слез я видела, как шевелятся его губы, он будто что-то говорил. Но не мне. Скорее самому себе.

Он обернулся на хихикавших девиц и, наконец, подняв руки, в отчаянии запустил пальцы в волосы. Мне показалось, что этот жест говорил не об ужасе за меня, а о досаде за испорченное развлечение.

– Сейчас, леди, сейчас, – псу с силой разжимали челюсти, а я лежала, не в силах пошевелиться, и не могла оторвать глаз от своих новых родственников. Их бледные лица причиняли почти ту же боль, что и клыки пса. Им не было меня жалко. Они испугались собаки, и не более.

За что меня? Потому что я богаче? Потому что накрыла для них стол с угощениями? Они решили, что я выставляюсь.

Мысли тонули в дикой боли и страхе.

Закрыв глаза, я заплакала уже молча.

Обидно и больно…

… Меня отнесли в дом и уложили в постель в моей комнате. Служанка, охая, приложила к жуткой рваной ране полотенце, чтобы остановить кровотечение. Вскоре появился и лекарь, а вместе с ним и отец.

Я так обрадовалась ему.

– Папа, за что меня так? – малодушно пожаловалась ему.

Он молчал, наблюдал, как лекарь останавливает кровь и восстанавливает рану.

– Что там? – не выдержал он.

– Простите, лорд, но останется шрам. Такие раны не восстановишь бесследно. Но хромать леди не будет. Кость цела.

– Прекрасно, надеюсь, это послужит уроком, – в его глазах вспыхнула злость.

Я впервые видела это выражение на его лице.

– Папа, – мой голос дрогнул, – почему ты так смотришь?

– Мне донесли, Виола, как ты себя вела, – не слушая меня, строго проговорил он. – Написать записку Джосеми, выставить мальчика глупо. Дразнить детей и гнать их из сада в псарню. Как ты могла, дочь?

Услышав такое, я огромными глазами смотрела на него, не веря. Но отец говорил на полном серьезе. Он отдернул ворот своего сюртука и ослабил бант на шее.

– Это неправда, ты же знаешь, я сама им площадку украшала. Папа… – попыталась объясниться я.

– А после не пустила детей на неё, – бросил он мне в лицо. – Хватит лжи! Девочки мне про тебя всё доложили. Как ты могла так с ними обойтись? Ты моя дочь и так опозорить!

– Это неправда, – прокричала, – они со мной не играли. Они сказали, что ты отошлёшь меня в закрытую школу, потому что я больше не нужна.

Он приподнял бровь и, к моему ужасу, кивнул.

– В пансион для благородных девиц, Виола. И я не вижу здесь ничего плохого. Все леди должны получить образование. И неважно, будешь ты учиться на дому или в специальном учреждении. Хотя второе больше пойдёт тебе на пользу. Как выяснилось, ты очень двулична и невоспитанна. Как я мог так тебя упустить? Но всё, этому придёт конец. Я хотел, чтобы ты отбыла через неделю, но с твоим поведением не вижу в этом смысла. Завтра же уедешь. И подумай над своим поведением. Ты опозорила меня. Ещё и пса дразнила. Немыслимо.

Слёзы стекали по щекам, я смотрела на него и не верила. Но, переведя взгляд на дверь, заметила в проёме его новую жену, а вместе с ней и ту самую девочку, что дразнила меня. Они обе улыбались переглядываясь.

И я всё поняла.

– Папа, разве я такая? Разве я могла так поступить? Это же я, твоя Виола, – прошептала, пытаясь всё же достучаться до его любви. – Папочка…

– Хватит, Виола, эти несколько дней я только и слышу о том, как ты ужасно себя ведёшь. Только и слышу. Я устал испытывать стыд. А дальше что? Начнёшь изводить Этель, – он указал на мачеху, и та вмиг приобрела несчастный вид, – а после и наших общих детей в угоду своему эгоизму и ревности. Хватит, я сыт по горло стыдом за свою дочь. Ты уезжаешь завтра. И ещё раз тебе советую пересмотреть своё поведение.

На его лице было столько злости.

В этот момент я узнала новое для себя чувство – предательство.

Лекарь осторожно касался раны, соединяя ткани. Боль он убрал, физическую, но не ту, что была в душе.

– Ты всё поняла, Виола?

– Да, папа, – я кивнула. – Я уеду.

И всё. Ничего более. Всё было бесполезно. Меня предали. Он позволил себя обмануть, легко поверил в то, что его дочь – подлая обманщица. Я была уже достаточно взрослой, чтобы это понять.

Я мешала его новой жене, ещё не родившимся детям.

А раз мешаю, значит, просто выбросить.

Наверное, эта девочка рассказала остальным о том, что меня ждёт. Они специально дразнили и издевались надо мной, чтобы и я вела себя плохо. Чтобы выставить во всём виноватой.

Так низко и подло.

Бессилие – ещё одно гадкое чувство.

Просить, умолять, унижаться.

Требовать, чтобы меня любили как раньше.

На лице отца я видела лишь злобу.

Взглянув на него, покачала головой и отвернулась к окну.

– Что, больше сказать нечего? – кажется, даже такое моё поведение его не устраивало.

Но я снова покачала головой. Хотя…

– Жрец в храме, папа, часто говорит, что за всё нужно платить, – я снова повернулась к нему. – За предательство тоже, папа. Надеюсь, за него будет особенно высокая цена.

– Она ещё и дерзит, – рявкнул он и вышел.

Эта его жена с мерзкой девчонкой радостно побежали следом.

– Мне жаль, леди, – лекарь старательно исцелял рану.

– Господин Иерсан, я хочу, чтобы там остался заметный шрам, – прошептала, разглядывая небо за окном.

– Зачем? Вы вырастите в красивую молодую женщину, и такой изъян…

– Хочу, чтобы там был шрам. Большой, – настойчиво пробормотала. – Чтобы не забывать. Никогда не забывать… об этом дне.

… Душа заледенела. Я даже плакать не могла. Лежала в своей комнате и слушала, как там, под окнами, веселятся гости. Как играет музыка, смеются дети.

В доме был праздник, и никому не было дела до моего разбитого сердца.

Служанка, не смотря мне в глаза, собрала дорожный сундук. А после его унесли.

Я продолжала лежать, понимая, что это последний день в родном доме. Отец всё решил. Он поверил своей новой жене. Раз собрали вещи, значит, бабушка решила не вмешиваться. Ей нужен был внук, чтобы великий род магов продолжился. И ради этого она готова была пожертвовать мною.

Если бы я сейчас к ней пошла, расплакалась и попросила бы оставить меня здесь, то она отчитала бы. Ведь я должна в первую очередь думать о семье. О том, чтобы родителям было хорошо… А вернее, хорошо той, кто родит такого важного сына.

Как же я ненавидела этого ещё не родившегося братика.

Дверь тихо скрипнула, и я повернула голову.

Он стоял в проходе и виновато смотрел на меня. Такой красивый и мерзкий…

– Виола, – Джосеми опустил взгляд. – Мне сказали, что это не ты написала. Я хотел…

– Уйди вон, – выдохнула. – Ты трус и мерзавец. Ты такой же, как и остальные. Не мальчик и не дракон. Ты трусливая ящерица. Ты старший, и ты позволил так со мной поступить. Теперь меня выгоняют из родного дома, а ты будешь здесь жить. Или пришёл проверить, хороша ли моя комната? Что же, можешь её занять.

– Я не хотел этого, – он сделал шаг, но остановился. – Мы заигрались. Никто не думал, что этим обернётся. Никто.

– Пошёл вон, трусливая жалкая ящерица. Ты подлое ничтожество… И никогда тебе не стать достойным мужчиной. Драконом. Ты гнилой, со смердящей тщедушной душонкой. Ты не мужчина и никогда им не станешь!

Я заплакала, а он, опустив голову, ушёл…

… А утром мой мир обратился в руины. Отец даже не вышел проводить.

Карета увезла меня далеко и на долгие годы.

Глава 1

10 лет спустя

– Виола эрч Эмистер, – услышав свое имя, волнуясь, я вышла из длинного, ровного строя девушек и, гордо подняв голову, пошла на возвышение получать заветный документ об окончании учебы – диплом с отличием.

Мне было чем гордиться. Поднимаясь по ступеням, я поглядывала на своих учителей, которые все эти годы поддерживали меня, не позволяли пасть духом, давали советы и учили стойко переносить удары судьбы.

Да, строгие, но в то же время справедливые.

– Поздравляем Виолу с завершением учебы. Желаем тебе успешно найти свою дорогу в этой жизни. Помни: главное – путь. Всегда иди вперед к цели и не оборачивайся. Цени тех, кто протягивает тебе руку, чтобы поддержать, и обходи стороной тех, кто пытается сделать подножку, – директриса, пожилая драконесса со строгим пучком волос, кивнула и как-то печально выдохнула, глядя на меня. – Я помню тебя еще совсем девочкой. Ты выросла настоящей красавицей, Виола. Я знаю, что говорю это каждой из вас, но вы действительно такие. И сегодня я отправляю тебя в жизнь, милая, – ее голос стал тише, и теперь никто нас не слышал. – Твоих родных нет. Они не приехали.

– Я не писала им и не сообщала, – честно призналась ей.

– Я так и поняла, поэтому не удивилась, получив письмо от твоей бабушки. И зная, как ты любишь отправлять подобные весточки в камин, прошу, ну эту хотя бы прочитай.

Я поморщилась, а после усмехнулась. Ну что за женщина, нигде ее нет, но все она знает.

– Так вы поэтому мне раз в полгода все события, произошедшие в семье, пересказываете? – я поджала губы. – Никогда не решусь спросить, откуда вы знаете, как я поступаю с письмами.

– Магия, милая, и ничего больше, – в глазах драконессы вспыхнул и погас белый огонек. Менталист. Ну конечно же. – Церемония завершится, и жду тебя в кабинете. Это важно, Виола. Пора взрослеть и смотреть проблемам в лицо, а не сжигать их в камине.

– Хорошо, вы меня подловили, госпожа директриса, – я кивнула ей, затем развернулась к залу, показала диплом, поклонилась и пошла на свое место.

– Аминель эрч Олисер… – прозвучало следующее имя.

… Снова встав в строй, улыбаясь, я смотрела на девушек и ощущала легкую боль в сердце. Сбоку на высоких скамейках сидели многочисленные родственники выпускниц: родители, сестры, братья, бабушки и дедушки. Столько гордости было на их лицах, счастья.

Наверное, я здесь была единственной, кто этим вечером вернется в комнату вместо семейного ужина.

Да и пусть. С этой болью жить я научилась. И с каждым годом она мучила меня все меньше. Я настолько привыкла к одиночеству, что уже и не замечала его.

… Церемония подошла к концу. Девушки разбрелись. Большинство вышло в огромный сад на заднем дворе. Я же, обнявшись с подругами, направилась на второй этаж. Проходя мимо картин, уже по привычке вглядывалась в пейзажи, ловя себя на мысли, что так и не решила, куда направлюсь. Что мне нравится больше: хвойные леса и горы или океан и бескрайняя полоса песчаного берега?

Столько дорог, хоть разорвись.

Постучав в тяжелую дубовую дверь, я открыла ее, дождавшись ответа. Директриса уже была на месте и ждала меня. Стояла у окна и поливала свои любимые кактусы. Других цветов ей не дарили, все знали: забегается, не польет, и растение погибнет.

У нее даже не каждый кактус выдерживал.

– Виола, – она обернулась. – Все же пришла. Я столько лет думала, как устроить твою жизнь. Что придумать, чтобы помочь. Много девушек покинули стены этого поместья. Пансион для благородных девиц Самкрафта стоял здесь еще до моего рождения, но, знаешь, я не помню никого со столь тяжелым положением, как у тебя. Сирота при живых родственниках. И, хуже всего, ты сама себя предпочитаешь видеть такой.

– Директриса, – оборвала ее, – простите, но если вы хотите поговорить о том, чтобы мне вернуться домой, то и речи быть не может. Я уехала оттуда десять лет назад, чтобы никогда не вернуться. И я ничем не обязана этим людям. После моей матушки осталось наследство, и оно с лихвой покрыло те расходы, что отец понес в связи с моей учебой. Так что совесть меня мучить не будет.

– Прекрати, ты, как всегда, не дослушав, делаешь поспешные выводы, выбирая самый негативный расклад, и начинаешь выстраивать стену, огораживаясь от окружающих. Но так нельзя, милая. Хотя бы послушай, что желает тебе сказать отец.

– Он уже высказался десять лет назад, стоя у моей кровати, когда лекарь залечивал мне мышцы, разорванные собакой. И я внимательно его слушала. Повторять опыт не желаю.

Вздохнув, она поставила лейку на подоконник и подошла к своему столу. Потянувшись, подняла белый конверт. Вскрытый. Это озадачило.

– Это не мне, а вам, да? – быстро догадалась, что к чему.

Драконесса кивнула.

– От твоей бабушки. Думаю, она прекрасно поняла, что ее послания никто не читает. Поэтому последняя ее весточка была направлена мне.

– И что же хочет эта важная женщина? – я прошла по кабинету и остановилась у окна. Внизу во дворе гуляли родители со своими дочерями, вели разговоры, смеялись. – Семья в беде, род на грани вымирания, и срочно нужно принести какую-нибудь овцу в жертву? Они все собрались, подумали, и выбор совершенно не внезапно пал на меня. Или моей мачехе мало золота отца, и она решила положить свою лапу и на средства, оставшиеся после моей мамы? А для этого нужно, чтобы я подписала нужные бумаги. Что там? – я взглянула на клочок бумаги в руках директрисы.

– Ты умеешь быть жестокой, и это хорошо. Прости, Виола, но на овцу ты не потянешь, скорее, ежик, да. Совершенно не жертвенное животное.

Я усмехнулась, сочтя это за комплимент.

– Директриса, не тяните… Что там?

– Твоя бабушка больна и желает увидеть тебя. Она слабеет и…

– А какое мне до этого дело? – я сложила руки на груди. – Пусть другие её внуки стоят у её кровати, меня же она предала в угоду новой невестке… Ой, – я картинно схватилась за сердце, – о нет же, других нет. Не родила! А столько надежд на неё возлагали.

– Жестоко, – пожилая драконесса кивнула. – Цинично и по болевым точкам. Да, твоя мачеха мечтала подарить роду наследников, но боги от неё отвернулись.

– И почему, интересно? – я криво усмехнулась.