Дом между мирами

Всю дорогу до дома она ловила своё отражение в витринах, в стёклах машин, в лужах. И в каждом отражении взгляд был чуть другим – будто кто-то примеряет её лицо, учится им пользоваться. Дома Мэри села на пол, открыла блокнот. Написала: «Я не уверена, кто я. Возможно, я не Мэри. Возможно, я – её отражение.». Чернила впитывались в бумагу, и на секунду ей показалось, что линии букв дрожат, как живые. Она положила ручку, подняла взгляд – и в зеркале напротив мелькнула тонкая тень, как от руки, проводящей по стеклу изнутри. Из глубины донёсся голос Итана:

– Ещё не поздно вспомнить. Но если вспомнишь – дорога обратно закроется.

Мэри закрыла глаза. В голове стоял запах старого дерева, мокрой краски, и тихий звон часов. Когда она открыла глаза, стрелки на её часах снова стояли на 4:13. За окном светало.

Она подошла к окну, глядя на дом напротив. В его верхнем этаже, там, где раньше никто не жил, горел свет. И на мгновение в окне отразилось небо – тусклое, серое, словно зеркало, потемневшее от времени.

В его глубине, точно в воде, медленно проступала фигура.

Он стоял спиной, но Мэри знала, кто это.

Пальцы сами дотронулись до стекла.

Между ними – только воздух.

И ощущение, что граница вот-вот растворится.

Глава 2. Дыхание стен

Дом дышит ночью – не сквозняком, а памятью стен, в их трещинах шепчется древний сон о живых и тенях. Под штукатуркой спрятан чей-то невидимый плен, и эхо шагов растворяется в зеркальных слоях.Краска осыпается, будто сгорает век, в каждом пятне – дыхание прошлого дня. Не смотри вниз, – говорит полумрак, – человек, не тревожь тех, кто всё ещё ждёт меня.Здесь время петляет, как струны старинных часов, их звон – то ли ветер, то ли чьё-то "постой". Ты слышишь? Дом проснулся без слов, и стены дышат чужой тоской.Молчи, когда отражение глядит,оно не копирует – оно хранит.

С самого утра в доме стоял странный запах – смесь влажной штукатурки, старого дерева и чего-то металлического, будто кровь давно пролилась где-то в глубине стен и впиталась в кирпич. Мэри с трудом открыла одно из окон в восточном крыле: створка заскрипела, как если бы сопротивлялась самой идее свежего воздуха.– Этот дом, кажется, дышит пылью, – пробормотала она, отступая на шаг.

– У тебя всё время поэтические метафоры. Дышит дом, шепчет пол… Это профессиональная деформация реставратора?Артём, сидевший рядом на полу с камерой и штативом, усмехнулся:

– Скорее, защитная реакция, – ответила она. – Так проще, чем думать, что всё это просто гниёт.

Он пожал плечами и продолжил проверять объектив. У него всегда был этот рациональный взгляд на вещи – фиксировать, снимать, документировать. Для Мэри же каждый штрих, каждая трещина были не просто следами времени, а частью чьей-то истории. Иногда – слишком живой.

Сегодня она должна была начать расчистку росписи на южной стене гостиной. Под слоями извести проступал узор – тонкие линии, намёк на фигуры. Сначала казалось, что это просто орнамент, но чем дольше она смотрела, тем сильнее ощущала: рисунок словно двигается, как дыхание под кожей.

Крошечные хлопья краски осыпались на пол. Под ними медленно проявлялась надпись, будто кто-то когда-то оставил её в спешке, царапая стену ногтями:Она надела перчатки, аккуратно взяла скальпель, поддела край слоя.

НЕ СМОТРИ ВНИЗ.

– Артём, посмотри.Мэри замерла. Несколько секунд не могла даже вдохнуть.

Он подошёл, наклонился к стене, прищурился.

– Странно. Может, кто-то из рабочих решил пошутить?

– Под штукатуркой XVII века? – тихо сказала Мэри.

Он ничего не ответил. Только включил камеру и медленно навёл фокус.

– Зафиксирую. Потом проверим по архивам.

Мэри стояла, ощущая, как воздух вокруг словно стал тяжелее. Дом будто прислушивался. Каждый шорох, каждый их вдох отдавался слабым эхом. Снаружи налетел ветер, и одно из окон тихо хлопнуло. Ей почудилось, что стекло дрогнуло, словно кто-то провёл по нему пальцами.

– Здесь становится не по себе, – пробормотала она. – Такое чувство, будто мы нарушили покой.

– Это ты просто устала, – сказал Артём, не отрываясь от экрана. – Вчера мы тут до ночи возились. И потом – старые дома всегда так. Стоит начать ковырять их тайны, и кажется, будто они шепчут.

– А если шепчут на самом деле?

Он поднял глаза.

– Тогда ты первая, кто это услышит. У тебя ведь талант – находить то, что прячется.

Она не ответила. Её взгляд снова вернулся к надписи. Буквы были неровные, словно выцарапанные изнутри. И – это было нелепо, но она почти видела под ними отпечаток ладони. Маленькой. Детской.

Она вздрогнула и машинально подняла глаза к зеркалу, стоявшему напротив стены. Зеркало было накрыто тканью, но почему-то она знала: под покрывалом – движение.В голове всплыл шёпот – не звук, скорее ощущение: «Не смотри вниз.»

– Артём, – тихо сказала Мэри. – Сними ткань.

– Зачем?

– Просто… я хочу посмотреть.

На мгновение отражение показалось обычным: она, Артём, стена за спиной. Но потом свет из окна дрогнул, и отражение исказилось – будто воздух в стекле сгустился. В зеркале Артём стоял чуть дальше, чем на самом деле. А позади Мэри, в глубине комнаты, будто кто-то прошёл. Едва различимый силуэт.Он пожал плечами и дёрнул за край. Ткань соскользнула.

– Что за чёрт… – выдохнул он и поднял камеру.

Мэри посмотрела в зеркало снова, но отражение уже было обычным. Только по краю стекла пробежала трещинка – тонкая, как волос, будто зеркало вздохнуло.На записи – никого. Только пыль, трещины, слабое мерцание света.

– Не снимай это больше, – сказала она резко. – Просто закрой.

– Да ладно тебе. Это же материал! Нам потом будет, что показать.

Но она уже отвернулась. Внутри что-то неприятно холодило, как будто слова на стене не просто предупреждали – они вспоминали.

К вечеру Мэри нашла ещё одно странное место – на потолке в западной зале, где краска вспучилась пузырями. Когда она сняла первый слой, изнутри донёсся тихий, едва уловимый звук – будто вздох. Она замерла, подняв голову.

– Артём! – крикнула она, но в ответ была только тишина.

Он ушёл снимать фасад. Звук повторился – протяжный, как дыхание. Стены будто живые, будто дом дышал ей в лицо. Мэри отступила и схватила фонарик. Луч света скользнул по старой лепнине, и ей показалось, что на мгновение орнамент дрогнул, как мышцы под кожей. Она зажмурилась, считая про себя: раз, два, три… Когда открыла глаза, всё было как прежде. Только воздух стал гуще, тяжелее. Она выключила фонарик и села на ступень лестницы. Из коридора донёсся стук – словно кто-то вбивал гвоздь в пол.

– Артём? – позвала она.

Дом действительно дышал. И, кажется, теперь он слушал.Ответом был тихий, протяжный скрип. И вдруг где-то в глубине дома заиграла музыка. Не громко – как будто старое пианино, расстроенное, с пересохшими струнами. Несколько нот, застрявших между тишиной и памятью. Мэри медленно поднялась, чувствуя, как сердце бьётся чаще.

Ночь опустилась на особняк незаметно. Сумерки здесь будто впитывались в стены, а не ложились на них. Лампочка в коридоре мигала, и каждый её всплеск света казался дыханием чего-то невидимого. Мэри задержалась дольше, чем собиралась. Артём ушёл домой, пообещав с утра принести новые аккумуляторы для прожекторов. Она осталась, чтобы закончить расчищать часть фрески. Так спокойнее – когда вокруг нет разговоров, шагов, вспышек камеры. Только она, стены и тишина. Но тишина в этом доме никогда не была настоящей.

Сначала она услышала шорох – будто кто-то медленно проводил рукой по штукатурке. Потом – негромкий вздох. Она обернулась, но в коридоре никого. Тень от лестницы легла на стену, и Мэри на мгновение показалось, что она дрогнула.

– Не спать на работе, – шепнула она себе, натягивая перчатку.

И в тот же момент раздался звук. Тихий, хрупкий, как треск тонкого стекла. Она подняла взгляд. В зеркале напротив лестницы появилась трещина. Небольшая, но в ней отражение исказилось – словно в воде, куда бросили камень. Мэри подошла ближе. Зеркало было старое, с тёмной патиной по краям. В дневном свете оно казалось мутным, но сейчас, в полумраке, из глубины проступали очертания. Она различила комнату за своей спиной – тот же коридор, те же колонны. Но в отражении горели свечи. Настоящие, тёплые. И кто-то стоял у стены. Мужчина. Он был чуть в стороне, полуобернувшись. На нём – старинный камзол, высокий ворот, длинные рукава. В руках – часы на цепочке. Мэри застыла, не веря глазам.

– Артём? – прошептала, но голос прозвучал слишком тихо.

Фигура в зеркале медленно повернула голову. Лицо было в полутени, и только глаза – ясные, будто подсвеченные изнутри – смотрели прямо на неё.

– Ты пришла, – произнёс он.

Мэри отшатнулась.

– Кто… кто вы?

В отражении он чуть улыбнулся.

– Я думал, ты не вернёшься.

– Это чья-то запись? – попыталась рассудком ухватиться за реальность. – Старое видео, проекция?

– Нет. – Голос звучал так, будто его не произносили вслух – он просто возник в воздухе, прямо под кожей. – Просто дом снова открылся.

Мэри сделала шаг назад, но не смогла отвести взгляд. В зеркале мужчина приблизился. Теперь она видела: его кожа чуть прозрачна, как стекло, а на запястье блестят часы. Старинные, массивные, стрелки застыли на 4:13.

– Что тебе нужно? – прошептала она.

– Не мне. – Его улыбка побледнела. – Тебе.

Он коснулся стекла изнутри. Поверхность дрогнула, как поверхность воды. Мэри машинально вытянула руку – и в тот миг холод коснулся её пальцев. Настоящий, ледяной. Она резко отдёрнула ладонь, но на коже остался след – будто иней.

– Ты… ты не настоящий, – сказала она, отступая. – Ты иллюзия.

Он покачал головой.

– Иногда иллюзии живут дольше людей.

Трещина на зеркале стала длиннее. Воздух в комнате густел, свечи – нет, лампочка – вдруг загорелась ровнее, будто кто-то стоял рядом.

– Кто ты? – спросила она.

– Тот, кто помнит, как ты умерла.

Слова ударили тише грома. На мгновение всё стихло. Даже дом будто перестал дышать. Мэри замерла, чувствуя, как холод поднимается по позвоночнику.

– Что ты сказал?..

Но отражение уже тускнело. Мужчина отступил, его фигура расплылась, как тень на воде. Лишь стрелки часов блеснули в последний раз – и всё исчезло.

Мэри стояла неподвижно, слыша только собственное дыхание. Потом медленно опустила взгляд – и заметила у ног едва заметные следы влаги. На полу, перед зеркалом, проступил отпечаток мужских ботинок, ведущий в никуда. На следующее утро Артём нашёл её у стены, сидящей прямо на полу. Зеркало снова было целым, без трещин.

– Ты что, тут ночевала? – удивился он.

Мэри долго смотрела на него, будто не могла понять, где находится. Потом тихо сказала:

– Артём… а если отражения тоже могут помнить?

Он усмехнулся:

– Тогда, может, и мы когда-то были их отражениями.

Она не улыбнулась. Просто посмотрела в сторону зеркала. В отражении на миг мелькнула тень – едва различимая, с серебристым блеском часов на запястье. И дом, казалось, снова тихо выдохнул. После встречи с зеркалом Мэри долго не могла прийти в себя. Всё утро она провела в тишине, осторожно касаясь стен, будто боялась спугнуть невидимое дыхание дома. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тяжёлые гардины, ложились на пыльный пол мягкими полосами, и пыль в них кружилась, как крошечные золотые насекомые. В воздухе стоял запах извести, старого дерева и времени, которое не умеет уходить. Ей казалось, что даже свет здесь двигался медленнее. Когда Артём вошёл с камерой и кофе в бумажном стакане, она вздрогнула, словно из сна.

– Ты бледная, как меловая доска, – сказал он, включая фонарь на шлеме. – Опять работала всю ночь?

– Нет, – ответила она тихо. – Просто… не спала.

– Кошмары?

Она посмотрела в сторону зеркала, стоявшего у стены. – Можно и так сказать.

Артём щёлкнул объективом камеры, осматривая зал.

– Надо будет это записать для отчёта. Слышишь? Даже эхо здесь другое.

– Дом не любит, когда его снимают, – сказала она, и только после этих слов осознала, как странно они прозвучали.

Артём рассмеялся. – О, началось. Ещё чуть-чуть – и ты станешь верить в привидения.

Но Мэри не улыбнулась. Солнечный свет, проходя через пыль, вырисовывал на полу едва заметные узоры, похожие на надписи. Она присела, провела пальцем по следу – буквы исчезли, но под пальцами остался странный холод. Внутри дома было ощущение присутствия: будто стены ждали, пока кто-то заговорит первым.

После обеда она поднялась в восточное крыло. Там, за закрытой дверью, когда-то была музыкальная гостиная. Доски пола прогибались под ногами, потолок украшала треснувшая лепнина с позолотой. Через разбитое окно тянуло осенним воздухом – запахом мокрых листьев, железа и далёкого костра. Где-то за стеной послышался короткий звон – будто удар по струне.

Мэри замерла. Звук повторился, и теперь она поняла – это пианино. Тихий, почти нереальный аккорд, словно пальцы, давно забывшие музыку, всё ещё помнили одну мелодию. Она подошла к инструменту, стоявшему в углу, и провела рукой по крышке, оставляя след в пыли. Дерево было сухим, покрытым трещинами, но под пальцами казалось тёплым.

– Итан? – прошептала она, сама не понимая, зачем.

Ответом было дрожание воздуха. Она подняла взгляд – и увидела, как зеркало над камином снова темнеет, как будто кто-то подошёл к нему с другой стороны. Отражение комнаты исказилось, и на секунду она увидела того же мужчину. Он стоял в том же положении, но теперь его взгляд был направлен прямо на неё. Свет из окна падал на его лицо, и Мэри впервые разглядела детали – высокий лоб, тонкие скулы, глаза цвета старого янтаря. Волосы, чуть волнистые, спадали на ворот рубашки, а в движении его головы было что-то старомодное, чуждое нашему времени.

– Я знал, что ты вернёшься, – произнёс он, не открывая рта. Голос словно шёл из самой поверхности зеркала, мягкий и прозрачный, как дыхание.

Он улыбнулся с лёгкой грустью. – А я знаю каждую твою тень.– Почему ты зовёшь меня так? – спросила Мэри. – Я не знаю тебя.

Она почувствовала, как дрожь пробежала по коже. – Что тебе нужно от меня?

– Чтобы ты услышала дом. Он помнит тебя, даже если ты – нет.

Слова прозвучали как заклинание. Дом будто ответил на них: в дальнем конце зала посыпалась штукатурка, послышался слабый вздох ветра, хотя окна были закрыты. Мэри обернулась – в зеркале за её спиной стоял ребёнок. Девочка лет семи, в белом платье, с распущенными волосами. Она держала в руках цветок, похожий на засохшую розу.

Мэри сделала шаг ближе, но отражение ребёнка исчезло, как выдох. Только роза осталась на полу у её ног – настоящая, пахнущая влажной землёй.

Сердце колотилось, но страх уступал место странному чувству узнавания. Всё происходящее будто уже было когда-то. Возможно, в другой жизни, или во сне, который она давно забыла.

Она подняла цветок и положила его на крышку пианино. Струны тихо откликнулись коротким аккордом, похожим на вздох.

Артём, стоявший у двери, только покачал головой.– Ты чувствуешь это, да? – шепнула она. – Дом живой.

– У тебя от пыли галлюцинации, – сказал он, не глядя. – Я подключу датчики влажности, и на этом всё.

Мэри ничего не ответила. Она смотрела в окно, где осенние листья падали медленно, почти церемонно, будто каждый из них тоже был частью старого ритуала. Дом за её спиной будто слушал этот шорох листвы, и каждый звук отбрасывал в воздух лёгкую вибрацию.

Позже, уже вечером, когда Артём уехал, она осталась одна. В коридорах стояла густая тишина, но дом не спал – он жил, дышал, наблюдал. С потолка капала вода, где-то скрипела дверь, а под ногами что-то ритмично стучало, будто под землёй работал огромный маятник.

Мэри подошла к зеркалу в библиотеке. Теперь отражение было спокойным, только в глубине стекла пробегала едва заметная волна света. Она дотронулась до поверхности, и в этот момент воздух вокруг наполнился звуками – приглушёнными, будто кто-то играл в соседней комнате. Музыка шла из глубины зеркала: старая мелодия, печальная, но до боли знакомая.

Она прикрыла глаза, позволив себе вдохнуть этот звук, и в тот миг почувствовала лёгкое прикосновение к плечу. Открыв глаза, она увидела его – Итана, стоящего рядом. На этот раз не в зеркале, а рядом, словно шагнувшего из отражения. Он был почти прозрачен, но отчётливо видимый. Свет проходил сквозь него, оставляя в воздухе серебристый след.

– Я сказал тебе не смотреть вниз, – прошептал он, и в голосе его была тревога.

– Почему? – спросила она, чувствуя, как слова выходят из горла с трудом.

– Потому что там начинается то, что не должно помнить.

Он исчез так же внезапно, как появился. Воздух вокруг мгновенно стал тяжелее, и дом, казалось, задержал дыхание. Мэри стояла неподвижно, пока часы на стене не пробили четыре – то самое время, когда стрелки на его запястье всегда замирали.

Она подняла голову. В зеркале отразилась только она, и в её глазах мелькнуло что-то новое – не страх, а любопытство. Дом говорил с ней, и она собиралась ответить.

Вечер медленно погружался в ночь, как старое фото в проявитель, и цвета вокруг становились глубже, насыщеннее, будто сама тьма заполняла каждую трещину, каждый шов между камнями. Мэри сидела на ступеньках у лестницы и слушала, как в доме постепенно стихает день. Где-то наверху хлопнула дверь – ветер или память, она уже не знала. Из окон тянуло прохладой, и шторы колыхались, словно дышали. На улице шел дождь – тихий, ровный, осенний. Капли скользили по стеклу, оставляя на нём прозрачные нити, и в каждой отражался свет настольной лампы, превращаясь в крошечные янтарные точки.

Она не спешила уходить, хотя знала, что пора. Снаружи город жил своей жизнью: машины, свет витрин, люди с зонтами. Но дом тянул её, как магнит. В его дыхании было что-то личное, интимное, будто он узнавал её шаги, и каждая доска пола отзывалась тихим стоном приветствия. Мэри встала и пошла по коридору, следуя за звуком – тем самым, что слышала днём: слабый ритмичный стук, похожий на сердцебиение. Он доносился снизу, из подвала, куда никто не заходил.

Лестница вниз начиналась за узкой дверью, скрытой за гобеленом. Она отодвинула ткань, и из-за неё пахнуло сыростью и железом. Вниз вела крутая каменная лестница, почти лишённая света. С потолка свисали толстые паутины, и воздух был прохладным, влажным, с оттенком старой извести и плесени. Шаги отдавались эхом, и с каждым шагом Мэри всё сильнее чувствовала странную дрожь под ногами, будто дом жил, а его сердце било где-то под землёй.

Подвал встретил её полумраком. Единственное окно под потолком пропускало слабый, голубоватый свет, разбивающийся на пыльные столбы. На стенах виднелись следы старой росписи – обрывки букв, узоры, похожие на витиеватые символы. В центре стоял круглый стол, накрытый брезентом, а на нём – разбросанные инструменты реставрации, оставленные, вероятно, кем-то из рабочих. Она подняла фонарь, направив свет на дальнюю стену, и замерла. Под слоями серой штукатурки что-то проступало.

Она подошла ближе и аккуратно провела шпателем по поверхности. Слой краски отвалился, открывая тёмные буквы. Надпись была неровной, будто сделанной дрожащей рукой: «Не смотри вниз.» Сердце пропустило удар. Под словами виднелись следы пальцев – кто-то писал их прямо по сырой стене.

Мэри стояла неподвижно, чувствуя, как по спине пробегает холод. Она вспомнила голос Итана – «не смотри вниз» – и теперь эти слова отозвались в стене, будто кто-то другой повторил их шёпотом. В подвале стало темнее. Фонарь мигнул, и на секунду свет уловил что-то у пола: чёрная тень, похожая на силуэт человека, медленно скользнула вдоль стены и растворилась в углу.

Она сделала шаг назад, едва не задела стол. Со стола упала кисть, ударилась о пол, и в этот момент в воздухе возник тихий звук – будто кто-то вздохнул рядом. Мэри повернула голову – и увидела зеркало. Маленькое, овальное, в резной бронзовой раме. Оно висело в нише, покрытой паутиной, и казалось, что стекло внутри живёт собственной жизнью: в нём двигался свет, словно изнутри, как дыхание.

Она подняла зеркало, смахнула пыль. Отражение было мутным, словно застывшим в дымке. Но чем дольше она смотрела, тем яснее проступали контуры комнаты – не этой, другой: освещённой свечами, с картинами на стенах, и в центре стояла женщина в старинном платье, похожая на Мэри. Та женщина держала в руках кисть и писала на стене те же самые слова – «не смотри вниз.»

От испуга Мэри выронила зеркало. Оно упало на пол, не разбившись, но из трещины на стекле побежала тонкая линия света, и по полу прошла вибрация, как будто что-то в глубине дома проснулось. Потолок тихо застонал, посыпалась пыль.

Мэри отступила к лестнице, но остановилась: ей показалось, что из тьмы кто-то зовёт её по имени. Голос был тихим, детским. Она повернулась – никого. Только звук – лёгкий, как дыхание. И вдруг на стене снова проявились буквы. Теперь рядом с прежней надписью проступило новое слово, словно написанное невидимой рукой: «Ты вернулась.»

Мэри прижала ладонь к груди. Сердце билось неровно, а воздух в подвале становился гуще, почти ощутимым, как вода. Дом шептал, и каждый его звук имел смысл, который пока не поддавался расшифровке. Вдалеке, наверху, хлопнула дверь – или это просто ветер. Но когда она поднялась по лестнице, ей показалось, что за спиной кто-то идёт следом, ступая мягко, почти неслышно.

Наверху всё было по-прежнему – пыль, сумерки, отражения. Но с того момента дом стал другим. Звуки, которые раньше казались просто скрипами старого дерева, теперь складывались в интонации. Каждый вздох ветра казался ответом на её мысли. Даже свет лампы, казалось, реагировал на её дыхание.

Когда она закрыла дверь подвала, тишина дома изменилась – в ней появилось напряжение, ожидание, будто за стенами кто-то затаил дыхание. Мэри стояла у окна и смотрела на дождь. Капли стекали по стеклу, разбиваясь на бесчисленные дорожки, и в каждой отражалась её усталое лицо. В этом отражении на миг мелькнула другая тень – знакомая фигура с янтарными глазами.

– Я предупреждал, – сказал Итан, не появляясь полностью. Его голос звучал откуда-то из отражения. – Теперь дом помнит слишком много.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Мэри. – Что я сделала?

– Ты открыла то, что спало. Теперь оно будет говорить.

И он исчез, оставив после себя только лёгкое колебание воздуха и запах старого дерева. Мэри стояла неподвижно, пока сердце не успокоилось. Она знала, что больше не сможет уйти. Дом держал её, и чем сильнее она пыталась понять его прошлое, тем глубже он втягивал её в свою память.

Она не знала, что за зеркалом в подвале кто-то действительно шевельнулся – тень, медленно поднимающая голову, как будто наконец услышала зов.

Мэри осталась одна в большом зале, где воздух был плотным, будто напитанным сном. Время здесь будто двигалось неравномерно – секунды растягивались, звуки затихали в середине, и каждый её шаг отдавался двойным эхом, словно за ней шёл кто-то невидимый. Свет от лампы колебался, отражаясь в стекле старинного буфета, и в каждом блике она видела кусочек другого мира: смех, свечи, кого-то, идущего по лестнице в платье из тончайшего кружева. Всё это длилось миг, но внутри Мэри вспыхнуло узнавание – без объяснений, без памяти, просто тихая уверенность, что она уже стояла в этом доме, много лет назад, в другом времени.

Она подошла к окну, коснулась холодного стекла. Снаружи дождь перешёл в мелкую изморось, и над садом поднялся лёгкий туман. Деревья за окном напоминали фигуры людей, остановившихся в странных позах, и ветер заставлял их медленно качаться, как будто они шептались между собой. Сад за домом был заросший, но в этой запущенности чувствовалась не заброшенность, а сон – как будто дом и сад вместе дышали во сне, ожидая, когда кто-то их разбудит.

В библиотеке, куда она вошла, пахло бумагой и старой пылью. Полки уходили в темноту, и в свете фонаря корешки книг блестели, как влажные камни. Она взяла наугад одну – переплёт был потрескавшийся, но внутри страницы оказались неожиданно свежими, будто их недавно перелистывали. На полях – надписи старинным почерком, знакомым и чужим одновременно. Слова, написанные рукой женщины: «Не доверяй зеркалам. Они не помнят правду, только страх.» Мэри провела пальцем по строчке, и чернила чуть поблёкли, как будто слово «страх» не хотело быть произнесённым.

На столе лежала раскрытая тетрадь Артёма, где он вёл заметки о ходе реставрации. Его почерк был чёткий, угловатый. «Акустика здания нестабильна. Шум не фиксируется приборами, но слышен на слух. Возможна резонансная частота стен? Проверить датчики.» Под этим кто-то добавил тонкими чернилами: «Не ищи причину в камне. Дом живёт. Дом слушает.» – и этот текст явно не принадлежал Артёму.

Она услышала тихий шелест за спиной и обернулась. На полу у кресла, прямо рядом с её ногами, лежала белая лента. Её края были обуглены, а на поверхности виднелись буквы, выведенные чернилами: «Ты снова в доме.» Лента исчезла, стоило Мэри моргнуть, но в её пальцах остался запах – сухой, тёплый, с привкусом воска и чего-то сладковатого, почти как засохшие цветы.