Кто в тереме?

Волжскими красотами зареченцы больше не любовались из окон. Этой возможности их лишили высоченные кирпичные заборы, воздвигнутые на границе с их участками, – от любопытных взглядов и, не дай бог, посягательств зареченского коренного плебса. И хотя сведений о кулачных боях обитателей новой – Волжской и старой – Зареченской – улиц новейшая артюховская история не сохранила, но взаимной симпатией тут и не пахло.

Антипатию зареченцев, которая имела-таки основания, волжские объясняли исконной завистью нищебродов к тем, кто умеет жить, и вековым желанием все отнять и поделить. Но испорченные всеобщей грамотностью зареченцы понимали, что с историей и прогрессом бороться бессмысленно. Плетью обуха не перешибешь. Да и народ уже давно не выходит по таким поводам на кулачные бои. Все в прошлом.

Мирюгинский коттедж воздвигался, когда папа, Михаил Никитич, еще и не помышлял идти во власть. С молодым азартом и нахрапом раскручивался он в строительной отрасли, а мама, Альбина Вячеславовна, ему активно помогала по финансовой части. Их дом появился одним из первых на будущей улице Волжской. Может, потому и был сравнительно скромным, по нынешним-то временам.

Это позже рядом и поодаль стали возноситься средневековые замки с башенками, итальянские палаццо и швейцарские шале. Их дом был всего лишь двухэтажный, не столь помпезный, без вычурных декоративных элементов, химер и кариатид, без бассейна и бильярда – просто просторный уютный дом. Разве что, с мансардой.

Сейчас это вдруг стало для папы-Мирюгина, который дозрел до того, что хотел сам баллотироваться в мэры, большим плюсом. При случае он с подобающей скромностью водил по дому высоких гостей, демонстрируя интерьер в стиле минимализма. Демонстрация, по задумке, должна была рождать у экскурсантов мысль, что этому человеку можно доверить муниципальный бюджет.

Никита любил свой родной дом, что ж в этом удивительного? Подрастая и взрослея, он влюбился и еще в один домик – не какой-нибудь соседский псевдодворец, а граничивший с их участком с тыла, с Заречной, деревянный теремок, чудом сохранившийся образец русского зодчества. Точнее сказать, это было строение, стилизованное под древнерусское зодчество. Построил его когда-то известный артюховский купец Тиханович еще в начале XX века, накануне революции.

Домов-ровесников этого терема в Артюховске хватало, ветхий фонд был традиционной головной болью местных властей, но то были обычные жилые постройки. Терем Тихановича выглядел посреди коттеджей обнищавшим боярином среди зарвавшейся, неправедно разбогатевшей черни. Заметно обветшавший, но не сдавшийся натиску времени и непогоды, он возносился среди деревьев заросшего, запущенного небольшого сада четырехгранной крышей-луковицей, словно церковка или часовенка.

Деревянный сруб тоже был двухэтажным, но по высоте все равно не дотягивал до мирюгинских хором. По периметру на уровне первого этажа его опоясывала крытая галерея, переходившая со стороны фасада в просторную террасу, где когда-то, наверно, чаевничали в летний зной гости купца. Оконные наличники, перила, балясины – все было изукрашено искусной прихотливой резьбой.

Дожди и снега за многие десятилетия образовали на бревнах бурые пятна и трещины, кое-где были покрыты бархатистым зеленым мхом, бревна почернели. Но неравнодушный глаз способен был оценить прелесть и оригинальность дома-терема. Это была ожившая русская сказка.

Никита любовался теремком, чудом сохранившимся, из окон своей мансарды, которую, подрастая, захватил в безраздельное владение. Позже несколько раз он проникал с друзьями и во двор, проделав лаз в заборе. Он все пытался представить людей, которые здесь жили, юную боярышню, томящуюся в своей светелке и грезящую о молодом боярине.

Боярышня должна была иметься непременно! Впрочем, нет, не боярышня, дом-то купец строил, терем же просто стилизован под Древнюю Русь. Значит, юная купеческая дочь, дородная, с румянцем во все щеки, изнывающая от безделья и грезящая о сватовстве обедневшего аристократа или майора.

Учась в университете, он, выбирая тему курсовой по краеведению, заинтересовался историей купечества Поволжья и попросил преподавателя сузить тему до истории артюховского купечества. Препод согласился, но предупредил, что вряд ли он найдет достаточно материала на курсовую.

– Во всяком случае, попытка – не пытка, не поздно будет потом переиграть. Хотя, если вам удастся накопать что-то новенькое, – честь вам будет и хвала!

Материала на курсовую набрать не удалось, пришлось переигрывать и возвращаться к исходной теме, но в процессе поисков Никите кое-что интересненькое отыскать все же удалось. И снова – спасибо папе, благодаря которому Никите был открыт доступ не только в фонды областной библиотеки, но и в различные архивы.

Встретилось ему несколько скупых упоминаний и об его никогда не виденном, давно почившем в бозе соседе – первом хозяине теремка, артюховском купце второй гильдии Тихановиче, почетном гражданине города. Ну а с историей теремка за последние десятилетия Никиту ознакомил зареченский старожил – дед Федор Любимов.

Сидел как-то Федор Игнатьевич, по обыкновению, на лавочке возле своего дома, погруженный в пучину беспросветного одиночества и печали, поскольку день был будний, и большая часть населения Заречной трудилась где-то на чье-то благо. Никита, проходя мимо, как воспитанный человек, поздоровался.

Он слишком поздно заметил деда, а потом поворачивать обратно было неловко. Не то, чтобы дед Федя был ему антипатичен, вполне себе нормальный дед, но среди окрестных жителей он славился гипертрофированной любознательностью и безграничной фантазией. Он, как вампир, впивался в любого проходящего мимо человека, и до капли высасывал из него информацию, независимо от того, какого рода информацией владел данный конкретный человек.

Особую слабость он питал к людям со свежей кровью, то бишь проходящим по улице незнакомым лицам – носителям неведомой ему пока информации. О пытках в инквизиторских и гестаповских застенках Федор Игнатьевич только слышал и – сохрани боже! – их приемами не владел, но и без пыток разговорить мог практически любого.

Вначале человек отмалчивался, на уровне «да» и «нет», потом вяло отбрехивался, как шавка из-под крыльца в знойный июльский полдень, а после – трещал почти безостановочно, как кузнечик.

Любил Федор Игнатьевич общаться и с представителями племени младого, незнакомого, менторствуя и погружаясь в философские банальности (в основном, конечно, почерпнутые в телевизоре). Но такая возможность выпадала ему нечасто. Молодежь, приближаясь к дому Любимовых, внимательно всматривалась в перспективу: не сидит ли на своей лавочке дед Федя.

С лицами обоего пола, утратившими бдительность, старичок оттягивался по полной и заговаривал до полусмерти. А Никита мало того, что в тот день утратил бдительность, он еще был и пареньком воспитанным. Скажете, не бывает такого – заммэровское-то дитятко?! Ан нет, бывает! По крайней мере, в Артюховске.

Посему он, свернув с прямой линии на середине улицы, по которой передвигался, повлекся обреченно, словно зомби, к любимовской лавочке, под горящим призывом взором деда.

– Здорово, Никита! – благосклонно приветствовал дед Федя, оценивший добровольную явку. Он вообще с симпатией относился к сыну большого человека. Как, впрочем, и к самому большому человеку, и на следующих выборах мэра даже собирался за него голосовать, если надумает все же избираться.

Федору импонировало, как и другим окрестным жителям, что Мишка Мирюгин не поменял место прописки. «Уйдя в верха», он остался жить на старом месте. И то, что местные теперь не месят грязь, выбираясь к центральной улице, а шагают по асфальту, хоть машины и обкатывают их грязной жижей в непогоду, – это Мишкина заслуга, дай ему Бог здоровья.

– Как она, жизнь?

– Нормально, Федор Игнатьевич. А у вас?

Беседа начиналась по обычной любимовской схеме.

– Да вот сижу – думаю…

– Как жизнь прожить? – улыбнулся Никита.

– Мне-то что об этом думать? Я ее уже прожил, 86 скоро. Это вам думать надо, как ее прожить, а мне уже только прыгать осталось, сколько еще попрыгается.

– Что там особенно думать, – вздумал подурковать Никита. – Береги платье снову, а честь – смолоду! Главное, я думаю, Федор Игнатьевич, – на черный день накопить.

Он последил за реакцией деда на «больную» тему. Ходили среди местных слухи, что дед Любимов весьма скуповат.

– Я, родной, уже накопил на черный день, мне уже и интересно даже, когда же он наступит.

– То есть, вы человек не бедный?

– Это как посмотреть. В телевизоре вон говорят, что бедность, это когда коробка «Рафаэлло» – подарок. А я дочери на Восьмое марта всегда «Рафаэлло» дарю, она любит. Значит, бедный. С другой стороны, живем, не голодаем, и в долг не просим.

– Значит, немножко богатый?

– Да как же! Тут только соберешься разбогатеть – то за коммуналку платить надо, то башмаки порвутся. А вот ты лучше сам скажи мне: тыща долларов – это много или мало?

– Так вы же телевизор смотрите, там курс доллара передают. Умножьте на тысячу и определите, много это или мало.

– Не отгадал загадку, – вздохнул дед, – молодой еще, глупый.

– Ну, а по-вашему, много или мало?

– Зависит от того, зарабатываешь ты или тратишь!

– А, и верно, – согласился Никита, – загадка – в корень. Так о чем же вы тогда думаете?

– Да мне сегодня из сбербанка позвонили. Кредит предложили взять. Вот, думаю, может, взять?

– А что, очень надо?

– Вроде и не надо… Но уж такой любезный парень позвонил!.. «Здравствуйте, как мне можно вас называть»?

– Ну, и вы?

– А я ему: называй меня «Мой Белый Господин», сынок.

(Интересно, сам придумал?)

Скрипнула калитка и у скамейки нарисовалась боевая подруга Федора Игнатьевича – супруга, Зинаида Григорьевна.

Дед скривился:

– Любопытной Варваре нос оторвали. А она все равно вынюхивала краем носа, подглядывала краем глаза, подслушивала краем уха…

– Сам такой, – не осталась в долгу жена.

– … и думала краем мозга, – закончил супруг.

У дедов это была такая игра – прилюдно вышучивать друг друга, иной раз довольно остро подкалывать. Но жизнь они прожили, как свидетельствовала общественность, вполне дружно.

– А вот еще загадку отгадай, Никита! Если жена разбила чашку – это к чему?

– Ну… к счастью, говорят, – уже начинал маяться Никита.

– А если – муж?

– Ну, тоже. Какая разница?

– Это потому, что ты еще не женат, тебе нет разницы. А вот Зинаида Григорьевна мне сегодня про разницу объяснила. Я чашку разбил – так у меня руки не оттуда растут.

– Мою любимую. Сам на Восьмое марта подарил, – скупо прокомментировала супруга.

– Сто лет в обед! А когда ты в прошлый раз разбила?

– А та не любимая. Она мне вообще не нравилась.

– О как! Улавливаешь, молодежь, в чем разница-то?

Никита улыбался, наблюдая эту пикировку.

– Так что ж ты меня так не чихвостила, когда я надысь свою чашку-то разбил?

– Так тогда ты пьяный был, – напомнила Зинаида Григорьевна. Слово «пьяный» она произнесла на кавказский лад, игнорируя мягкий знак. – Показать хотел, кто в доме хозяин.

– Ааа! И кто у нас в доме хозяин?

– Ты, – не задумываясь, ответила супруга. – А чего спрашиваешь, никак – засомневался?

Дед признавать слабину не захотел и мгновенно перевел стрелки:

– А ты как учишься, Никита?

– Нормально, Федор Игнатьевич. Вот, научную работу по истории пишу. Про поволжских купцов материал собираю, про нашего Тихановича в том числе. Он, оказывается, известный в Артюховске человек был. Много полезного для города сделал, благотворительностью занимался. Я-то только и знал, что терем он построил. Его дом.

Тут, поскольку представился давно ожидаемый случай, Никита им воспользовался:

– Может, вы про него что-то расскажете? Вы же местные, на одной ведь улице жили.

– Ученье свет, – невпопад открыла Америку Зинаида Григорьевна. – Куда сейчас без высшего образования! Дворники, и те все с дипломами!

– Ну, далеко не все, Зинаида Григорьевна!

– Без высшего образования тяжело, – поддержал жену дед Федя. – Знал бы ты, Никитка, как Зинаида Григорьевна мучается, когда кроссворды решает! Не хватает ей высшего образования.

– У нас, Никита, сей момент на лавочке сидит кое-кто со средним специальным, не будем показывать пальцем, – не смолчала супруга и тут же уставила обличающий перст на мужа. – Так и что, когда мы кроссворды на скорость решаем, у кого лучший результат?

И, не давая деду вставить слово, мгновенно продолжила – уже по делу:

– Про Тихановича много не расскажешь, вспоминать-то особо нечего. Я же из «пришлых», в Артюховск «понаехала», когда замуж за это чудо ходячее вышла. Из Ильинки сюда перебралась. А Игнатьич его и не знал совсем, только дочь Елизавету. Пешком под стол тогда ходил. Самого-то Тихановича еще в Гражданскую расстреляли.

– Ну, строго говоря, дом не его. Он дочери его построил в приданое, когда замуж выдавал. А его дом возле Красного моста был. Тогда же, в Гражданскую, он сгорел, – подключился Федор Игнатьевич.

– Так сам Тиханович здесь никогда не жил?

– Нет. Дочь, Елизавета, всю жизнь прожила, здесь и умерла, – вставила Зинаида Григорьевна. – Вы-то когда сюда переехали – ее уже на этом свете давно не было. А завещала дом она внуку, Сергею Бельцову. Он ей, правда, не родной внук был, от второго мужа ее бывшей невестки, но любила она его как родного.

– Ну, дядю Сережу-то я знаю, конечно. А он не пустит меня в дом, посмотреть?

– Пустит, конечно, отчего не пустить, он мужик добрый. Только живет-то он в Кузбассе, знаешь, наверно…

– Да и внутри там ничего особенного – дом как дом, красота снаружи, да и та в ветхость пришла. Хозяин дому нужен постоянный, а Сергей только наездами бывает, по весне. Вот, может, пенсию выработает, так и переедет сюда жить. Душа-то рыбацкая! Ведь не продает все же!

– А если просто снаружи посмотреть – так сходи к соседу Сережиному, Чернову Николаю. У них калитка между дворами, он через свой двор тебя проведет, когда не на дежурстве будет. Посмотришь, сколько захочешь. Да и ключи от дома у него есть, Сергей оставляет, когда уезжает.

– Что, правда?

– Так и так, скажешь, в институте задали, работу пишу. Колька не откажет, он же тебя знает. Да хочешь – я с ним поговорю?

– Спасибо, Федор Игнатьевич, я сам!

– Ну, сам, так сам.

Никита не счел нужным рассекречивать, что во дворе он бывал, и не единожды, и про дяди-колину калитку ему прекрасно известно. А вот ключи от дома – это хорошая идея!

Никита уже успешно одолевал третий курс, когда с ним приключилась неприятная история, связанная с теремком. Правда, еще чуть раньше с ним приключилась любовь, а неприятная история некоторым образом явилась следствием любви.

Лиза Корнеева была его однокурсницей и самой красивой девушкой не только их группы и курса, но и всего факультета, а на втором курсе сподобилась стать и Мисс университета. Она прошла кастинг и на городской конкурс, но стала только вице-мисс, и на этом процесс эксплуатации природных данных решила закончить.

Девушка неглупая, хоть и не лишенная амбиций, Лиза, в отличие от многих конкурсанток понимала: где много шума, блеска и публичности, бывает и много неприятностей. Ей уже пришлось с этим столкнуться, и она решила, что такие сказки – не про нее.

Тут ее мнение полностью совпало с мнением ее родителей и Никиты, с которым у них намечался роман. Его родители были категорически против этих отношений, но, как ни старались, изменить ничего не могли.

Никите и сейчас изредка снился сон, что Лиза осознала ошибочность своего выбора и хочет его бросить, и он в панике просыпался. Он отнюдь не страдал заниженной самооценкой, но, мысля реалистически, сознавал, что он типичный ботан. Случись драка, его изобьют прямо на глазах любимой девушки.

Почему эта умница и красавица остановила свой выбор на нем? Ну не из-за его же социального статуса, в самом деле?! Подумаешь, сын заместителя мэра заштатного городка! Чуть «круче» сына председателя сельсовета, не более.

Ну, не дурен собой, и да, ездит на собственном «Форде», подаренном родителями. Один из лучших студентов курса…

В юности он немножко увлекался поэзией и помнил фразу «любят не за что, а вопреки». А Лиза его полюбила – за что или вопреки? Этого вопроса он не задавал Лизе. В конце концов, почему бы его было не полюбить? Красив, воспитан, начитан…

Возможно, Лиза его полюбила и за все перечисленное, и за редкую среди мажоров порядочность, и за то, что почти два года не реагировал (она так считала) на ее неописуемую красоту. Ей и в голову не приходило, что Никита, как и многие прочие ее тайные поклонники, попросту робеет и комплексует. Он производил впечатление мальчика в себе уверенного и раскованного.

Во всяком случае, на третьем курсе они твердо решили пожениться. Родители Лизы тоже не были в восторге, но по другой причине. Если Мирюгины считали грядущий брак мезальянсом, и у них уже была в перспективе подходящая невеста – Милана, дочь депутата областной думы, то Корнеевы не хотели, чтобы родственные отношения с самого начала были напряженными.

Мама Лизы – диспетчер автопарка и отчим – прораб не без оснований полагали, что в любом случае смогли бы найти общий язык с будущими родственниками, было бы на то обоюдное желание. Беда в том, что со стороны родителей жениха таковое желание отсутствовало напрочь. Классический сюжет!

Лизины родители, исходя из собственного нажитого опыта и чужой житейской мудрости, пытались объяснить дочери, что счастья ей не будет, что семья их долго не продержится, поскольку капля камень точит. Рано или поздно Никита начнет более внимательно прислушиваться к маминым словам.

А потом придет время и найдется повод, прозвучит сакраментальное «права была моя мама». И родившийся ребенок станет, рано или поздно, разменной монетой. Не приведи Господь, еще и воевать за него придется!

Лиза не хотела слышать никаких резонов. У них так не будет! Как всякий юный человек она пребывала в уверенности, что жизнь началась только с ее рождения, что ничего подобного ни с кем никогда раньше не происходило, а если и происходило, то не так, как у них с Никитой. У них все будет по-другому, поскольку они живут в современном мире, а не в ветхозаветные времена! И если родители Никиты не хотят ее знать, то это их проблемы. Ей эти родственные отношения – тоже до фонаря, а жить в их хоромах она никогда и не собиралась.

Отчим вздыхал и пророчествовал.

– В жизни все по спирали, моя дорогая, все – по спирали! Еще убедишься… – философствовал Геннадий Иванович, тяпнув рюмочку-другую.

– Папа! От судьбы не уйдешь! Никита – моя судьба.

– «Нет на свете новизны, а есть лишь повторение былого», – цитировал отчим.

У него была слабость: при случае блеснуть опереньем. Он любил продемонстрировать, что он – не просто себе прораб, классический персонаж-матерщинник со стройки, а прораб, близко знакомый с сонетами Шекспира.

Правда, читал он их только в легком подпитии, совсем трезвым стеснялся. Хотя мало кто в его окружении знал, что он читает стихи именно бессмертного Шекспира. Ну, у каждого своя блажь. Не голубей же гоняет!

И была у Лизы мечта: чтобы свадьба ее – одна и на всю жизнь! – происходила не в тесной родительской квартире, не в кафешке и не в шатре, натянутом во дворе Никитиных родителей. Душа жаждала чего-то необычного, чтобы помнилось всю жизнь!

Она даже немножко завидовала цыганским свадьбам – из церкви, после венчания, не на такси с пупсами, а на разукрашенных цветами и лентами тройках с бубенцами, и фата невесты развевается за спиной. Что-то вроде старинного замка виделось ей в мечтах. Но где взять денег на замок и где найти замок?!

Правда, был у них в городке ресторан под названием «Замок»: нелепое сооружение, обложенное красным декоративным кирпичом, с окнами-бойницами и псевдобашенками по углам. У входа гостей замка приветствовал фанерный рыцарь двухметрового роста в фанерной кольчуге и с опущенным забралом. Костюм рыцаря приходилось периодически подновлять, потому как только ленивый из сильно перебравших гостей не считал своим долгом «пробить в жбан» бессловесному консьержу, опрокидывая фанерную фигуру на клумбу. В крайнем случае, если клиент уже слишком сильно «устал», он просто подрисовывал рыцарю пышные усы поверх забрала или писал на груди аршинными буквами матерное слово.

Не в этой же пародии на замок играть первую и, Бог даст, единственную свадьбу?

И вот Никиту, у которого по части креатива было все в порядке, в один прекрасный момент осенило: а теремок? Вот же он, замок, в древнерусском стиле. Надо только договориться с наследником дома – дядей Сережей Бельцовым. Он всего лишь один раз в году приезжает из своих шахтерских краев в Артюховск, в отпуск, на путину, поскольку сам – заядлый рыбак. Остальное время дом закрыт и приглядывает за ним сосед, друг Сергея. С чего бы Сергею Михайловичу возражать?

А уж украсить терем внутри – фантазии хватит, и средств тоже. Подзаработает, несколько курсовых состряпает студентам, да тройку-четверку сайтов оформит, друг подгонит заказов. Это если родители окончательно упрутся рогом, а он просить не станет. Начинается самостоятельная жизнь. Мужик он, в конце концов?

Да тут случилось, что Сергей Михайлович Бельцов пропал, сгинул. Хочешь – не хочешь, надо было идти на переговоры с Черновым. Но была в этом какая-то неловкость: хозяин исчез, а на его, может быть, костях свадьбу играть! И прежде чем идти к Николаю с просьбой поглядеть на теремок изнутри и последующим разрешением сыграть в нем свадьбу, он по старой памяти решил как-то вечерком еще разок воспользоваться лазом.

Эта дыра в заборе так и не была забита, родители о ней не подозревали. Как говорится, в попе детство заиграло. И уже во дворе его осенила еще одна идея: а чего просить дядю Николая, может, он и не разрешит, и что тогда делать? Все же не хозяин. Тогда и вообще в терем не попадешь. К тому же, может, вообще овчинка выделки не стоит… Нужно как-то самому проникнуть в дом, а там уже проблемы решать по мере их возникновения.

Не иначе, черт его подвигнул на эту аферу. Или, как сказал позже папа: ты, сын, умный, но дурак!

И в следующее свое проникновение он явился во всеоружии: с фонариком и пилкой по металлу. Знал уже, что Николай на работе на сутках, а соседний дом с другой стороны пустовал. Был уверен, что ничем не рискует.

Благополучно распилил дужку замка, а потом… на его голову обрушился удар полуторалитровой бутылки минералки. Приласкал его племянник Николая, неожиданно приехавший в гости. Ему дядя поручил приглядывать за пустующим соседским подворьем на время его, дядиного, отсутствия.

Поскольку Никита душевной беседы вести не желал, Федюшка спеленал его скотчем, засунул в рот кляп и оставил до утра – поразмышлять. А утром был увезен в родное село в силу обстоятельств.

Ситуация трагикомическая, но угроза над жизнью Никиты возникла реальная. Сутки он пытался содрать скотч хотя бы с рук, вторые сутки просто подвывал в бессилии, а потом впал в беспамятство. И тут судьба организовала ему встречу с тремя дамами очень бальзаковского возраста, тоже поклонницами артюховской архитектурной жемчужины, и также страдающими чрезмерным любопытством не совсем в рамках закона. В конечном итоге, Никита был ими обнаружен и спасен.

Незаконное проникновение со взломом грозило Никите большими неприятностями. Так же, как Феде – превышение пределов самообороны и покушение на жизнь Никиты. Самообороны как таковой и не было, ведь Никита на него не нападал, скорее наоборот!

Вот тут уж папе пришлось использовать все свои возможности, чтобы замять дело.

Волжская, Заречная и еще несколько ближайших улиц – их «култук», как говорят артюховцы, немножко посудачил, перетер и постарался забыть происшествие. Федюшка, выпускник сельской школы, отнюдь не блиставший фундаментальными знаниями, с первого захода поступил на бюджетное отделение в технический университет. Он и предположить не мог, что удар по кумполу сына чиновного человека исполнит его голубую мечту – стать ихтиологом!

Тетки-спасительницы на удивление оказались не любительницами распространять жареное. В общем, вскоре новые животрепещущие события заставили подзабыть нескольких вовлеченных, хоть косвенным образом, артюховцев о пикантном происшествии, участником которого стал заммэровский сын.

История эта никоим образом не повлияла в дальнейшем на решение артюховского электората отдать свой голос на предстоящих выборах за кандидата в мэры Михаила Мирюгина. Никита с Лизой поженились, и старшие Мирюгины потеплели к своей очаровательной невестке, а уж после рождения внука оттаяли совсем.

Лиза и Никита решили нарушить мирюгинскую семейную традицию – нарекать родившихся мальчиков дедовскими именами, и назвали сына Костиком. Но дедушка Миша, чье самолюбие, казалось бы, должно было быть задето, как и бабушка Альбина, обиды не выказывали и тетешкались с внуком в свободное от государственных забот и бизнеса время.