Кто в тереме?

Пребывая в атмосфере радушия, доброжелательности, нежности, она исходила белой завистью к этой паре. Заплатив почти истекшей жизнью, обыденной, безрадостной друг без друга, они на закате, под занавес, все же успели отхватить свой кусок счастья.

Наверное, психолог сумел бы объяснить этот казус поздней встречи: она своей нежностью заглаживала сформировавшееся за годы чувство вины, его оскорбленное юношеское самолюбие было удовлетворено. А может, все совсем не так, кто его знает? Как там у любимого Зайкиного Тютчева?..

«О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй волшебный свет

Любви последней – зари вечерней!»

Руслан и Рита смотрели сейчас друг на друга особым взглядом – взглядом памяти.

Разговор, как и положено, протекал в ностальгическом ключе. Всякая фраза начиналась со слов «а помните?». Вспомнили, как в триста двенадцатой комнате общежития, где все четыре года учебы проживала Рита с однокурсницами, висела на двери, на гвоздике, «Книга жалоб и предложений». Любой приходящий гость мог, и даже обязан был оставить в ней запись – жалобу или, соответственно, предложение.

Какие перлы там попадались! Как изощрялись студенты в остроумии!

– А помните, мы с парнями у вас засиделись за бутылочкой винца…

– Ага-ага, «за бутылочкой»!

– Ну, не будем уточнять детали! А потом вы стали нас выгонять!..

– А Олег написал на нас жалобу! Предложил приобрести двуспальные кровати, чтобы укладывать припозднившихся гостей с хозяйками.

– Исключительно из филантропических соображений – не выгонять же людей на улицу в ночь!

– И он еще настаивал, что надо непременно выйти на комендатшу с этим предложением!

– Вот бы мы вылетели из общаги, попади комендантше в руки «книга» с этим предложением!

– Да, зверюга была та еще!

– Да, и порядки были строгими.

– Ну, в руки парторга она все же попала!

Парторг – Смирнягин Владислав Борисович – вместе с представителями комитета комсомола, профкома и зверюгой-комендантшей проводили регулярные рейды в общежитии на предмет «выявления нарушений норм общественной морали отдельными студентами». Заметно было, что самому ВБС эти рейды удовольствия не доставляли, на лице его поигрывала ироничная улыбочка. И, случалось, он окорачивал чересчур усердствующих проверяющих, таких же студентов, опьяненных своим временным величием.

– Да, было такое! И он имел удовольствие прочитать жалобу на себя, с предложением ставить его в угол после каждого экзамена!

– В стихах! Написанную шестистопным гекзаметром!

– Обоснованную, между прочим! Мало кто сдавал ему экзамен с первого захода!

– Как там у Азаматика было… Сейчас, сейчас…

Гнев, о богиня, воспой Азамата, Талгатова сына!

Гнев свой, о Зевс-громовержец, направь на Смирнягина-зверя!…

О, ВБС, злопыхательный муж и зловредный,

Бедных студентов лишать ты стипендии будешь доколе?!

– Дальше не помню!

– Я тоже! Да он и сам сейчас наверно, не вспомнит. Там страницы на две или три было.

– Не вспомнит. Спился. Умер года три-четыре назад.

– А я и не знала… А что ж случилось?

– Как говорится, не вписался в реалии… Начал попивать, жена ушла. Жил с матерью. Однажды во сне остановилось сердце.

– А какие надежды подавал! Какие способности были у парня! Я всегда была уверена, что он станет писателем.

– Помянем.

– Помянем!

– Я еще помню одну жалобу – на девчонок из триста шестнадцатой: нажарили картошки и закрылись на ключ. Кто ни совался – не открывали, а запах-то на весь коридор! А дело перед стипендией, денег ни у кого. Мальчишки им кричат – в армии это называется «крысятничать» и за это устраивают темную! А они им через дверь: «Забирай свои документы и ступай служить, там и будешь темную устраивать»!

– Да, девчата там жили хозяйственные, у них через день жареной картошкой пахло.

– Но не хлебосольные!

– Нет, не хлебосольные!

– Будешь хлебосольным, когда весь этаж норовит в гости на халяву явиться!

Люся с Лидой слушали, как «бойцы вспоминают минувшие дни» и, размягчившись, рассиропившись, не скучали. О, прекрасная юность! У Лиды не было институтского прошлого, общежитского опыта, кавээновского братства, но как это ей было близко! Чужая студенческая юность, которой ей не довелось узнать…

Наконец, перешли и к интересующему ее вопросу.

Само собой, история с Гариком шокировала обитателей дачного поселка – и северной стороны, где вознеслись коттеджи, и южной, где еще оставались собственно дачные участки, пустующие зимой.

Постоянных жителей, зимующих в дачных домиках, более-менее благоустроенных, там было раз-два – и обчелся, плюс несколько жалостливых и совестливых дачников, приезжающих через день-два покормить собак, которых развелось неимоверное количество. Теперь уж не знаешь, кого больше бояться – наполовину одичавших полуголодных собак, бомжей или с некоторых пор облюбовавших их места молодежной стаи.

Этот момент женщин особенно заинтересовал.

– А что за стая? Они здесь живут? Их много?

– Да я, собственно, не в курсе, – пожала плечами Рита. – У нас они не показываются – заборы, сторожевые собаки, сигнализация… Многие камеры установили. Все же за городом живем, полиции, случись что, не дождешься. А эти… Они по дачам шастают. Может, у кого-то из них здесь родительская дача, а может – замки срывают с чужих… Иначе с чего бы им сюда ездить из города, да еще в такую непогодь?

– Мне Надя Кондакова рассказывала, – повернулась она к мужу, – приезжала как-то на дачу с проверкой, да воздуху глотнуть. На обратном уже пути стояла, ждала маршрутку, а эта стая как раз из города приехала. Целой толпой вывалились из маршрутки и направились к дачам, человек шесть. А потом, ей кто-то еще говорил, что видел, как они выбирались с одной из крайних улиц, что в степь ведет. Видимо, там где-то у них пристанище.

Руслан кивал, понимая, к чему клонит супруга.

– Да, может, это они вашего мужа и избили. Обобрали да бросили в колодец. Деньги у него с собой были?

– Нет, не было. Он дежурил той ночью, зачем они ему? А живем мы недалеко от музея, даже на проезд нет нужды брать.

– Но ведь как-то же он доехал до дач. Не они же его сюда за свой счет привезли, чтобы здесь раздеть!

– А ведь я, по-моему, тоже их видел, – задумчиво сказал Руслан. – Домой ехал, вечерело уже. Подрезал меня какой-то козел на повороте, я и вывернул прямо в кювет, и не могу из него выехать – жижа, кисель! А они со стороны дач шли. Правда, шестеро. Остановились поодаль и наблюдают. Я прошу – помогите! Ухмыляются, шуточки. Потом один, невысокий, в синей куртке, что-то им говорил довольно долго, руками размахивал – в мою сторону показывал. А потом другой, видно, за главного у них, – высокий, худощавый – сказал им что-то, и они пошли в мою сторону. Честно скажу, я поднапрягся, уже хотел монтировку вытаскивать.

– И что бы ты сделал со своей монтировкой, если их шестеро было? – задним числом испугалась Рита.

– А что было дальше?

– Дальше они все-таки меня вытолкнули, перемазались основательно, я предложил поехать к нам, привести себя в порядок. Они отказались, попросили денег на такси. Я вытащил тысячу и тут опять напрягся: денег в кошельке было прилично, они это видели. Мелькнула мысль: теперь точно по башке дадут. Нет, ничего. Взяли деньги и пошли к остановке.

Руслан чуть прикрыл глаза, словно пытаясь вспомнить подробности того инцидента.

– Скользнуло у меня тогда в сознании, что я знаю одного из них. Того, что руками в мою сторону показывал, невысокого. Мелькнула мысль – и ушла, не до того было. Да и мандражировал, честно сказать. Вокруг, как на грех, ни души. У нас здесь вообще-то в межсезонье не слишком людно. Теперь вот я думаю, что это он убедил остальных помочь мне.

– Может, из учеников бывших?

– Вполне возможно… Может, и не тронули они меня благодаря ему. А может, и не шпана вовсе, нормальные ребята.

– Почему же ты мне ничего не рассказал?!

– Зачем? Ничего же страшного не случилось! Я не хотел, чтобы ты испугалась, начала бы…

– Чего начала бы? Кудахтать?

– Ну… волноваться.

– Потому что я очень за тебя боюсь, неужели не понятно! Ты слишком поздно возвращаешься.

– Ритуля, ну что за детский сад!

– Ну все, все!.. Хотя нет. Неужели ты не узнал бы, если бы это был твой бывший ученик?

– Он как-то все норовил за спинами других оказаться, подальше от меня. И капюшон натянул так, что лица почти не видно было. Это при том, что они разгорячились, машину толкая, не то что капюшоны – шапки поснимали. Да ведь и повыросли все, когда это еще я в школе преподавал! И потом, в тот момент я мало что замечал, мысли в другом направлении работали, это сейчас вот вспомнилось. И знаете, что еще интересно? Этот их атаман – худой, высокий – сначала в сторонке стоял, подальше, чтобы грязь из-под колес до него не долетала. Я еще подумал – надо же, не атаманское дело машины выталкивать! А потом, когда они уже запарились, а толку никакого, он присоединился. Видно, ждать надоело, темнеет-то быстро. И вот когда они шапки и капюшоны поснимали, я понял, что это девушка.

– А как ты это понял?

– А разве вы не отличили бы?

– Не знаю… – протянула Зоя. – Я, например, не уверена, что отличила бы…

– Может, он просто женоподобный. Есть же парни с лицами такого типа – нежными, девичьими.

– Нет, это точно была девушка, я абсолютно уверен! У нее была короткая стрижка, мальчишеская. И сережка была, но только в одном ухе, как сейчас гомики носят. И куртка мешковатая. Но я все равно уверен – девка!

– Да как же ты все разглядел? Она тебе так понравилась? – пошутила Рита.

– Да там нечему нравиться! У нее не скоро появится то, что есть у тебя. Если вообще когда-нибудь появится! – пошутил муж и, не глядя, хозяйским жестом положил руку Рите на то примерно место, где, по его прикидкам, у жены должна была быть талия.

Очевидно, своим особым влюбленным взглядом Руслан произвел мысленный срез ритиных годовых колец.

– Но она ими всеми командовала. Такая лихая атаманша! Мне сразу песенка вспомнилась из мультика: «Говорят, мы бяки, буки!». Так потом и домой доехал, все мурлыкал ее.

– Ну что, Лида, не жалеешь, что съездила в гости? – спросила Люся на обратном пути.

– Что ты, нет! Такая приятная пара! Не говоря уже о том, что мы узнали.

– Девочки, вот голову даю на отсечение: Атаманша – это Кира! Высокая, худая, и одна серьга в ухе!

– И пятеро парней, тогда, выйдя из Дуниного подъезда, за ними побежали. Все совпадает, как Катька-зараза рассказывала!

– Да, вполне возможно…

– Не «возможно», а наверное!

– Люся, надо срочно идти к Бурлакову! Поможем товарищу менту активизировать поиски, – усмехнулась пренебрежительно Лида.

– Можно просто позвонить.

– Звони! Вы же – друзья! Тебе и карты в руки!

– И откуда ж в тебе столько желчи, – покачала головой Люся. – А еще говорят, что толстые люди – добрые!

– Я что, толстая?! – ужаснулась Лида, выныривая на мгновение из пучины своего беспросветного горя.

Ольга Крохмалева

Осень – любимая пора Оли, а октябрь – любимый месяц. Может потому, что она родилась в октябре. Может потому, что в полупустынных их краях, небогатых зеленью, осень щедро расцвечивает немногочисленные лесополосы и скверы всеми мыслимыми оттенками желтого и коричневого, превращая их невзрачный городишко в сказку.

Хочется целыми днями бродить по шуршащему под ногами ковру, мурлыча тихонько «звенит высокая тоска, необъяснимая словами…». Изнемогшее за лето солнце, как сварливая тетка, начинающая задумываться о душе и подобревшая к старости, превращалось из мачехи в мать родную, и ласковым теплом извинялось за свое недавнее инквизиторское поведение.

Большая часть человечества любви ждет весной, а Оля всегда была уверена, что свою любовь встретит осенью. Встреча все откладывалась, но, в конце концов, ей пока еще 23. Хотя можно, конечно, сказать – уже 23.

Олю угораздило родиться не в свое время: она была тургеневской девушкой. В эпоху повсеместного раннего секса и скороспелых браков она умудрилась сохранить целомудрие, хотя, не обладая яркой внешностью, была вовсе недурна. Когда подруги-однокурсницы, готовясь к дискотеке, наносили на нее боевую раскраску, она выглядела ничуть не хуже них, однако краситься сама не умела, да и не любила.

Выросла Оля в многодетной, но непьющей и строгих правил семье, и была старшей из четверых детей. Ей повезло, что училась она в сельской школе, куда еще не докатилась волна прогресса. Там старшеклассницы не пропадали перед экзаменами из-за беременности, а одноклассницы не били смертным боем тех, кто был не похож на них – такое, слава Богу, можно было лишь увидеть по телевизору.

У Ольги язык бы не повернулся спросить у парня, пару раз проводившего ее до дома: «Мы с тобой пара?» – или: «Ты теперь мой парень?». Ей в голову не пришло бы требовать «официального подтверждения» какого-то статуса, «столбить территорию» и оповещать об этом всех, кого касается.

Да и не хотела она быть в паре с соседскими Колькой или Валеркой. Оля ждала ЕГО.

Все же потихоньку она уже начинала роптать на судьбу, поскольку та не торопилась организовывать ее счастье. Все олины сверстницы обзавелись мужьями и имели по одному, а то и по двум ребятишкам, а некоторые уже и в статусе разведенок пребывали.

– Не торопись, Олька, успеешь этого счастья нахлебаться, – говорили они, бросая охотничьи взоры на проходящих мимо парней.

Но бабы каются, а девки замуж собираются. Чуткое олино ухо улавливало в их советах фальшь и пренебрежительное сочувствие.

В тот день она немного опаздывала на работу. Маршрутки мчались, набитые до отказа, и водители только разводили руками, проносясь мимо остановок.

Один сердобольный сжалился, подобрал, и Оля ехала до своей больницы на подножке, практически на одной ноге, а на остановке буквально вывалилась кулем, когда желающие выйти задние пассажиры слегка наподдали. Она почти упала, и ее смяли бы, да чьи-то руки вовремя ее подхватили. Сильные мужские руки.

Парень выпрыгнул с переднего сиденья, и когда из салона стала вываливаться спиной вперед девчонка, не среагируй он оперативно, пришлось бы прямо с остановки доставлять ее в травмпункт.

Несмотря на драматизм ситуации, Ольга, через какие-то секунды осознав, что находится в крепких мужских объятиях, покрылась багровым румянцем, каким краснеют очень белокожие люди, и начала вырываться. Правда, поблагодарить спасителя не забыла.

Потом помчалась к проходной больницы, а отошедший в сторонку парень какое-то время постоял с приоткрытым ртом. И, отряхивая куртку и джинсы, все покачивал головой.

У него был недоверчиво-недоуменный вид. Как у человека, вляпавшегося в свежую собачью кучу. Стоя на одной ноге, бедолага недоверчиво рассматривает подошву другого ботинка: мозг уже донес сигнал о свершившемся печальном факте, но сердце недоумевает, как такое могло случиться? – и отказывается его принимать, в отчаянной надежде на чудо.

Считавший себя, и не без оснований, специалистом в области гендерных отношений, парень умел отличить натуру от подделки, подлинный трепет – от фальшивой страсти. Несмотря на трагикомизм и скоротечность ситуации, девчонка в его объятиях трепетала. И этот жаркий румянец…

Вроде бы из подросткового возраста вышла! Давненько он не встречал ничего подобного… Разве что с той, его первой… Первым его опытом… Он до сих пор, вспоминая ее, мысленно не по имени называл. Она навсегда осталась для него как Светлая… Хотя имя ее было – Бэлла.

Немного времени спустя у них произошла еще одна случайная встреча. Он и не узнал бы девчонку, тогда она была в куртке и вязаной шапочке, теперь бежала по больничному двору в белом халатике и медицинском колпаке. Мало ли их за день пробегает, медсестричек да санитарок! Да она сама его окликнула. Притормозила, и, опять заполыхав румянцем, промолвила:

– Это вы…

Так начался их роман. Вялотекущий, надо сказать, поскольку на тот момент у него была девушка. Тут по правилам надо было бы сказать – любимая, но любимой она не была, как, впрочем, и те, что были до нее. Любовь – это импульс, искра, столкновение биотоков, а ничего подобного он не испытывал после гибели Бэллы.

Но не отказываться же от того, что само плывет в руки! Да и Оля – самолюбивая, это он быстро понял. Страшнее пистолета ей было бы, если бы он подумал, что она навязывается. Птаха неяркого оперенья, или даже, пожалуй, мышка серенькая, но что-то в ней было.

Он организовал пару-тройку свиданий, вполне невинных, даже без «обнимашек». Леха не торопился, форсировать события не желал: крутиться вьюном между двумя девушками – это на любителя, а он таковым не был. Ему было лень врать.

Поэтому он придерживал Олю так, на всякий случай, встречаясь только по мере возможности. Вроде короткого поводка. Рано или поздно – случай представится, все же медработник. Может, в больницу доведется попасть.

Со своей девушкой он уже начинал скучать, и не рвал отношений только из некоторого появившегося к ней меркантильного интереса. Ее щенячье обожание и, если дальше в тему, собачья преданность, уже притомили Алексея. Да и интеллект его девушки, в отличие от Олиного, был – целина не паханная. Честно сказать, и Оля была, насколько он мог убедиться, не так уж и всесторонне развита, но все же…

Алексей Ситников – таково было имя, данное ему при рождении – рос в умеренно пьющей семье, а когда папаша по-тихому слинял и сгинул бесследно, мамаша стала зело употреблять. Мужчины в ее жизни замелькали, как кадры на кинопленке.

Как-то затесался среди них и крестный Алешки – дядя Витя, бывший друг отца, да тоже не задержался надолго в их доме. Но к крестнику, к которому раньше относился довольно отстраненно (чужой все же ребенок) за время недолгого совместного прожития успел проникнуться отцовской жалостью.

Все игрушки, сладости, теплые слова, нечастые развлечения только от него Алешка и видел, даже когда дядя Витя уже ушел от матери. А когда матери не стало вследствие российского рока – цирроза печени, крестный полностью взял шефство над пацаном. Лешке тогда было 16.

Настоял, чтобы Алексей закончил ПТУ. То бишь, тогда это уже называлось модным словом «лицей». Затем пристроил на работу плотником в ремонтно-строительное управление. При этом сам хорошо закладывал, но крестника весьма уважал за то, что не идет по его и родительским стопам, а имеет в жизни цель.

Какую именно цель, он не совсем был в курсе, Леша с ним не особенно откровенничал, поскольку дядя Витя был все же не семи пядей во лбу и на тот момент – уже типичный «синяк», при всем хорошем Лешкином к нему отношении. Правда, поговорка про мастерство, которое не пропьешь, по отношению к крестному была справедлива. Руки у него были золотые, даже когда напивался крестный до положения риз.

Леша же следил за собой, выглядел «бедненько, но чистенько», а также быстро уяснил, что в знании – сила. Поэтому был активным читателем районной библиотеки. Изредка в семьях алкашей взрастают такие дети. Вроде того, что родовое проклятие алкоголизма завершилось на предыдущем поколении, и новые побеги свободны от него.

Планшетов и компьютеров ему никто никогда не покупал, Леша брал свое книгами. Библиотекари нарадоваться на него не могли и, исходя из наличного фонда и поступающих новинок, ублажали, как могли.

Так попали ему в руки книги Карнеги, Леви, Курпатова и прочие пособия по психологическому манипулированию сознанием. И в какой-то момент Леша сформулировал эту великую цель – сотворить себя нового. А там, сотворив себя, и свою новую жизнь начать творить.

Невысокого роста, щупловатый, в авторитете у пацанов он быть не мог изначально, а в шестерках бегать гипертрофированное самолюбие не позволяло. Потому он сторонился дворовых, школьных и уличных стай, насколько это было возможно. Хотя, конечно, доводилось и в различных передрягах участвовать, и битым бывать.

Еще одной его бедой была угревая сыпь, с которой он отчаянно и безрезультатно боролся. Боролся неумело, и в результате неравной борьбы лицо его оказалось изрыто мелкими шрамиками. На успех у девчонок нечего было и рассчитывать.

Как ни странно, он был фотогеничен. Сравнивая свои немногочисленные фотографии и отражение, которое видел в зеркале, парень думал, что в его случае зеркало беспристрастно, а фотография беззастенчиво и грубо льстит.

И тут судьба послала ему знакомство с Бэллой. Ему было 22, ей – 16. Он только что демобилизовался. Крестный «надыбал шабашку» – учительница одной из школ города надумала сделать какой-никакой ремонт в стареньком своем домишке, и для плотницких работ подрядила дядю Витю, а он взял в напарники крестника. Лешка ни от какой работы не отказывался и подрабатывал, где только и чем только мог.

У учительницы была дочь – выпускница школы, голубоглазая красотка с роскошной белокурой гривой и претенциозным именем Бэлла. Сразу становилось понятно, какой предмет преподает мать. Красотка, открывшая им калитку, мазнула отчужденным, безразличным взглядом по прибывшим, пригласила то ли радушно, то ли равнодушно:

– Проходите! – и, не оборачиваясь, направилась вглубь двора.

У Алексея в зобу дыханье сперло, с такими ему не приходилось сталкиваться близко.

– «Выпендрежница! Стервочка!» – протелепатировал ей Леша, и она, надо полагать, его посыл уловила. А может, мимика его подвела – презрительно и злобно скривившийся рот, хотя длительными тренировками он пытался приобрести бесстрастный, непроницаемый вид. Красотка взглянула на него еще раз – сверкнула глазищами.

Работы было недели на две-три. По-хорошему, надо было поменять лаги, перестелить полы, ну и по мелочи. Они провозились месяц. Крестному спешить было некуда, обедами хозяйка потчевала отменными, а Лешке – и незачем.

За обедами надо же было говорить о чем-то, а какая у матери может быть другая тема, как не о единственном дитяти? Оказалось, блондинка-Бэлла не была ни стервочкой, ни выпендрежницей, а скромницей и отличницей, шла на золотую медаль, занималась бальными танцами, много читала. И откуда такие девушки берутся в наше время? Не вымерли окончательно, как мамонты.

Крестный, у которого ни жены, ни своих детей не было, начал, в свой черед, расхваливать Леху: молоток, настоящий мужик, сам себя вырастил. Сердобольная учительница смотрела с сочувствием, дочь начинала поглядывать еще и с интересом.

Чем он ее покорил? Спустя годы, возвращаясь не единожды к той ситуации, он уверился, что жалость была первопричиной. Еще по «Герою нашего времени» Лешка знал, что любовь у женщины очень часто рождается из жалости. Похоже, Бэлла была одной крови с княжной Мэри, а он тут выступал в роли Грушницкого – несчастный сиротинушка (хотя, честно сказать, отсутствию таких родителей, какие были у него, всегда был рад).

Ему ее жалость нафиг не нужна была, жизнь сделала его болезненно самолюбивым. Королева желает великодушно одарить его своей симпатией? Нет уж, нам ваших королевских щедрот и даром не нать.

В нем почти сразу возникло какое-то внутреннее сопротивление, психолог определил бы этот казус как синдром маленького человека – на что мне это?! Не справлюсь. С суконным-то рылом – да в калашный ряд…

С первой секунды он отдавал себе отчет, кто она – красавица, местная звездочка, и будущее ее прекрасно! А кто он – низкорослый прыщавый плотник-пэтэушник. Какая тут может быть с ее стороны любовь, тем более – вечная. Так, каприз. Жалость, чистая жалость.

Но все же был весьма польщен и торжествовал. И – трусил. Он вовсе не собирался переступать черту дозволенного, добиваться интима – не хватало еще сесть за совращение малолетней, а с ее мамашей такое вполне могло статься! Он просто в какой-то момент захотел влюбить в себя Бэллу, все из того же самолюбия, ради самоутверждения.

Леха, по мере возможности, блистал опереньем – перечислял авторов, цитировал к месту запомнившуюся чужую мудрость. За месяц он продвинулся весьма значительно, уже и до «обнимашек» дело дошло, и девчонка тогда трепетала в его объятиях так же, как теперь эта Оля.

Алексей не мог до конца поверить в ее искренность. Что ее так разобрало, что она в нем, невзрачном и тогда еще не слишком умелом увидела?! У нее полно друзей, тот же партнер по танцам – преданный поклонник.

Бэлла готова была к последнему шагу и хотела этого, да он не хотел торопиться. Конечно, Лешка не оставался совсем уж бесчувственным, разве можно было устоять перед чарами юной прекрасной девушки, но все же рассудок преобладал. Наличие рядом такой красотки льстило и возвышало в собственных глазах, заставляло вести себя благороднее.

Может, случись подходящие условия, все и произошло бы, но мать постоянно была рядом. Она уже почувствовала, что пахнет жареным, симпатия ее к мастеровитому начитанному пареньку-сироте резко убыла, и она была начеку. Такого ли будущего она хотела для своей девочки, которую тащила одна? Не для Лешки или ему подобных растила она свою доченьку, не для пеленок, в ее неполных семнадцать.