Линии Леи

– Когда их станет пять…

– Это будет означать, что мне стало слишком неприятно находиться в твоём обществе. И тогда заряд детонирует. Здесь останется оплавленная дыра, такая, что ползти от одного её края до другого мне надо будет пару недель без перерыва.

– Но ты же погибнешь!

– Ну и что? Я погибну, а моё бессмертие останется. Память миллионов поколений, сохранённая в каждой особи, будет существовать дальше. Взрыв разнесёт споры по линиям, и тысячи улиток, вылупившихся в своё время, тоже будут обладать этой памятью. Они станут, как и прежде, обмениваться новыми знаниями при слиянии с сородичами, братьями и сёстрами, если случайно встретят их. В этом прелесть совершенства: жизнь меня как особи никак не влияет на бессмертие меня как личности.

Пока улитка толкала эту длинную заумную речь, я вновь попытался вынуть одну ногу из-под её брюха. Итогом стало лишь новое наползание склизкой массы. На этот раз я оказался придавлен уже гораздо выше коленей.

Завершив фразу, моллюск немедленно начал слюнявить новый участок добычи. Хотя я и лежал на холодном бетоне, от нервного и физического напряжения вспотел. То ли влага делала мою кожу более чувствительной, то ли щетинки действовали на оголенные участки тела сильнее, чем сквозь одежду, но каждое прикосновение улиточьей плоти ко мне вызвало разряды лёгкой боли. Нечто среднее между прикосновением кубика льда и слабым электрическим разрядом. Внезапно я ощутил, что моллюску это нравится. Насколько омерзительно и неприятно было мне, настолько же сильное удовольствие получал Аллардайс.

– Да прекрати ты! – запаниковал я, чувствуя покалывание щетинок всё ближе к жизненно важным органам. – Не гони коней! Может, мы согласны, чтобы ты нас поработил?

– Врёшь, – констатировал вредный студень и засветил вполнакала четвертую нервную полосу. – Победителю полагаются традиционные дары. Раз ты не приготовил дары, значит, не сдаешься должным образом. Капитуляция не может считаться принятой.

– Да прекрати, это же формальности!

– Не путай формальности с традициями.

– Ну послушай же! Сейчас придут другие люди и принесут тебе эти чёртовы дары. Вот, смотри, я уже написал им сообщение, позвал сюда!

– Действительно? Это разочаровывает. Я должен был догадаться, для чего тебе этот предмет. Насколько я помню ваш вид, другие люди обязательно попытаются помешать мне захватить этот мир. Ты такой вкусный, ммммм… солёненький. Надо поскорее сделать тебя неживым, чтобы не отвлекаться с приходом других.

– Эй, эй! Ты же не серьёзно? Мы только разговорились, можно сказать – почти подружились, и после этого ты хочешь меня убить?

– Ну да, – уверенно подтвердил Аллардайс. – Твои наивные представления о дружбе забавны, в других условиях я бы даже хотел обсудить их. Но ты уже слишком сильно разочаровал меня враньём и глупостью.

Глаз улитки оценил горбы, казавшиеся сейчас неожиданно красивыми в подсветке из четырех ярких лент с каждой стороны.

Брякнул зажатый в ладони коммуникатор. "Я вспомнил про воблу! Уже бегу! Продержись ещё пять минут" – гласила надпись. Кто-то определённо сошёл с ума.

– Да, решение принято, – завял тем временем моллюск. – Сделать неживым самого себя в сложившихся обстоятельствах не рационально. Лучше будет ускорить процесс.

Не вдаваясь в объяснения, какой именно процесс будет ускорен, улитка надвинулась на меня, придавив к полу по самую грудь.

Я бился в панике. Бросил коммуникатор и сделал то единственное, на что пока ещё был способен. Ухватил обеими руками и изо всех сил сдавил глазной стебель.

Он был довольно упругим и сильным, но подался вбок под моим отчаянным напором. Согнулся пополам, глаз упёрся в землю. Вот так, всё просто!

Вибрация не прекратилась. Край тела улитки в прежнем темпе продолжал подбираться к моей груди. Как только я ослабил хватку, стебель вжался в туловище, затем вновь поднялся и повернул глаз к моему лицу.

– Это бессмысленно. Я в любом случае смогу отрастить себе новый, – равнодушно пояснила улитка.

Ах так? А что ты скажешь на такой фокус?

Я кое-как оторвал левую ладонь от стебля, радуясь, что сверху слизь менее густая. Протиснул между собой и полом, чтобы не вляпаться окончательно. Потянулся к поясу. Простите за буквальность и реализм, я задницей чувствовал своё последнее средство обороны. В заднем кармане брюк лежал мой любимый мощный фонарик, под весом улитки весьма болезненно впивавшийся сейчас в ягодицу.

Как только я задрал куртку, улитка коснулась моего живота. Последовал удар, по ощущениям гораздо сильнее похожий на электрический. Словно под ребра мне ткнули электрошокером. Я едва не лишился сознания, но и Аллардайс тоже испытал что-то похожее.

– Пожалуйста, не сопротивляйся, – пробурчал он невнятно, словно пьяный. – Как только я закрою твои дыхательные отверстия, страшно уже не будет.

– Нет! – заорал я в ответ. – Просто оставь меня в покое!

Тренькнул коммуникатор. Я скосил глаза и разобрал на экране сообщение от Сфинкса: "Чуть не забыл! Ни в коем случае не свети ей в глаза!"

Да плевать мне сейчас на твои поучения, подумал я и вынул руку из-под себя. Нет. В ладони был не фонарик.

Я размышлял несколько секунд. Потом захохотал. Пазл сложился. Как там говорил Сфинкс, тест на интуицию в критической обстановке? Да, пожалуй. "Я нашёл воблу". "Ты вкусный, солёненький". И ещё давний, казавшийся забытым рассказ моей бабушки, чего больше всего в её винограднике боятся улитки.

– Так значит, говоришь, мы не передаём опыт старых поколений? – голосом раздавленного Юпитера проревел я.

Потом зубами сорвал пластиковую упаковку, большим пальцем, словно чеку гранаты, отщёлкнул крышку – и метнул полную солонку в нависающую морду Аллардайса.

* * *

– Сколько же ты всыпал? – спросил Сфинкс, крутя в руках пустую солонку.

– Всё, что было.

Я всё ещё дулся на него, поэтому отвечал односложно, резко, давая почувствовать степень своего негодования.

– Тут граммов сто будет. Она полная была?

– В слюде. Прямо из магазина.

– О-хо-хо! Передоз гарантирован. Придется твоего Аллардайса неделю на дистилляте и седативных препаратах продержать. Нельзя же так встречать нового повелителя мира!

У меня в голове роились десятки вопросов. Я выбрал наиболее злой из более-менее приличных.

– Он что, не сдох?

– Нет, – хмыкнул Сфинкс. – И сейчас очень об этом сожалеет. У него через пару часов начнется такое похмелье, что нам с тобой в страшном сне не привидится.

– Я думал, соль убивает улиток.

– Обычных – да. Аллардайс не обычная улитка, ты же понимаешь? Для него это, примерно как если бы тебе всыпали в рот столовую ложку кокаина. Кстати, почему ты зовёшь его Аллардайс?

– Без понятия. Он сам так представился.

– Странно. Обычно они изображают кипящий чайник, а потом страшно бесятся, что мы не можем повторить эти звуки.

– Так и было. Это вот твоё "обычно" что означает? Вы эту пакость регулярно в метро встречаете?

– Ну разумеется. К большой радости конторы и к сожалению для некоторых её руководителей типа Вересаевой, улитки у нас довольно частые гости. Мы приветствуем их хлебом с солью, в буквальном смысле. Они в некотором роде телепаты, и всегда приходят в восторг, узнавая, что мы не врём, что это действительно символ высшей степени гостеприимства.

– И чем они так полезны, что вы не травите их дустом ещё на подступах?

– О, без них на станциях не был бы возможен порядок и безопасность! – Сфинкс пафосно поднял указательный палец.

Я не поверил. Ни одной улитки за всё время работы в метро я не видел. Даже намёка на их существование.

– Да видел ты, видел! – Сфинкс угадал мои мысли. – Они дезактиваторы, снимают остатки непереработанной силы, разлившейся по полу. Сейчас Ринат приедет, сам всё поймёшь.

– Этот трус не сбежал ещё из города? Он знает, что я выжил?

– Почему трус? – удивился Сфинкс.

– Потому что он бросил меня, перебздев от одного только вида улитки. Если бы он не струсил, а дал этой твари как следует по голове…

– То вы бы сейчас оба уже переваривались в её брюхе! – оборвал меня Сфинкс достаточно резко. – Ударом улитку не оглушить, её мыслительный ганглий разнесён равномерно по всему телу. А физическая травма вызывает мгновенную детонацию.

– Тогда…

– Ринат за время службы поймал уже четыре улитки. Это ты устроил не пойми что с истериками. А он знает, что нельзя приближаться к атакующей улитке со спины.

– Но он…

– Он побежал на ближайшую станцию за подходящим транспортом. И между прочим, успел даже раньше меня. Это он выволок тебя из-под брюха.

За стеной прогрохотал поезд и я наконец-то сориентировался. Мы находились в техническом подстанционном помещении. На одном уровне с платформой, но за пределами доступа пассажиров.

Когда шум вагонов затих, у входного проёма послышались другие звуки, словно гудел фен в ванной. Большая тёмная фигура вышла на свет, и оказалось, что гудел не фен, а скорее пылесос.

– Нет. Ну нееет! – сказал я, не веря глазам.

– Даже не сомневайся, – утвердительно кивнул Сфинкс. – А куда их ещё девать?

Ринат въехал в комнату на огромной поломойной машине. Такие же, с минимальными отличиями во внешнем виде, можно встретить на любой станции метро. Обычно они стоят в дальнем углу, ожидая, когда спадёт наплыв пассажиров, либо ползают по помещению, усердно соскребая с пола любую грязь большой круглой щёткой.

Нет, не щёткой. У этого агрегата корпус был вскрыт и изнутри пуст. В том смысле, что электронно-механической начинки, положенной полотёру, здесь не было. В округлой ёмкости, занимавшей почти весь внутренний объём комбайна, располагался Аллардайс. Его нога, по совместительству рот, торчала самым кончиком из отверстия в днище. Если крышку закрыть, снаружи будет видно только край ротового отверстия и густую белесую щетину, дополнительно прикрытую от посторонних глаз навесным щитком с колёсиками.

– Да ну нееет, – ещё раз протянул я, не желая верить.

– Не все полотёры такие, конечно, – согласился Сфинкс, – Некоторые мы покупаем в настоящем магазине. Одновременно на станциях живут пятьдесят-шестьдесят Achatina sapiens, преимущественно в центре, вокруг кольцевой линии. Там отходов от нашего производства на пол стекает больше всего.

– И они что, реально едят пыль с ботинок?

– Они улитки. Ты видел улиток в аквариуме, чем они питаются?

– Соскребают со стен всю гадость, зелёный налёт.

– У нас та же история. Они соскребают с пола пыль и грязь, поглощают из неё остатки сырой силы Леи, полуочищенные эмоции пассажиров. Ну и органику тоже, немало её с обувью сюда попадает. И конечно, соль.

– Соль?

– Да, соль. Главное пиршество у них, конечно, зимой. Коммунальщики так щедро заливают солью дороги от снега, что улитки чуть ли не до мая месяца под кайфом потом находятся. Летом приходится чуток добавлять в моющие средства, чтобы не голодали. Они за это время чуть ли не половину массы теряют. А с осени дожди, грязь, у них опять обжорство и праздник каждый день.

Ринат поправил Аллардайса в его ложементе, осторожно закрыл верхнюю крышку, следя, чтобы не прищемить спиральные горбы. Затем присоединил к полотёру шланг и залил в резервуар воды.

– Это обязательно, они на ходу облизывают пол и расходуют много жидкости, – объяснил Сфинкс. – Если воду не доливать, можно травмировать губу. Этому надо двойной объем, чтобы соль скорее вывести, а то потом ломка замучает.

– Что получается, – решил уточнить я, – Они здесь как наркоманы? Работают за дозу?

Сфинкс поморщился.

– Можно, конечно, и так называть. Из-за этой формулировки некоторые у нас считают положение улиток аморальным.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что они сами приходят сюда в поисках такой жизни. Полный пансион, все удовольствия, уход и бережное отношение.

– Наркоманы тоже сами приходят к дилеру. И других приводят. И соседей режут, чтобы денег на дозу добыть.

– Ты меня можешь не агитировать, я в курсе ситуации. Я хищник, если ты не забыл, вашим моральным переживаниям относительно слабых и нежизнеспособных я не подвержен. По мне, наркоманов, если они не контролируют себя, надо истреблять.

– Их надо лечить!

– Я в курсе принятой среди людей позиции. Но наркоманы, не контролирующие себя, не поддаются лечению. И они опасны.

– А улитки?

– С улиток никто не требует платы за соль, мы сами платим им вёдрами ваших эмоций. Во-вторых, их никто не держит здесь силком. Они вольны уйти в любой момент.

– И часто уходят?

– Ну, так, иногда… В основном, когда в одном из соседних миров начинается фестиваль… Сезон размножения. Так что они вполне контролируют себя и способны вовремя остановиться. Сравнение с наркоманами некорректно, уж извини.

Из полотёра послышались причмокивания и тихий гул.

– О, очухался! – улыбнулся Ринат. – Куда его?

– Я заберу, Рен-сен, – сказал кто-то позади меня, сидевший всё это время так тихо, что я и не подозревал о присутствии ещё одного собеседника.

– Рунгжоб? – удивился я.

– Да, Джен-сен, – уборщик вышел из темного угла, где сидел на колченогом табурете. – На фиолетовой линии недавно ушла улитка, мастер Фен-сен разрешил мне забрать вашу.

– Ушла? На фестиваль?

– Нет, Джен-сен, – кенар печально хлопнул жабрами. – Совсем ушла. Он работал у нас на станции десять лет, был очень-очень старый и совсем не хотел откладывать яйца. Когда утром я увидел, что моя улитка высох и больше не любит мыть пол, мне стало очень грустно.

Я взглянул на Сфинкса. Тот пожал плечами и отвёл взгляд.

– Забирай, – поспешил он прервать Рунгжоба. – Теперь у тебя есть новый друг. Заботься о нём!

– Спасибо, Фен-сен!

Уборщик вспрыгнул на педаль уборочного комбайна, загудел электродвигатель, заглушая голодное чмоканье улитки.

– Спасибо и вам, Джен-сен! – добавил кенар, перекричав гул. – Спасибо за новый контракт!

– Не за что, – буркнул я, а потом неожиданно для самого себя прокричал. – Подожди, Рунг-сен!

Он обернулся, немало удивленный такому обращению.

– Эту улитку зовут Аллардайс! Зови его Аллардайс! И заботься о нем хорошо!

Уборщик дважды кивнул и выкатился из комнаты. Сфинкс недоумённо хмыкнул.

– Час назад этот слизняк тебя чуть не сожрал, а теперь ты устраиваешь ему привилегированные комфортные условия.

– Ты ж хищник. Тебе не понять.

– Возможно. И как хищник я рекомендую тебе поднять задницу со скамейки. Нам стоит поторопиться, если не хотим, чтобы нас самих засунули в полотёр носом книзу.

– Планёрка? – простонал я.

– Угу. Вересаева хочет знать, почему улитка ползала по рельсам возле станции, сбивая график поездов, а не была поймана заблаговременно на дальних подступах. Если мы поспешим, дело ограничится выпиванием крови зампотеха, нас не тронут.

– Я не могу в таком виде! Я весь в улиточьей слизи, у меня одежда изодрана!

– А если мы опоздаем, – игнорируя нытьё, продолжил Сфинкс, – то станем на этом празднике десертом.

– Но мы на дежурстве, смена только началась!

– Уже нет. Юрка отзвонился, что едет сюда с напарником. Он после ночной даже не успел до дома добраться, вернули.

Я картинно застонал, но сочувствия не встретил, поэтому перестал ломать комедию и резко встал. Прилипшая к скамейке куртка затрещала, по полу покатилась отлетевшая пуговица.

* * *

Несмотря на отчаянное сопротивление потрёпанного организма, я успел отмыться. И, если можно так выразиться, переодеться. Мы со Сфинксом прибыли на утреннюю планёрку вовремя, даже чуть раньше: к нашему вопросу ещё не перешли. Успели только разгрести почту, раздать ориентировки, а теперь разбирали происшествие по личному составу.

К счастью, на этот раз героями дня были не мы. Прошлым вечером дежурный наряд, сменившись, устроил небольшие посиделки. Вообще, распитие в служебных помещениях крайне не поощрялось и преследовалось. Зампокадрам особо лютовал, если улавливал в воздухе запах спиртного. Он сам был любителем заложить за воротник, в молодости переживал это без последствий для организма. А вот с годами, одновременно с ростом чина и живота, выросла и чувствительность к абстинентному синдрому. Теперь страдал наш кадровик по утрам так, что один намёк на алкогольные пары в воздухе вызывал у него тошноту и мигрень, с соответствующими для подозреваемых последствиями.

Несмотря на это, собираться на стороне ребята не любили. Запрет регулярно нарушался, просто участники старались либо сильно не разгуливаться, либо не попадаться.

Дежурная часть о готовящихся мероприятиях всегда знала заранее, ориентируясь по количеству пронесённых через турникет пакетов со снедью. Недолюбливая кадровика, обычно вахта закрывала на эти приготовления глаза. Именинники, соответственно, не забывали угостить коллег, страдающих от скуки на ночной смене.

Вчерашняя вечеринка почти не отличалась от предыдущих. Но что-то пошло не по плану. Ещё на подступах к залу для совещаний был слышен гневный рокот зама по кадрам, рассказывающего, что он с порога уловил запах коньяка.

На мой взгляд, весь его монолог можно было уложить в три фразы. Унюхал, поднял крик, нажаловался Вересаевой. Но когда мы со Сфинксом вошли в зал, по лицам присутствующих было понятно, что вещает кадровик уже добрых пятнадцать минут.

– Вы представляете? В служебном, однако, помещении! Это же только представить себе! – выедал он мозг Затяжному.

Тот, в представлении докладчика, должен был негодовать оплошности своих подчинённых. Ромка же сидел, индифферентно разглядывая плафон под потолком. Он прекрасно знал, что этого пожилого увальня внедрили в руководство по линии МВД. Отказаться было нельзя, по заключённому много лет назад джентльменскому соглашению каждое силовое ведомство имело у нас в управлении по одному представителю. Своего рода паритет, ведь и мы держали своих агентов в их штате. Хитрость заключалась в том, что Вересаева согласовывала исключительно предпенсионные безынициативные кандидатуры, которые не будут путаться под ногами. Не имея фактической власти, эти её замы только по инерции изображали бурную деятельность. Реальную пользу приносить на новом месте не могли или не желали, поэтому и всерьёз не воспринимались.

– Разрешите? – громко произнёс я от дверей, руша надежды кадровика достучаться до совести начальника оперчасти.

Наше появление Роман встретил с облегчением. Это был шанс, что Вересаева наконец проявит интерес к происходящему и прервёт нудные излияния.

Первый заместитель директора появилась в зале мгновенно, словно её наколдовали.

Нас со Сфинксом проигнорировала, а обратилась сразу к Затяжному.

– Роман, мне нужны все видеозаписи сегодняшнего инцидента в перегоне на Таганской. Немедленно. Позвоните… Нет, лучше сначала сходите в нашу техразведку, возьмите всё, что у них есть. А затем позвоните в мониторинг метрополитена и в полицию. Распорядитесь, чтобы выслали мне все записи прямо сейчас, сюда.

Начальник оперчасти с удовольствием кивнул и с ещё большим удовольствием вышел. Вересаева взмахом ладони усадила на место кадровика, прошла к своему столу, не отрываясь от журнала суточных рапортов, и только после этого заметила меня и Сфинкса.

– О, герои дня! – холодно улыбнулась начальница. – Выглядите оригинально, Стожар. Почему в таком виде?

– Что нашлось под рукой, – я развёл руки в стороны, показывая, что нашлось не много. – Не было времени приводить себя в порядок.

Да уж, завалявшиеся в каптёрке штаны путевого мастера, промасленные и давно не нюхавшие стирального порошка, в сочетании с оранжевым жилетом на голое тело выглядели в этих стенах более чем экстравагантно. Особенно на контрасте с самой Вересаевой: идеально отманикюренной и намакияженной, уложенной-причёсанной, одетой в строгий деловой костюм розового цвета.

Эта её способность всегда выглядеть идеально вызвала во мне приступ раздражения. Как, ну как можно сочетать деловой стиль и розовый цвет? Почему, чёрт побери, на ней это, без сомнения, сочетается?

Напомню, в половине шестого мы едва успели запустить через Таганскую поезда по расписанию. В восемь Вересаева обычно начинала совещания. Мы явились туда, ликвидировав все последствия и едва-едва успев привести себя в порядок. Она же встречала нас, словно всю предыдущую ночь провела в модном салоне.

– Понимаю, – кивнула она серьёзно. – Но постарайтесь в будущем иметь некоторый запасной вариант на подобный случай. Вам же выделяют на станциях служебные помещения? Некоторые сотрудники приезжают на работу в штатском и переодеваются там в спецодежду. Так у них всегда под рукой комплект… подобающего белья.

Я попробовал представить себе, на какой из станций кольцевой линии, за которую мы со Сфинксом отвечали, можно оборудовать одёжные шкафчики. Во сколько надо вставать перед сменой, чтобы успевать заехать и переодеться? Как быть, если в следующий раз улитка обсосёт меня по другую сторону кольца? Может, завести по шкафчику на каждой станции и взять кредит, чтобы везде повесить по модельному костюму?

Нехорошая, подозрительная какая-то пелена поплыла у меня перед глазами. Я часто заморгал, тряхнул головой, прогоняя наваждение. Усилием воли постарался взять себя в руки, но злость не отпускала.

– Елена Владимировна, вы сейчас серьёзно?

– Конечно. Наши сотрудники должны выглядеть достойно в любой ситуации. Мы постоянно контактируем с самыми влиятельными путешественниками вселенной. А может, и не одной. Фактически мы представляем Землю перед ними. Нужно соответствовать. Мы же не имеем права ударить в грязь лицом, что бы ни случилось.

Я выпучил глаза, громко щёлкнул каблуками и вытянулся по стойке смирно.

– Так точно, ваше величество!

В зале повисла мертвая тишина. Муха, намывавшая лапки на потолке, с тихим стуком упала в обморок. Вересаева почти не изменилась в лице, разве что едва-едва побледнела.

– Что вы сказали?

– Я говорю, есть – не ударить лицом, будет исполнено!

Она выдержала паузу в три секунды и ровным голосом произнесла:

– Ваш юмор неприемлем. Потрудитесь во время рабочих совещаний держать шуточки при себе. Вам не нравится бывать здесь? Я тоже считаю, что вас вызывают слишком часто. Напомню: только благодаря вашему таланту вляпываться в истории. Я хотела бы верить, что это случайность, а не вопрос вашей компетенции.

– А, так дело в моей компетенции? – воскликнул я.

Белая пелена снова заволокла глаза. Стряхнуть её, как в первый раз, не было сил и желания. Вместо этого я зажмурился и, потрясая кулаками, начал орать. Не помню, что именно. Кажется, там было про тупые лекции, про бессмысленную практику, про сонные рожи, секретность, внешний вид…

Пришёл в себя я из-за резкого запаха горелого абрикоса. Открыл глаза, тут же снова закрыл и закашлялся. Густой дым вересаевской сигареты бил прямо в лицо.

Какого чёрта? Почему она висит у меня над головой? Или не висит… Кажется, она стоит надо мной, а сам я лежу на чём-то твёрдом. И ещё, кто-то крепко держит меня за руки и ноги.

В голову пришла дикая фантазия, что меня разложили на жертвенном камне, а замдиректора уже заносит кривой костяной нож. Резко, но безрезультатно дрыгнув конечностями, я снова открыл глаза.

– Сфинкс, с ним раньше бывало такое?

– Нет. Я сам в шоке.

– Тогда кто-нибудь, сбегайте в медпункт. Врача сюда, мигом. Да отпусти ты уже его, не побежит. Вроде, всё закончилось.

Я почувствовал, что с моей правой руки сняли тяжесть. Почесал нос. Пальцы тряслись, как у запойного алкоголика в понедельник утром.

– Что это было? – сказал я и не узнал свой голос.

– Ты наорал на Елену Владимировну, – сообщил голос Сфинкса и тяжесть исчезла с левой руки. – Ещё ты пытался дать в морду кадровику, но по сравнению с первым это мелочи.

– Что за выражения? – возразила замдиректора.

Очень странно. Говорила она вроде бы громко, но я едва различил её голос. Надо мной гудели разом штук десять вертолётов. Я открыл глаза и снова закрыл: потолок мелькал так, словно я был привязан к одной из лопастей.

Но Вересаева оказалась права, всё действительно кончилось. Гул в ушах быстро стихал, а через некоторое время я даже сумел оглядеться без приступа тошноты.

Оказывается, я лежал в кабинете начальницы, на её письменном столе. Как я сюда попал из зала для совещаний – без понятия. Но очевидно, очень быстро, если судить по груде письменных принадлежностей, сметённых на пол одним широким взмахом, чтобы расчистить место.

На ногах у меня висели двое ребят из дежурки: справа техник по вооружениям Сергей Червяков, левого я не знал по имени. Вересаева жестом показала им, что меня можно отпустить, и повела к дверям, на ходу давая указания помалкивать о случившемся, если даже спросит кто из непосредственных командиров. Пока она отвлеклась, я воспользовался возможностью прояснить ситуацию.

– Сфинкс, ты это серьёзно сказал?