скачать книгу бесплатно
– Как Овен, – поправил его художник, ухмыльнувшись.
Рыжебородый мужчина прочистил горло – словно камни понеслись с горных склонов в голодную бездну – и заговорил на английском, с очень сильным немецким акцентом:
– Господа, желаю вам доброго вечера! Я не буду врать: понятия не имею, о чем вы говорите, но вы выглядите самой живой компанией в этом богом забытом баре. Поэтому, я бы хотел к вам присоединится.
Бас у рыжего был какой-то невероятный, не от мира сего, словно говорил мужчина разом всем своим нутром, в качестве усилителя подключая огромный живот – такого голоса не выдержал бы ни один микрофон. Но при этом, говорил незнакомец весьма странно, фразы будто предназначались для средневекового выступления на рыцарском турнире, а не для бара с неоновой русалкой.
Огромную бочку из старого замка вкатили сюда – и бочка очень хотела поговорить.
Психовский просто пожал плечами. Видимо, незнакомец пользовался какой-то своей системой жестов, приняв, во-первых, это телодвижение за приглашение на диван и, во-вторых, посчитав Психовского вожаком неотесанной стаи за столом.
Когда мужчина уселся, по дивану прошла рябь – старику-алхимику и Аполлонскому пришлось подвинуться.
– Допустим, – проговорил Федор Семеныч, удивившись такому поведению гостя. – Вы представьтесь, что ли. Сегодня к нам все слетаются как мухи на мед…
– А мы и не против, – поспешил добавить Психовский. Вероятность того, что рыжий вытащит из-за пазухи боевой топор, или достанет умело спрятанную за спиной секиру, все еще была высока.
– О, прошу меня простить! Я – барон Зискрит Вольфанг Шпингле Брамбеус, но для вас просто – барон Брамбеус.
У Аполлонского загорелись глаза. Психовский ухмыльнулся. Старый китаец остался безучастен, а молодой был слишком занят переводом, чтобы чему-то дивиться.
– Ага, – воскликнул Федор Семеныч. – Так и знал, что вы самый настоящий барон!
– Да? – улыбка превратила лицо Брамбеуса в головку сыра.
– Мы видели вас в аэропорту, – вновь уточнил реплику художника Грецион. Профессор знал, что Аполлонский – натура творческая, оттого слегка рассеянная. И если в повседневной жизни художнику удавалось брать себя в руки и не рассыпаться в порыве невнимательности, то во времена эмоционального возбуждения Федор Семеныч забывал все на свете.
– О, – в исполнении барона это было не просто «О», а «О», занимающее по мощи своей, наверное, целую страницу. – И я, черт возьми, так рад оказаться на этом лайнере! Знаете, мой рейс непонятно почему отменили, и пришлось лететь сюда, а тут подвернулся такой круиз, последние места….
– И замок у вас тоже есть? – для Аполлонского не было тем, на которые с незнакомцами говорить неприлично.
– А то! – вскинул руки барон, чуть не пришибив бедного переводчика, как муху. – Многие мои родственники считают, что скромность – залог успеха, но что бы они понимали, эти педанты-идиоты! Поэтому смело скажу вам – замков у меня целых три.
Ну все, Федор Семеныч вошел в раж – сначала драконы-комодо, теперь настоящие замки и бароны.
– Вы просто обязаны будете мне попозировать! – чуть ли не заорал уже подвыпивший Аполлонский.
– Вы что, фотограф?
– Художник, – уточнил Федор Семеныч и тут же вновь собрался – видимо, вагончик на его эмоциональных американских горках на время ушел вниз. – Ох, я же совсем не представился. Федор Семеныч Аполлонский, художник, преподаватель…
Вслед за ним представился и Грецион. Брамбеус кивнул, почесал рыжую бороду, больше напоминающую горящий лес, и повернулся к старому алхимику, смотря непонимающим взглядом. Господин Ван смотрел идентичным непонимающим взглядом.
– Эм… – пропищал худой переводчик, рядом с бароном казавшийся совсем уж глистом. – Боюсь, это моя ошибка, я не смог перевести ваше имя для господина Сунлинь Вана.
– Сун-сына кого? – удивился Брамбеус, переведя взгляд на молодого китайца. – Или я совсем подглох и вас не расслышал…
Переводчик понял, что проблема двухсторонняя, и просто указал рукой на алхимика.
– Я не могу перевести ваше имя, вот господин Ван и не понимает…
– А! – взревел барон и расхохотался так, что страшно стало всем. – Ну, это легко исправляется!
Брамбеус вновь повернулся к старому китайцу – сравнивать этих двоих визуально все равно, что персик и курагу – и проговорил, медленно, отчетливо и очень громко – к сожалению, кнопки убавления звука барона рядом нигде не значилось.
– Брам-бе-ус, вы понимаете? Брам-бе-ус, – это сопровождалось активной жестикуляцией.
Переводчик быстренько добавил что-то на китайском. Наконец, в глазах Сунлинь Вана появилось понимание – алхимик закивал, потом заговорил.
– Господин Ван говорит, что очень рад познакомиться с настоящим бароном и с удовольствием продолжит беседу, если достопочтимый барон не посчитает ее скучной.
– Любая беседа сейчас будет хороша! – забасил Брамбеус. – Нам еще долго торчать на этой посудине до первой высадки. Ну что же, раз мы познакомились, то самое время еще немного выпить – эй, официант, бармен, как вас там правильно звать? Всем любой выпивки за мой счет! Всем – значит всем в баре! И налей чего-нибудь себе, тоже за мой счет.
Барон довольно улыбнулся и утоп в диване, или же диван утоп в нем – тут еще поди разберись.
– Так о чем вы говорили, когда я прервал вас?
– Мы говорили о Зодиака, – объяснил Аполлонский, а потом повернулся к Грециону и шепнул: – Нет, точно, абсолютный барон!
– Так это же отлично! – этой фразой барона, и только ею, можно было убить пару куропаток – бам, и все. – Я как раз хотел сказать, что моя жена – Лев, хотя скорее львица, особенно по ночам, и она просто невыносима…
Грецион Психовский любил выпить, но предпочитал исключительно коктейли, да и то – раз в никогда, по праздникам, или когда нужно было хоть как-то отвлечься от студентов, деканата и скучного научного сообщества. Да, выпить он любил, врать тут бесполезно. Но чтобы пить, по-настоящему, напиваясь, да еще и крепкими напитки в чистом виде – нет, конечно, такого никогда не случалось, студенческие годы в расчет не берутся, там вообще может произойти все что угодно.
Но вечером на борту «Королевы морей» в этом правиле случилось исключение.
Если кратко – стараниями барона Брамбеуса, Грецион напился.
В оправдание профессора – напились все, только старый алхимик-китаец каким-то образом был трезв ну не как стеклышко, хорошо, а как слегка запотевшее стеклышко. То ли особенность организма, то ли напичкал себя алхимической отравой – но какая, собственно, разница.
Изначально, Психовский и Аполлонский собирались посмотреть на звезды – ночью, посреди океана это было то, что нужно в завершении дня. Но Грецион понимал, что теперь ему уже не до звезд, потому что они скоро не на небе, а перед глазами начнут плясать. Затуманенный и опьяненный разум все же подсказывал телу, что надо поспать, думать уже на трезвую, свежую голову – это профессор и хотел предложить Федору Семенычу, но у того были свои планы на вечер.
– Да, я с’бр’лся см’треть на зв’зды вм’сте с б’роном! – попытался сделать максимально серьезное лицо художник, слегка заваливаясь набок.
– Ты пьян, как сапожник – нет, даже сильнее, – профессор находил силы говорить более-менее связно.
– Ну и что! – икнул Аполлонский, размахивая соломенной шляпой. – Зв’здам это не п’мешает, да, б’рон?
– Абс’лютно т’чно! – пьяным тот говорил еще громче – небосвод, похоже, затрясло. – У нас еще м’ллион сил для пр’гулок!
– Ну гуляйте, гулены, – Психовский зашагал, заплетаясь, к каюте. – Передавайте звездам привет!
По дороге обратно профессор заметил на мокрой, недавно отдраенной палубе очень изящные и легкие, отдающие перламутром в лунном свете человеческие следы, и подумал, что похожие где-то уже видел – но не придал особого значения мокрым отпечаткам, чего после пары, тройки и даже четверки коктейлей не привидится.
Поэтому профессор добрел до каюты, разделся и спокойно, без неожиданностей, лег, да и заснул без проблем – в сон прямо тянули канатами, завязывая морские узлы. Спал Грецион Психовский умиротворенно, снилось ему… что странно, то совсем ничего, то Вавилонский Дракон – четкий, вроде бы словно живой, а вроде бы – шевелящаяся картинка с фрески, как в дешевой 2D-анимации. Не стоит звать господина Фрейда и просить его разобраться в потаенном смысле этой пантомимы – вместо этого лучше посмотреть наверх и увидеть, что пока профессор глубоко и прекрасно спал, на небе, черном-черном, загорались, гасли и мерцали звезды, где-то там, в холодной и бездонной космической пустоте, они собирались в созвездия, которые взирали сверху властным взглядом, влияя если не на судьбы и характеры людей, то просто на их настроение.
А внизу свежим перламутром светились следы.
Утро загорелось над океаном, ударившись о зеркальные волны золотыми искрами.
Федор Семеныч Аполлонский проснулся – да с таким ощущением, словно его только что ударили по голове не иначе, чем чугунным утюгом. Точнее, по тому, что от головы осталось – она раскалывалась и уже, похоже, развалилась на части, окончено треснув. Такому даже монстр Франкенштейна, у которого все худо-бедно сшито белыми нитками, не позавидует.
