скачать книгу бесплатно
– Доброго, доброго, доехать бы дальше без приключений…
– Я же говорю, – кинул уже уходящий Психовский, – мыслите позитивно!
Если бы водитель знал, что случилось с ним в другом оттиске реальности, уж точно бы превратился в один большой генератор позитива.
Грецион тем временем приступил к первому ритуалу внутри храма под гордым именем «аэропорт»: очистил карманы, выложил ключи, всю мелочь, телефон, снял часы и, положив багаж на ленту, прошел через рамку.
Конечно же, по вселенскому закону, она все равно запищала – с первого раза это испытание пройти могли только избранные. Все первые, последние и серединные испытания великих героев фэнтези по сравнению с этим – просто пшик. Окажись прямо здесь и сейчас эти самые герои – великие колдуны, крушащие града и занимающие места богов, – они подтвердили бы это.
Набалдашники посохов у них точно запищали бы.
– Давайте еще раз, – буркнул страж порядка.
Грецион прошел через рамку вновь – снова заставил ее издать истошный визг.
– Ну что же, – опять буркнул все тот же страж порядка, на этот раз подойдя к профессору. – Руки вверх, как говорится.
– Я так похож на особо опасного преступника? – Грецион почесал бороду.
Охранник, видимо, заведомом обившийся на профессора, опустил взгляд на розовые штаны.
– Будем вас осматривать.
– Спасибо, что хоть не измерять, как одного мальчика. Ну, что же, милости прошу.
Страж порядка посмотрел на Грециона взглядом серым, как концентрированный асфальт.
– Вы не могли бы отвечать не так оптимистично? – нахмурился он.
– Это еще почему?
– Потому что.
– Отвечаете, прямо как мои студенты, – хмыкнул Психовский. – Слушайте, я лечу на крыльях любви и энтузиазма на встречу совершенно непонятному туру-отпуску, но он хоть на несколько дней вырвет меня из рутины. И я совсем не хочу с вами ссориться, как там оно поется… спросите у любого на Тверском Бульваре, я самый дружелюбный человек на свете.
Грецион взглянул на часы.
– А Аполлонский вам это еще и по гороскопу подтвердит.
Асфальт во взгляде охранника наливался свинцом и желчью.
Будь Грецион не совсем собой, он бы спорил и упирался до кутузки, но авантюрное шило профессора зудело так сильно, что он просто вздохнул и повиновался.
Поэтому раздеться все же пришлось – проверив профессора, скажем так, вручную и с пристрастием, стражи порядка поняли, что все дело в ремне. Почему-то пряжки на нем всегда оказываются какими-то чересчур металлическими. Ничего не оставалось, как ремень снять, кинуть в лоток для вещей к остальному добру и пройтись вновь – рамка пискнула, но нормально, не истошно, предупреждая, что все, мол, в порядке.
Этот маленький побочный квест завершился, теперь пришла пора следующего— найти Аполлонского. Тут, благо, решение оказалось проще – просто взять и позвонить.
Но Федору Семенычу, как и любому человеку, носящему божественную или полубожественную фамилию, такие вещи свойственно было чувствовать – так что звонок, можно сказать, не понадобился.
Точнее, понадобился, но только для того, чтобы Грецион перепугался – за спиной раздался включенный на полную громкость Иоганн Себастьян Бах, стоящий у художника на звонке, и профессор чуть не подпрыгнул.
– Ага! – провозгласил Аполлонский, когда Психовский повернулся. – Ты не опоздал, прекрасно! Я всегда знал, что хотя бы раз в жизни на тебя можно положиться. Вы, Водолеи, сами кого можно на авантюру за уши вытащите, но уж слишком импульсивные и рассеянные…
– Твоя дурацкая привычка каждый раз вспоминать знак Зодиака собеседника когда-нибудь сыграет против тебя, о среброкистый Феб, – ухмыльнулся Психовский.
– Твоя привычка издеваться над моей фамилией тоже когда-нибудь сыграет против тебя, – парировал Федор Семеныч.
Аполлонский, откровенно говоря, совсем не соответствовал своей фамилии внешне – из головы можно сразу выкинуть изображения всех статуй соответствующего божества, которые, как и другие в Древней Греции, выглядели идеально во всех отношениях. Если аналогия со скульптурой мифологического Аполлона в голове все же возникает – справедливости ради, это неизбежно, – то рисующуюся картинку стоит слегка подкорректировать. Правильнее всего представить, что древние Греки не пожалели глины и потратили все запасы на новую статую, отчего Аполлон… пополнел, будто подносить в жертву ему стали исключительно сдобные булочки. Всю атлетичность как рукой сняло – он получился таким низеньким, слегка упитанным, но не прямо уж толстым. Скорее даже капельку коренастым, хотя мускулатура задыхалась где-то под слоем излишней глины. К этому добавилось идеально выбритое лицо, огромные круглые очки в красной пластиковой оправе и соломенную шляпу с гигантскими, «блинными» полями, с которой этот модный Феб не расставался ни на миг.
Такое изображение, конечно, мог придумать какой-нибудь очень навороченный греческий скульптор, правда все остальные сразу же затравили бы его, не восприняв столь креативного взгляда на привычную часть жизни (уж сколько времени прошло – а все одно и то же).
Но таким и был Федор Семеныч Аполлонский, шляпа которого, кстати, слыла красной тряпкой для Психовского – как только он не пытался круглые сутки намекать художнику, чтобы тот ее выкинул ко всем чертям. Но упрямство Аполлонского не знало границ.
В этом они с Греционом – здесь и сейчас – были весьма непохожи.
– Я тебя, наверное, не удивлю, но наш рейс задерживают, – Федор Семеныч ткнул рукой в огромное табло.
– Но хорошая новость, как я понял, в том, – профессор прищурился, что откладывают… всего на полчаса?
– Именно! Так что предлагаю пропустить по чашечке кофе, ну или чего покрепче.
– И почему я не удивлен уточнением про что-нибудь покрепче? Видимо, подношения богам все же лучше делать именно хмельными напитками.
– Полно, прекращай, а то скормлю тебя дракону-комодо.
– Даже не подумаю.
Психовский рассмеялся, поправляя рюкзак и зашагал, оглядываясь по сторонам и насвистывая под нос назойливую мелодию – точно ребенок в магазине игрушек.
– Грецион! – окликнул художник.
– И что ты придумал на этот раз?
– Я-то? Да так, ничего – просто сказать, что ты идешь вообще не в ту сторону.
– А! – хлопнул профессор в ладоши. – Ну и ничего!
– Ничего, ничего, страшно представить, как ты один дома справляешься, – закатил глаза Федор Семеныч и посчитал нужным добавить: – Водолеи…
Кафешки в аэропортах – весьма особые места, где царит уникальная, непередаваемая атмосфера сдавленного пружиной ожидания, что вот сейчас, совсем скоро, ты взлетишь, и начнется невероятное путешествие, а пока надо залить свой топливный бак кофе, чаем или коньяком, это если очень боишься летать. Здесь и вкус напитков даже какой-то другой, более полный и раскрытый, что ли – словно насыщенный всеми возможными эмоциями, которые, попадая в организм с жидкостью, взрываются в голове фейерверком приятных ощущений.
Конечно, в таких кафешках работают и особые официанты – это люди всегда бывалые, повидавшие такое количество разных клиентов из разных стран, что удивляются уже редко чему. Внешне эти официанты ничем не отличаются от всех других, но внутри у них жужжит особое ядро, которое взращивается как раз-таки в таких кафешках. Эти люди готовы к любому развитию событий, они быстры, сообразительны ну, одним словом, просто особенны, и все тут.
У одного официанта глаза на лоб полезли, пока бедняга выслушивал профессора, но хотели рвануть куда выше – остановило их лишь то, что выше лба подниматься было некуда, законы физики не позволяли им взмыть под потолок и стать еще парой-тройкой спутников Юпитера. Первое легкое удивление внутри молодого человека, обслуживающего Психовского с Аполлонским, заскреблось еще когда Грецион снял верхнюю одежду – ладно, ничего особо удивительного в желтой футболке с гремлином, розовых брюках и зеленой толстовке на молнии не было, но как-то в сердце у официанта кольнуло. Потом профессор, кстати, избавился от теплой ушанки и сменил ее на желтую бейсболку, в которой так и остался сидеть.
А вот теперь официант принимал заказ, а глаза все норовили и норовили покинуть атмосферу на реактивной тяге.
– Я прошу прощения, но вы точно ничего не перепутали? Вы точно хотите, чтобы я принес вам зеленый чай с молоком и ликером?
– Вы спрашиваете уже второй раз, – непрозрачно намекнул Грецион. – Да, я хочу, чтобы вы сделали именно это.
– Может, все же лучше приготовить кофе? У нас очень большой выбор… – видимо, в этом оттиске реальности о чае матча слыхом не слыхали.
Психовский тяжело вздохнул.
– Ладно уж с вами, давайте тогда просто…
Федор Семеныч не дал ему договорить и, оторвавшись от уже второй сигареты, сказал:
– Не слушайте его, в этих делах он совершенно мягкотелый. Так что тащите то, что он просил, и нет, не предлагайте других вариантов. Все тут, он сам потом будет жалеть, что не настоял. Вот будь он каким-нибудь там Козерогом…
Когда нужна была тяжелая рука, Аполлонский становился настоящей дланью убеждения.
– И опять пошла морока про румынский Будапешт, – закатил глаза профессор.
Аполлонский вновь затянулся, пустив в воздух осьминожье щупальце дыма. Курящее божество – весьма интересный объект изучения для теологов. Если взять в расчет то, что художник пыхтел как паровоз, выкуривая на перерывах между парами со студентами в курилке больше, чем сами студенты вместе взятые – интерес к такому объекту возрастает еще больше. А когда лекции приходилось проводить онлайн, то Аполлонский вообще курил прямо на парах – просто выключал камеру, ссылаясь на технические проблемы, и сладко затягивался. А вот это уже тянуло на объект №1 для теологического препарирования.
В общем, тот еще божок.
Официант немного подуспокоился, услышав привычные разговоры о Зодиака, а не чересчур причудливые причуды – об астрологии молодой человек слышал за каждым вторым столиком и пока еще не слетел с катушек.
Записав заказ художника, официант ушел. Аполлонский докурил сигарету, достал блокнот с карандашом и начал что-то усердно рисовать.
Вскоре заказ принесли: зеленый чай с ликером и молоком, здоровую чашку капучино и два огромных куска чизкейка, потому что оба университетских преподавателя были теми еще сладкоежками и взятки могли брать конфетами, если бы брали. Психовский накинулся на пирожное с проворством изголодавшегося Робинзона Крузо, а вот Федор Семеныч все рисовал и рисовал, притом – молча.
Грециона это напрягло примерно на том моменте, когда пирожное почти кончилось, и желудок позарился на нетронутый заказ художника.
– Может отвлечешься? – намекнул Психовский. – Ты что, увидел за соседним столиком дракона-комодо? Уже? Только попробуй при таком раскладе сказать, что мы не едем никуда…
– Увидел, – кинул Аполлонский. – Только не дракона-комодо, сам посмотри, через столик от тебя.
Грецион повернулся и увидел…
Ну, говоря откровенно, ничего особенного, тем более по сравнению с зеленым чаем с молоком и ликером. Там сидел не грифон и не дракон, а просто человек, но очень уж колоритный – настолько, что художественный взгляд Федора Семеныча мясным крюком прицепился к сидящему. Ну так вот, там потягивал, как Психовскому показалось, пиво, весьма упитанный мужчина, похожий на очень грозную скандинавскую бочку – от него так и веяло ни то духом викингов, ни то старых немецких баронов, закатывающих такие пирушки в замке, что фигура бочкой – самое безобидное из возможных последствий. Финальным штрихом стала густая рыжая борода, вьющиеся рыжие волосы и роскошный, словно под старину, костюм.
– Ну прямо вылитый барон, – Грецион повернулся обратно. Незнакомец мог это и услышать, но профессору было как-то без разницы, пусть слушает на здоровье.
– Вот именно! И ты еще удивляешься, почему я на него отвлекся, – Аполлонский наконец-то сделал глоток кофе, обильно присыпав сахаром.
– С твоего позволения, – приподнялся Грецион и, подойдя к художнику, посмотрел на набросок, увидев там ровно то, что ожидал. Конечно, Федор Семеныч переиначил все на свой любимый лад – фэнтезийно-средневковый, а потому на листе в рогатом шлеме восседал уже самый настоящий барон, Эрик Рыжий нового кроя, пускай и нарисованный.
– Могу построить ему замок из салфеток, – предложил Грецион, садясь на место.
– Будет очень мило с твоей стороны, – художник наконец-то отложил блокнот и принялся за тортик, тоже посыпав сверху сахаром. – Как вернемся, заставлю студентов рисовать вариации на темы немецких баронов, пусть помучаются. А вообще, такие колоритные товарищи просто так в кафешках не встречаются, помяни мое слово.
– Обязательно помяну, – хмыкнул Грецион. – Обязательно. А со студентами ты слишком жесток.
–Кто бы говорил, знаю я твои чудачества… Ну-ка покажите мне на карту Атлантиду, или что-то в этом духе!
– Почему ты так любишь спорить и колоть на пустом месте?
– Дурная наследственность! Дядьки, тетьки, и все вот это вот.
– Представить не могу, что было бы, если бы у меня был такой же скверный характер.
Аполлонский махнул рукой и глянул на часы.
– Ну сколько ж можно задерживать этот рейс…
– Терпение, мой дорогой Феб, терпение.
– Иногда я хочу, чтобы ты был нытиком, – надулся художник.
– Где-нибудь, но не здесь.
Профессор чувствовал, что обязательно должен покинуть аэропорт и улететь на острова-Комодо – этот интуитивный локомотив, необъяснимый, но слишком броский, чтобы его игнорировать, тянул профессора вперед. К тому же, Грецион доверял своей интуиции больше, чем логике.
Когда на регистрации они спросили, почему рейс задержали, к тому моменту, уже на два часа – никто не смог ответить ничего внятного, получались только нечеткие «приносим извинения», «так вышло», «какие-то проблемы». А ведь погода была летной, самолет, со слов персонала, исправным, а бастующий пилотов и стюарде рядом не наблюдалось.
Тогда на регистрации Грецион сказал:
– Видимо, так нужно было.
И оказался абсолютно прав – некоторые решения происходят лишь потому, что нечто странное и неправильное случается в слега ином пласте бытия.
Слова Федора Семеныча профессор, кстати, все же помянул, как только они с рыжим псевдо-бароном оказались в очереди на один рейс. Собственно, на этом поминания и закончились – в самолете господин оказался в другом конце салона и мирно проспал там всю дорогу. Храп слышал весь салон, но поделать никто ничего не мог, боясь получить топором викингов прямиком по макушке.
***
Гигантские листья папоротников наслаивались друг на друга, соприкасались с выпирающими высоко над землей корнями исполинов-деревьев и собирались в один зеленый калейдоскоп, в непроходимые джунгли, где терялся даже свет – оттого и казалось, что освещение здесь весьма странное. Свет не заливал эту зелень, как обычно бывает – скорее он был разбросан вокруг мелкой крошкой, соединявшейся в одну матовую иллюминацию.
Но так это выглядело для его преследователей, для людей. А для бегущего со всех четырех лап существа картинка преломлялась фантастическим образом – человеческий мозг воспринял бы такое как абракадабру.
Существо бежало так быстро, как могло, уносясь от преследователей. Им двигал… нет, не страх, страх – это слишком человеческое чувство. Это было что-то намного глубже и первобытней, что-то, чего внутри человека не отыскать, ощущение, не поддающееся объяснению. Но если уж и переводить на людской лад, то нечто сродни тому, что чувствует еретик на уже вовсю пылающем костре, или терзаемая пираньями жертва – смесь безысходности, глубинного страха и некоего безразличия, ведь итог и так ясен.
Но зверь все еще бежал, пытаясь найти хоть какую-то лазейку в этих давящих джунглях.
И ему все-таки удалось.
Существо ощутило щекочущее покалывание, ползущее от рога по всему телу. Потом нахлынула волна чего-то столь знакомого, чего-то столь родного, что зверь вполне мог назвать домом, если бы в его лексиконе были хоть какие-то слова.
Существо рвануло вперед, просто поддавшись этому сладкому сиропу из ощущений.
А потом зверь провалился – не буквально, конечно: он не упал в яму и не сорвался с холма, а провалился… правильнее будет сказать, между реальностей. Провалился в мир, возможно, не столь идеальный, в мир без Духовного Пути, но в мир, веявший чем-то таким трогательно-родным, как первый теплый весенний ветерок после затяжной и холодной зимы.
И оттиски, нагрузка на которые внезапно оказалось двухкратной, с хрустом преломились – на мгновение, которого было вполне достаточно.
***
