Полная версия:
Молчание вдребезги. Как написать и потерять роман
– Да ладно, иди, – я махнула рукой в сторону коридора, – сегодня я добрая…
– Вот и славно! Понимаешь, опаздываю. Обещал Штольцу, что приду ровно в двадцать один час пятьдесят пять минут на просмотр сериала «Совесть». Ты же знаешь, как я люблю наблюдать за предателями в кино. Какие же они все там умные, обаятельные, мерзкие. Противно смотреть, а хочется. Эх, детективчики, чики-чики-брямс – сразу догадаемся о злодее прямс! А еще имею надежду, что вознаградят меня поздним ужином за почтительное подхихикивание во время сеанса. Неужели Штольц не захочет перекусить в приятной компании? Так что иду, иду… Стихи по дороге сочиняю.
Што ли Штольца шумят шаги,Што ли я не шумею шбежать,Угощение от Штольца штащить,Отлетев ш полпинка, ш полногиОт холодного ельника…– Холодный ельник – это что такое? Холодильник с продуктами?
Откуда у Мартина прорезались эмоции, тлеющие в голодном желудке угольками яростных шипящих звуков? От вечернего недоедания? Смутных обид?
– Мартин, не обижайся. Для твоего же здоровья Штольц старается.
Соавтор не ответил. Он уже в мыслях оставил меня наедине со смутными авторскими переживаниями.
– Иди уж…
Я наблюдала краем глаза, как, спрыгнув с кресла, Мартин замер напротив меня, словно величественная фигура, мастерски прорисованная в последнем томе рисовальных штудий Готфрида Баммеса15. Начался наш обычный художественный забег по кочкам! А я и не возражала – всегда готова насладиться ритуалом прощания и прощения ежедневных обид и злодейств. Больше никаких свидетелей – только я и уже свободный от обязанностей соавтора Мартин.
В самом начале совместного сочинительства этот забавный ритуал превратился в наш главный спасительный буек среди моря бурных авторских эмоций. Тогда еще только-только выстраивалась робкая трехмерная система координат16 истории главного героя Диманиса. Создавая план романа, мы почти безнадежно заплутали в трех главах, пытаясь запихать в первый же эпизод появление в нем всех основных персонажей. Мы запутались в галдящих вокруг нас антагонистах, комических старухах в архетипе королев на казенном жаловании, обаятельных трикстерах и благородных героях с ободранными в боях за железо и золото петушиными хвостами. После особенно яростной психологической атаки потрясенного моим скудомыслием соавтора я с рычанием откинулась на спинку кресла и тут же застонала от бессилия с эффектными подвываниями бывшего театрального клакера:
– Что же ты, злодей, не понимаешь, что в моей кладовой литературных приемов пустота. Гулкая пустота заброшенного гэдээровского арсенала с повыскребенными до последнего патрона сусеками. Это только в книгах умных написано, как правильно разжигать в себе писательские инстинкты и внутреннее чутье. Ну не получается у меня пока приличные переходы между эпизодами делать, а ты мог бы поделикатней обращаться с истощенным мозгом начинающего творца образов. Без твоих воплей вижу, что в начале главы эпизоды похожи на тяжелые кирпичи. Тык-тык друг на друга. А раствора интеллектуального между ними нет как нет. Раствору гони, цементно-ментального. Да побольше! Вот твоя работа. Беги за раствором и кирпичами для строительства книги.
Я приготовилась испепелить не слишком приветливым взглядом соавтора, но тут же заметила, как задняя лапа Мартина, будто сама собой, с ловкостью гибкой змеи, укутанной в пушистую шубу, отползает куда-то в сторону, тело склоняется в изысканном поклоне, и мой мучитель с неизвестно откуда расцветающей деликатностью произносит: «Все будет немедленно исполнено, и не надо вам больше к змее ноги пририсовывать17. Своя имеется в шубе из ценного меха. И не одна, а целых четыре».
– Ах-ах, какие вольности, – подыграла я ценителю японских поговорок и пословиц: – Для кота, купленного за сто рублей в подземном переходе Лиговки, ты слишком смышлен. Никаких тебе сапог со шпорами или мечей самурайских, пока не придумаешь, как половчее познакомить благородную душку плюшевую с главным злодеем.
Первая встреча с соавтором
На всякий котел найдется крышка.
Японская поговоркаИюльская жара – тяжелое испытание для местных петербургских куличков, рожденных для глубоко запрятанной от самих себя радости и вечерних интеллектуальных посиделок во влажной прохладе любимого болота. Каждый год, балансируя на макушке лета, поневоле добрым словом вспомнишь октябрьскую морось, январский морозец и стылые мартовские хрустально-кислородные ванны для обнаженных рук, шарящих по своим и чужим карманам в поисках перчаток. Летом из подземных городских лабиринтов города выкачиваются последние глотки свежего воздуха, и обычный переход под Лиговским проспектом от любого другого душного места ничем особенным не отличается.
Оказавшись под вечер в обманчиво светлом подземелье, я тут же начала зевать от недостатка кислорода, с хрустом выворачивая нижнюю челюсть, чтобы с нутряным ворчанием голодного зверя погнать впереди себя единственное желание – как можно быстрее подняться на поверхность и набрать в легкие спасительных паров бензина из атмосферы перегруженного транспортом проспекта.
В ту сумеречную пору накануне теплого полнолуния мудрого оленя18 – когда же ты опять проскачешь по Невскому? – около созвездия подземных киосков с пестрой никчемной мелочевкой собралась такая же обманчиво пестрая суетливая толпа. Все люди были одеты в старомодные поддевки, пыльные кирзачи, мятые картузы, а набитые неизвестно чем мешки с неподражаемым щегольством лежали на их натруженных позвоночниках. Складывалось впечатление, что именно здесь, в не самое подходящее время и не в самом подходящем месте, собирается массовка для съемки исторического фильма. К примеру, времен русско-японской войны.
Люди страдали от жары, не скрывали плохого настроения, но из образов не выходили. Доходили естественным путем до нужной степени свирепости, чтобы с блеском сыграть угрюмую толпу, недовольную внутренней и внешней политикой государства Российского на рубеже веков.
Рядом с группой мешочников к единственному свободному месту около одной из колонн прислонилась, чуть сгорбившись, высокая фигура полярного исследователя Степана Журавликова. В обычной одежде, без мешка за спиной, он не портил общего настроения «Доколе, братья и сестры, не возьмемся за колья, топоры и вилы в гневе праведном? Доколе, утомленные знаниями разночинцы, мещане, угнетенные налогами, безземельные крестьяне и искусные ремесленники без орудий производства, терпеть будем власть мироедов и супостатов с титулами и без?». Полярник вместе с толпой наливался багряно-лиловым оппозиционным недовольством, зависая около киоска в нелепой позе профессионального бездельника – Журавликов прижимал руки к рубашке крест-накрест, наклонив корпус вперед под углом тридцать градусов.
– Здравствуйте, Степан. Рада вас видеть. Как поживаете? – Я подошла к колонне поближе.
– Здравствуйте, – ответил Журавликов в некотором смущении: – Э-э-э-э, мы с вами знакомы?
– А кто мне месяц назад костюмы полярников для выставки выдавал со склада института Арктики и Антарктики?
– Не может быть? Неужели это вы? И что у вас с лицом? Вас кто-то обидел? Глаз подбил? Или, как водится, в темноте сами приложились о подходящий дверной косяк? Уж простите – не сдержал любопытства. Мне маменька постоянно твердит, что никогда не надо замечать мелкие недостатки окружающей действительности от слова «совсем». Черт, опять не справился.
– Никто меня не обижал. Очки с темными стеклами дома забыла – так что глаза и опухший нос теперь не спрятать. Я неделю фонд рисунков детей блокадного Ленинграда разбираю. Рыдаю весь рабочий день, остановиться не могу.
– А когда домой придете, что делать будете?
– А почему это вас волнует? – вопрос Степана, признаться, застал врасплох.
– Нет-нет! Не подумайте ничего этакого. Я просто представил, как вы идете вся такая грустная, дверь в квартиру открываете, ключик «звяк-звяк», и «Чу! Звериная тропа где-то в недрах кухонной пещеры задрожала от топота», кто-то бежит к вам навстречу, торопится, поспешает, огненную землю стальными когтями царапает: «Где она? Где кормилица верная и гладильщица искусная? Неужели вернулась моя прелесть неизвестно откуда?» И правильно, вы уже улыбаетесь, потому что дома вас чудо расчудесное встречает. Здравствуй, говорит, любимая хозяйка. Не печалься. И лапочкой так поглаживает.
Журавликов засопел, вытаскивая из-под скрещенных рук чью-то черную мягонькую лапу.
– Посмотрите, какой зверек симпатичный. Только очень не вовремя он у меня обнаружился. Я ведь завтра в командировку лечу. А мамулька откочевала замки на берегах Луары созерцать. Мне живой подарочек на собственный день рождения и не с кем оставить. Не приютите?
Я непроизвольно вздрогнула.
– На время, на время! – заголосил полярник, вытаскивая откуда-то из-под рубашки стройного кошачьего подростка с испуганными глазами. – Клянусь жизнью и честью единственного знакомого пингвина-альбиноса, приеду и сразу же назад заберу. В первый же день, как приеду, так и заберу. А кот необыкновенный! Шкурка, как у соболя, блестит. Только посмотрите! А глаза какие! Ярче фар вездехода в ночи сияют. Отдавать, конечно, жалко, но обстоятельства непреодолимой силы… А знаете что? Я вам для выставок еще и трофеев всяких привезу. Ящик или два. А, может, и три. Ну, соглашайтесь. Я ведь в переход от отчаяния вышел. Смотрите, какой спокойный и задумчивый кот. Прислушивается к разговору, вроде как понимает все.
– Не орет, не поет с утра голодные песни? – спросила я, всматриваясь в печального кота, повисшего в трясущихся от нетерпения потных ладонях Журавликова.
– Какие песни? – взревел полярник. – Молчит целыми днями. Ни разу «мяу» из себя не выдавил. Когда в миске пусто, подойдет ко мне, бывало, и так с выражением посмотрит прямо в глаза. А я такой: «Понял! Все понял». Раз – и еда на подносе, все довольны. Больше дела – меньше слов! Приютите – не пожалеете.
– У меня только кошка по имени Прозерпина жила долго и счастливо, тоже, кстати, черной масти была красотка. Редкая говорунья и певунья, – я неожиданно для себя выдохнула из незаживающей раны горькое воспоминание: – Как же она рулады каждый день выдавала! Искореняла в доме все, что не укладывалось в ее кошачье мировоззрение. Но разве такие мелочи могут помешать до сих пор нежно любить пушистое и прекрасное создание? Правда, расстались мы при трагических обстоятельствах – похитили у меня Прозерпину. Кстати, когда я тоже в отъезде была.
– Наверное, на голос приманила похитителей. Мой кот не таков, —нахваливал Степан питомца: – Молчит, и никаких проявлений эмоций. Что тут скажешь – порода.
– А что вы его все кот да кот зовете. Имени нет? – поинтересовалась я.
– Не успел придумать подходящее. Должно быть имя на букву «М». Две его сестрицы и братец имена на букву «М» имеют. А я вот… Что-то там с родителями связано. – Журавликов протянул мне кота, и я впервые обняла незнакомца. – Ну вот.
Полярник зачем-то потер руки, с ехидной грустинкой улыбнулся коту на букву «М», явно намереваясь улизнуть от нас куда подальше. Но меня так быстро не проведешь:
– Стоять, Степан, не двигаться. Вот и хорошо. – Я поймала скользящий мутный взгляд Журавликова и зафиксировала внимание на расширяющемся от внутреннего беспокойства зрачке среди стальных протуберанцев радужки грязно-серого ледяного оттенка: – Номер телефона запишите для связи, и сто рублей вам от меня и кота на память.
– Какие деньги. О чем вы! – отпрыгнул от меня Степан.
– Так надо. Символическая плата. Как пропуск для вашего питомца в новую жизнь.
Я сунула помятый денежный знак в нагрудный карман рубашки Журавликова и продиктовала номер.
После сделки мы с котом на букву «М» даже попрощаться толком не успели с его бывшим хозяином. Журавликов исчез мгновенно. Пришлось покидать подземный переход в толпе галдящих мешочников, которых, наконец, пригласили в сад Сан-Галли на съемочную площадку фильма «Небесный огонь Чемульпо».
Черный кот на черной лестнице
Предсказатель своей судьбы не знает.
Японская поговоркаПрошло несколько лет. Давным-давно худосочное создание родом из подземного перехода превратилось в благородного зверя, чья длиннохвостая и остроухая тень, вылепленная из петербургского сумеречного света, постоянно следовала за мной по пятам в закрытой капсуле нашего не самого уютного жилища. В полном молчании, бесшумно, мы с котом скользили по анфиладе бывшей коммуналки, путаясь в изгрызенных чужими замками дверях между комнатами с высокими потолками в длинных супрематических трещинах среди венков старомодной лепнины. Шлеп-шлеп по коридору, шур-шур за углом, ау-ау из кладовок отвечала нам квартира гулким эхом изломанного пространства, сконструированного по законам кабинета доктора Калигари19 неизвестным архитектурным экспрессионистом.
Наша бестолковая, но живущая самостоятельной жизнью квартира на пятом этаже в доме на углу Большого проспекта и Двадцать первой линии таила от жильцов много секретов и не заканчивалась у приграничья общей с соседями стены. У нее имелся свой запасной выход в космос безлюдной черной лестницы, притаившейся за еще одной парой входных дверей в глубине главного коридора. Подъезд со стороны второго двора-колодца забили, никто и не вспомнит когда, стальными гвоздями забвения. Забили дверь и обо всем забыли. Мы же с котом, напротив, не страдали беспамятством – потихоньку освоили непознанное пространство, смятое в гармошку нехоженых лестниц со скользкими ступенями от пролитого лет семьдесят тому назад тенью Анны Бретонской из склянки темного стекла натурального подсолнечного масла первого отжима. Приспособились, как ушлые контрабандисты, незаконно коротать свободное время, сидя на ничейных подоконниках, наблюдая за полетом прикормленных крошками одичавших городских голубей. Такой вот образовался для нас отличный наблюдательный пункт в обнимку с кофейной чашкой. Что еще надо молчаливому коту и его человеку, склонному к уединению?
В первый же день знакомства я подобрала коту звучное имя – Мартин, припомнив говорящего гуся Мартина из сказки Сельмы Лагерлеф «Путешествие Нильса с дикими гусями». Не скрою – я долго колебалась, не остановиться ли мне на звучном имени Максимус с двойным дном геополитических смыслов. Черный кот вполне мог претендовать по внешнему виду и окрасу на титул представителя самой родовитой семьи черных аристократов на планете Земля. Но имя Мартин показалось мне более привлекательным для симпатичного сообразительного друга, который не страдает гусиной болтливостью и никогда не поведает о твоих секретах посторонним.
По вечерам мы с Мартином запирали все наружные двери и дружно с огоньком доделывали внутри квартиры все, что за день не успели. В первый же месяц василеостровского новоселья кот приспособился помогать мне, наблюдая со столешницы письменного стола из светлого орехового дерева, как я стучу по черным квадратам клавиш, изредка замирая и закатывая глаза в поисках казенного вдохновения. Мартин за компанию поднимал глаза к потолку и, не обнаружив ничего интересного, начинал дремать, нажимая уснувшим носом на выключатель лампы. Надо признаться, очень заразительно он дремал. Через час-другой, утомившись от постоянного подмигивания лампы, я без всякой жалости выгоняла трудягу-дятла из осиновой чащи своих пальцев, давно разучившихся писать удобными перьями неразговорчивых гусей. Отложив в сторону очередную статью, я иногда задавала коту вслух вопросы. Просто так, не дожидаясь ответа. Хотелось услышать со стороны свой охрипший от долгого молчания голос:
– Итак, Мартин, как считаешь, не пора ли нам передохнуть?
Легким кивком Мартин выражал полное согласие и, спрыгнув со стола, приглашал проследовать за ним к холодному ельнику с продуктами. Перерыв так перерыв.
Молчун Макс-Мартин вышел из подполья
Молчаливый жучок прогрызает стены.
Японская поговоркаВ ноябре семнадцатого года наша распрекрасная жизнь внезапно закончилась. Нелепое происшествие заставило меня, как и главного героя пока еще не написанного романа, поскользнуться и упасть в глубокую пропасть. Вернее, я не удержалась на складной лестнице, развешивая картины, и рухнула вниз, проломив спиной прочный гипсокартон, прикрывавший стены одного известного исторического здания на Биржевой линии Васильевского острова. Герой романа отделался легким недомоганием, пользуясь милосердием автора, а я нет.
Пролетая отмеренное судьбой расстояние, я еще успела, как следует, полюбоваться миром, перевернутым вверх тормашками. Наблюдение за пространством глазами каппы из «Страны водяных» Акутагавы Рюноскэ дли лось недолго и прервалось ударом о земную твердь. Бамс! Бамс! Баммес! Еще раз Баммес! Чмок! После легкого поцелуя бетонного пола в позвоночник наступила тишина – и черный квадрат перед глазами поглотил всю многоступенчатую темноту бессознательного. Как советовал мой учитель по академическому рисунку20: «Никогда не вглядывайся в самую глубину теневой стороны. Нечего грязь разводить». А я и не вглядывалась. Я ее просто увидела! В моем падении с лестницы не было ничего сверхъестественного. Случаются такие события с людьми чаще, чем хотелось бы. Соблюдаешь ты технику безопасности или нет – полет вниз неизбежен: так уж эти лестницы обычные и складные хитро устроены. Как тут было не вспомнить герою будущего романа «Градо» Диманису, как бесстрашный Валентин Булгаков21 так же летел ласточкой головой вниз, подбитой камнем собственной усталости и любви к искусству. Вот до чего может довести любителя живописи ночная развеска картин накануне открытия выставки. А иногда можно и не оправиться от травм22. Совсем не справиться с притяжением земли. Вроде обычное дело – стены украшать произведениями искусства – обычное, но рискованное. Может быть, не случайно Николай Гоголь, по преданию, перед смертью просил только об одном: «Лестницу мне! Лестницу!»
Мое падение закончилось обычным, но затяжным приступом меланхолии. Как же так? Вроде кости целы – отделалась синими полосами на спине и багрянцем синяков на руках и ногах, стонущих при каждом неловком движении писклявыми лиловыми голосами: «Мы же тебя предупреждали». Предупреждать-то предупреждали – да что толку – двигаться и вставать с дивана не хотелось, не желалось и не мечталось. Вроде меня, как бутылку, встряхнули, и вся муть со дна ударила в голову. Наши с Мартином вечерние посиделки прекратились, и кот заметно приуныл. Но ненадолго.
– Хватит хандрить! Вставайте, маркиза Кара-бас. Вас ждут великие дела, как говорил какой-то там мудрец доблестному герцогу Максимилиану Анри Сен-Симону. Кстати, Максимилиан – прекрасное имя, данное мне при рождении. Мечтал носить его при себе до конца дней своих, да не сложилось.
Приоткрыв один глаз, я разглядела рядом с собой на подушке, примятой лавандовым облаком сатиновой наволочки, знакомый оскал несостоявшегося Макса. Вы когда-нибудь видели говорящих котов? Если нет – поздравьте себя – вы пока еще в полном порядке.
– Вот оно что! Какой же Степа, оказывается, враль! А чем тебе имя Мартин не угодило? – прошептала я. – Значит, хватило смекалки удивить меня единственно возможным способом? Изыди, шпион мохноногий!
Я и не заметила, как с неожиданной прытью вскочила с дивана и погналась по коридору за мелькающими впереди лапами и хвостом. Мышцы ног с каждым ритмичным ударом пятки об пол – правой или левой, неважно – разогревались все сильнее и сильнее, а кровь с энергичным барабанным боем все активнее пульсировала по артериям: «Встала, встала! Беги, беги!» Освеженный, или освежеванный, сверхъестественным событием разум стряхнул оцепенение, и я с усилием притормозила около последнего поворота перед кухонным окном – бежать дальше было некуда. Разве что выпрыгнуть в окно. Полюбовавшись рамой с единственной бронзовой шпингалетиной, увитой одичавшим без присмотра плющом, я плеснула из лейки воды в горшок с буйным растением, зачем-то дотронулась до коричневой колючки угрюмого кактуса в керамической плошке и ойкнула от неожиданности. Колючка пребольно царапнула ноготь и укусила за кончик мизинца – брызнула кровь – пришлось срочно искать аптечку, вступая на привычный путь повседневных хлопот.
Ну, вот и славно. Я окончательно пришла в себя, заварила чай с распустившейся в чашке хризантемой Цзюй Хуа и с нежностью расправила на мизинце симпатичный бантик из бинта в виде все той же белой хризантемы, так гармонично прислонившейся к краю чаши Кагуяма23 подобно главному сокровищу первой после выздоровления чайной церемонии. Я успокоила внутреннее волнение, уперлась локтями в круглый стол и вдохнула облако, напоенное лечебным туманом японской чайной плантации. У меня впервые ничего не болело, не постукивало в позвоночнике, не шумело в ушах и не ныло в сердечной мышце. Полное освобождение тела и разума. Над головой кухонные часы с духами Севера по краям циферблата привычно щелкали минуты, как семечки на ледяной завалинке. Мир приветствовал мое возвращение: «Добро пожаловать, и больше не хандри». Неужели все плохое отступило? Прихлебывая чай, я ритмично, в такт щелканью минутных семечек, жевала колотые камешки настоящего тростникового сахара, наблюдая, как из-под клетчатого кресла с похвальной осторожностью выползает, замирая после каждого шага, виновник происшествия.
– Итак, – я посмотрела на Мартина с негодованием зверски обманутого человека: – Совершенно случайно, находясь в состоянии шелкопряда в коконе спокойствия, воли и зарождающейся жажды активной жизни, узнаю, что кот по имени Макс-Мартин, оказывается, нечестен со мной. Он, видите ли, решил поспособствовать моему досрочному превращению в бабочку или годную в хозяйстве прочную шелковую нить. Как ты смог так долго скрывать свои способности?
– Я не скрывал. Но разве со мной о чем-то, кроме еды, кто-нибудь когда-нибудь разговаривал? Просто я, не торопясь и основательно, готовился к общению с двуногими прямоходящими – изучал методом научного наблюдения человеческие повадки, книги читал познавательные, фильмы смотрел занимательные. Ждал подходящего случая. Один раз чуть не проболтался, когда Журавликов звонил.
– Было дело. Думала, что послышалось. Вроде как комар пролетел рядом и пропищал в ухо: «Не отдавайте меня никому. Не надо…» Кстати, полярник Степа и не настаивал на твоем возвращении. Можно сказать наоборот, намекал, что мой номер потерял и случайно дозвонился методом перебора цифр.
– Еще бы, – ухмыльнулся кот. – Думаю, его дружок пингвин-альбинос больше одного сезона не протянет, общаясь со Степкой-обманщиком. Да и сам Журавликов давно забыл о подземном переходе между жизнью и смертью. Был кот, раз – и нет его. Он за минуту до твоего появления хотел мешочникам меня подкинуть.
– Да, странный тип. И ящик обещанных подарков не привез.
– И не надо нам от него ничего. Бойтесь полярников, дары приносящих. – Мартин с изяществом откормленного ягуара, убежавшего из тесной клетки зверинца, впрыгнул на стол и заглянул в мои глаза, не фокусируясь на зрачках. – Бедная моя, измучила себя и других. Как же тебе помочь-то, маркизушка?
– Что это за марки-зушка? Я же не болезненная филателистка какая-то.
Мои глаза увлажнились, и я громко высморкалась в мятый носовой платок с изображением черного пенни, забивая, как в лузу, подкативший к гортани биллиардный шар сладостной жалости к себе несчастненькой.
– Вот-вот, все правильно – поплачь. Знаешь историю про одного кота и маркиза Карабаса при нем? Славный такой парнишка. Да и не маркиз он вовсе, а так – простодушный, но удачливый сын мельника с хорошим зрением – первым мышку увидел на королевском ковре, за что и был приближен к толпе аристократических мешочников. Вроде жил себе паренек со смешной птичьей фамилией, а стал по прихоти обстоятельств настоящим лордом. Может такое произойти наяву? Как думаешь?
– Полностью исключено. Совсем ты, Мартин, в политике не разбираешься! Будущий лорд из не лордов, если таковой и возникнет на вытоптанном не нашими доморощенными лордами острове, будет носить не птичью, а настоящую медвежью фамилию. Слышу, как наяву. Звук гонга, глубокая пауза и хорошо поставленный вопль из Гримпенской трясины: «Сегодня лорд Медведев не явился на заседание палаты пэров». Звучит? Хотя… не будем тасовать чужие карты – твоя история с французским акцентом.
– Какая разница. Главное – смысл. Карабас – добрый, беспомощный, без настоящего друга потерялся бы на первом же опасном повороте к замку людоеда. И ты у меня такая же – беспомощная, плаксивая…
– Теперь и ты будешь жизни меня учить и Карабасихой звать?
– Про японское понятие «тейней»24 тебе ничего не известно? Зачем же так грубо выражаться? – удивился кот: – Сокращу до первых букв имя – Кара и восточное «наше вам с кисточкой» присоединю. Мне больше нравится обращение Кара-тян – достойная общения с незаурядной личностью, смахивающей на обычного кота со скрытым резервом развития. Все. Пора действовать, а не разговоры разводить.
– Что это за интерес к востоку у тебя прорезался, незаурядная личность в мехах?
