скачать книгу бесплатно
– Сыночек, на пососи бабушкиного хлебца. – Тот скривился, но заплямкал то
открывая, то закрывая глаза.
Арина быстро накрыла на стол, в деревянную миску налила еле теплый борщ, а в другую густой узвар, от бурсачки хлеба отломила несколько ломтиков.
Перекрестившись перед иконами, Осип первым сел за стол на свое отцовское место, Арина села тоже на свое. У Раисы был выбор (раньше в детстве родители их приучили садиться за стол только на свои места и брать только свою ложку), и она села ближе к матери.
После скромной вечери, а она была всегда скудной и скромной, Осип начал рассказывать и о тюрьме, и о земляке Пруцакове, и о цыганах, и о родах.
Арина, маленькая, худенькая, с слегка вытянутым лицом, изборождённым глубокими морщинами, которое оживляли лишь большие, круглые, лазурного цвета, ещё искрящиеся глаза, расплакалась, опустилась на колени перед иконами и, крестясь костлявой натруженной рукой, шептала молитву, отбивая поклон за поклоном.
Осип подошел к ней, взял жену сзади за плечи:
– Арина, успокойся, ишо рано падать духом. Можа, ишо чиво переменица, уставай хватя, – он помог жене подняться с земли. Она вытерла слезы краем платка, висевшим под подбородком.
Раиса засобиралась домой.
– Рая, можа ты у нас заночуешь, а к унукам я поеду, – предложил отец.
– Не, папаня, вязи нас у нашу хату. Там же дети, скучилась за ними и душу какаясь тревога жметь.
– Ладно, как хочешь, домой дак домой, поехали, – сказал Осип.
– Дочичка, Раичка, я завтра утром поцмыкаю корову и приду. Унучок жалочка ты мой, – причитала Арина, поглаживая по замотанному комочку, – ну с богом, нихай хранить вас бог.
Раиса чмокнула мать в обе щеки.
– Маманя, Вы уж дюже не плачте, он нас скольки у Вас, за усеми не наплачися, ну усё, поехали мы.
Не успела Раиса и порог перешагнуть, как вошли братья Вася и Миша и Коля.
– Здорово, ня, здорово. А ну хто тут у нас прибавилсы, – и старший из трех братьев Василь взял на руки сверток.
– Племяш, Петром зовуть, – с материнской гордостью объявила братьям Раиса.
Ах, ты ж маманин кормилица, гля, глаза открыл, услыхал, – он прижал его к себе, чмокнул и отдал Раисе.
Мишка и Коля, стоявшие рядом, протянули руки с желанием подуржать.
– Нате, подяржите, – протянула она Мише, а потом Коле.
– Усе поехали, Раиса. Арина, не запирай двери, я скоро, – выходя из хаты, приказал жене.
Ехать до Раисыной хаты через весь хутор, который извивался, как и маленькая речушка, тянулся 4 – 5 киломметров. На обоих берегах лепились хаты. Раисына хата была в самом конце хутора.
Переехав мостик и поднявшись на бугор, они увидели зарево пылающего огня.
– Папаня, глянь чи сено у каво горить, чи ишо чиво, уроди, как у нас, а ну давайте чуть быстрее. – Раиса взволновано без отрыва смотрела на пожар.
Осип поддернул вожжами, слегка взмахнул кнутом, и двуколка, подпрвгивая, резко ускорила своё движение. Подъехав к выгону, они уже без сомнения увидели горящую Раисыну хату, огонь освечивал стоящих детей прижавшихся друг к дружке.
Подъехав к детям, Осип натянул вожжи со звуком: тпру, Лысуха.
– Чиво, ишо тут случилось? – слезая с двуколки, спросил дед Осип внуков.
– Дедуня, не знаем. Мы спали, а тетя Наташа нас разбудила, сказала, што хата горить, и приказала нам утут стоять, – сказала Нюра.
– Держи крепко братца, усе стойте тут, – Раиса ткнула в руки Нюры дитя и стремительно бросилась в хату.
Потолок еще не весь занялся, и Наташа, разбивая стекла кочергой, вышвыривала все что можно. Этим же занялась и Раиса.
– Дочки, хватить вам тряпье выкидать, иконы снямите да харчи он с чулана надо спасать, – взяв цыбарку, стал из закрома выгребать муку, расстелив лантух.
– Папань, сыпьте на лантух, – кричала Наташа, хватая пол мешка соли и мешок с горохом.
Они суетились, но огонь разгорался ещё больше. Что там – солома да дерево. Занялся почти весь потолок, и вся суета закончилась.
Раиса и Наташа ходили вокруг горящей хаты, собирали в кучу, выброшенные подушки, разное тряпье. Хата горела, потрескивая внутри.
Осип аккуратно сложил иконы, завязал туго лантух с мукой и узелки с солью, сахаром, макухой квасолью.
Осип подошел к внукам, там уже стояли дочки.
– Ну, Наталья, как же усё получилось, а? – устало взглянул на дочь.
– Папаня, я ишо не успела заснуть, слухаю, хтось гупаить за глухой стенкой, думала, што вы приехали, и вышла. Гляжу, о, божечки, крыша горить. Я детей разбудила и на баз вывела, приказала стоять на месте. Ну и начала окна бить и выкладывать усё, што могла. Папаня, хтось поджег. Они таперича ураги народа. Пустила ребят на речку у обед, дак их палками лупасили и грязюкой кидались, до самой хаты бегли и кричали: «Отец ваш ураг и вы ураги.»
– Наталья, хватить, какие они ураги, они ж ишо маленькие, мои жалочки, – он обнял стоящих возле него внуков, – ничиво, усе пройдеть, усё будя хорошо.
– Дочки, идите домой с унуками, а я до утра утут останусь. Завтра еутето майно привязу домой.
– Папаня, можа, мы у сарае переспим, а завтра повидному пойдем.
– Ты, Раиса послухай отца, ходите. Дети нихай не мучаюца, и ты ишо слабая, ходите к матери, дочки, а я вот на тряпье ляжу, чуток подремаю.
И все они, жалкие и изнеможденные бессонницей и горем, внезапно обрушившимся на маленькие плечи, босоногие брели темным ночным коридором по неровной пыльной лороге. Раиса смотрела на свою родную жалкую стайку и думала:
«За што так карает господь, ладно мене, а ишо и детей моих, за какие грехи такой тяжелый крест?» Ей захотелось закричать, громко разрыдаться, но она в мыслях одернула себя: «нет – нет. Дети должны меня видеть спокойной, сильной, целомудринной. Господь знаит и все видить, мы ходим под господом богом, тольки он спасеть моих дитей, мою плоть и кровь.»
Дети без нытья и хныканья дошли до дедовой хаты.
Наташа постучала в окно. Как всегда, Арина выглянула и затем вышла на крыльцо.
– О, божечки, да к мине мои унучата, – и принялась их расцеловывать – ну ходите, ходите у хату. Наташа, зажги карасиновую лампу. Я дюже рада, што вы пришли. Ляжу, разные мысли у голову лезуть, уже и молилась, и свяченой водой умылась, и напилась водички. Ах, гости мои дорогие, жалочки вы мои, радость то какая.
– Маманя, да мы к вам надолго, у нас радости нет, а вот беда, хата сгорела до тла. Вот.
Мать замерла в недоумении.
– Как, сгорела? Царица небесная, господи, да откуля ж такие беды и напасти, дочичка? – взвыла Арина.
– Маманя, ни надо так голосить, дети, унуки ваши вон усе живые, и лохмоты, и харчи спасли, – успокаивала Раиса старушку – мать, обнимая и прижимая к себе маленькое сухое тело.
– Дочичка, Раичка, господь бог дал тибе красоту, а щастя нету. Бедная и несчастная, господи.
– Маманя, муж у мене дюже хороший. И деток он скольки бог дал – и слухняных, и красивых. Детки – мое богатство, моя радость, они – моя жизня, а то усё прах и у землянках люди живуть. Ладно, маманя, давайте мостица спать.
У Осипа и Арины раньше была большая семья, аж десять детей, четырех дочек выдали замуж, двоих сыновей женили в свои хаты. При них остались три сына, которым ещё предстояло идти в армию, и одна дочка на выданьи. Так что в их доме лавок много, печь большая, лежанка, а подушек, одеял и спального барахла было предостаточно, чтобы разместить семью Раисы.
– Натачка, дочичка, лезь на полати, наскидывай подушек, одеял, пярин, люльку снями.
Люльку повесили, как и в прежние времена, когда Арина рожала своих детей, перед деревянной большой кроватью, которую Осип сделал сам.
Разместив всех своих детей, Раиса легла вместе с матерью возле люльки, в которой тихонько посапывал Петр.
– Раиса, дочка, ну хто ж поджог хату, вы ж никому ничево плохово не делали?
– Маманя, вот выпустють мого мужа Александра, и усё будя, как было. Нынче ребятишек Наташа на речку пустила, дак их там и палками били, и грязюкой кидали и кричали: «Ураги народа. Усе тали злые, как собаки, даже дети. Ох, и поставил клеймо Иван Пруцаков на нашу семью «ураги народа», и усе тут. Вот проклятый комуняка безбожный! Нету креста ни у душе, ни на теле.
– Дочичка, не понимаю, дети – то при чём, энто, как и Петюшка тоже ураг?
– Ато как же, усе, маманя, мы усе ураги, вот Совецкая власть довела.
Мать с дочерью пошептались и притихли, какой там сон. Арина была вся в сострадании к дочери и не сомкнула глаз до самого рассвета. Раиса, измученная дорогой, родами и всем происшедшим еле уснула. А когда за окном засерело, Арина тихонько поднялась и перепеленала внука, дала ему жовки и пошла на баз.
Осип уже подъехал ко двору со всеми пожитками, уложенными на двуколке, а сзади за двуколку была привязана корова Зорька.
– Арина, иди подмагни перенесть у чулан пожитки. А корову у наше стадо уместе с Мушкой отгонишь, а я поеду на бригаду, коня надо отвесть, а то бригадир ишо выругаеть, скажить, узял и пропал. Ну, как там унучата посапывають, бедненькие мои?
Подоив обеих коров, Арина вышла со двора и погнала на выгон. Выгон на хуторе – это центр всех информаций, судов, пересудов. Осипа и Арину уважали на хуторе, они были глубоко верующие и законопослушные, в их семье не было места пьянству, дебошу и мату.
Все из поколения в поколение передавали почитание, уважение и любовь к ближним своим и не только к своим, но и ко всем людям, благодаря своему трудолюбию они жили в скромном достатке.
Арина знала, что сейчас на выгоне бабы судачат о её семье, ну что ж, на чужой роток не накинешь вороток.
Здороваясь и кланяясь, она, как всегда, подошла к ним. Они ответили тем же.
– Ну што, Арина, твои съездили заздря? Али чиво узнали. Ну чи отпустять чи не? – спросила самая активная сплетница бабка Дашка.
– Бабоньки вы мои, да отколе ж нам знать, коли с ними нихто и гутарить ни стал. Один Иван Пруцаков сказал, што забраны по закону и усё тут. – Подняв край завески, стала вытирать невольно катившиеся слезы.
– А как же будем без батюшки Ивана, хто ж будя у церкви служить? – вопрошала Матрена.
– Ой, Матрена, свято место пусто не буваить, если батюшку Ивана не отпустють, пришлють другова. Кады у городе у Луганске была то слыхала, што церквы будуть закрывать. Можа Ивана и забрали таво, штоб церкву закрыть, – выдала новость Зинка, молодая высокая женщина, с бегающими глубокопосаженными карими глазками.
– Зинка, табе сбрехнуть, дак как с горы скотица. И хто энто допустя церкву закрыть ишо чиво придумала. Бряши, да не забрехувайся, – оборвала Зинку Ульяна. – Завсегда, ну, такое гутаришь.
– Чиво слыхала, то и гутарю, не веришь – не слухай, а иди домой, да платок он грязнючий выбань, – обиженно уколола Ульяну.
– У мине платок грязный, а у тибе язык черный, как у мого Волчка. Платок хоч постираешь, а язык тольки оторвать, ды собакам кинуть, – злословила Ульяна.
– Ладно, бабы, хватить, ишо и нас туды в каталажку на «черном воронке» прокатють. Ходи, Ульяна домой, – и тетка Мария, взяв Ульяну под ручку, пошла домой.
И все стали расходиться по хатам.
Придя домой, Арина, хотя и уставшая, начала суетиться у грубы – готовить в чугунках, и завтрак, и обед, и ужин. Всё сразу утром, чтоб днем заниматься другими делами.
Она всегда работой заглушала душевную боль, а поэтому очень обрадовалась, что у неё добавилась семья и забот тоже.
Заботиться о ком – то быть, нужной кому – то – для неё это было большое наслаждение.
Пришел Осип, таща за собой сухую терновую ветку, он бросил её возле грубы.
– Арина, не дюже хорошее, гутарють мужики у бригаде об наших. Гутарють, раз забрали, дак не отпустють, а на тяжелые работы сошлють. А чи выживуть там, чи нет. Кормежка там, гутарють, дюже плохая, какойся кандёр дають и усё.– сказал Осип, подбросив в печку хворост.
– Осип, Зинка он ишо чиво гутарить, церквы позакрывають у Луганску, слыхала, там позакрывали. Конец света приходить, усе по писанию сходица, «и позавидують живые умершим» нашим унукам и праунукам, ни бога, ни креста, ни церквы, а хто их от дьявола будить, спасать?
Осип покачал головой.
– Арина, пока мы с тобой живы, усех унуков учить, как нас родители учили: бога любить, греха бояться, родителей чтить, людей любить, хоч они тибе сто раз наплюють у душу, а их люби. Вон, я на Ивана Пруцакова зла не держу, он упёр наших у тюрьму, он перед богом ответить. Ишо как ответить. Пойду у хату, гляну на унуков, можа поснулись. Чуть не забыл, бригадир приказал Наташе в огороднюю итить, подбранухи сбирать. Начали у колхозе подлежаны буреть.
– А куды ж их будуть девать? – спросила Арина.
– У город на быках повязуть, наш Василь да Демидов Андрей и с ними ишо бригадир огородней бригады Данила Иванович. Так слыхал на наряде, кады у бригаде был.
Осип зашел в хату. Раиса кормила Петюшку, а другие внуки стояли и смотрели на братика. Наташа складывала постельное тряпье на кровать.
– Здорово ночевали усем, – сказал Осип.
– С добрым утром, дедуня, – почти хором ответили внуки.
– Наташа, дочка, тебе наряд от бригадира, беги в огороднюю подлежаны сбирать, унучата, на базу кадушка с водой стоить под вербой, умойтесь и богушку молица.
– Как ты дочка, – обратился к Раисе, – хоть чуток отдохнула? Маленький унучок растеть, – провел по спинке легонько своей крепкой рукой.
– Папаня, слава богу, отдохнула, Петюшку укладу, пойду маманьке помогать.
Умывшись, дети зашли в хату и стали перед образами, они громко нараспев прочитали «Отче наш» и утренюю молитву. За что дед похвалил.
– Ну, таперича бабуньке подмагните, чашки, ложки на стол становите. Зараз подзавтракаем и работать. Работы у нас много, по самое горло, – и он провел рукой под подбородком.
Дед Осип и баба Арина сидели за столом на своих местах, внуки расселись по лавкам, кто где захотел. За столом дед им объявил:
– Унучата, сычас вы сели за стол и должны запомнить свое место и усегда на нем сидеть и за обедом, и за ужином, и усё уремя. Поняли? – Дед Осип внимательно посмотрел на внуков.
– Да, – и закивали головами.
Помолившись после завтрака, все отправились на баз.
