Первый Встречный

И, совершенно неприлично подмигнув, он удалился, уверенный в полной своей неотразимости. Ярослава фыркнула, графиня снисходительно ухмыльнулась, а Ксения виновато промолвила:

– Ах, братец иногда бывает совершенно не сносен, но это не его вина. Красавец-кавалергард, он никогда и ни в чем не знал отказа, да и, по правде говоря, избалован вниманием фрейлин. Знали бы вы, сколько девиц пытались свести со мной знакомство и подружиться, лишь бы он их заметил.

– Забудем об этом, – перебила ее графиня, – лучше найдем, где делаются ставки, готова ссудить каждой небольшую сумму на потеху.

Вежливо отвечая на приветствия знакомых, все трое прошли вдоль трибун, неподалеку от которых устроен был столик, где двое бойких молодцов принимали ставки от всех желающих. Ксения, следуя совету брата, сразу же начала искать в списке заявленных коней Зефира, однако графиня царственным жестом остановила ее:

– А говорила ли я вам, душечка, что выставляю сегодня своего нового коня? Орфея?

Ксения улыбнулась, воспринимая явный намек графини как призыв к авантюрному пассажу, и восторженно выпалила:

– Тогда, любезная Анна Алексеевна, я с радостью поддержу вас. Мария, уверена, ты с нами. Пусть это будет наш маленький женский бунт. Тем более, что я вообще не люблю зефир.

– Решено, я сделаю ставки за нас троих, – заявила графиня, – но вижу, к нам направляется сам князь Галицкий, останусь его приветствовать, а вы тем временем займите нам места на трибуне, тем более, как я понимаю, вам не терпится посекретничать без посторонних.

Ярослава вопросительно посмотрела на Анну Алексеевну, та утвердительно кивнула и, вскинув в приветствии руку с тростью, пошла навстречу князю прежде, чем он успел перехватить дочь.

В этот момент удары гонга возвестили о начале состязаний. Первым на помост перед трибунами вышел конезаводчик, граф Михаил Александрович Афанасьев. Голосом он обладал звучным, к тому же отчаянно жестикулировал. Получалось, трибуны со знатью все слышали, а простой люд громкими криками откликался на каждый широкий жест графа. Поблагодарив сердечно всех собравшихся, конезаводчик объявил о первых в Петербурге скачках на английский манер.

Из ворот ближайшей конюшни выехала колесница, запряженная двумя белыми лошадьми с плюмажем, которых в поводу вели арапы в шароварах и расшитых серебром красных жилетах на голое тело. В колеснице стояла высокая красавица в белом хитоне и золотым венком на голове; в одной руке она держала горящий факел, другой опиралась на копье, устремленное наконечником вверх. Вслед за колесницей клином шли девять девушек, сопровождаемых шестью молодыми людьми в коротких тогах. Публика ликовала. Народ ревел от удовольствия. Сделав круг, высокая красавица, олицетворявшая Минерву, сошла с колесницы и поднесла горящий факел к едва заметному шнуру – в облаке разноцветного дыма в небо взвилась сверкающая искра и огласила пространство громким хлопком.

Зрители восторженно провожали удаляющуюся процессию, навстречу которой выезжали всадники на прекрасных конях. Шестеро парней в тогах встали по кругу манежа и, когда всадники проезжали мимо, громко объявляли каждого скакуна.

Сидя на трибунах, Ярослава опытным взглядом безошибочно определила соперников. Всеволод Лунев не соврал, его гнедой Зефир был поистине великолепным жеребцом, с которым статью сравняться мог только вороной Аспид помещика Углова. Оба жеребца холеные и лоснящиеся, наверняка смазанные норковым жиром, нервно прядали ушами и пританцовывали под седоками, в нетерпении показать свои способности в лихой скачке.

Наконец, глашатай громогласно прокричал:

– Графини Остужевой Анны Алексеевны жеребец Орфей, наездник Николай Саврасов.

Миколка смотрелся браво: парик с косичкой, белые облегающие штаны из оленьей кожи и такого же материала высокие сапоги. Вместо ливреи – плотный жакет, надетый поверх шелковой белой рубахи.

А вот сам конь вызвал, скорее разочарование, нежели восторг. Ростом он уступал великолепным Аспиду и Зефиру, к тому же выглядел настолько худосочным, что место такому скорее соревноваться с кобылами на сельской ярмарке, нежели с благородными жеребцами. Ярослава услышала пару откровенных смешков на трибуне, а сидевшая рядом Ксения сжала ее руку и недоуменно посмотрела на подругу.

– Погоди, – одними губами прошептала Ярослава.

Она самолично помогала Миколке нанести углем тени на белоснежный круп и ребра своего скакуна, мастерски гримируя чистокровного ахалтекинца под ледащую клячу. Такую тактику подсмотрела в свое время у цыган – она помогала усыпить бдительность соперников, и на невзрачной «темной» лошадке сорвать большой куш.

Тем временем парад завершился, и участники направились обратно в стойла проверить упряжь и подготовиться к заезду, а в центр манежа выехали два огромных тяжеловеса, облаченные в попоны. Верхом на конях сидели закованные в латы средневековые рыцари, оба с копьями наперевес. Развлечения в виде средневекового ристалища никто не ожидал. Зрители взорвались аплодисментами, свистом и топотом.

«Пора», – подумала Ярослава и, стараясь привлекать как можно меньше внимания, пробираясь позади трибун, поспешила к конюшням.

С противоположной стороны в том же направлении, явно кого-то выискивая глазами, двигался еще один человек. Заметив воровато оглядывающихся мужчин, одетых в форму наездников, он, не желая столкнуться с ними и помешать им, прижался к деревянной перегородке. Те двое тоже остановились:

– Возьми, – сказал один, рукой в белой перчатке протягивая второму костяную табакерку. – На старте улучишь момент и обсыплешь содержимым Зефира. Осторожно, смотри Аспида не задень. И оба разошлись, каждый – в свою сторону.

Укрывшись за створками пустующего денника княжна спешно занялась своим преображением.

Кружевные рукава и белый шалевый воротник, расшитый тесьмой, заходившей за корсаж платья Ярославы, оказался рубашкой с жакетом в точности как у Миколки. Под широкой, хитроумно отстегивающейся юбкой скрывались стройные ноги, уже одетые в кожаные штаны и сапоги, там же, в специальном кармане, припрятан мужской парик с косичкой.

– Спасибо, Жоли, – прошептала Ярослава, вспоминая личную портниху графини. Только она успела выскочить из своего укрытия, как за спиной послышался вежливый голос:

– Простите, сударь, Я ищу графа Лунева.

– Готовится к заезду. Скачки, сударь! – изменив голос, ответила Ярослава.

– Мне нужно предупредить. Я здесь никого не знаю. Но это важно.

Ярослава обернулась: «Иноземец», – узнала она.

–– Вас я вспомнил, вы тот самый благородный юноша, что разделался с шулером. Какая удача! Не возражайте, у нас нет времени на разговоры. Вон те двое затевают преступление.

Иноземец быстро передал случайно подслушанный разговор.

Ярослава задохнулась от негодования: одно дело тактическая шутка, придуманная ею, и совсем другое – покалечить коня соперника. Ярослава понимала, что, скорее всего в табакерке цыганский порошок, от которого лошадь начинает неистово чесаться, и всякая скачка становится для нее заведомо проигранной. Мысленно пообещав себе по возможности защитить Зефира и его всадника, она быстро пробасила:

– Неслыханная подлость! Я постараюсь спасти животное. Благодарю

за предупреждение. Извините, мне – на старт!

– Удачи вам, юноша!

Но Ярослава уже не слышала его – стремглав бежала к Миколке, который усиленно махал ей рукой.

Все прошло как нельзя лучше, наездники уже вывели своих жеребцов и разогревали их легким аллюром. Неспешно выехав из сквозного ангара со стойлами, Ярослава с зажатой в руке плеткой направилась к остальным всадникам, сразу выискивая глазами Зефира. Пристроившись в хвост процессии, которая вереницей направилась к старту, она зорко оглядывала провожающую подбадривающими криками толпу. Внезапно из людской толчеи выбежал человек в шляпе, сделал вид, что споткнулся, и упал почти рядом с поравнявшимся с ним Зефиром. Вставая, он вынул руку из-за пазухи. Ярослава пришпорила Орфея и бросилась наперерез. Умный конь беспрекословно слушал свою хозяйку и понесся во весь опор. Княжна стеганула плетью по не успевшей раскрыть шкатулку руке, пролетела несколько аршин и остановила скакуна.

– Простите, любезный, конь с норовом, непуганый, вот и шугается, – громко заявила она низким голосом, стараясь не оборачиваться назад.

Пройти предстояло две версты – четыре круга по манежу. Шесть красавцев-скакунов заняли отведенные конюхами места и замерли в ожидании сигнала. Давешняя Минерва стояла на стартовой площадке, вот она взмахнула флажком, и всадники, подстегиваемые зрительским свистом и улюлюканьем, помчались вперед.

Ярослава слегка придержала Орфея, с быстротой молнии оценивая ситуацию. Вперед вырвались Борей, Углич и афансьевский Адамас. Все трое неплохие скакуны, но наездники на них были явно из неопытных молодых конюхов. Всадники нещадно шпорили коней и злили их громкими криками. «Круга на два их хватит, – поняла княжна, – потом сдадут». Зефир и Аспид держались вровень.

Как и ожидалось, пройдя версту, первая тройка начала уставать и пропустила вперед тех, кто был позади. Следующий круг Зефир и Аспид шли ноздря в ноздрю, то и дело на полкорпуса вырывая друг у друга победу. Ярослава держалась позади, улучая момент. На четвертом круге Аспид обошел Зефира на корпус, и между двумя скакунами образовался достаточный зазор, Ярослава вжалась ногами в бока Орфея, и тот ринулся в освободившееся пространство.

– Теперь держаться! – приказала себе Ярослава и сосредоточилась на остатке пути.

Она слышала несмолкаемый рев зрителей, изумленный, восторженный, ликующий. Княжна понимала, что все они сейчас пытаются понять, как неказистый с виду скакун обставил гордых кавалерийских красавцев. Лишь один человек на трибунах молчал, вперив глаза в коня и его всадника. Никита Сергеевич Галицкий порывался сорваться со своего почетного места высокого гостя и бежать проверить свою догадку, но правила приличия требовали сохранять хладнокровие.

И вот впереди замаячила желтая лента, которую к концу четвертого круга растянули поперек манежной дороги. Ярослава, не видя ничего вокруг, пересекла финиш и, не останавливаясь, направила Орфея прямо в конюшню. Навыки джигитовки не прошли даром, на полном скаку она слетела с жеребца, и ее место тут же занял Миколка. Хитрый парень заранее плеснул на себя воды, чтобы казаться вспотевшим от напряженной скачки. Сдержав коня, он выехал с другой стороны конюшни и направил его туда, где уже готовились награждать победителя. Зефир в последний момент обошел Аспида, какими по счету пришли Борей, Углич и Адамас, никто уже и не вспоминал.

Размашистым шагом князь Галицкий направлялся к женской трибуне.

– А где же ваши спутницы, Анна Алексеевна, – играя желваками, спросил он графиню.

Та обернулась вокруг, как бы ища подопечных, и в этот самый момент откуда-то сбоку раздался голос:

– Ах, простите нас великодушно, князь, графиня, мне стало дурно – так переживала за нашего скакуна, а Мария любезно согласилась проводить меня слегка отдышаться.

Князь обернулся – девицы склонились в почтительном реверансе.

– Рад видеть обеих в добром здравии, – пробормотал князь, протягивая руку к Ярославе и выуживая что-то из несколько неаккуратно сидевшего парика. – Соломинка забилась… Мои поздравления, – сквозь зубы грозно процедил: – Балаган сей немедленно прекратить! И чтобы к вечеру княжна дома была! – Коротко поклонившись, он удалился.

У столика, где делались ставки, было немноголюдно. Графиню и ее спутниц нагнал Всеволод Лунев. Кавалергард выглядел расстроенным, но держался бодро.

– Примите мои поздравления, графиня, – сохраняя обольстительную улыбку, сказал он. – Признаюсь, проиграть вам – честь для меня.

– Полагаю, вы должны нам булавки, Всеволод, – подхватывая его ироничный тон, заметила графиня, – хотя, не трудитесь, мы прямо сейчас заедем за ними к модистке – выигрыша хватит. Ксению мы с Марией доставим домой, не извольте беспокоиться.

Глава 11

Получив известие, что княгиня Александра уже на пути к Петербургу, Анна Алексеевна не стала спорить с Никитой, но и откладывать задуманное не собиралась. Требование Галицкого прекратить, как он выразился, балаган только сыграло на руку хитроумной графине.

– Что ж, пора запускать «ткацкий станок», – решила она, и на следующее утро по Санкт-Петербургу, самым невероятным образом переплетаясь, связываясь в невообразимые узлы, соединяясь в немыслимое полотно правды, смешанной с вымыслом, тягучим прядевом поползли сплетни. Как круги от брошенного в воду камня, расходились они по столице: от слуг – к водовозам, от водовозов – к извозчикам, от извозчиков – к лавочникам, служащим, нищим, от тех – обратно к слугам, пока, наконец, не достигали ушей благородных господ. Несколько доверенных слуг челноками сновали от дома к дому, от сплетника к сплетнику, встревали в разговоры, поддакивали, намекали, наводили туману – в общем, делали все, как велено, чтобы к полудню весь город наверняка знал: нынче же вечером сиятельный князь Никита Галицкий представит обществу свою дочь – княжну Ярославу Никитичну.

То самое общество изрядно всполошилось: статс-дама императорского двора графиня Остужева устраивает званый вечер для избранного круга. Счастливчики, загодя получившие ангажемент, придирчиво пересматривали гардероб, дабы явить себя в наилучшем свете. Те же, кому приглашения не досталось, спешно отправляли нарочных засвидетельствовать свое почтение Анне Алексеевне и уведомить о собственном присутствии в столице. Особо предприимчивые снаряжали посыльных с букетиками цветов, сладостями и затейливо оформленными визитными карточками в дом князя Галицкого, дабы их заметили, оценили, а, возможно, в качестве вежливого ответа пригласили в тот самый избранный круг. Были и те, кто маршрутом своего дневного променада избрал широкую, недавно крытую булыжником улицу, конец и начало которой приходились аккурат на окрестности княжеского дворца и графского особняка. Знать прогуливалась пешим ходом и верхом, передвигалась в открытых экипажах, при встрече друг с другом неизменно интересуясь, увидятся ли вечером на ожидаемом представлении.

«Подобным жаром воспаленный

Стекался здесь Российский род,

И, радостию восхищенный,

Теснясь взирал на Твой приход», – процитировала оду Ломоносова графиня, отходя от окна, в которое, несколько минут кряду наблюдала, посмеиваясь, как молодые дворяне, числом около десяти, в очередной раз проходят мимо, по всей вероятности, полагая, что кованые ворота падут пред их пылкими взорами.

– Однако, сколько суеты, сродни бедламу, прислуга с ног сбилась, – вздыхая заметила Ярослава.

– А вот это, милочка, не твоя забота. Балы графини Остужевой превыше всего ценятся изысканным великолепием, – надменно произнесла Анна Алексеевна, – знамениты, что немаловажно, небывалыми новинками да сюрпризами.

– И роль сюрприза вы уготовили мне.

– Хочу собственными глазами видеть, так ли ты хороша и привлекательна на балу, как твоя матушка. Это тебе не скачки, здесь особый аллюр требуется.

– Политесу царской фрейлиной обучена, – фыркнула Ярослава.

– Снова дерзишь!

– Коготочки оттачиваю, ваше сиятельство. Усвоила даденный вами урок: «Никогда не отказывайся от того, что заставляет тебя улыбаться», – а с вами я не скучаю. Напротив, с усердием постигаю искусство возвышенной пикировки. С вами можно спорить, можно не соглашаться, но восхищаться – всегда!

– Вот опять, – прикрыв веером довольную улыбку, остановила свою подопечную графиня, – то ли поблагодарила, то ли шпильку отпустила.

– О! Да я при вас сущая паинька: не смею позволить себе даже одного необдуманного слова.

– Довольно! Что за несносная! Отвлекаешь меня. Ты должна приглядеться к кавалерам, затуманить им головы, дабы насмерть бились за ласковый взгляд княжны Галицкой.

– Матерь божья, к чему все это?

– Заковать в брачные кандалы еще до конца сезона! Такова задача.

– Напрасный труд, графиня. За то время, что я в столице, побывала на трех вечерах; по вашему настоянию, Анна Алексеевна, Мария Бересдорф нанесла четыре утренних визита престарелым, но не потерявшим своего влияния матронам, ответила на бессчетное количество записок, целых два дня потратила на модные магазины и еще больше на бесконечные примерки и препирательства с модисткой. А получила удовольствие, лишь посетив конюшни графа Орлова да скачки Михаила Афанасьева.

– Похвальное усердие. К счастью, пока все обошлось без единого конфуза.

– Княжна Галицкая держит данное отцу слово. Вела себя безукоризненно. На удивление, даже не противилась вниманию кавалеров, – поспешила Ярослава продолжить свое недовольное излияние. – Но, выходит, зря старалась. Сердечко, как предполагал князь, так и не екнуло.

– Тебе, как я заметила, понравилось получать пти-комплиманы и корзиночки с пирожными, которые неизменно пересылала своему Осиванычу.

– То Марии понравилось! Но даже ее раздражало неуклюжее лобызание рук едва оперившимися юнцами, их слащавые и настойчивые ухаживания да солдатский юмор некоторых офицеров.

– Рано ропать! Еще козыри в ход не пошли! Вот, когда не будешь разочарована!

Ярослава намерено пропустила замечание графини мимо ушей:

– Одна надежда, что с приездом матушки-княгини и сестер все станет во сто крат лучше. Да и князь, наконец, успокоится. А пока…

Уловив печаль в голосе Ярославы, Анны Алексеевна остро почувствовала, что девушка нуждается в участии и добром совете, хотя сама этого не осознает.

– Ты отопри сердечко. Оно у тебя умное, гордое, страстное, не ошибется. Дай ему волю, – на удивление мягко, вполголоса сказала графиня.

– Может, я не созрела для замужества? – с надеждой прошептала Ярослава.

– Страсти господни! Да ты перезрела! – в свойственной грубоватой манере остановила ее графиня. – В твоем случае средство излечения одно – поощряй ухаживания. Обещаю тебе, чувства неминуемо проснутся.

Ярослава не нашлась с ответом.

– Наденешь платье, из-за которого вы с модисткой долго спорили. Его уже приготовили.

– Слишком помпезное, на нем с полпуда драгоценных каменьев.

– К случаю самое подходящее.

Парадный зал особняка графини Остужевой украшен был с присущим его хозяйке особым блеском и тайным умыслом: тяжелые изумрудного бархата, подхваченные золотыми шнурами, занавеси заменили на легкие индийские ткани, расшитые по карминному полю причудливыми разноцветными узорами. В самом центре на постаменте, увитом египетскими кораллами, возвышалась прозрачного стекла ваза, в которой невиданной диковинкой резвилась, поблескивая чешуей, стайка крошечных златоперых рыбок. Свисающие гирлянды из живых цветов, с искусно встроенными в них масляными лампадками, придавали всему помещению радужное мерцание, отражаясь в сверкающих драгоценными камнями украшениях собравшихся гостей, чинно прогуливающихся по залу. Слуги в парчовых черных с серебром ливреях разносили напитки и тщательно отобранные хозяйкой закуски: икру на ледяном ложе, перепелиные яйца в красном вине, томленого в сливках осетра, речных устриц. Все выглядело так, будто в своих чертогах на дне Ильмень-озера готовился владыка вод новгородских явить миру редчайшую жемчужину.

К назначенному времени прибыли почти все приглашенные и ожидали появления хозяйки. Эксцентричность ее натуры проявлялась и в том, что она, овдовев, никогда сама не выходила встречать гостей, для этого у нее был специально обученной мажордом с внушительной внешностью и безупречными манерами.

В зале царило привычное оживление. Завсегдатаи светских балов внимательно рассматривали публику: одни выискивали партнеров для карточной игры, другие стремились укрепить полезные знакомства, третьи старались умными речами привлечь к себе внимание, были и такие, что нетерпеливо поглядывали в сторону буфета. Почтенные матроны восседали на специально установленном помосте, именуемом амфитеатром, с высоты которого с пристрастием за всеми наблюдали, одобрительно кивали либо укоризненно качали головами, без оглядки на чины и фамилии делясь замечаниями. Группы девушек ловили на себе пылкие взоры кавалеров и скромно ожидали заполнения карне – бальных книжек.

Еще со времен Петра Великого незнание танцев считалось грубейшим недостатком воспитания, а отказываться от них было и вовсе недопустимым. Чтобы иметь успех при дворе, отпрыски знатных вельмож с детства заучивали наизусть «Юности честное зерцало, или Показания к житейскому обхождению» – свод правил, составленный самим царем.

Распорядитель, не заметив ни одного скучающего лица и не смея далее томить публику в ожидании, подал знак пригласить графиню.

Разговоры собравшихся стихли. В изысканном наряде из тафты цвета грозового неба, украшенном сверкающими бриллиантами и аметистами, Анна Алексеевна, кивком головы отвечая на приветствия, величественно прошествовала в центр зала и громко провозгласила:

– Желаю представить: мой особый гость – его сиятельство князь Никита Сергеевич Галицкий… с дочерью. Твердой поступью с гордо поднятой головой в зал ступил Галицкий.

По сигналу распорядителя прогремели литавры, а в след разлились звуки скрипки, одновременно торжественные и чарующие. Над залом пронесся возглас изумления – именно это с самого начала и было целью графини.

Никита Сергеевич вытянул руку, Ярослава вложила свою ладонь в его, и пара прошествовала вдоль рядов гостей. Описав полукруг, князь подвел дочь к графине, галантно поклонился Анне Алексеевне и, обращаясь к гостям, произнес:

– Почту за честь представить благородному собранию свою дочь. Княжна Ярослава! Счастлив, что свой сезон она начинает на балу непревзойденной графини Остужевой.

Ярослава выступила вперед и присела в глубоком реверансе.

При взгляде на ослепительную красавицу-княжну никто не смог бы и вообразить, что она и Мария Бересдорф – милая дальняя родственница графини Остужевой – одно лицо. Пожалуй, только необыкновенные васильковые глаза выдавали некую схожесть, но и они заиграли новыми красками, на не скрытом пудрой лице такого безупречного тона, какому могли позавидовать ангелы.

Длинные, расшитые тонкой золотой нитью рукава из тончайшего газа нижнего платья, были густо собраны на округлых плечах. Высокий ворот расходился кверху, открывая лебединую шею, украшенную византийской работы бусами из отполированных до идеальной формы розовых кораллов. Такого же оттенка кораллами было отделано верхнее платье из креп-шелка цвета слоновой кости, из них же состоял драгоценный венец в виде переплетенных между собой веточек, инкрустированных крупным морским жемчугом.

Обойдя с дочерью наиболее именитых гостей и представив ее по всей форме, Никита Сергеевич, после того, как были соблюдены все необходимые ритуалы, присоединился к группе генералов, которых знал еще по службе в Преображенском полку.

Ярослава осталась рядом с графиней.

Музыканты настраивали инструменты, распорядитель суетливо бегал по залу, готовясь объявить начало бальных увеселений. По правилам бал начинал полонез.

Окинув придирчивым взглядом компании молодежи, Анна Алексеевна заметно оживилась:

– Ага, вот уже движение наблюдается, словно беспокойные муравьи закопошились заядлые женихи. Слушай и запоминай: этот, с закрученными усами, принадлежит к сливкам общества, всегда имеет скучающее, будто прокисшее молоко, лицо. Вон тот с чудовищным жабо – неисправимый оболтус, в прошлом сезоне его почти не видели; белокурый, с мушкой над губой, способен только на флирт, который слишком быстро развивается и так же быстро заканчивается. Лунева не привечай, мелковат для тебя.

– Выходит, ни одного подходящего? Пора домой!

– Что за прыть такая? И половина народа не засвидетельствовала почтения. Ступай к невестам, вон как знатно выстроились! Которые из них второй и третий сезон выставляются.

– Утомительны их напыщенное жеманство и пустые разговоры. Выслушивать их представляется мне невыносимой повинностью. И сестры с матушкой никак не объявятся.

– Скоро прибудут. Из имения уже выехали. Разойдемся на этом: тебе девица Лунева знаки подает, а я – к своим матронам, пора в их книжонку заглянуть.

Ксения в силу своей помолвки не представляла угрозы для незамужних юниц на выданье, потому они, даже если и немного завидовали, относились к ней вполне дружески. Заметив приближающуюся Ярославу, три, щебетавшие до этого девицы, немедленно сложили веера и направились в сторону выхода из зала.

– Куда это твои курочки упорхнули? – не скрывая иронии, спросила Ярослава, подходя к Ксении.

– Прознали, что братец мой исключительного кавалера привести обещался, настоящего милорда.

– Эка невидаль! Я уж подумала, умом тронулись, посреди бала упорхнули.

– Поспешили перышки почисть.

– Нам, к счастью, это без надобности, прогуляемся по саду, там у Анны Алексеевны прелюбопытный зеленый лабиринт.

– Это чудо к нам из Англии пришло. Говорят, там можно заблудиться, и там девушкам назначают свидания.