Ильин день

Несмотря на то, что Екатерина Алексеевна вела хозяйство чрезвычайно экономно, все вспоминали, что в семье никогда, даже во время войны, не случалось такого, чтобы нечего было поесть. Бабушка не просто очень хорошо готовила. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы хорошо готовить, когда в твоем распоряжении богатый набор продуктов. Екатерина Алексеевна не жалела трудов, чтобы готовить разнообразные блюда из самых простых и дешевых «исходных материалов». Она варила каши, часто пекла блины, оладьи, по праздникам – пироги. Много использовала творог: пекла сырники, запеканки, часто ели просто творог с молоком. Варила грибные и постные супы и заправляла их подсолнечным маслом или сметаной (было такое деревенское слово – «забелить» суп). Если не было сметаны, можно было «забелить» суп и молочком. Очень широко использовала картофель и другие овощи: пекла картофельные запеканки – так называемые картовнички, делала солянки, жарила картофельные, свекольные и морковные котлеты. К картофельным котлетам у нее, как правило, полагался густой соус из грибов, лука, муки и сметаны. Жарила картошку с луком и салом – получалось замечательное второе блюдо. Ну, и так далее.

Я не могу перечислить всего, что могла придумать Екатерина Алексеевна для того, чтобы накормить свою большую семью. Должна повторить: сейчас я рассказываю о том, как жила семья в 30-е годы, задолго до моего рождения. Но, во-первых, традиции бабушкиной кухни в течение многих лет сохранялись в нашей семье и в семьях маминых сестер, Тони и Ираиды, а потом и в семьях их дочерей. И, во-вторых, могу напомнить, что источником моих знаний об истории нашего семейства являются многочисленные, красочные и подробные воспоминания моих любимых родных. Стараюсь сохранить в своих записках то, что запомнила из их рассказов.

Очевидно, благодаря режиму строгой, но разумной экономии, совершенно необходимой в большой семье, Ивану Васильевичу и Екатерине Алексеевне удавалось растить детей без комплексов «бедности». Вероятно, дело было еще и в том, что все друзья и одноклассники детей Смолиных находились примерно в одинаковом положении с точки зрения материальной обеспеченности. Кто-то, возможно, жил и побогаче, но семьи многих ребят были еще более бедными. Школьной формы как таковой не было, дети приходили в школу зачастую одетыми буквально «во что придется», но никто по этому поводу особенно не расстраивался.

Несмотря на то, что в 30-х годах в семье Смолиных работали трое – отец, мать и Тоня, денег всегда было «в обрез». Тем не менее, родители, и отец, и мать, много стараний прилагали к тому, чтобы их дочь-невеста Тоня была одета очень хорошо. У Екатерины Алексеевны был один «секретный» способ прикопить немного денег из семейного бюджета: когда тот или иной член семьи приносил в дом зарплату, одну – две бумажки из этих денег она тут же откладывала, прятала под клеенку, лежащую на обеденном столе, и старалась о них забыть. Все в семье об этом, конечно, знали, но делали вид, что не знают – ведь эти денежки откладывались на какие-то важные покупки. Постепенно «под клеенкой» собиралась какая-то более-менее существенная сумма, тогда отец и мать решали, что именно сейчас следует купить на эти деньги. Чаще всего на деньги «из-под клеенки» покупали наряды для Тони. Как же иначе? Девушка – невеста, умная, красивая, сама зарабатывает, должна выглядеть хорошо. За покупками с дочерью обязательно ходил отец. Рассказывали, что процедура была такой: в выходной день Иван Васильевич одевался по-воскресному, брал у жены деньги, аккуратно клал их во внутренний карман пиджака, и они вдвоем с дочерью отправлялись в центр Москвы высматривать и выбирать для нее красивую одежду.

И сама Тоня, Антонина Ивановна, и бабушка Екатерина Алексеевна, и моя мама всегда с гордостью и удовольствием вспоминали и рассказывали об этих походах отца с дочерью за нарядами. Видимо, для всей семьи такое отношение отца к старшей дочери было проявлением правильности и порядка в семье. Они вдвоем выбирали платья, пальто, обувь, и все покупки были весьма удачными. Как ни странно, хотя, может быть, это совсем и не странно, Иван Васильевич прекрасно разбирался в качестве вещей, которые следовало или не следовало покупать жене и дочерям. Во всяком случае, все отмечали, что Тоня в девичестве одевалась необыкновенно нарядно. Об этом, кстати, свидетельствуют и фотографии Антонины Ивановны той поры.

Мне запомнилось, что, когда я уже была взрослой барышней, и мне случалось показывать тетке Антонине Ивановне какие-то мои новые покупки, импортные вещи, часто приобретенные «по блату», она на них смотрела, как на что-то, ею уже давно пройденное. Например, как-то мне удалось купить в знаменитом магазине ЦУМ настоящий французский костюм из тяжелого темно-красного шелка: юбка на подкладке из более легкого шелка того же цвета, широкие рукава, свободный галстук, высокие плечи, прекрасная декоративная строчка, одним словом, редкая удача. Подружки завидовали, коллеги по работе выражали восхищение (не мной – моим нарядом!). А Антонина Ивановна все внимательно рассмотрела и сказала: «У меня точно такой же костюм был, такого же цвета. И юбка такая же, и галстук. Мне отец на Сухаревке покупал». Вот что тут скажешь? Конец 70-х годов. Отца нет на свете почти тридцать лет, уже никто и не вспомнит, что на Сухаревке когда-то был громадный рынок, и Сухаревки уже в помине нет. А женщина, которой в юности отец на Сухаревке наряды покупал, – пожалуйста, все знает, все помнит, и ничем ее не удивишь. Видимо, действительно, пока люди живы, время никуда не ушло.

Моя мама была младше своей сестры Тони на десять лет. Когда Тоня была барышней, Анечка была девочкой-пионеркой. Мама очень любила свою сестру, их всегда связывали самые близкие, доверительные отношения. Пионерка Анечка очень гордилась тем, какая красивая и нарядная у нее сестра. Мама часто с большим удовольствием вспоминала такой момент: однажды, когда она в очередной раз вернулась из пионерского лагеря, в Москву детей привезли на автобусах, и в определенном месте родители должны были их встречать. За Анечкой вместо родителей приехала Тоня, молодая, нарядная, в каком-то, как показалось девочке, необыкновенно красивом платье, и, чтобы побаловать сестренку, привезла ей шоколадку. Маленькая пионерка была в полном восторге.

Глава 26. ТУФЛИ НА ЗАКАЗ

В конце 30-х годов возраст Ивана Васильевича Смолина приближался к шестидесяти годам. Понятно, что человек он был простой: родился в деревне, воспитывался в артели кожевников и сапожников, имел большую семью, вместе с женой вырастил много детей. Жил нелегко. И тем более интересно отметить, что он до старости не позволял себе «отключаться» от жизни семейства, в частности, внимательно следил за тем, как одеты и обуты его жена и дочери.

Мама и бабушка вспоминали такой случай. Иван Васильевич как-то в очередной раз решил, что его жене и дочери, старшекласснице Анечке, пора приобрести новые туфли. Видимо, качество той обуви, которая продавалась в магазинах, его как кожевника совершенно не удовлетворяло. Было решено сделать туфли на заказ. Сам Иван Васильевич не был сапожником, сапожник – это была совершенно другая профессия, но какой должна быть настоящая хорошая обувь, он, разумеется, прекрасно знал. Он сам выбрал и принес с работы самую лучшую кожу на две пары туфель (как тогда говорили «товар»). Неподалеку от дома Смолиных, на той же 2-ой Прогонной улице, жил хороший сапожник – Алексей Иванович Серебряков. Они по-соседски дружили с Иваном Васильевичем.

В конце 50-х годов, когда я была маленькой, Алексей Иванович был еще жив, я его хорошо помню, но он, конечно, был уже очень старенький. Мы, дети, называли его между собой «дедушка Серебряков». Он внешне был похож на Старика Хоттабыча, у него была такая же узкая бородка, на голове всегда была надета маленькая шапочка типа тюбетейки. Мы иногда детьми гуляли вместе с его внуком Лешей, как моя бабушка говорила, «собак гоняли» по дворам. И время от времени в процессе игр забегали во двор к Серебряковым. Помню, что дедушка Леши сидел на крылечке и иногда даже еще стучал молоточком, видимо, чинил какую-то обувь. Пальцы у него были желтые, наверное, от табака, хотя, возможно, и от постоянной работы с кожей. От него всегда исходил какой-то необычный, но приятный запах, возможно, запах хорошо обработанной кожи. Но я этого тогда, разумеется, не знала.

Так вот, сшить туфли заказали Алексею Ивановичу Серебрякову. Екатерина Алексеевна и Анечка ходили к нему, он снял мерки и через какое-то время принес готовые туфли. Как вспоминала мама, туфли Екатерины Алексеевны были с бантиками, а туфельки подростка Анечки – просто «лодочки». Анечка страшно расстроилась, сказала – почему маме с бантиками, а мне – без бантиков? И Алексей Иванович ей объяснил: у тебя ножки молодые, сами по себе красивые, твои ножки бантиками украшать – только портить, а у мамы твоей ножки уже не такие красивые, как у тебя, и ей нужно, чтобы туфли были с украшениями. Вот что значит – профессионал! Казалось бы, сапожник, старик, он и ремеслу-то своему учился полвека назад, а его, как выяснилось, тогда выучили не только сапоги да ботинки шить, но еще и понимать – что красиво, что некрасиво. Суть-то профессии сапожника, оказывается, не в том, чтобы ноги не мерзли да не промокали, а в том, чтобы красоту женских ножек показывать! И это сапожники в России знали и сто, и, возможно, двести лет назад. А нам все пытаются внушить, что Россия – лапотная, в России якобы лаптем и щи хлебали. Стоит только оглянуться, вглядеться получше, не надо далеко ходить – послушай, что тебе твои собственные бабушка с дедушкой расскажут, и все будет понятно.

Кстати, Алексей Иванович Серебряков похоронен на старинном Богородском кладбище, там же, где и наш дедушка Иван Васильевич, мой отец Александр Карпович и многие другие наши родственники. Несколько лет назад, проходя мимо могилы дедушки Серебрякова, я увидела, что его могилу обновили – там теперь похоронен и приятель моего детства Леша Серебряков.

Глава 27. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ – СТАРЫЙ МОСКВИЧ

Поразительно, как, оказывается, много информации люди передают друг другу устно, в процессе обычных бытовых разговоров. Я не застала в живых своего деда Ивана Васильевича. Он умер незадолго до моего рождения. И мне всегда казалось, что я о нем почти ничего не знаю. А вот сейчас пытаюсь записать мимолетные рассказы, которые слышала от своих старших родственников, и выясняется, что в моей памяти сохранилось немало историй, ярко характеризующих и личность деда, и, между прочим, эпоху, в которую он жил.

Несмотря на то, что Иван Васильевич родился в деревне, его с полным правом можно было бы назвать старым москвичом. Вся его сознательная жизнь прошла в Москве. Представьте: его московская жизнь началась в 1891 году. Работая «мальчиком», подмастерьем, мастером в кожевенных мастерских, в разные периоды жизни он снимал жилье в различных районах Москвы. Например, рассказывали, что, будучи молодым, со своей первой женой он какое-то время жил в Москве на Большой Татарской улице, которая и сейчас находится там же, где находилась в начале 20-го века. Сейчас местоположение этой улицы можно определить так: между станцией метро Новокузнецкая и площадью Павелецкого вокзала, параллельно Новокузнецкой улице. Говорили, что Ираида, старшая дочь Ивана Васильевича, родилась именно на Большой Татарской.

В 30-е и 40-е годы, когда семья Смолиных жила на 2-ой Прогонной улице в Богородском, вблизи Преображенской площади, Иван Васильевич работал в артели, которая располагалась в конце Мясницкой улицы, во дворе особнячка, который до сих пор стоит на своем месте. Возможно, что он и квартиру себе снял на Богородской потому, что с Мясницкой на Богородскую очень просто было добраться на конке, позже – на трамвае, а иногда вполне можно было пройтись и пешком. Естественно, в течение многих десятилетий Иван Васильевич ходил по Москве пешком, поэтому, разумеется, он прекрасно знал город. При этом знал не только улицы и дома, но знал и множество людей, которые жили, работали или торговали на тех улицах, по которым пролегали его ежедневные маршруты. Бабушка в разговорах много раз вспоминала о том, что у ее мужа и в таком-то магазине был знакомый продавец, и в такой-то мастерской был знакомый мастер. Были знакомые парикмахеры, точильщики ножей и множество других людей, которые, видимо, были такие же, как и сам Иван Васильевич – немолодые, степенные, понимающие уважительное отношение к себе и другим.

Наиболее ярко мне запомнился один случай из «старомосковской» жизни деда, который не раз рассказывала мне бабушка.

У Ивана Васильевича, как и у многих русских людей, было правило: получив зарплату (как тогда говорили – жалование), по дороге домой непременно нужно несколько монеток раздать нищим – поделиться с теми, кому живется хуже, чем тебе, кто не может заработать себе на хлеб, а вынужден просить милостыню. В течение многих лет Иван Васильевич ходил с работы домой по одним и тем же улицам. Все эти годы на улице, на одном и том же месте сидел нищий – немолодой человек в лохмотьях, просил милостыню, прохожие ему подавали. Ничего необычного в этом не было. Иван Васильевич давно приметил его, очевидно, проникся к нему сочувствием и каждый раз, получив жалование, старался подать несколько монеток именно ему. Тот тоже его узнавал и, как позже выяснилось, ждал подаяния как чего-то само собой разумеющегося. Конечно, они никогда не разговаривали, но визуальный контакт между ними, очевидно, был.

Как-то раз, получив зарплату, по дороге домой Иван Васильевич позволил себе немного выпить с друзьями и коллегами по работе. Проходя мимо своего «знакомого» нищего, он, как обычно, бросил ему в шапку монетку. Когда, придя домой, он стал отдавать зарплату жене, они вместе посчитали купюры и монетки и увидели, что денег существенно меньше, чем всегда. Иван Васильевич расстроился, заволновался – куда деньги делись? Первая мысль – неужели потерял? Потом он вспомнил, что в зарплату в числе других денежных знаков он получил несколько серебряных рублей. И сообразил, что, видимо, нищему в шапку вместо мелкой монеты он бросил серебряный рубль. Понятно, что домой с работы возвращался вечером, было темно, да и был, что называется, «выпивши». Вполне мог не разглядеть, какую монету достал из кармана.

К сожалению, сейчас я понятия не имею, какова в те годы была реальная стоимость серебряного рубля. Но, очевидно, что подать серебряный рубль в качестве милостыни было невозможной роскошью, тем более для семьи Смолиных, где всегда вынуждены были считать каждую копейку. Что делать? В семейном бюджете большой недобор. А семье надо жить как-то до следующей зарплаты. На следующий день по дороге с работы Иван Васильевич подошел к «своему» нищему и рассказал ему, что вчера с ним произошел такой вот случай. Нищий сказал: «Да, помню, действительно так и было». Иван Васильевич спросил, нельзя ли получить свои деньги назад? Все-таки семья – жена, дети. Деньги-то заработанные, других ждать неоткуда. Нищий сказал: «Хорошо. Приходи ко мне завтра вечером на квартиру. Я тебе отдам твои деньги».

На следующий день Иван Васильевич пошел по указанному адресу. Видит: хороший каменный дом, чистый богатый подъезд. Думает: обманул нищий. Звонит в квартиру. Дверь открывает горничная в белом фартуке и белой наколке на голове. Иван Васильевич говорит: «Мне такого-то можно видеть?» и называет имя-отчество. Она отвечает: «Сейчас!». Выходит «нищий» одетый как барин, в шелковом халате, и выносит ему серебряный рубль. Иван Васильевич от неожиданности смущен, говорит: «Спасибо!», и поворачивается уходить. А «нищий» его останавливает и напоминает: «А копеечку-то ты мне не дал!». После этого Иван Васильевич много раз видел своего «нищего» на том же месте, но больше милостыни ему не подавал, проходил мимо.

Кстати, бабушка Екатерина Алексеевна всегда резко отрицательно относилась к выпивке. И если Иван Васильевич иногда позволял себе немножко выпить с друзьями по дороге с работы, он знал, что таким образом он совершает некоторое прегрешение, и жена Катя его за это не похвалит. А у московских мастеровых людей, видимо, исстари было принято иногда после работы мужской компанией зайти в чайную, посидеть, поговорить и при этом, разумеется, немножко выпить. И Иван Васильевич изредка позволял себе принять участие в таких «посиделках» с друзьями. Дедушка, как говорили, выпивал самую малость, одну – две рюмочки, не больше, не ради выпивки – ради компании. Но даже от рюмки вина лицо его розовело, и он приходил домой после встречи с друзьями румяный, немножко виноватый и готовый сразу признать свою вину. Бабушка всегда очень беспокоилась и за него, и за семью и, со своей стороны, видимо, не считала возможным оставить его прегрешение без внимания. Пыталась его пристыдить, говорила: «Ты посмотри на себя, ты как клюковка!». «Клюковка» было самым сильным ее выражением, допустимым в адрес мужа. А он молчал, не возражал, знал, что виноват, слушал ее и только тихонько улыбался.

Несмотря на то, что в истории семьи был такой курьезный случай: встреча с нищим, как оказалось, далеко не-нищим, бабушка еще в раннем детстве объяснила мне, что человеку, который просит милостыню, обязательно нужно подать, пусть немного, пусть несколько копеек, но помочь хотя бы тем, чем можешь. Она говорила, что если человек вышел на улицу просить на хлеб, значит, он находится в таком безысходном положении, что больше ему не что надеяться, как только на подаяние от добрых людей. И такому человеку обязательно нужно помочь. Может быть, этот гривенник или пятиалтынный (бабушка так и говорила: «гривенник» и «пятиалтынный») спасет ему жизнь.

И еще моя бабушка Екатерина Алексеевна, всю жизнь вынужденная содержать свою семью на очень скромные деньги, была уверена, что всегда нужно давать немного денег «на чай» людям, которые оказывают тебе услуги, пусть даже по долгу службы. Она объяснила мне это на примере почтальонши Веры, которая приносила ей пенсию на дом в течение многих лет. Пенсия бабушки после 1961 года (после очередной денежной реформы) составляла 49 рублей 80 копеек. Женщина-почтальон Вера, немолодая, худенькая, очень приветливая, придя к нам домой, выкладывала деньги на стол, всю сумму. Бабушка забирала со стола бумажные купюры, а мелочь, 80 копеек, пододвигала рукой в сторону Веры. Та сразу понимала, что эта мелочь – ей, смущенно благодарила и уходила от нас очень довольная. Я спрашивала у бабушки, что это Вера так радуется? Что ей эти 80 копеек? Бабушка объяснила мне, глупому ребенку, что у почтальона работа нелегкая, а зарплата маленькая. И вполне возможно, что Вера и работает почтальоном только потому, что в тот день, когда разносит пенсии, она надеется получить в плюс к своей зарплате еще немного денег в виде чаевых. Бабушка говорила: «Наверняка, не только мы, есть еще добрые люди, которые знают порядок и оставляют почтальону немного мелочи в знак благодарности за ее труды. И в результате Вера получает какую-то сумму денег сверх своей маленькой зарплаты. Она оказывает услугу людям, люди ее за это благодарят. Это правильно. А мы от этого не обеднеем».

Разумеется, и газовщики, и другие работники коммунальных служб, и разносчики телеграмм – все получали от бабушки «на чай». Екатерина Алексеевна полагала, что не поблагодарить человека таким образом – себя не уважать.

Глава 28. ТОНЯ ВЫШЛА ЗАМУЖ

Приближались 40-е годы. Приближалась война.

Попытаюсь рассказать о наиболее важных событиях, которые произошли в семье Смолиных в конце 30-х годов, и начну вспоминать рассказы моих родных о военном времени.

В 1938 году вышла замуж Тоня. Ее муж Никита Яковлевич Чернышов, уроженец Тамбовской области, в те годы работал на железной дороге и жил в Москве, в доме 57 по Большой Богородской улице. Будучи молодым человеком, высокого роста, весьма привлекательным внешне, он, видимо, подумал, что его имя – Никита – звучит несколько архаично и не совсем подходит для московской жизни, и решил, что при знакомстве с девушками ему лучше называть себя каким-нибудь более модным и благозвучным именем. Так появилось имя Тима, Тимофей. С этим именем он и женился, и вошел в семью, и на всю жизнь остался для всех наших родственников Тимой, Тимофеем, дядей Тимой. И только когда его выросшие дети, Виталий и Татьяна, начали получать какие-то свои первые документы – комсомольские билеты или что-то еще в таком роде, где требовалось указывать отчество, родственники узнали, что имя их отца не Тимофей, а Никита. И дети, следовательно, Никитичи, а не Тимофеевичи, как родные полагали раньше. Впрочем, выяснение этого курьезного обстоятельства не имело никаких последствий. Просто был такой факт в истории семьи.

Выйдя замуж, Тоня ушла жить к мужу. Мне не раз приходилось слышать о том, что моя будущая бабушка Екатерина Алексеевна, выдавая Тоню замуж, очень сильно плакала. Известно, что в России, особенно в крестьянских семьях, женщины, которые отдавали замуж дочь или сестру, расставаясь с ней в преддверии свадьбы, обычно горько плакали. Наверное, это было связано с тем, что в замужестве женщину, как правило, ждала очень нелегкая жизнь. Однако когда выходила замуж Тоня, времена уже были другие, и не было никаких оснований опасаться, что ее ждет горькая судьба. Но Екатерина Алексеевна плакала безутешно и никак не могла успокоиться. Никто из родных не мог понять, что же, собственно, она так сокрушается. Моя мама полагала, что, наверное, в этот момент бабушке казалось, что она отпускает от себя очень близкого человека, которого в течение многих лет привыкла видеть рядом с собой. Возможно, к этому периоду времени Тоня уже была для бабушки не только старшей дочкой, но и самым близким другом, понимающим ее душу лучше, чем кто-либо другой. Дальнейшее развитие отношений в семье показало, что, вероятно, так оно и было.

В приданое дочке родители дали швейную машинку знаменитой фирмы «Зингер», ножную, прочно установленную на тяжелых чугунных ножках. Тоня всегда старалась научиться любое дело делать самым наилучшим образом. Взявшись за шитье, она быстро выучилась очень хорошо, профессионально шить. Таким образом, молодая семья получила не только бытовую вещь, всегда нужную в хозяйстве, но и средство производства, которое могло давать неплохое подспорье для бюджета семьи.

Квартира, в которой поселилась молодая чета, находилась в двух шагах от дома, где жили Смолины. В распоряжении семьи Чернышовых была одна комната в коммунальной квартире на первом этаже двухэтажного деревянного дома. Комната была пятиугольной и имела довольно странную, вытянутую форму. Единственное окно выходило на тротуар Большой Богородской улицы и находилось в точке наиболее близкой к трамвайным путям, по которым ходили трамваи маршрутов №7, 11 и 46. Между окном и трамвайными путями было расстояние, я думаю, не более двадцати метров. Неподалеку от дома находилась трамвайная остановка, которая называлась «Кожкомбинат». На подъезде к остановке трамваи громко звенели. Учитывая особенности расположения комнаты, разумеется, ее никак нельзя было бы назвать слишком комфортной для проживания семьи. Но что делать? В те времена огромное большинство москвичей жили примерно в аналогичных условиях. В этом доме и в этой комнате семья Чернышовых прожила почти 30 лет. В 1939 году у Тони и Тимы родился сын Виталик – прекрасный, здоровый и красивый ребенок, который на многие годы стал любимцем всей семьи Смолиных – бабушки, дедушки и моей мамы, которая в то время была еще юной девушкой Анечкой.

В семье Раи и Вани Грачевых в 1937 году родилась третья дочка – Люся, Людмила Ивановна.

Глава 29. В МОСКВУ, ПОД КРЫЛО К СМОЛИНЫМ

Костя Смолин по окончании средней школы в 1937 году поступил в Московский энергетический институт. Его студенческая жизнь протекала ровно, спокойно и весело. У него было много друзей, он увлекался велосипедом, фотографией. Во дворе дома на 2-ой Прогонной улице был построен турник, летом рядом с турником ставили стол для бильярда. И все молодые обитатели двора активно пользовались этими нехитрыми спортивными снарядами. Мама и бабушка не раз рассказывали, что Костя, когда во время летней сессии занимался дома, любил в перерывах межу занятиями выйти во двор, покрутиться на турнике, поиграть с соседями в бильярд, а потом возвращался домой и снова садился за книги.

Нередко из Едимонова в гости в Москву приезжала бабушка Евдокия Павловна. Когда Косте хотелось поупражняться в фотографии, бабушка без всяких возражений с удовольствием соглашалась послужить ему «фотомоделью». У нас сохранились несколько фотографий бабушки Евдокии Павловны, сделанных Костей в конце 30-х годов.

Кстати, на этих фотографиях можно видеть на голове Евдокии Павловны интересный головной убор – то ли косыночку, то ли маленькую шапочку. Это повойник, повойничек – действительно, нечто среднее между косыночкой и шапочкой. Я сама не застала свою прабабушку Евдокию Павловну в живых и никогда не видела бабушку в повойнике. Но мои многочисленные бабушки не раз подробно рассказывали о том, что представлял из себя этот предмет туалета.