скачать книгу бесплатно
Водопад жизни
Светлана Лучинская
Любовь – это слияние душ, найти ее – значит прикоснуться к вечности. Между разбойником не по призванию и женщиной, которой судьба запрещала любить, возникает сверхчеловеческая любовь. Это чувство преображает обоих, меняя их прежние представления о себе.
Водопад жизни
Светлана Лучинская
© Светлана Лучинская, 2021
ISBN 978-5-4493-2758-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями чистая случайность.
БЕЛОРУССКИЙ МОТИВ ИЛИ МИРАЖ
Часть 1
ГЛАВА I
Уже вторую неделю я сижу одна и жду важного звонка. Дети разъехались, кто куда. Тянутся августовские дни, липкие, тягучие как само ожидание и сводят меня с ума.
Два с половиной месяца, как мы в Петербурге. Чтобы комната не казалась чужой, я повесила на окно шторы, которые кочуют вместе со мной. В углу подоконника стоит иконка, с которой я никогда не расстаюсь. Мне кажется, что она бережет меня и тонкой ниточкой связывает с прошлым, от которого я убежала в надежде на лучшую жизнь.
Маленькая иконка временами темнеет, и только один раз мне почудился от нее свет. Я чувствую какую-то внутреннюю связь с ней, словно она отзывается на события моей жизни. Сейчас изображенный на ней лик смотрел печально, и мне не спалось.
«Прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня» – эти слова красным светом вспыхивали в моем сознании, но я отгоняла их как назойливых мух. Все кончено, я начинаю с чистого листа!
Бессонная ночь сменилась зыбким сном только под утро. Сон и явь перемешались. Сквозь окно проникали назойливые звуки сигнализации и надрывали мне сердце, а потом вдруг превратились в резкий звонок. Я вскочила, схватила телефонную трубку и ещё в полусне услышала голос мамы:
– Крепись дочка.
– Что? Какой ужас!
Моя память машинально отметила – 6 утра, 12 августа, 2003 года. Я скользнула обратно под одеяло, накрылась с головой, съёжилась, спряталась от этой ужасной вести, меня лихорадило. Умерла тётя Кира. Может быть, это сон? Кто угодно, только не она – жизнелюбка, не знающая усталости. Часа два продолжалась агония моего неверия.
Потом наступил день. Произошло событие. Оно незримо расставило все по своим будущим местам. Я уже знала, что не улечу в Шотландию. Просто не смогу жить там с чувством вины, если не провожу в последний путь тётю – свою вторую мать. Знала, что через три часа должна сидеть в поезде.
Первые десять минут я бестолково металась по комнате в страхе, что не успею, времени в обрез. Наконец, взяла себя в руки, позвонила в клуб «Дискавери» и отложила поездку на две недели – если бы я знала, что пересечь границу Великобритании простому смертному сложнее, чем попасть на Луну.
Позвонила сестра Аня с Витебского вокзала. Через двадцать минут она уедет на прямом Брестском поезде, а я едва успею в Минск, чтобы пересесть на электричку до Барановичей.
Почти пустая дорожная сумка казалась полной кирпичей. Сын уже ждал у банка. От духоты и волнения драгоценные купюры прилипали к рукам.
– Скорей, сынок, я не переживу, если не уеду сейчас.
Плацкартных мест не было, и пришлось выложить в три раза большую сумму в фирменный вагон типа СВ.
– Не хило, – заметил Илья, обводя взглядом купе.
На верхних полках живописной горкой лежало белоснежное белье, веером стояли накрахмаленные полотенца. На столе – две бутылки белорусского пива, баночка какой-то супер воды, печенье и вафли.
Я была близка к голодному обмороку.
– Как, оказывается, быстро устаёшь от плохих новостей и спешки.
– Жарко, пить охота, – Илья потянулся за пивом.
– Обойдёшься. Оно скрасит мои печальные мысли.
Поезд тронулся, и сын помахал мне с перрона. Я сидела не шелохнувшись. В купе никого, класс люкс в полном одиночестве. Будто нарочно мне открывался контраст между приятной, комфортной жизнью и смертью, которая не укладывалась в голове.
Я встрепенулась, когда вошла проводница. Молодая темноволосая девушка в форме взяла у меня билет и спросила:
– Будете брать сухой паек или горячее питание?
– В каком смысле? – не поняла я.
– Ужин входит в стоимость билета – объяснила она.
– Горячий ужин?! – глупо переспросила я.
– Так что вы берёте?
– Конечно, горячее – дошло, наконец, до меня.
– А вот это пиво и все остальное тоже входит в стоимость ужина?
– Все, кроме пива.
– А сколько оно стоит? – не унималась я.
Пиво на наши деньги стоило значительно дешевле.
– Господи, – сказала я сама себе, когда проводница вышла, – впервые в жизни я еду в роскошном вагоне с прекрасным сервисом. Тётя Кира оценила бы все это, она знала толк в комфорте.
Может быть, её душа сейчас здесь. Она ведь любила меня больше всех и сказала об этом в последнюю нашу встречу семь лет назад.
В ожидании ужина я вышла в коридор. Вокруг по-прежнему ни души.
Поезд шёл полным ходом, равномерно постукивали колеса. В пустую и чистую перспективу вагона убегала тёмно-красная ковровая дорожка, на окнах покачивались занавески с белорусским орнаментом. Этот орнамент вызывал у меня ностальгические чувства. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как я возила в Барановичи крестить шестимесячного Илью, и единственным человеком, который связывал меня с Белоруссией все эти годы, была тётя Кира.
Часы показывали без пяти восемь. Скоро ужин. Я зашла в туалет, который сиял чистотой и был достаточно просторен. Чем ещё удивит меня этот поезд.
В купе я открыла бутылку пива и крутанула ручку радио. Мирей Матье и Шарль Азнавур пели песню «Вечная любовь» – все как по заказу. Постучала и тихо вошла проводница, поставила передо мной легкий контейнер с едой и так же бесшумно удалилась.
Несмотря на голод, я ела медленно, почти не чувствуя вкуса пищи, и глотала слезы. Мне казалось, что еду я в гости к живой тете Кире, не на похороны, а на встречу со своим прошлым. Как быстротечна жизнь, и этот шикарный ужин в уютном вагоне казались нереальными. Все растает как сон. Что же останется нам? Только прекрасные мечты и воспоминания?
От пива голова немного отяжелела. Мне всегда с удовольствием спалось в поездах, а тем более в таком. Тебя словно младенца укачивают, а колеса поют колыбельную – ничего – ничего.
В половине десятого утра показался Минск, и сердце защемило от вида знакомых башен с часами. Я с трудом узнавала город моих студенческих лет. Недалеко отсюда должен быть корпус моего химического факультета. Новый грандиозный вокзал, метро, обмен валют, что-то ещё незнакомое носилось в воздухе.
Мне было не до размышлений. Я впрыгнула в электричку за минуту до её отправления. Духота. Пронесли мороженое, я купила порцию и перешла в более свободный вагон, села у окна и стала жадно всматриваться в когда-то родную мне действительность. Вошли двое парней, один с гармоникой, другой держал шапку, запели песню «Вологда». Странно, а что же я ожидала увидеть? Положив в шапку российский червонец, я стала смотреть на пробегающие дома и деревья.
Постепенно ветерок из окна освежил меня, и я стала вспоминать ту Белоруссию, которую покинула 26 лет тому назад. Как это получилось? Всему виной тот нелепый скандал с отчимом в августе 1977 года, который стал последней каплей. После кошмарной ночи я встала и спокойно объявила маме:
– Я уезжаю.
– Куда, к тёте Кире? – не поняла она.
– Нет, в Куйбышев.
– Хорошо, – так же спокойно ответила она.
Я приняла окончательное решение – навсегда покинуть «этот сумасшедший дом».
Декабрь 1968 года. Улицы припорошило лёгким снежком. Ощущение новизны и радости приливающей жизни. Неужели я жива и здорова? В больницу меня отвезли с непонятным диагнозом и проверяли врачи всех отделений. Но РОЭ зашкаливало за 80 впервые в истории больницы, на 10 дней отнялись ноги, температура по утрам была выше вечерней, 40—41, и никак не сбивалась. Пенициллин не помогал. Приходила тётя Кира и растирала меня уксусом. Главврач пригласил маму в кабинет.
– Есть ли у вас ещё дети? – Он готовил её к возможной утрате.
По ночам мама задыхалась и порывалась ехать в больницу. Моё лицо стало белым, как тетрадный лист. Я обмирала, а когда приходила в себя, то видела возле себя горестное лицо мамы. Почему я так и не умерла, никто не знал. Когда с помощью каких-то уколов удалось сбить температуру, врачи пожали плечами, написали в карточке – ревмокардит и поставили меня на учёт. Вероятно, это было что-то возрастное, что с годами проходит, но втайне мне хотелось думать другое. Первое школьное чувство поразило меня такой силой и неожиданностью, что я втайне приписывала ему не только причину моего выздоровления, но и болезни.
Из больницы я сразу же поехала не домой, а к тёте Кире, и с тех пор поселилась в её семье. Она жила на Третьяках, в военном городке – на другом конце города. Её муж – майор в отставке, – я называла его дядя Петя, заменил мне отца. А их дети – Игорь и Женя значили больше, чем обычные двоюродные брат и сестра. Это был совсем другой мир. Там не было деспотизма отчима, там была моя школа, которую я никогда не меняла и не собиралась менять. А главное, в этой школе был мальчик по имени Вадим, внимание которого застало меня врасплох и стало предметом постоянных мыслей.
До этого я не интересовалась противоположным полом, много читала и была большой мечтательницей.
– Ну что вы все о мальчишках, – сердилась я на трещавших всю дорогу одноклассниц.
На родительских собраниях меня хвалили за отличную учёбу и примерное поведение. Мама гордилась мной, а тётя Кира пророчила:
– Вот выучишься и станешь человеком.
Дома отчим говорил мне:
– Немтырь.
Я почти никогда с ним не разговаривала, никак не называла и считала несчастьем всей своей жизни.
– Жила бы Раиса для дочки, а то нашла себе ссыкуна (имея в виду молодость Зиновия), – вздыхала бабушка.
Любовь бабушки я ощущала с раннего детства, принимая её за маму.
Она была человеком старого закала, и этим все сказано. Трудная жизнь согнула ей спину, но не сломила дух. Её постоянные поездки на родину, в Мариуполь, независимо ни от каких обстоятельств, многие считали причудой. Оттуда она присылала нам посылки со всякой всячиной, чаще всего с вяленой рыбой, которой там приторговывала. Только очень тяжёлая болезнь могла остановить её, но я не помню, чтобы она когда-либо серьёзно болела или обращалась к врачам.
– Рвачи, а не врачи – говорила она обычно.
– А что же ты делаешь, когда простываешь? – интересовалась я.
– Выпить 100 граммов водки, укутаться одеялом, пропотеть, и наутро все как рукой снимет. – Мне это казалось невероятным.
Смутно припоминалась картина – мы с бабушкой у моря, она греет в горячем песке свои ревматические ноги, я плещусь у самого берега, ослепительно светит солнце. Вдруг кто-то восклицает:
– Смотрите, вон граница между Азовским и Чёрным морями!
Я всматривалась в синеющую даль, но ничего не видела.
Бабушка жила поочерёдно у своих четырех дочерей, помогая нянчить внуков, но к концу жизни остановилась у нас. Меня до сих пор гложет чувство вины за то, что я недослушала её рассказов о жизни в старину.
Она пережила смерть пятерых детей из девяти, две войны, революцию, голод 1933 года, но не утратила достоинства, здравого смысла и добропорядочности. Её сухонькое согбенное тельце, белый ситцевый платочек на голове остались в моей памяти не только как черты любимого родного человека, но как символ старой России. Она любила рассказывать о жизни при царе, о своем отце из благородной семьи, который женился на красавице-крестьянке, о традициях в их семье и учёбе. По её словам четыре класса гимназии давали больше, нежели наши десять классов. И совсем уж прикровенно говорила о своей любви к казачьему офицеру, погибшему на фронте в Первую мировую войну.
Стоубцы, – объявили по-белорусски, и это тоже показалось новым. Столбцы – середина пути между Минском и Барановичами. На этой станции мы когда-то случайно встретились с Вадимом и вместе ехали в Минск, и я вдруг ощутила дух тогдашнего времени, вкус забытой тоски. – Интересно, какой он сейчас?
Вадим так и не стал главным человеком моей жизни, тем не менее знакомые, давно невиденные места будоражили. Я жадно начала вспоминать, раскладывая по полочкам даже самые незначительные эпизоды. Зачем мне это? Но лукавый ум пробовал вдохнуть подобие жизни в этот муляж, настроить фокус хрусталика на дальнее зрение, чтобы вновь увидеть мираж прошлого.
Закрываю глаза. Весна. Солнце. Во дворе перед домом зелёная лужайка. Вадим лежит на животе и покусывает травинку. Вид у него задорный и мечтательный. Мы с подругой Иринкой проходим мимо, и он весело с нами здоровается. Я вижу его второй раз в жизни, а первый был, когда я забыла в парте свой дневник, и мы отправились за ним в школу. В тот год Вадим учился во вторую смену в классе, где мы занимались в первую. Он вышел небрежной походкой, улыбающийся, руки в карманах. Ирка зашептала мне на ухо:
– Это Павлихин, они недавно приехали из Германии. А это Валька Турко, бегает за ним, – она указала на высокую русую девушку независимого вида.
За одну секунду я была в курсе всех событий, и ровно через секунду он подошёл к нам и поздоровался.
– А что ты тут делаешь? – спросил он у Ирки. Она таинственно улыбалась.
– Посмотри, пожалуйста, дневник в третьей парте, – обратилась я к нему с неожиданным смущением. Он сходил в класс и скоро вернулся.
– Нет там никакого дневника, – пожал он плечами и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. На щеке появилась ямочка. С этого момента со мной что-то произошло, стало горячо у сердца.
Потом была линейка в коридоре. Все классы стояли в две линии лицом друг к другу. Вадим оказался почти напротив меня. Из-за своей рассеянности я не сразу его заметила. Ирка тотчас же зашептала мне на ухо:
– Он так глядит на тебя!
Я не осмеливалась повернуть голову в его сторону, а когда решилась, то увидела, как он, не скрываясь, смотрел на меня во все глаза с какой-то шальной улыбкой и неизменной ямочкой на щеке. Это было неожиданно и непереносимо. Я отвернулась, а Ирка посматривала мельком, и все время нашептывала мне о нем. Это было удивительно. Обычно тихая, спокойная – в классе её прозвали Несмеяной, она с таким пристрастием подталкивала меня к нему, словно говорила, – Смотри, вот он! Не может быть, чтобы он ей тоже не нравился.
С того дня в моей жизни появился другой смысл. На кухне у тёти Киры я дежурила возле окна, чтобы видеть, не пройдёт ли по двору Вадим. Как только он появлялся и пересекал двор, я смотрела на его высокую ладную фигуру и замирала. Про такую походку говорят, – идёт, как пишет. Каждый его шаг и каждое движение отдавались в моем сердце, это были минуты огромного восторга и грусти. Но стоило ему повернуть голову в сторону нашего окна, как я, тотчас же, пряталась за занавеской. Наши дома находились рядом, и это уже было счастьем. В школе я набивалась на дежурство в группу по проверке чистоты классов, которая делала обход во время уроков. Так я могла лишний раз встретиться с ним взглядом. Я хорошо помнила слова моего одноклассника Кольки:
– Между прочим, Павлихин часто интересуется – что это за скромненькая девочка у вас в классе?
Раньше мы с Иркой предпочитали прогуливаться только по аллее, которая идёт вдоль Брестской улицы, этакие благовоспитанные девочки. Во двор я стала выходить только недавно, и понятно, по какой причине. Там собиралась целая стая мальчишек и девчонок, которые хохотали, подтрунивали друг над дружкой, а главным объектом их внимания стал Вадим, ведь он был новичком и самым видным парнем в школе.
Девчонки сбивались в кучу на лавочке у стола, теснили его в угол и приставали с вопросами:
– Вадим, а какие тебе девчонки нравятся?
Он изобразил руками волосы до плеч, и я тут же решила обрезать косу.
Однажды Колька повез меня на велосипеде по двору, а Вадим подтрунивал:
– Урони её, урони! – этот мягкий, но полный тайной силы голос, приводил меня в трепет.
