скачать книгу бесплатно
– Что, так теперь модно? – Ситуация становилась глупой.
– Выйдем, подышим, – предложил он.
– Выйдем, – согласилась я в полном смятении.
Мы спустились по лестнице на первый этаж, вышли во двор и двинулись по улице. Вадим положил руку на моё плечо. Пахло табаком, его рука была слишком тяжела, и я убрала ее. Мы медленно подошли к фонарному столбу. Было прохладно, и Вадим накинул на меня свой пиджак. Потом с величайшей осторожностью он коснулся уголков моих губ. Ну почему он не схватил меня тогда в охапку и не защекотал до смеха?! Я надвинула на лицо пиджак, и кто-то, кому очень не хотелось нашего счастья, сказал моим голосом:
– Никогда!
– Никогда, так никогда, – обречённо произнёс мой Вадим, и мы побрели назад к крыльцу, где, прячась в кустах, высматривала нас Ирка. – Как он легко сдался, он не борец, – подумала я с грустью. Усталые, как после тяжёлой работы, мы ненадолго присели на крыльцо.
– И кому понадобилось писать эти письма? – без зазрения совести спросила я.
– Давай забудем о них, – резонно предложил Вадим.
Мы возвратились к танцующим. Я села у стены и попыталась отдать себе отчёт. Что за наваждение? Я никогда не пойму себя. Зато я хорошо понимала, что терпение и любовь вознаграждаются, а глупость неистребима.
Мне стало душно, и я снова решила выйти на воздух. Вадим сидел в проходной комнате с ребятами, развалившись на диване. Все молчали. У Сани Иванчука, нашего ведущего баскетболиста в классе, был недоумевающий взгляд. Вадим смотрел сквозь меня. Потом я вернулась и как пришибленная, снова сидела у стены. По-прежнему играла музыка, все танцевали в обнимку. Меня вывел из оцепенения голос Лариски:
– Полюбуйся, как твоя подружка целуется с Вадимом.
– Что ж, пусть. А мне такой не нужен!
Последние слова я произнесла достаточно громко. Он услышал и повернул голову в мою сторону. Я даже не ощущала обиды, а только горечь и пустоту. Не было ничего, ни меня, ни окружающих, всё было нереально.
В этот вечер Вадим пошёл провожать Ирку. На следующий день я увидела её припухшую губу, прячущийся взгляд и задала ей единственный вопрос:
– Так ли сладок поцелуй, как о нем говорят?
– Нет, – ответила она. Больше к этой теме мы никогда в жизни не возвращались.
Зато к самой себе у меня по сей день много вопросов, и среди них один – главный. Почему? Почему я хочу одно, а делаю совершенно противоположное? Это слово «никогда», коварно сорвавшееся с моих губ, было как печать, наложенная на всю мою и его судьбу.
В июне мы сдавали экзамены. Я вытянула свой аттестат зрелости на все пятёрки, очень устала, ни о чём не думала, и меньше всего о серьезном выборе профессии. Для меня существовал только Вадим, но он был потерян, и я постепенно смирялась со своей участью.
Мне хотелось поскорее уехать из нашей семейки, а для этого надо было поступить в какое-нибудь учебное заведение. Тем более я была отличницей, и это считалось несомненным.
Женя, видя моё подавленное настроение, утешала, как могла:
– Ну не переживай, зайка, всё утрясётся. Когда ты сдавала математику, ко мне подошёл Вадим и посетовал, что на следующий год за него некому будет болеть. А я ему сказала:
– Если кое-кто не поступит, то придёт, поболеет. Он так хорошо, по-доброму улыбнулся.
– Ну и что здесь особенного? Он умеет обаятельно улыбаться. Мне от этого не легче.
– А знаешь, что мне сказала Лилька? – Лилька – «светская львица» из параллельного класса, знающая себе цену и, разумеется, офицерская дочь. – Она сказала, – Я слышала, вашей Тае нравится Вадим. И что она в нем нашла, ведь он такой самоуверенный?
Интересный взгляд со стороны. А я видела его совсем по-другому.
Таким мыслям и чувствам предавалась я на балконе. Уже совсем стемнело, но мы продолжали стоять. На Аню тоже нахлынули воспоминания, и у неё была своя первая любовь, в деревне, куда на лето их с братцем Лешкой отправляли родители. Я любила свою сестрёнку, за её спокойный нрав и ненавязчивую манеру общения.
– О чём беседуете? – прервала наши размышления Аля, младшая дочь тёти Киры. Але можно было говорить всё, это был уникально безбашенный человек.
– Не беседуем, а скорее молчим. Молчим о первой любви, – призналась я.
Аля знала Вадима. Его мать учила её в четвёртом классе, и одно время занималась с ней на дому. По этой причине она была для меня дорогой ходячей реликвией, немного приобщённой к его домашнему миру, который был мне недоступен.
– Ты всё ещё его помнишь?
– Первая любовь никогда не забывается.
– Стоит того.
– Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Я давно его не видела. Знаю только, что он не живёт сейчас в Барановичах, а где-то недалеко. Говорили, что он, то уходил, то приходил к своей жене. А когда умерла его мать, он совсем перестал приезжать сюда. Какие-то нелады с отцом. Говорят, что отец потом сошёлся со своей первой любовью.
– Хотелось бы его увидеть, но останавливают стихи Вероники Тушновой:
Не встречайся с первою любовью,
Пусть она останется такой.
Тихим счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит.
Все иным окажется сейчас.
Пусть навеки самое святое
Неизменным остаётся в нас.
– Девочки, вы там не уснули, – позвала Женя.
У неё был измученный вид. Все люди уже разошлись.
– Да пожалуй, пора ложиться. Завтра нам с Аней предстоит испытание – визит на Фабричную улицу.
Я спала на той самой кровати, которая помнила мои первые слезы о Вадиме.
ГЛАВА III
На улице Фабричной проживал теперь мой отчим со своей второй женой Кларой. Это была наша бывшая квартира, которую после долгих мытарств Зиновий получил на семью от хлопчатобумажного комбината. Апартаменты незавидные – четыре клетушки с тонкими перегородками на первом этаже, где в сезон дождей пахло сыростью. Однако это было великое счастье для нас, вволю намотавшихся по съёмным домам без удобств и с клопами. К тому времени я училась уже на третьем курсе.
Мама с воодушевлением водила меня из одной комнаты в другую. С неизвестным мне блаженным чувством я полежала сначала в ванне. Потом забралась в постель в собственной спальне, ощутила запах стерильного голубоватого белья и заботливые мамины руки, поправляющие одеяло. На душе стало уютно, и я сладко уснула. Как мало человеку нужно – чистота, уют, забота и маленький кусочек своего жизненного пространства.
А когда через восемь лет с сыном на руках я снова приехала сюда, первоначальный уют, который пришёл вместе с получением квартиры, безвозвратно исчез. Было очень некомфортно находиться между матерью и Зиновием, как меж двух огней. Мать знала о его изменах и посвящала меня во все подробности. Потом был мучительный и неприглядный развод. Ещё хуже было существование после развода в ожидании размена квартир. Так, мама с моим братом оказались в Тольятти, поближе к дочери, то есть ко мне. Я жила тогда одна с сыном в однокомнатной квартире, которую получила от ТОАЗа, где работала инженером, а за плечами был неудавшийся брак.
С такими невесёлыми мыслями я переступила порог нашей бывшей квартиры. Приняли нас, насколько можно, радушно. Клара была тараторкой, в момент заговорит, но от её неудержимого потока слов исходило какое-то очарование.
– У нас ничего тогда ещё не было, – возбужденно говорила она, словно оправдываясь.
Мне стало неловко, и я попыталась её успокоить.
– Стоит ли об этом говорить? Всё в прошлом. Мама живёт своей жизнью и ни о чём не вспоминает.
Тем не менее разговор всё время сбивался в эту сторону. Говорила в основном Клара, а я больше молчала и слушала. Мне это не составляло труда, поскольку стеной обступили и не отпускали воспоминания.
Вот прихожая с большим зеркалом. Раньше здесь стояло трюмо, перед которым я любила повертеться, примеряя перешитые из старых вещей платья. Я жила почти на одну стипендию и ходила исключительно в тех тряпках, которые придумывала себе сама.
После третьего курса я работала летом в студенческом отряде проводников, с которым мы ездили на пассажирских поездах Минск-Сочи и Минск-Кисловодск поочерёдно. За шесть поездок я заработала себе на зимнее пальто, и надо сказать, что даже эта временная роль была мне более по сердцу, чем учёба на химфаке.
Училась я без интереса и желания. К вопросу выбора профессии я отнеслась безответственно, и это была моя вторая ошибка в жизни, если первой считать все, что связано с Вадимом. Так я думала тогда и лишь много позже поняла, что ничего случайного не бывает, и наши «ошибки» на самом деле не ошибки. Просто в тот момент жизни не могло быть иначе. От этой мысли легче. На судьбу нельзя обижаться, она всегда даёт ещё один шанс. Вопрос в том, сможем ли мы им воспользоваться.
В Ивацевичском районе, куда меня направили после окончания университета, свободных мест не оказалось. В Министерстве образования в Минске на меня лениво посмотрел утопающий в бумагах дядька и спросил:
– Может быть, вам свободный диплом дать?
В изумлении я не знала, что сказать. Это была, по выражению Андре Моруа, «минута, решающая судьбу». Судьба тащила меня за шиворот, но я сопротивлялась с невероятной тупостью, трусила перед неизвестностью и отказалась. Мне подобрали Ганцевичский район, и я попала в крупное село Огаревичи с колхозом – миллионером.
Поселили меня в двухэтажном коттедже, с печным отоплением и туалетом на улице. Я занимала одну из комнат на втором этаже. Внизу гостиная, кухня и ванная с титаном. Хозяйка, красивая молодая женщина с иконописным лицом, была в разводе с мужем, сыном председателя колхоза, жила с дочерью у матери, а комнаты сдавала приезжим учителям, за что школа платила ей 7 рублей в месяц и обеспечивала на зиму дровами.
Я преподавала ненавистный предмет, но довольно успешно, просто по привычке делать все добросовестно. Тем не менее я считала себя притворщицей и не испытывала никакого удовлетворения, поскольку учительство – не моя стезя. Лишь в силу молодости все шло само собой, возникла даже некая симпатия между мной и учащимися. А где моя стезя – я не знала.
В свободное от работы время я гуляла по окрестностям деревни, читала хорошие книги и продолжала мечтать о чем-то несбыточном, с грустью возвращаясь к окружающей действительности. У Филдинга я узнала, что счастье заключается в жизнерадостном, живущем надеждами темпераменте. Такая трактовка счастья мне вполне подходила.
Свежий воздух и деревенское молоко пошли мне на пользу. Из выжатой, как лимон, дипломницы я вновь превратилась в свежую девушку с нежным румянцем на щеках. Каждые выходные я приезжала домой, чтобы не отказать себе в удовольствии принять ванну. Из ванны я выходила новым человеком и разглядывала себя в зеркале. Оно отражало не только черты слегка удлинённого лица в обрамлении тёмно-русых волос, но и жизнь, которая возвращалась к этому лицу.
– Хороша, – сказала мама, глядя на меня с удовольствием. Природа и деревенская тишь исцеляли мою душу и тело, постепенно затягивались сердечные раны.
– Ну как дела, рассказывайте, – произнёс отчим, наливая всем по чарке своего фирменного напитка «Сам жанэ, сам пье».
– Мы сейчас в Санкт-Петербурге. Я продала дом, собираюсь в Шотландию на заработки. Илья поступил в институт, Рита – в колледж после 9-го класса.
– Я бы тоже поехала, – мечтательно протянула Клара. – За границей такой нос, как у тебя, котируется. Я желаю тебе найти, наконец, свою половинку. Знаешь, я представляю палисадник и рядом с тобой мужчину среднего роста с бородой.
– Почему именно с бородой? – усмехнулась я.
Затем опять стали мусолить тему развода и отношений отчима с мамой.
– А может, ещё и сошлись бы – рассуждала Клара, осуждая поведение моей матери накануне развода.
– Вы-то, наверное, его точно не упустили бы, – вставила я.
– Не-е-ет! К мужчине подход нужен, – погладила она Зиновия, который расцвёл от удовольствия.
– Зюнечка, – произнесла нараспев Клара. И Зюнечка послушно ушел мыть посуду. Такое было просто невозможно представить в прежней его жизни с мамой. Я шелохнулась помочь, но Клара остановила меня:
– Не надо, он имеет за это премиальные. – Это был мастер – класс от Клары. Искусство, которого я абсолютно лишена.
Тема разговора начинала набивать оскомину, и Анна ушла на кухню за отцом. Она по-прежнему любила отца и льнула к нему, хотя ей было непросто. Между ней и Кларой несколько лет тому назад пробежала чёрная кошка. Чем-то Аня не угодила мачехе, какой-то пустяк, и своенравная Клара свела к минимуму общение отца с дочерью, а заодно и с внучками.
Мы с Кларой остались одни.
– Мой муж говорит, что я лакомый кусочек. Ну, сравни меня и свою мать, – произнесла Клара и любовно положила руку на свой пышный бюст. Я задохнулась, но Клара как ни в чем не бывало продолжала, но уже об Анне:
– Она сама виновата. Обещала и не сделала. Как так можно? – Уже потом я узнала, что всему виной оказался какой-то антиалкогольный чай, который Анне не удалось передать для пьющего зятя Клары. Я слушала и поражалась, как легко найти повод, если нужно сделать из мухи слона. Потом речь зашла о родне Зиновия. Клара любила повторять фразу:
– Моя мама всегда учила меня: «В тебя – камнем, а ты – хлебом». Надо отдать Кларе должное – она так и поступала. Помогала всем, кому могла, включая и меня. Что за женщина! У меня Клара вызывала противоречивые чувства. Я понимала Зиновия – она очаровывала и увлекала, какому мужчине это не понравится. С другой стороны, мне в ней претили слишком откровенные эротические порывы и деспотический нрав – её мнение было безоговорочным, правота бесспорной.
– Аня – себе на уме, – заявила Клара, и не согласиться с ней означало нажить себе врага. Посему я не проявила заинтересованности к этой теме и быстро поднялась из-за стола.
Мне захотелось взглянуть на бывшую комнату Ани. Здесь до сих пор стоял секретер, за которым она делала уроки. У нее всегда был порядок. Чистоплюйство, как сказала бы Клара, у нас в крови. А на этой кровати иногда спала я, оплакивая свою невозможную любовь. Я подошла к этому месту и почти что услышала свой голос.
– Вадим, Вадим, я буду любить тебя всегда, всю жизнь, – повторяла я, как будто он мог меня услышать. Мне не с кем было поделиться, я была один на один со своим чувством. Ни одной душе я бы ни за что не призналась в этом. Когда было особенно больно, я произносила монологи, обращённые к какой-то высшей силе под названием Любовь.
– Пошли пить чай, – позвал Зиновий, он уже успел помыть посуду.
Разрезали торт, и Клара снова затарахтела, как пулемёт. Зиновий ей вторил, они были на одной волне. Было раскопано еще несколько неприглядных подробностей из его жизни с мамой. Словно не было у этой сладкой парочки иных интересов. Мне стало досадно. Вероятно, это их очень объединяет и укрепляет семейный союз. Клара, как следователь, все знала, обо всем судила, выносила приговор и не терпела возражений. Наши с Анютой голоса были детским лепетом против её звучного альта.
– Вот скажи, мать сделала тебе, хоть раз, настоящий, крупный подарок? – вопрошала меня раскрасневшаяся Клара.
– Когда было трудно, она всегда помогала. Привозила продукты, тратила свою пенсию.
Вопрос был неслучаен. Клара торжественно вынесла из другой комнаты и надела мне на шею тоненькую золотую цепочку с кулоном в виде сердечка.
– Мы думали, что тебе может понадобиться за границей, и решили, лучше всего золото.
Вот оно – «в меня – камнем, а я – хлебом».
– А тебе Анна – вот эту кофту, ты за границу не едешь.
Клара слишком явно благоволила ко мне. Мало ей отчуждения между отцом и дочерью. Вслед за Анной я ушла на кухню, там она продолжала безуспешные попытки разбудить у Зиновия былые отцовские чувства. Я услышала:
– Ты хочешь увидеть внучек?
– Нет, не хочу. – От этих слов у меня на минуту возник столбняк.
Пора было уходить. Распрощались мы, естественно, в самых прекраснодушных выражениях.
Сидя в автобусе, я думала, – Зиновию, конечно, хорошо с Кларой, что они и демонстрируют всем своим поведением. Если все сказанное ими сжать, то получится такой вердикт: «Ах, какая Клара прекрасная женщина! Какая у них с Зиновием любовь! Все соседи тоже это давно осознали и при каждом удобном случае выражают Кларе свое восхищение. А Раиса – приносящая несчастье женщина – самодур, которая думает только о своем я и любит, чтобы все перед ней танцевали». На душе было мерзко, словно я участвовала в сговоре против матери. Скорей бы уехать в Петербург, там – другая планета. Не говоря уже о Шотландии, которая воспринималась сейчас на грани фантастики.
По дороге я вспомнила один очень знаменательный свой поступок, после которого я долго принимала ванну, пряча от мамы свои слезы. Правда, ванна выглядит сейчас по-другому – заслуга Клары, и все там теперь другое, но мне была дорога та наша старая квартира, которая проглядывала из каждого уголка призраками прошлого.
Я перешла на четвёртый курс и смирилась с химфаком, как с неизбежностью. То, что я попала не туда, я обнаружила на первых же практических занятиях. А на лекциях, вместо того чтобы вникать в суть предметов, я думала о том, как все бросить, найти что-то другое и не терять бездарно молодые годы. После первой сессии я получила закономерный неуд по высшей математике и лишилась стипендии, а когда робко заикнулась об уходе с химфака, то мать замахала руками:
