Чаща

Я вдохнула терпкий запашок и поднесла рюмку к губам. Осилить смогла только до половины.

– Нет, я сейчас селёдку-то принесу, – крякнула тётка Дарья. – Как же без селёдки-то? И картоха у меня отварная стоит, я её сейчас в постном масле обжарю, и красота!

Я попыталась было отказаться, но тётка Дарья даже слушать меня не стала. Вместе мы с ней очистили несколько картофелин. Потом принялись за лук.

– А что Георгий? – спросила я между делом. – Так один и живёт?

– Так и живёт, – смахивая выступившую от ядрёного лука слезу, ответила тётка Дарья. – Мы с ним по-доброму, по-соседски, грех жаловаться. Каждую зиму помогает нам с дровами. Мы хоть котёл и поставили, а всё одно: как осень начинается, печку кормим.

– Дорого, поди? – усмехнулась я, уже догадываясь, каким образом им помогает мой отчим. Дровами запастись нынче дело недешёвое.

Тётка Дарья хмыкнула и смахнула порезанный лук на чугунную сковородку.

– А какой с нас леспромхозу урон? Мы ж по мелочи берём, сучок разный и не калибр. Георгий и денег не берёт.

– Понятно.

– Понятно ей! Пенсия сама знаешь, не разгуляешься. В Москве, чай, всё по-другому!

– По-разному.

– Так ты с домом-то что решила?

– Я не думала об этом.

– Твой дом-то, материнское наследство. Тебе и решать.

– Ну как я его продам? Там бабушка жила, и вообще…

– Это ты про Георгия? – вздохнула тётка Дарья. – Оно, конечно, так. По-человечески надо решать. У него самого ничего нет. В деревне, откуда он родом, евойный брат живёт с семьёй. Георгий после армии как сюда приехал, всё в общежитии ютился. А потом уж с матерью твоей сошёлся. Она тоже не хотела из дому-то уезжать. В доме – воля, а в квартире что? Четыре стены и соседи со всех сторон.

– Кому-то и в квартире хорошо.

– Так я разве ж спорю? Кто в доме не жил, не поймёт. А, ладно, теперь-то чего уж, решать надо.

– Не хочу я пока об этом думать, – нахмурилась я. – Потом как-нибудь.

– И то верно. Может, ещё вернёшься.

Я не стала отвечать, потому что уже слишком долго жила отдельно, чтобы примерять на себя возможность жить под одной крышей с мужчиной, который… чёрт, я даже не могу найти правильное определение тому, как отношусь к Георгию. Он мой отчим, муж моей покойной матери. Не отец, не кровный родственник. Я не могу скинуть с весов всё, что он сделал для нас с матерью, и всё же, по-моему, жить вместе это как-то неправильно. Слухи пойдут такие, что вовек не отмоешься. Но это я так, к слову. Возвращаться я действительно не хотела.

Запахло жареной картошкой. Я сглотнула голодную слюну и уже с вожделением посматривала в сторону жирной селёдки, которую тётка Дарья умело и быстро освобождала от сероватой кожицы и костей.

– Сбегай-ка в огород за зелёным луком, пока не стемнело, – велела она. – И глянь, не видать ли моего ханурика. Загулял, зараза, как есть загулял!

Я отправилась на огород и нарвала зелени. Окна моего дома были темны.

«Ушёл, что ли, куда?» – подумала я с надеждой. Лучше бы ушёл, ей-богу. Говорить нам не о чём, только нервы друг другу трепать. Понятно же, что деваться ему некуда, а ведёт себя так, будто я ему что-то должна. Нашёл бы себе женщину, по нему, поди, полгорода слюни пускают, и ушёл бы к ней жить. Но нет, сидит, как сыч, захламил весь дом своими инструментами.

Наш дом крайний на улице, за ним – дикий сад. Раньше там тоже дом был, но хозяева уехали, и он пришёл в негодность. Соседи постепенно разобрали его по брёвнышку, так что остался только остов из старого кирпича, насквозь проросший лопухами. Но раз в два года старая яблоня плодоносила, так что мы собирали яблоки и сушили для компота. В этом году, судя по крупной завязи, тоже будет хороший урожай.

Когда я вернулась, картошка уже подоспела.

– Может, на кухне сядем? – предложила я. – Чего туда-сюда таскать?

– Да как же ж можно? – возразила тётка Дарья. – Видано ли дело гостей в кухне кормить? Предупредила бы, приехала к накрытому столу, а так извини, чем богаты.

– Не обижайтесь, тётя Даша, – обняла я её и едва не прослезилась. Вроде и выпила с гулькин нос, а в голове шумит и глаза на мокром месте. – Как же я рада вас видеть!

– И то верно, я ведь и помереть могла, пока ты там в своей Москве!

– Ох, скажете тоже!.. – испуганно воскликнула я и тут же опомнилась: права тётка Дарья, так оно и бывает…

– Ну, ну, – прижала она меня к своей необъятной груди, – всё путём… Садись. Я и сама проголодалась.

На столе уже стояли разносолы: огурчики-помидорчики, квашеная капуста и поверх неё – пара моченых яблок.

– Праздник живота! И пусть весь мир подождёт! – патетично объявила я, хватаясь за вилку.

– Пущай подождёт, – согласилась тётка Дарья, разливая по рюмкам «огненную воду». – За встречу мы выпили, теперь давай матушку твою помянем… Царствие небесное, земля пухом, – скороговоркой произнесла она и обсосала сморщенный коричневый огурец.

Я тяжело вздохнула:

– Царствие небесное… Всё думаю, как же так произошло: раз – и нет её. Ведь врачи говорили, что шанс есть, что надо лечиться, в конце концов сделать операцию, а тут… Сердце, да?

Тётка Дарья поднесла рюмку к губам и даже открыла рот, но замерла, глядя на меня.

Я выпила, а она положила огурец на блюдце и отвела глаза.

– Что, тёть Даш? – прикрыв рот ладонью, выдохнула я.

– Да ничего, – глухо ответила она и тоже выпила.

Я чувствовала, что между нами повисла недосказанность, и пыталась понять, с чем это связано. Ничего на ум не приходило, к тому же я быстро захмелела с непривычки.

– Ты заключение о смерти видела? – задала вопрос тётка Даша, склонившись над тарелкой.

Я задумалась, а потом к собственному стыду призналась, что нет. Известие о смерти матери окончательно выбило меня из колеи, и я мало что соображала. Тогда я ещё толком не отошла от исчезновения Веры, от её поисков и допросов, от жуткого состояния, которое оставило свой неизгладимый след на моём характере и отношении к миру в целом. Удивительно, как я вообще смогла ассимилироваться в Вологде, но это-то как раз можно было объяснить: я с головой ушла в учёбу, тренировала руку и использовала каждую минуту, чтобы занять себя. По сути, я была ещё совсем ребёнком, но именно желание во что бы то ни стало вытеснить из своей головы все те жуткие воспоминания и помогло мне справиться и не сойти с ума.

– Инфаркт. Она ведь совсем молодая у тебя была, – вздохнула соседка. – Я ведь, главное, видела её, когда она с работы пришла. За дровами вышла, смотрю, бежит. Я ей, мол, Люда, пожара нет! А она рукой махнула и в дом. Ну, думаю, мало ли, приспичило, а я тут со своей брехнёй.

– А этот где был?

– Кто? А, Георгий-то? А он с утра на разработки в лесхоз уехал. За ним машина с инженером ещё утром приехала, я видела, как они с мамкой-то твоей прощались. Вернулся на следующий день, а она… – тётка Дарья ещё раз вздохнула и перекрестилась. – Остыла уж… Как бы мне в окно хоть глянуть! Свет у ней горел. А я что-то умаялась, прилегла на часок, да так и провалилась, будто в болото. А Кольке что, он в чулане храпел. Ему и дела нет, что у соседей делается. Ох-хо-хонюшки… у самой сердце болит, когда об Люде думаю. Врач сказал, что такое бывает, когда нервное что-то…

Я промокнула глаза полотенцем. Понятное дело, столько переживаний…

– Я ведь чего приехала, тёть Даш. Мне следователь позвонил.

– Ох ты ж! И зачем ты ему понадобилась? – нахмурилась тётка Дарья.

– Не сказал. Спросил только, когда могу приехать. Что дело срочное.

– А сама-то что думаешь?

Я пожала плечами и захрустела капустой. Вытерев рот полотенцем, продолжила:

– Ещё я видела, что девушка пропала. Инга Смирнова.

– Да-да. Она на том конце города живёт. Я на рынке слышала, что ищут её.

– Что с ней могло приключиться?

Тётка Дарья понизила голос:

– Поговаривают, девчонка гульнуть любила. С дальнобойщиками её видели в придорожном кафе.

– Думаете, уехала с кем-то из них?

– Ничего я не думаю. Говорю, что слышала. Ты знаешь, я сплетни не люблю, но Зинка… Помнишь Зинку-то, поди? Она в столовке кассиршей работала?

– Не, не помню.

– Так она потом на заправку устроилась, на объездной. Говорит, там больше по деньгам выходит. А у неё двое пацанов, на одни штаны разоришься! Старший-то уж в школу ходит, а младший…

– И что она рассказала? – направила я тётку Дарью в нужное русло.

– Так я ж тебе говорю: видела она эту Ингу. Потом уж, как фотографии-то развесили, она её и признала. Но это ещё в марте было… А тут вроде как на дискотеку ушла и пропала.

* * *

…О том, что Вера пропала, я узнала ближе к полудню. Вернее, в официальной версии это звучало как «не вернулась домой после выпускного».

Мысленно возвращаясь в тот день, я каждый раз впадаю в мучительный ступор от невозможности сложить все грани в один пазл. Моё физическое состояние было ужасным. Проснувшись, едва ли не ползком я добралась до кухни и присосалась к водопроводному крану. Я не помнила, во сколько пришла. Мои ноги и руки гудели и ныли от крапивных ожогов и царапин. Постепенно, вместе с холодной водой, ко мне стали возвращаться и обрывки воспоминаний.

Страшно болела голова. Георгия и матери не было. Я порылась в аптечке, нашла обезболивающее и, проглотив сразу две таблетки, рухнула обратно в постель, где забылась глубоким сном. Последней мыслью было написать всем нашим, спросить, всем ли так же плохо, как мне, и как их встретили дома. Судя по всему, я умудрилась проскочить скандал и разборки, раз лежу в своей кровати, хоть и в кошмарном состоянии.

Второй раз меня разбудила мать. Я очнулась оттого, что она изо всех сил трясла меня за плечи. Её голос доносился как сквозь вату, а я никак не могла сфокусировать взгляд. Появившись в комнате, Георгий плеснул мне в лицо холодной воды из кружки.

– Придурок! – хрипло выругалась я. – Совсем сдурел?!

Он смотрел на меня так, словно видел перед собой змею.

– Отойди, не лезь! – взвизгнула мать и тут же расплакалась. – Марьяна, ну как так-то?! Господи, посмотри, на кого ты похожа! Что с твоим платьем?

Я с трудом приняла вертикальное положение, но не удержалась и прислонилась спиной к стене, только сейчас заметив, что до сих пор одета в свой выпускной наряд. Нежно-кремовое платье теперь напоминало половую тряпку. Я запустила пальцы в волосы и обнаружила шпильки, которые скрепляли локоны на затылке. На подушку посыпались сосновые иголки и сухие скукожившиеся листья.

– Ты где была? С кем?

– А то ты не знаешь с кем! – ответил вместо меня Георгий. – Нашла себе друзей…

Взглянув на Георгия, я процедила:

– Не твоё дело! Мам, пусть он уйдёт!

Мне было стыдно. Безумно стыдно, что он видит меня такой.

– Марьяночка, – понизила голос до шёпота мать, – ты мне только скажи… если тебя кто обидел…

– Мам! – мотнула я головой и даже умудрилась не повалиться обратно на подушку. Голова была тяжёлая и мутная. – Никто меня не обижал! Я с нашими была, ты же знаешь! С Сашкой, Ирой, Данькой и Веркой. – Сглотнув сухой комок, я слизала воду с губ и вытерла подбородок.

– Ты меня не поняла, – нервно передёрнув плечами и стараясь донести до моего сознания свою мысль, повторила мать. – Так ведь чаще всего и бывает, понимаешь? Напьются, а потом… ну, это… беременность.

Когда до меня дошло, о чём она мне талдычит, я обомлела.

– Мам, честное пионерское, комсомольское, партийное, не было ничего! Богом клянусь! И вообще, мы не пили!

– За дуру только меня не держи, ладно? – подскочила мать. – Не ожидала от тебя. Ты только посмотри на себя! Где так изваляться можно?

Я обхватила голову, сдавила виски и едва слышно сказала:

– Не валялась я нигде… мы купаться ходили. Костёр жгли.

Мать с такой силой сжала губы, что они стали почти белыми. Её взгляд пробирал меня насквозь. Откуда ей было знать, что на самом деле я сама пытаюсь понять, что со мной произошло.

– Если ты соврала… если…

– Мама, ну хватит! Я тебе не вру!

– Иди помойся! На человека не похожа!

А пока я мылась, к нам прибежала мать Веры…

…– Верку долго искали, да ты и сама знаешь. Поисковый отряд из Вологды приезжал, местные, знамо дело. Я бы тоже пошла, да куда с моими ногами?

Ноги у тётки Дарьи были толстыми, синюшными от переплетённых выступавших вен. Мать заставляла её пить венотоники, но тётка Дарья считала это глупостью и лишней тратой денег.

– Завьялов, начальник лесозаготовки, всё грозился сеткой территорию обнести. А как ты лес огородишь? Народ как шастал, так и шастает. Разве запретишь купаться или за грибами ходить? – сказала она.

– Ну да. Сеткой… выдумал тоже, – согласилась я.

– Ох, Марьяночка, да ведь чего только не выдумаешь, когда припрёт! Поди-ка, в нашенских-то лесах сыщи кого! Почитай, до Череповца сплошная дремучая стена. Но он молодец, предупредительные знаки поставил. С лесоохранной конторой согласовали и поставили.

– Ой, а Светлана Александровна, жена его, как? Совсем я потерялась во времени и пространстве…

– Хорошая женщина, депутат! Предлагали ей место директора в краеведческом музее, отказалась.

– Почему?

– Из художественной школы она ушла. У них же детей не было, помнишь? Но чудеса случаются! Сынок у Завьяловых теперича!

– Ребёнок?

Светлана Александровна была ровесницей моей матери. Она всегда интересовалась моим настроением, считая, что любые эмоции полезны и применимы в творчестве. А как она рассказывала всякие сказки и легенды, заслушаешься! Основы, которые она дала мне во время учёбы в художественной школе, здорово помогли при поступлении в училище. Конечно, Завьялова была своеобразным человеком, с характером. Строгая, но в то же время участливая, всегда умела найти нужные слова, чтобы поддержать и направить в нужную сторону.

– Это ж сколько ей лет было, когда она его родила? – поразилась я. – Действительно чудо. ЭКО, наверное?

Тётка Дарья поджала губы.

– Я к этому делу по старинке отношусь. Оно ведь – или бог дал, или не дал. А нынче как с ума все посходили… скоро детей из семян на грядке выращивать станут.

– Да ладно, тёть Даш. Наука не стоит на месте. Главное, чтобы дети росли счастливыми.

– Ну так-то оно, конечно, так. Но у Завьяловых всё по-другому было. Сынок-то у них неродной.

– Усыновили, – дошло до меня.

– Ой, тут такая история приключилась! – Глаза тётки Дарьи загорелись. – Нашли они его на трассе, представляешь? Бросил кто-то ребёночка на верную погибель и божьего гнева не побоялся!

– Кошмар…

– Новорождённый младенец, вот так-то… Дело вот так же, в июне, было, ты уж тут не жила, они с мужем за берёзовыми ветками в лес поехали и коробку заметили. Какая-то, прости господи, лярва своё дитё, как кутёнка, выбросила. Завьяловы привезли ребёночка сюда. А тут уж и оформили на себя, как разрешение получили. Оно и понятно, кто же откажет таким людям? Святое дело сделали, и бог их за это наградил.

– Искали настоящую-то мать?

– Искали, да где ты её найдёшь?

– В Вологодской области камер понатыкано на дорогах больше, чем в любом другом месте. Можно же как-то…

– Так это за трассой было-то. Уж чего их понесло туда за берёзой, у нас вон и здесь её полно. Для бани всегда этого добра навалом. Но видать, сам бог их туда направил. Никогда мне не понять, как можно ребёнка выбросить! Сволочи, нелюди! Нешто нельзя было в детский дом отдать? Или вон в больницу подкинуть… Изверги…

Мы помолчали.

– Ну вот, можно, оказывается, сыскать в наших лесах пропавшего человека… – вздохнула я.

– Как сказать… вон в Лепёхине женщина ушла за грибами и пропала. Но это уж давненько было, не знаю, помнишь ли?

Я покачала головой.

– Лес – дело такое, заплутать недолго. Но по-разному бывает, конечно. Помню, Колькин друг ещё по молодости на охоту пошёл. Неделю выбраться не мог. Потом рассказывал, что едва с ума не сошёл. Будто леший по кругу водил, всё к одному месту. И смеялся над ним! Вот прям в голос!

– Я столько раз потом была там, на берегу, с полицейскими, что глаза закрою и всё вижу, как наяву, – сказала я. – Вы же не думаете, что… что мы что-то сделали с Верой? – задала я мучивший меня всё это время вопрос.

Тётка Дарья взяла меня за руку и крепко сжала:

– Что ты, что ты, Марьянка! Я ж тебя нянчила с малолетства, не такая ты…

– Не такая! – с жаром и болью подтвердила я. – Я им всё-всё рассказала! Как мы на берег пришли, костёр разожгли, потом купались… – запнувшись, я поморщилась. – А потом что-то изменилось вокруг. Мне страшно стало. Я побежала домой, но было очень темно, страшно. За мной будто кто-то гнался, я слышала шаги. И ещё звуки разные… Никто мне не поверил. Я вот думаю, а я на их месте поверила бы?

– О господи… – Тётка Дарья перекрестилась и жалостливо посмотрела на меня.

– Тёть Даш, я хотела спросить… Только вы не ругайтесь и не смейтесь, пожалуйста. Что, если это леший был?

– Леший? – Тётка Дарья кашлянула.

– Ну да, леший, лешак, лесной царь?

Она сгребла хлебные крошки и зажала их в кулаке. Крякнув, поднялась, затем снова села и высыпала крошки в блестящую от жира сковороду.

– Я уж было подумала, ты про Георгия говоришь.

– Да нет, – покраснела я, вспомнив, как несколько раз при ней называла своего отчима лешим. – Я про настоящего.

– Ну какой леший, Марьяна? Ты ведь вроде грамотная девка.

– Ну да, грамотная, – усмехнулась я. – Просто так спросила.

Тётка Дарья покачала головой:

– Просто так… Я после войны уже родилась. Мы коммунизм строили и в сказки не верили. Меня и крестили-то в дальней деревне, в Лялине, сейчас уж её и нет. Чтобы никто не узнал и не осудил. Раньше строго было. Бабка моя была женщиной верующей, она втихаря свезла меня к тамошнему батюшке. Так она тоже говорила, что всё это суеверия: лешие, кикиморы, домовые… Есть только бог. Говорила, а сама на печку миску с молоком ставила! – усмехнулась тётка Дарья. – Для кого, думаешь?

– Для кота?

– Тю! Для домового! Я однажды полезла и увидела блюдце-то. Спрашиваю, это чё, бабань? А она так бочком стоит, коклюшки перебирает, кружево, значит, плетёт, и не глядя: «Ой, пущай постоит, можа дядька не побрезгует, отведает!» Ну, я мала ещё была, дядька так дядька, потом уж сообразила.

– И что, приходил домовой?

– Ни разу не видала, – хохотнула тётка Дарья. – Но молока на следующий день как не бывало. Думается мне, это соседский кот к нам через форточку бегал и лакомился. У нас-то кошка была хроническая беременная, та на печку никогда не лезла, шапка у ней лежала старая меховая, в ней и спала. А вот соседский кот…

В этот миг с улицы донёсся какой-то утробный рёв, который потом резко оборвался.

Я вздрогнула и испуганно уставилась на дверь, а тётка Дарья сплюнула и ударила по столу кулаком.

– Ну, зараза! Явился!

– Что это?

– Это-то? Сейчас сама увидишь!

С грохотом отодвинув стул, тётка Дарья засучила рукава и направилась к выходу. Я за ней.

За её грузной фигурой я не сразу заметила лежащее возле калитки тело, зато увидела идущего по дорожке вдоль забора Георгия.

– Даш-ш-ш-ка… мать твою… – в этот миг хрипло выдало тело.

– Ах ты ж, гад такой! – замахнулась тётка Дарья, но Георгий остановил её коротким:

– Не надо! Иди!

Куда иди и зачем иди, я поняла, когда распознала в распластавшемся на земле теле дядю Колю.

– Глаза б мои тебя не видели! – запричитала тётка Дарья. – Георгий, ты уж поаккуратнее, как бы башкой его не ударить! А и ударь, чтоб завтра шишак вылез!

– Даш-шка! Я тебе, дуре, подарок при… ик… нёс… – заблеял дядя Коля.

Георгий сгрёб вихляющего ногами соседа и поволок его к дому. Я отошла в сторону, а затем направилась следом.

– Домой иди, – обернулся Георгий.

– Когда надо будет, тогда и пойду, – фыркнула я. Вот ещё, приказывать он мне будет!

– Марьян, скинь с кровати бельё-то, – велела тётка Дарья. – Покрывало только оставь. Проспится, постелю, а так изгадит только. Все штаны испоганил! Ой, матушки! – визгливо заголосила она. – Ой! Ты глянь!

Я не удержалась и засмеялась в голос. На дядьке Коле были брюки и пиджак, изрядно «убитые» временем и образом жизни, а под пиджаком – заляпанная майка. На животе майка оттопыривалась и шевелилась. Когда тётка Дарья вздёрнула её вверх, на пол вывалилось несколько серебристых плотвичек.

– Ай-да дядя Коля! Рыбак! – всхлипнула я, утирая выступившие слёзы.

– М…дак! – припечатала тётка Дарья и тяжело вздохнула.

Георгий потащил дядьку Колю к дивану, но тётка Дарья заворчала:

– Ни-ни, в чулан его!

Я забежала вперёд, убрала подушку и простыню и расстелила тёмное потёртое жаккардовое покрывало. Георгий взвалил стонущего, воняющего рыбой и костром дядьку Колю на кровать и приоткрыл форточку.

– Так и живём, – подытожила тётка Дарья, промокая глаза полотенцем.

– Помочь рыбу-то собрать? – предложила я.

– Не надо, иди, Марьянка, я уж тут сама справлюсь. Спасибо, Георгий! Кабы не ты, валандалась бы я с ним полночи. И на улице не бросишь, чай, не собака. Ишь, пёс смердячий! – замахнулась она полотенцем на мужа.

Георгий кивнул и молча двинулся вон. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Проситься на постой к тётке Дарье я посчитала неправильным. Ей и без меня хлопот хватало.

Дома я сразу пошла к себе, нашла в шкафу свою старую футболку и достала из сумки зубную щётку. В небольшой ванной, где едва умещалась душевая кабина и унитаз, я огляделась, выискивая изменения или присутствие чужих следов. Конечно, мне было уже всё равно, появился ли у Георгия кто-то, но любопытство брало верх.

Сполоснувшись, я простирнула нижнее бельё и забрала его с собой, чтобы развесить на спинке кровати. На цыпочках вышла из ванной и остановилась в коридоре, прислушиваясь к тому, что происходит за стенкой. Дверь в большую комнату оказалась прикрытой, свет не горел. Я пришла на кухню, чтобы попить, включила свет и обнаружила на столе коробку конфет «Коркунов» и торт «Персидская ночь». Рядом стояла тарелка с нарезанным сыром и колбасой, а на плите – прикрытая крышкой сковорода.

– Ну надо же, – хмыкнула я, разглядывая две толстые свиные отбивные.

Получается, Георгий приготовил праздничный ужин и ждал меня. И в магазин за конфетами и тортом сходил, пока я с тёткой Дарьей селёдкой под самогон угощалась.

Наверное, мне должно было быть стыдно за то, что я его «кинула», но стыдно не было. Было тоскливо, и к Георгию это не имело ровным счётом никакого отношения.

Утолив жажду, я на ощупь вернулась в комнату и юркнула под одеяло. Только закрыла глаза, как в коридоре заскрипели половицы. Я замерла, потом высунула голову и прищурилась, едва различая в потёмках очертания предметов.

Хлопнула входная дверь. Некоторое время я лежала, но потом всё же слезла с кровати и подошла к двери. Приоткрыв её, высунулась в коридор. Мой нос тут же уловил табачный запах. Георгий курил на крыльце. Я постояла немного, поджимая поочерёдно замёрзшие ноги, а потом вернулась в кровать и укуталась в одеяло, словно в кокон.

«На новом месте приснись жених невесте…» – пробормотала я. Этому, кстати, меня научила Верка. Она вообще верила во всякие заговоры и шепотки. А может, не верила, а только делала вид, но я частенько замечала за ней эту особенность: то пальцы скрестит за спиной, то дулю сложит, то пробормочет что-то вроде: «Пусть во сне и наяву будет так, как я хочу!» Как-то я заметила у неё амулет в виде лошадиной головы на простой верёвке. Страшненький, надо сказать, и совсем не похожий на украшение. Вера носила его на запястье левой руки, там, где обычно носят красную шерстяную нитку на счастье, и время от времени поглаживала кривоватую лошадиную морду. И лицо у неё при этом становилось задумчивым и напряжённым.

Вера, Вера… что же такого ты себе нагадала-наворожила, что сгинула с лица земли без следа?

Она была красивой, наша Верка. Я говорю «была» вовсе не потому, что уверена в её смерти, а потому, что не видела её с того самого вечера. Люди ведь меняются и за более короткий срок. Впрочем, кого я обманываю? Поверить в то, что она сбежала и живёт где-то обычной жизнью, было невозможно. К побегу готовятся, откладывают деньги и придумывают какой-то план. А какая причина могла быть у неё для побега?

Вера Зубова себе цену знала и ни за что бы не стала рисковать. Как и все, она хотела красивой обеспеченной жизни. Данька в этом смысле был для неё вполне удачным вариантом. Его мать владела парой вещевых точек на рынке, у отца был шиномонтаж. Сам Данька звёзд с неба не хватал, но вроде как ради Верки старался. Учился так себе, зато смазливый был – поговаривали, что дед у него цыганских кровей.

Я ни разу не видела, чтобы они с ним обжимались где-то по углам, но ходили за руку и сидели вместе за одной партой. На переменах и после школы ребята всегда собирались вчетвером. Наблюдая за ними, однажды я догадалась, что Ира тоже была влюблена в Даню, а Сашка в Иру, и после этого открытия их отношения казались мне каким-то невероятно-захватывающим фильмом, когда ждёшь финал, строишь версии и всё равно понимаешь, что не угадаешь.