Бесишь меня, Ройс Таслим

– Но вообще круто. Я выпью. – И затем, не открывая глаз, добавляю: – Прости.

Обычно я очень осторожна в разговорах с мамой и всегда стараюсь себя контролировать.

– Все в порядке, – тихо отвечает она.

Кажется, быть родителем на девяносто процентов означает принимать выходки, которые выдает твой ребенок, и говорить, что это нормально. По крайней мере, в моем случае именно так и происходит.

Мама протягивает руку и ерошит мои длинные сальные волосы, чего не делала уже много лет. Я не возражаю. Затем она уходит. Я вздыхаю и разглядываю суп, зная, что мама наверняка изо всех сил старалась найти самую лучшую аптеку с китайскими снадобьями и самого известного травника. Наконец беру фарфоровую ложку и, зачерпнув коричневую, как кора, жидкость, даю ей немного «выпустить пар». Первый глоток супа поражает все мои взбудораженные рецепторы – он горяч и горек, как любовь.

* * *

Пасмурным утром понедельника Стэнли заводит семейный минивэн – это он так говорит, а не я – и мы отправляемся в изматывающую поездку в школу. Я сижу впереди, а Рози, моя одиннадцатилетняя сводная сестра, сзади. Ветер треплет нам волосы.

– Агнес, у тебя вид как у какашки, – весело говорит мне Рози, откидывая свои темно-бронзовые локоны с глаз, когда встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида.

Я и пальцем не пошевелила, чтобы привести себя в порядок в первый день возвращения в школу. Не думаю, что кто-нибудь станет комментировать, как блестят мои сальные волосы, собранные в обычный хвост, – уж точно не сейчас, когда нижнюю часть моей правой ноги обнимает громоздкая серая шина, и я ковыляю при помощи костыля. Врач настоял, чтобы я ходила с ним как минимум месяц, до конца которого еще две недели.

– Следи за языком, – мягко произносит Стэнли.

– Рози, как я тебя учила? Если хочешь кого-то задеть, выражайся конкретнее. Детали очень важны. Не стесняйся описаний. Например, вместо «Меня раздражает твой вид», нужно сказать что-то вроде «Такой нос, как у тебя, нужно налепить на задницу, чтобы он не попадался мне на глаза».

– А-ха-ха-ха, задница, – хихикает Рози.

– Если будешь оригинальной, заработаешь больше очков, – продолжаю я со всей мудростью своих лет. – А еще лучше вместо просто задницы сказать «задница йети» или…

– Хватит болтать о задницах, – резко говорит Стэнли. – Рози, это было некрасиво. Не будь задирой.

– Мы же просто шутим…

– Иногда, девочки, словами можно глубоко задеть другого человека. И боль они могут причинить намного сильнее, чем физические раны на теле. Помните, что перо сильнее меча? – наставляет нас Стэнли.

В ответ мы закатываем глаза, но замолкаем. У моего отчима имеется навык весьма эффективно призвать к послушанию, и он, на мой взгляд, гораздо результативнее, чем гнев мамы. Наверное, потому что Стэнли почти двадцать лет работает учителем, да еще и с подростками.

– Тот, кто это сказал, очевидно, никогда не истекал кровью в бою на мечах, – шепчет Рози, но отец ей не отвечает.

– Согласна, – театральным шепотом говорю я сестре, и она ухмыляется.

Движение на дороге становится плотным. Я вздыхаю. Когда нас отвозит мама, мы всегда добираемся до школы минут за двадцать, избегая и пробок, и штрафов за превышение скорости.

– Папа, ты можешь поторопиться? – ноет Рози. – Я хочу добраться до школы раньше Жасмин.

– Тише едешь – дальше будешь, – отвечает Стэнли.

Мы снова закатываем глаза – ох уж этот Стэнли со своими стэнли-говорками. Учитывая скорость, с которой он едет, – черепашьим темпом в потоке машин – я почти жалею, что за рулем не мама. Почти, потому что Стэнли с лихвой компенсирует скорость другими радостями. Он разрешает нам с Рози выбирать музыку для поездки, и мы можем громко петь, если нам так хочется. Если увидите бежевый Nissan Serena, ползущий по улицам Куала-Лумпура с одним взрослым, который кисло морщится, пока две девочки-подростка по-волчьи воют под Тейлор Свифт и Blackpink, значит, это мы. Хотя с первого взгляда вы ни за что не догадались бы, что мы – семья. Стэнли и Рози – белые американские гаитяне смешанной расы, а я – малазийская китаянка. Но если вы проведете с нами хотя бы пару минут в минивэне, сразу поймете, что мы знаем о туалетных привычках друг друга гораздо больше, чем готовы признать. Кроме того, мы с Рози уж слишком равнодушны к фальшивому пению Стэнли, чтобы не быть семьей. Мы также знаем, что по четвергам вечером у Стэнли с мамой Ночь свидания, и потому нам ни в коем случае не следует болтаться перед дверью в их спальню после десяти вечера по разным надуманным причинам.

– Агнес, встреча с Меллоном и Эвереттом, чтобы обсудить ситуацию, у тебя позже назначена, верно?

Я киваю. И в груди у меня разгорается слабый огонек надежды. Может, он думает, что, несмотря на результаты сканирования… Я покачала головой, не в силах даже надеяться, что все еще смогу участвовать в межшкольных соревнованиях, особенно после того, что услышала от хирурга. Но через пять месяцев – три, если я добьюсь своего… смогут ли они подождать, пока я поправлюсь, и выставить меня хотя бы на чемпионат штата и национальные соревнования?

Минивэн замедляет ход, останавливаясь на светофоре, почти незаметно. Стэнли оборачивается и смотрит на меня.

– Эй, Агнес?

Лицо у Стэнли суровое, хотя всю суровость портят добрые глаза и готовые к улыбке губы. Однажды, когда мы со Стэнли только познакомились четыре года назад, он попытался назвать меня солнышком, но я так рыкнула, что он оставил все дальнейшие попытки.

– Да, Стэнли?

Рози называет мою маму мамой, но я называю Стэнли – Стэнли, и его это устраивает. Отца у меня никогда не было, и слово «папа» наполняет меня страхом, который я не совсем понимаю. Хотя подозреваю, что мама предпочла бы, чтобы я называла Стэнли именно так.

– Даже если ты не будешь бегать, ты все равно замечательная, – говорит он, привирая с убежденностью, на которую способны только преподы.

Глаза застилают слезы, и мне приходится отвернуться. Семья пойдет на все, чтобы поддержать тебя, даже на ложь.

Сначала мы останавливаемся перед пунктом высадки для старшеклассников. Я выхожу с помощью Стэнли и инспектора дорожного движения, морщась, но сохраняя спокойствие.

– Я заберу тебя после школы, так что просто напиши мне, когда будешь готова, ладно? – говорит Стэнли.

Я киваю и начинаю осторожно ковылять к воротам. И тут раздается радостный крик. Я закрываю глаза и жду взрыва энергии, который представляет собой Зи, пока она обнимает меня с визгом восторга.

– Агнееес, дорогааая! – тянет она. – Как я рада, что ты вернууулааась!

– Зиии, – отвечаю я, смеясь и немного покачиваясь на костылях.

Она устраивает большое шоу, обнюхивая мое лицо и волосы, и говорит, как соскучилась по моей вони. Несмотря на мой нынешний мрачный настрой, вид Зи сразу поднимает мне настроение. Это похоже на лучи заботы и сострадания, которыми она бережно окутывает меня. Плечи у меня расслабляются, на угрюмом лице невольно вспыхивает улыбка, и я ничего не могу с этим поделать.

– Ты ж моя детка, – говорит подруга, мягко отстраняясь от меня.

Поддерживая меня за плечи, она поворачивается, слегка подталкивает меня бедром и забирает мою школьную сумку после некоторого сопротивления с моей стороны. Мне приходит в голову, что Зи, пожалуй, в первый раз, несет чью-то в буквальном смысле ношу, – дочь главного министра и правнучка одного из отцов-основателей Малайзии, в школе она всегда окружена помощниками, в том числе и добровольными. Она называет их подлипалами.

Если присмотреться, мы представляем собой довольно странную пару. Помимо одних и тех же предметов, у нас нет ничего общего с точки зрения происхождения, класса, семьи, интересов, музыки и т. д. Даже вкусовые пристрастия у нас разные: я, например, не любитель хлеба, а Зи его обожает. Но мы обе разделяем ненависть к подхалимам, подпевалам-шаркунам (ее слова) и людям, которые считают, что гавканье и рыканье – это хорошая реакция на что угодно.

С Зи мы познакомились, когда я впервые приехала в «Мир» четыре года назад, после того как Стэнли с мамой поженились и я перевелась в эту школу. На моем первом занятии мы случайно сели рядом друг с другом, и учитель назначил ее моим напарником по ориентированию. После окончания урока Зи представилась и ждала, когда в моих глазах загорится расчетливый огонек узнавания, но он так и не вспыхнул. Я не знала, что ее фамилия знаменита, и никогда не видела ее фото в светских журналах, где регулярно появляется вся семья. Но даже узнав, кто такая Зи, я не изменила своего отношения к ней, продолжая проявлять вежливую незаинтересованность, пока на четвертый день нашей совместной учебы эта девушка не отпустила небрежное замечание, заставившее меня фыркнуть так сильно, что я закашлялась и чуть не описалась. В ответ я выдала остроту, от которой у Зи чуть не выпали глаза, и дружба была скреплена. Для девушки из старинного богатого семейства, политической династии мое искреннее безразличие ко всем этим титулам и рангам стало облегчением. Прошло уже четыре года, мы по-прежнему близкие подруги, и это настоящее чудо, когда понимаешь, насколько велик дисбаланс сил между нами, если ты из тех, кто мыслит такими категориями в отношениях: у Зи есть все – связи, власть, деньги, а мне совершенно нечего предложить ей взамен. Но она знает, что даже если ее связи и деньги будут единственным способом вытащить меня из какой-нибудь скверной ситуации или улучшить мою судьбу, я все равно из гордости не стану ими пользоваться. На самом деле, я как-то пошутила, что лучше выставлю свое барахло на OnlyFans. «Ага, – согласилась Зи, когда я сказала это в первый раз. – Только для того, чтобы заработать что-то на OnlyFans, нужно иметь что-то стоящее, n’est pas[4]?» И она права. В любом случае это «выставлю свое барахло на OnlyFans» стало чем-то вроде нашей дежурной шутки.

До начала занятий еще целый час, поэтому мы пересекаем двор («идем живописным маршрутом», по словам Зи), чтобы попасть в актовый зал для специального утреннего собрания. Зи сегодня в темно-зеленом хиджабе и длинной мятно-зеленой форме в стиле баджу курунг[5], я в темно-зеленой юбке до колен и мятно-зеленой рубашке-поло.

– Не могу поверить, что не видела тебя больше двух недель! Целую жизнь, можно сказать! – жалуется Зи. – И ты даже не позволила навестить тебя.

– Да у нас дома проблемы. Термиты, – уклончиво отвечаю я.

Последние пару раз, когда она хотела зайти, я ловко ссылалась на охватившую весь мир пандемию, как на оправдание, а потом сказала, что мы делаем ремонт, опилки и все такое.

– Может, во время рождественских каникул.

– О-о-кей, – говорит Зи, приподнимая бровь, но решает закрыть тему визитов, не в последнюю очередь потому, что я притворилась, что споткнулась.

Я никому не позволяю навещать меня дома, и тому есть несколько причин. Во-первых, и я не могу это отрицать, не хочу, чтобы моя самая близкая школьная подруга увидела, насколько скромно и непримечательно мое жилище по сравнению с ее домом, в котором я была несколько раз и однажды даже осталась ночевать. Я вовсе не пытаюсь важничать – все знают, что я дочь Стэнли Мориссетта и хожу в школу почти бесплатно, в отличие от других, которые платят непомерные суммы. Но да, я пытаюсь хорохориться, потому что одно дело позволить им догадываться, насколько велика пропасть между нами, а другое – дать в этом убедиться.

Мы проходим мимо безупречного спортивного поля, освещаемого утренним солнцем, где перед уроками занимаются несколько ярых фанатов. Там я и замечаю Ройса Таслима, одного, что удивительно. Он растянулся на земле и отжимается на одной руке. На нем черно-серый камуфляжный жилет для бега и трико, которые являются подобием одежды, все обтягивающее и блестящее. Тьфу, сплошной выпендреж!

Я могла бы произнести последнее предложение вслух, но Зи бы не услышала, потому что… я проследила за ее взглядом – ага, Ройс Таслим приступил к прыжкам. И моя так называемая подруга уставилась на пульсирующие под солнцем… бедра Ройса.

– Зи!

Я щелкаю пальцами у нее перед лицом, и она вздрагивает, приходя в себя. У Зи что, и вправду совсем отсутствует вкус?

– Ой, прости, – извиняется подруга, и кончики ее ушей краснеют.

– Бог все видит, – напоминаю я ей.

– Говорит неверная, которая собирается завести аккаунт на OnlyFans, – бормочет она.

Зи усмехается, и я отвечаю ей тем же. Мы беремся за руки и идем к аудитории, где будет проходить собрание. Зи с бешеной скоростью рассказывает мне свежие сплетни, а я стараюсь не думать о своей встрече с тренером Эвереттом, до которой еще три часа, как раз перед обеденным перерывом.

* * *

Офис тренера Эверетта находится на втором этаже административного центра из стекла, стали и бетона, и мне нужно подняться на лифте. Я прихожу немного раньше, чтобы успеть взять себя в руки и убедиться, что не вспотела от паники. Я стучусь и вхожу после приглашения. Тренер Меллон уже на экране, присоединился к нам прямо из Мэриленда. Я выдаю свою лучшую улыбку и практически выкрикиваю приветствия.

– Агнес, присаживайся, пожалуйста, – нейтральным тоном произносит Эверетт.

Я сажусь на неудобное деревянное кресло перед ним, стараясь не дергать левой ногой, как обычно делаю, когда волнуюсь или нервничаю.

– Итак, – произносит тренер Меллон, – как ты себя чувствуешь?

«Отстойно», – коварно думаю я, но вслух произношу совсем другое.

– Отлично, тренер, – говорю я, выпрямляясь, и надеваю на лицо свое любимое выражение: лицо победителя на отдыхе.

Даже если бы мне в тот момент было больно, вы бы никогда об этом не догадались. Я – олицетворение здоровья, правда, лишь выше талии.

– Когда ты поправишься полностью? – спрашивает он.

– Хирург говорит, что это легкий перелом, так что, вероятно, месяца через три я снова смогу начать тренироваться.

Это вранье чистой воды. Доктор сказал, что я смогу приступить к тренировкам минимум через пять-шесть месяцев, но, как я уже говорила, я настроена оптимистично. И про перелом – тоже вранье. Он вовсе не легкий, и в течение следующих нескольких месяцев нам придется следить за моим состоянием, чтобы понять, смогу ли я снова участвовать в соревнованиях. Но я стараюсь не позволять своим мыслям течь в этом направлении. Если не буду думать о худшем варианте развития событий, он, возможно, и не реализуется. Мне нужно обязательно попасть в NCAA и бегать. От этого зависит мое славное будущее.

– Три месяца, – вздыхает Меллон. – Это почти полсезона, Чан. Ты не сможешь принять участие ни в одном из крупных соревнований, а значит, мы здесь не сможем отследить твои результаты. И даже когда ты вернешься, мы пока не уверены, что ты сможешь выступать на оптимальном уровне.

– Все, что мне нужно, это немного времени, правда, я у-уверена…

Меллон качает головой и опускает взгляд на колени.

– Извини, Чан, но нам придется отозвать наше предложение.

Лицо у меня застывает, будто его прихватило льдом, и это ледяное онемение распространяется и по телу.

– Н-но… но, тренер, – говорю я, не в силах больше произнести ни слова, хотя мне хочется кричать.

– Мне очень жаль, Агнес, – произносит Меллон более мягким голосом, – но я не могу изменить правила. Ты знала, что твое место зависит от того, выполнишь ли ты эти требования. Желаю тебе побыстрее восстановиться и удачи в карьере. – Он кивает Эверетту. – Том, мне хотелось бы услышать хорошие новости. Мы очень хотели пригласить к себе Агнес.

– Конечно, Крис, – вздыхает тренер Эверетт.

Меллон отключается. А я сижу и борюсь с шоком от такого поворота событий. Тренер Эверетт трет глаза большой мозолистой рукой, а потом устремляет на меня взгляд, полный сострадания.

– Мне очень жаль, Агнес. – Он никогда не называет меня по имени. – Ты даже не представляешь, как это и меня расстраивает. Ты – одна из наших лучших спринтеров… Ты – моя лучшая бегунья, вне всяких сомнений. Но если ты не сможешь бегать, нам придется исключить тебя из команды.

И этот второй удар меня добивает. Если меня исключат из школьной команды, я не смогу претендовать на звание «Спортсмен года среди студентов» – у меня не будет даже утешения хотя бы в виде этого титула. Все мое время, усилия, радость – все было напрасно.

Изо рта у меня вырывается сдавленный всхлип. Я пытаюсь запихнуть его подальше в глотку, но он вырывается наружу, как пузырьки из только что вскрытой банки с газировкой. Поверить не могу, что разрыдалась перед тренером. Я хочу сказать, что раньше мне всегда удавалось сдерживать перед ним все свои порывы.

Эверетта не зря в шутку называют тренером Эверестом: он стойкий, человек-гора, можно сказать, но при звуке моих всхлипов он бледнеет, хватает горсть салфеток и протягивает мне, но я отказываюсь, гневно отталкивая их рукой.

– Э-этот год должен был быть моим, – выдавливаю я. – Теперь все кончено.

Он возится с коробкой салфеток.

– Ну, хм, Агнес, я мог бы поставить тебя в резервную команду, но никаких гарантий дать не могу.

– Не надо. – Я с трудом поднимаюсь. – Я не собираюсь сидеть на скамье запасных, и мне не нужны эти жалкие крохи.

Тренер пытается помочь мне встать, но я отмахиваюсь от его помощи, желая сохранить последние остатки достоинства.

– Спасибо, что уделили мне время, – говорю я, поворачиваясь, чтобы уйти.

– Агнес…

– Пожалуйста, не переживайте. – Я вытираю слезы и пытаюсь улыбнуться. – Я все понимаю, правда.

– Если тебе понадобится поговорить, я всегда готов, – неловко произносит тренер Эверетт. – И еще, Агнес…

– Да? – отвечаю я, впиваясь ногтями в ладонь.

«Возьми себя в руки. Перестань вести себя как слабачка», – мысленно требую я от себя.

– Если тебе что-то понадобится, может, помощь с оценками, теперь, когда… Теперь, когда ты в таком положении, пожалуйста, не стесняйся, приходи ко мне… да к любому члену команды… Мы постараемся тебе помочь, всегда.

«Банальности. Прекрасно. Как раз то, что мне нужно, чтобы пережить этот кошмар».

Я киваю, пытаясь выдавить самую отвратительную в мире ухмылку, прежде чем выйти из его кабинета. Затем прохожу мимо двери, ведущей в кабинет Фаузи, помощника тренера команды юношей по легкой атлетике. Из-за застивших мне глаза слез я почти ничего не вижу и… врезаюсь в стену из людей.

– А-а-а! – взвизгиваю я, столкнувшись с кем-то и отлетев назад.

Шлепнувшись на задницу, я морщусь от боли, костыли падают, ускользая прочь от меня.

– Ух! – вздыхает Ройс Таслим, споткнувшись о мои костыли, и, потеряв равновесие, неловко приземляется рядом со мной, придавливая мою левую здоровую (!) ногу своими… своими… «пульсирующими под солнцем» бедрами.

Я взвываю. Человек, на которого я отвлеклась и так ужасно влипла, теперь пытается еще больше мне навредить?

– Опять ты! – говорю я хриплым от отвращения голосом.

– О, черт, ты в порядке, Чан? – бросает он, ужаснувшись то ли своей чудовищной неловкости, то ли выражению моего лица – победителя на отдыхе.

Таслим вскакивает и шарит вокруг, подбирая мои костыли и сумку с книгами, прежде чем предложить мне руку, чтобы помочь подняться на ноги.

– Я могу встать сама, – возмущаюсь я.

Проходит минута или две неловких попыток, я цепляюсь за пол, как черепаха на спине – так просто я не сдамся, – потом вздыхаю и даю понять, что разрешаю ему взять меня за руку. Ройс прикусывает губу, что-то прикидывает и, игнорируя мою протянутую руку, хватает костыли, затем кладет мою левую руку себе на шею, а другой обхватывает меня за талию и, придерживая костыли левой рукой, осторожно поднимает меня на ноги одним движением вверх, шепча при этом: «Раз, два, три». Он поднимает меня так легко, будто я ничего не вешу, и инерция прижимает меня к нему.

Мое сердце успевает стукнуть пару раз, пока я прижимаюсь к его груди, вдыхая запах его тела… о, ужас… запах, запах тела! Встревоженная, я отстраняюсь, упираясь лбом в его твердое плечо, и прижимаюсь к нему так надежно, как будто мы танцуем вальс. Я осознаю, что мы оба громко дышим и что струйки моих соплей стекают у меня из носа прямо на его ключицы, которые выглядывают из майки с V-образным вырезом.

Я поднимаю глаза, и у меня по спине пробегает дрожь, когда мы встречаемся взглядами: светло-карие глаза против приглушенно-черных. У меня перехватывает дыхание, когда я осознаю, какие плотные и развитые мышцы у него на шее и плечах, и это совершенно нормальная реакция, когда один высший хищник налетает на другого. Да, чтобы узнать хищника, нужно и самому им быть. Таслим – как и я – волк, хотя и хитрый, предпочитающий щеголять в овечьей шкуре.

– Я в порядке, – бормочу я, сбитая с толку, высвобождаясь из его полуобъятий, стараясь не касаться обнаженной блестящей кожи из соображений гигиены.

Мои мысли все еще в беспорядке, что объясняет, почему я так тяжело дышу.

– Ты сейчас куда? Я помогу тебе добраться.

– Не надо, – отвечаю я, почти выплевывая слова. – Просто в следующий раз смотри, куда идешь.

– Ну ты даешь, Чан, – хмурится Таслим. – Это ведь ты на меня налетела, так что сама виновата.

– Как это я могла на тебя налететь, если я даже ходить не могу? – снова всхлипываю я, потому что падение вызвало во мне бурю эмоций. – Ты знал, что я потеряла место в Мэриленде и тренер Эверетт и-и-исключил меня из школьной команды? Что все, ради чего я работала, пропало? Ты хотя бы понимаешь, каково это?

Таслим ошеломленно моргает, глядя на меня. Все знали, что я была первой, кого пригласили в NCAA за всю историю школы.

– Черт, Агнес, – произносит он, когда приходит в себя. – Мне очень, очень жаль. Я понимаю, каково это – потерять что-то важное…

Он понимает мои трудности? Да ну! У меня вырывается смешок-фырканье.

– Послушай, приятель. Пожалуйста. Во-первых, Таслим, для тебя я – Чан. А во-вторых, нет, тебе никогда этого не понять, – говорю я. – Ты и твоя идеальная жизнь, – я рисую в воздухе два отдельных круга и ставлю между ними точку, – и моя жизнь-борьба и я сама – это не диаграмма Венна.

Я замолкаю, переполненная эмоциями, отчасти торжествующими, поскольку меня саму поразил тот факт, что в этот момент я смогла вспомнить математику – по крайней мере, надеюсь, что это точная аналогия. Он вздрагивает.

– Ты меня совсем не знаешь, – резко отвечает Таслим.

Я пожимаю плечами.

– Я знаю достаточно. Ты – сын некоего Питера Таслима и малазийской суперзнаменитости, бывшей королевы красоты, а теперь предпринимательницы Минг Таслим, отпрыска династии производителей пальмового масла, которая ровняет с землей девственные джунгли по всей Юго-Восточной Азии и в настоящее время диверсифицирует свой портфель, занимаясь другими отраслями, которые не вызывают негативной реакции в обществе. Например, производством спортивного инвентаря и недвижимостью. Но по сути, это попытка отмыть все эти деньги, полученные за счет мертвых орангутангов. Скажи, что я не права.

Как только слова слетают с моих губ и падают на голову Таслима кучей дохлых орангутангов, он бледнеет, и я понимаю, что задела его за живое. То, что я сказала, – это очень много. Возможно, отчасти этот выплеск эмоций был спровоцирован моей неудачной встречей с тренером Эвереттом, а Таслим просто попал под раздачу, но я не жалею об этом… по крайней мере не слишком сильно. Учитывая, что эту семью окружают люди, которые говорят им, какие они замечательные, потому что каждый год выделяют несколько сотен тысяч ринггитов на благотворительность – сущие гроши, если учесть их состояние, которое исчисляется миллиардами американских долларов. Они делают все возможное, чтобы промыть себе путь к респектабельности, так что пусть услышат и меня – им будет полезно обрести наблюдателей, на которых их деятельность не производит особого впечатления. Таслим некоторое время молчит, облизывает губы, и я с любопытством наблюдаю за его действиями.

– Я – это не моя семья, – наконец произносит он.

Таслим качает головой, и у него вырывается горький смешок.

– Подумать только… А ведь я собирался предложить тебе помощь с занятиями, раз уж ты столько пропустила…

– Что? – спрашиваю я, пораженная услышанным.

Ройс, один из звездных наставников школьной программы «Равный равному», хотел со мной позаниматься?

– Мне?

– Да, – говорит он с нечитаемым взглядом.

«Это так мило с его стороны, – шепчет часть меня, моя прежняя наивная версия. – Кроме того, я слышала, что закуски на его занятиях просто первоклассные, например вкуснючий попкорн и макаруны…»

«Упадок – это признак морального разложения, – возражаю я сама себе в мыслях, как совершенно нормальный человек. – А что касается его предложения, нет, это не “мило”, это в нем чувство вины говорит. Или ты забыла, что эта проклятая машина сбила тебя именно из-за него?»

«Это, конечно, преувеличение…» – пытается продолжить «наивная я», но ей это не удается, потому что «зрелая я» затыкает ей рот старым спортивным носком.