Игра в прятки

Мы с Пепеном подходим к клетке с бенгальским тигром. Огромный зверь томится в глубине пустой каменной выгородки, полоски его потускнели и загрязнились. Он лежит, положив голову на переднюю лапу, словно смирившись со своей участью, и, похоже, знает, что клетка заперта и бегство бесполезно. Я никогда не любила кошачьих, но в это мгновение печальные обстоятельства животного почему‑то трогают меня, и я отвожу взгляд.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не ускользала так быстро, – задыхаясь, лепечет матушка, наконец‑то догнавшая меня. Она стоит рядом, обмахиваясь веером, и лицо у нее такое же ярко-розовое, как и опухшая от укусов грудь. – А теперь давай посмотрим на этих новых обезьян, которые у них появились.

Несколько недель назад зверинец получил в дар от сенегальского короля истощенных шимпанзе. Увы, начало их пребывания в Версале было омрачено ужасным происшествием.

Как‑то ночью один придворный, здорово набравшись, заплатил сторожу, чтобы тот пустил его в клетку, и стая обезьян набросилась на беднягу с такой необузданной яростью, что его вытащили оттуда окровавленного и полумертвого. Матушка услышала об этом эпизоде от одной из своих служанок, которая, сообщив подробности жестокой расправы, стала уверять, будто вожак шимпанзе обладает даром речи.

Матушка подходит к решетке, за которой, обреченно раскачиваясь на пятках, сидит шелудивая на вид обезьяна со скорбной мордой. Я закрываю веером нос, чтобы не чувствовать вони.

– Скажи «Bonjour», – проникновенно обращается матушка к животному. – Скажи: «Bonjour, Marquess» [36].

Но шимпанзе и ухом не ведет.

– Видишь, я так и знала, что это вздор, – торжествующе заявляет матушка, воображая, что оправдалась. – Обезьяны не умеют говорить.

– Боюсь, это неполноценный экземпляр, – замечает стоящий рядом мужчина. – Родителями этого существа стали… – он на секунду замолкает, словно пытаясь решить, стоит ли продолжать, – …брат и сестра. К сожалению, смотритель зверинца позабыл о данном обстоятельстве и допустил случку. И вот на свет появилось это несчастное животное.

Наш собеседник – сущий олух. Во дворцах, подобных версальскому, на совокупления родных братьев и сестер веками смотрели сквозь пальцы. На этом зиждутся все королевские династии.

Я представляю себе этот акт, торопливый и скотский, натужное кряхтенье и стоны, мало чем отличающиеся от тех, что доносятся из окружающих нас клеток. И меня пробирает холодная дрожь.

Басни Лафонтена

Жуи-ан-Жуван, несколько дней спустя

Лара

Поскольку уже пробило семь, я выхожу на темную улицу и вижу Софи, которая в одиночестве поджидает меня у дверей печатни.

– Мама задержится на работе, – сообщает она. – Но не дольше чем на час.

– В таком случае нам надо пойти домой и развести огонь.

– Ты имеешь в виду, пойти домой и развести дым в очаге, – острит Софи, беря меня под руку.

Мы выходим на дорогу и удаляемся от фабрики, в том же направлении идут группки других работников. Колокол уже отзвонил, и большинство фабричных разошлись по своим домам, расположенным во владениях Оберстов или в деревне у подножия холма.

Вечер опять промозгл, и мы с Софи, тесно прижавшись друг к другу, идем по дороге, огибающей лужайку, которая при тусклом свете кажется куском темного бархата. Приближаясь к фабричному двору, мы слышим за спиной шаги нескольких человек, которые намеренно шагают в ногу с нами. Софи и я переглядываемся и, без слов решив, что делать дальше, останавливаемся и медленно оборачиваемся, чтобы узнать, кто эти люди.

Позади нас стоят две женщины и мужчина, все трое дерзко смотрят нам в глаза. Мужчине около сорока, та из женщин, которая пониже, примерно его возраста, вторая ненамного старше меня. Незнакомец высок, худощав, но с виду силен, в руках он держит сучковатую палку и время от времени постукивает ею по бедру. Молодая женщина косится на старшую и тихо посмеивается. Что же, во имя всего святого, им надо? То ли из-за нашей дружбы с Жозефом, то ли из-за того, что мы чужаки, но с тех пор, как мы приехали, другие работники ничуть не проявляли дружеского расположения к нам. Меня начинает тревожить, что у этих троих, которые в темноте шли за нами почти до самого нашего дома, откровенно неприветливый вид. Я еще крепче сжимаю руку сестры.

– Вы Софи Тибо? – осведомляется женщина постарше. Волосы, выбивающиеся у нее из-под чепца, белы как мел, и я вспоминаю, что видела ее раньше. Умница Софи, которой на сей раз удалось быстро овладеть собой, вздергивает подбородок.

– Да.

Повисает тишина, которую нарушает лишь мужчина, грозно постукивающий палкой о бедро. Когда женщина постарше запускает руку в карман своей кофты, мы с Софи настораживаемся. Но, к моему удивлению, мужчина принимается хохотать.

– Боже, да не пугайтесь вы, – говорит женщина, доставая свернутый кусок ткани. – Я просто хотела поблагодарить вас за помощь моей матери, вот и все. Возвращаю вам ваш фартук. В красильне женщине ее возраста приходится нелегко. Приятно знать, что о ней кто‑то заботится. – Софи с облегчением выдыхает, и женщина протягивает ей руку. – Кстати, меня зовут Бернадетта Дюран. Я работаю в…

Внезапно я вспоминаю, где ее видела. Когда Жозеф показывал нам фабрику, она разводила огонь под медными чанами. Сегодня вечером она прячет свои руки, испещренные розовыми шрамами от щелока, под шалью.

– В прачечной! – прерывает ее на полуслове Софи, которой эта мысль является в голову одновременно со мной.

Женщина кивает.

– Это мой муж, Паскаль. Он ездит на одной из повозок мсье. Сбор и доставка.

Паскаль снимает шляпу и кланяется.

– А это Сидони. Для друзей Сид. Она из бумагодельни.

Сид, поблескивая живыми глазами из-под копны тугих белокурых кудрей, в знак приветствия поднимает ладонь.

– В общем, – продолжает Бернадетта, – отдадите матери ее фартук, когда вам будет удобно…

– Если только не решите обменять его на пару караваев хорошего хлеба, – подхватывает Сид, пихая подругу локтем. Бернадетта фыркает.

– Разве хороший хлеб можно на что‑нибудь обменять! – хмыкает Паскаль.

– Можете забрать фартук прямо сейчас, если желаете, – говорит Софи. – Он чистый.

– Да, – добавляю я, довольная тем, что мы неожиданно обзавелись тремя новыми друзьями, которых еще час назад у нас не было. – Не хотите заглянуть к нам? Думаю, у нас найдется немного вина.

Паскаль приподнимает палкой поля шляпы.

– Это весьма любезно с вашей стороны. Мы не возражаем.

Когда мы приходим домой, Софи собирает отовсюду стулья. Мы отыскиваем несколько стаканов и разливаем на всех остатки вина, а я усердно пытаюсь разжечь огонь в очаге, но гостиную тут же заволакивает густым серым дымом.

– Позволь-ка мне, – Паскаль опускается на колени у очага, и впервые за несколько недель я с радостным изумлением вижу быстро и жарко разгорающиеся дрова и тут же улетучивающийся в трубу дым.

Бернадетта осведомляется, как нам фабрика, и некоторое время мы с Ларой рассказываем о работе, которая поручена каждой из нас. Затем разговор касается нашей родины, жизни на юге, профессии нашего отца…

– Какого вы мнения о мсье? – внезапно выпаливает Софи, и я понимаю, что она стремится сменить тему.

– О мсье Вильгельме? – уточняет Бернадетта, морща нос. – Я никогда его и не вижу. Он большую часть отсиживается в своем замке. Поначалу фабричные не придавали этому значения, но с годами, сдается мне, стали терять терпение. В далеком прошлом, если на фабрике возникали трудности, мсье все улаживал. А теперь все должно проходить через его управляющего, мсье Маршана. Или через мсье Жозефа.

– Но ведь он по-прежнему… утверждает все узоры для обоев? – спрашивает Софи.

– Пожалуй, это единственное, что он делает, – усмехается Бернадетта, отпивая из своего стакана.

Почуяв родственную душу, моя сестра понимающе хмыкает.

– А что насчет его жены? – продолжает она. – Мы слыхали, мсье Вильгельм сам не свой с тех пор, как она умерла?

Бернадетта прищуривается.

– Мадам Жюстина?

– Она умерла внезапно, не так ли?

– Лет пять тому назад, верно? – подает голос Паскаль.

– Да, верно, – подтверждает Бернадетта. – Нас с Калем тогда еще не было на фабрике. Но здесь работала моя мать. Она говорила, что странное это дело – гибель мадам. Нехорошее.

– Я слышала, – вступает в беседу Сид, – ее обнаружили посреди ночи. Мертвую, как вам это понравится!

– Думаю, что ей это не очень понравилось, – возражает Паскаль. – Может, поэтому она и бродит по здешним местам. А, Бернадетта?

– Бродит по здешним местам? – взволнованно переспрашивает Софи.

– Ну, нам приходилось видывать таинственные огоньки в башне, – объясняет Бернадетта. – Правда, Каль?

Ее муж кивает.

– Верно, приходилось.

– Однажды Каль, возвращаясь на повозке, припозднился, было уже далеко за полночь, башенные ставни оказались распахнуты и…

– Только что в башне было совершенно темно, а в следующее мгновение там замелькал свет.

– Хотите сказать, кто‑то принес туда свечу? – уточняю я.

– Нет, всё выглядело куда загадочнее, – отвечает Паскаль. – Просто внезапно в окне появился огонек. Будто по собственной воле выплыл прямо из стены.

– Словно feu follet – блуждающий огонь, – добавляет Сид, и кудри падают ей на лоб. – Заблудшая душа из чистилища. – Она содрогается.

– И все одно к одному, – продолжает Бернадетта. – Мадам Жюстину нашли посреди ночи. К тому же в разгар грозы. Моя мать слышала, что она лежала на земле с задранным на голову платьем и нижними юбками. Воображению простора тут не остается. Ниже пояса эта несчастная женщина была совершенно обнажена, как в день своего появления на свет.

Меня обдает ледяным холодом.

– Не забудь про отметины, – подсказывает Паскаль. – На шее у мадам.

– Отметины? – переспрашивает Софи.

– Глубокие борозды, врезавшиеся в кожу. А лицо у мадам было синюшное.

Мы с сестрой ошеломленно молчим. Минуту или две никто не произносит ни слова.

– Любопытно также, кто обнаружил тело, – наконец добавляет Паскаль, допивая вино из своего стакана. – Некий Эмиль Порше. – Он заговорщически наклоняется вперед и закидывает ногу на ногу. – Он живет со своей матерью за пределами деревни. Время от времени вы будете видеть его тут. Мсье Маршан платит ему за уничтожение крыс. Только спросите себя, почему этот тип расставлял крысиные ловушки глубокой ночью. Спросите себя, как вышло, что он случайно обнаружил полуобнаженное тело мадам. Если бы вы задали этот вопрос мне, я бы ответил, что совпадение чересчур подозрительное.

– О, это все досужие сплетни, – отрезает Бернадетта. – Ты прекрасно знаешь, что никаких доказательств его причастности ко всему этому не нашлось, однако люди до сих пор выставляют этого человека чуть ли не дьяволом. – Она встает со стула. – Пожалуй, пора нам и честь знать. – Она берет Софи за руку. – Еще раз спасибо, что помогла моей матушке.

Мы прощаемся на пороге, и я вспоминаю, что с минуты на минуту может вернуться наша мать. Действительно, в конце дорожки уже маячит чья‑то фигура. Но прежде чем я успеваю хорошенько разглядеть ее, Сид хватает меня за руку.

– Легок на помине, – шепчет она, указывая глазами на незнакомца. – Вот и поглядите на него. А на слова Бернадетты внимания не обращайте. У него и впрямь с головой не в порядке.

Я гляжу в указанном направлении и вижу худого, одетого в темное мужчину, годами постарше Паскаля, с землистым лицом и сальными прядями, зачесанными на лысеющую макушку. Несколько секунд он смотрит на меня тяжелым немигающим взглядом, после чего поднимает воротник кафтана, засовывает руки в карманы и быстро уходит прочь.

– Он и есть Эмиль Порше, – сообщает Сид.

– Тот, который нашел тело мадам?

– Тот самый, – шепчет она.

Полночь

Софи

Тонкая полоса лунного света пробивается сквозь занавеси и падает на копну и без того светлых волос моей сестры, придавая им неземной блеск. Дыхание у нее ровное и глубокое: она уже заснула, а я подумываю о том, чтобы растолкать ее, ибо у меня в голове зреет план, от которого мне, похоже, не отмахнуться, как бы усердно я ни старалась.

Должно быть, почти полночь, и, хотя тело у меня ноет от усталости, я еще не сомкнула глаз и беспрестанно прокручиваю в голове недавний рассказ Бернадетты, Паскаля и Сид. Рассказ о мадам Жюстине, матери Жозефа, которая скончалась столь внезапно и была найдена в таком ужасном виде. Паскаль говорил, что видел огонек, вышедший посреди ночи прямо из стены комнаты в башне.

Наконец я решаюсь и осторожно тормошу Лару. Сестра шевелится.

– Э?

– Не могу заснуть.

Лара озабоченно хмурит брови.

– Опять кошмары? – спрашивает она, натягивая одеяло мне на плечи, но я снова сдергиваю его с себя и отвечаю:

– На сей раз нет. Я думала про замок. Помнишь, что говорила тетушка Бертэ? Якобы в Мезон-де-Пёплье, где мадам Жюстина была гувернанткой у детей Гюйо, ей отвели комнату в башне. А что сегодня рассказывал Паскаль? Про призрачные огни, которые он будто бы видел. Тебе все это не кажется загадочным? Таким же загадочным, как и гибель мадам Жюстины!

– Загадочным? Это трагедия.

– Но разве тебе не любопытно, что это было – там, в башне?

– Нет! – решительно отрезает Лара и закрывает глаза.

– Лгунья, – подзуживаю я сестру. – Когда я расспрашивала Бернадетту про мадам Жюстину, то посматривала и на тебя! Ты была заинтригована не меньше меня.

– Это не наше дело, – отвечает Лара, снова открывая глаза и с упреком глядя на меня.

– Но ты не думаешь, что мы могли бы осмотреть ее завтра после ужина? Башню. Может, я попрошу тетушку Бертэ показать ее нам?

– Это означало бы воспользоваться добротой тетушки, Софи. Она приглашала нас туда на ужин. И не хочет предавать доверие своего хозяина.

Моя сестра всегда такая щепетильная, и это раздражает, даже если в глубине души я знаю, что она права. Но за последние недели что‑то во мне изменилось, словно натянулась некая струна, и теперь я не в силах выбросить из головы комнату в башне.

– Завтра… – сонно лепечу я, закрываю глаза и вскоре засыпаю. Впервые с тех пор, как умер папа, мне не снятся грохочущие фургоны, барахтающиеся лошади и окровавленная вода. Мне снится башня, высящаяся в темном небе над остальным замком.

Секреты

Жуи-ан-Жуван

Софи

– Налить вам еще, тетушка? – спрашиваю я, и Лара подозрительно смотрит на меня через стол.

– Non, merci [37], София, – отвечает тетушка Бертэ, допивая остатки вина. – Иначе я утром не встану!

Я стараюсь, чтобы Лара не заметила мои нахмуренные брови.

С того самого момента, как мы сели ужинать, я ловлю возможность, чтобы расспросить тетушку. И, оглядывая пустые тарелки, понимаю: сейчас или никогда. Все рассказанное нам о смерти мадам Жюстины Бернадеттой, Сид и Паскалем страшно распалило мое воображение.

– Тетушка Бертэ, – внезапно решаюсь я, – какого вы мнения о мсье? – Последнюю фразу я произношу скороговоркой, избегая взгляда сестры.

Тетушка явно сконфужена.

– Какого я мнения о мсье? Ну, я уже говорила, он бывает неловким… порой чудаковатым. Но хозяин он неплохой.

– Однако мсье больше не занимается фабрикой? – допытываюсь я. – И сторонится дел, не так ли? Разве что утверждает узоры обоев.

Лара предостерегающе тычет меня под столом в бедро. Сестра, может, и осуждает мое любопытство, но не мама. Я кошусь на нее, с нетерпением ожидая тетушкиного ответа: мне всегда хотелось знать о слабостях людей, подобных мсье.

Тетушка бросает салфетку на стол: в ее жесте сквозит удивление с легкой примесью раздражения.

– Кто тебе сказал?

– О, просто другие работники болтали, – отвечаю я, не признаваясь, что это был Жозеф.

– Об этом судачит вся фабрика, сестрица, – вступает в беседу мама. – За те недели, что мы здесь, я видела этого человека лишь мельком.

Тетушка Бертэ беспокойно кривит губы, щеки ее краснеют.

– Ну, это оттого, что последние годы, после смерти жены, мсье было очень трудно… заниматься делами, выходить на улицу, общаться с другими людьми. Я уже говорила: он сам не свой с тех пор, как она умерла.

Я упорно гну свое:

– Кто‑то из фабричных уверял нас, что ее смерть была подозрительной.

Лара выразительно смотрит на меня и незаметно качает головой.

– Чтоб их совсем! – восклицает тетушка Бертэ. – С какой стати они распускают языки…

– Но что случилось с мадам Жюстиной, тетушка?

Ее лицо омрачается, и я тут же жалею о своем вопросе. Как бы меня ни терзало любопытство, я понимаю – как всегда, слишком поздно, – что Лара, вероятно, была права. Мне вообще не следовало расспрашивать бедную женщину.

Тетушка Бертэ опускает голову.

– Знайте, что мне совсем не нравится обсуждать подобные вещи, – отвечает она, похлопывая себя по щекам тыльной стороной ладоней. – Все это было так ужасно!

– Простите, – бормочу я. – Конечно, если это вас расстраивает, нам не стоит об этом говорить.

– Софи права, – добавляет Лара. – Спасибо вам за чудесный ужин.

– Тем не менее, – продолжает тетушка Бертэ, – мне не нравится, что фабричные распускают слухи. – Она наливает в свой стакан немного вина. – Но если я расскажу вам все, что знаю, больше об этом не заговаривайте. Ни с другими работниками, ни с кем‑либо еще.

Мама поднимает бровь.

– Ничто из сказанного не должно выйти за пределы этой комнаты. Ясно? – Тетушка Бертэ делает большой глоток вина. – Все случилось в воскресенье, поздно вечером, на следующий день после Bal de Printemps [38] – ежегодного весеннего праздника, который мсье Вильгельм устраивал для своих работников. На фабрике никого не было. Мадам Жюстина и юный мсье Жозеф ушли и надолго пропали. Поскольку в этом не было ничего необычного, тревогу подняли лишь тогда, когда они оба не вернулись к ужину. В это время разразилась небывалая гроза. – Тетушка испускает долгий, прерывистый вздох. – В конце концов насквозь промокшую мадам Жюстину обнаружили в дальнем конце сада. К сожалению, было уже слишком поздно.

Я замечаю, что тетушка ничего не говорит о человеке, который нашел мадам. И о том, чем этот тип, Эмиль Порше, занимался в замковом саду посреди ночи. У меня в голове роится все больше вопросов. Я хочу подробнее расспросить тетушку о том, что мы уже знаем от Бернадетты. О положении, в котором было найдено тело, о наготе мадам…

– А что насчет отметин на шее у мадам Жюстины? – не удержавшись, спрашиваю я. Сердце у меня безумно колотится.

Тетушка Бертэ поджимает губы.

– Ну надо же! У этих фабричных и впрямь языки без костей.

– Они говорили, будто ее нашел какой‑то мужчина, – добавляю я.

– Верно, – неохотно отвечает тетушка. – Но он не имел к этому никакого отношения. По словам мсье Вильгельма, официальный вердикт гласил, что трагическая смерть мадам произошла в результате неудачного ограбления. В ту пору на le grande route [39] случился всплеск разбойных нападений. Повинный в ее смерти злоумышленник, должно быть, тайком подобрался к замку. Бедная мадам просто оказалась не в том месте и не в то время.

У меня холодеет нутро. Что‑то в этой истории не сходится.

– Но если бы с ней был Жозеф, он бы, конечно, рассказал…

– В том‑то и дело, – медленно произносит тетушка. – Когда ее нашли, сына с ней не было. И, боюсь, Жозеф никогда не сможет поведать о том, что произошло той ночью с его матерью у него на глазах. Если он действительно что‑то видел.

Снова повисает зловещая, словно затаившийся хищник, тишина. Совсем как в прошлый раз, когда мы в этой самой комнате обсуждали с тетушкой загадочную смерть мадам Жюстины.

– Мальчика нашли почти на вершине старого платана, – вздыхает тетушка Бертэ. – Того большого дерева в конце сада…

Моя сестра бледнеет.

– Несмотря на все наши усилия, мсье Жозеф несколько часов не соглашался слезть с дерева. Он находился так высоко, что уже почти рассвело, когда одному из мужчин удалось добраться до мальчика и с помощью веревки осторожно спустить его вниз. А на протяжении следующих недель… Словом, он замкнулся в себе, как моллюск в раковине, бедное дитя. Мсье Вильгельм не видел иного выхода, кроме как отправить сына в школу. Ему было всего одиннадцать лет…

– Это… это ужасно, – шепчет Лара.

Несколько минут все молчат. У меня не укладывается в голове: как же выходит, что сейчас все идеально, а в следующее мгновение обстоятельства коренным образом меняются и ни единая душа не способна этому помешать. Мне вспоминаются инструменты моего отца, его фартук и резные камни – все то, чего я больше никогда не увижу.

– Мсье Вильгельм так и не стал прежним после смерти жены, – продолжает тетушка Бертэ. – Он не выносил никаких напоминаний о ней в доме. Находил их слишком болезненными. И даже больше не пользуется старой супружеской спальней: она заперта, и вся мебель в чехлах. Пока мсье Жозеф был в школе, его отец избавился от всего имущества его матери, вплоть до последней шпильки, вплоть до обо… – Женщина осекается.

– Вплоть до чего, тетушка? – спрашивает Лара, кладя руку на руку тетушки Бертэ. – Вы не обязаны рассказывать, если не желаете.

– Ну… просто мсье Вильгельм распорядился удалить всю прежнюю отделку – и даже сорвать во всем замке старые обои. Комнаты были повсюду оклеены новыми.

– Вот вам мужчины, – вставляет мама. – Когда на их пути встречается то, с чем они предпочли бы не сталкиваться, они вечно доходят до крайностей.

– Ты не понимаешь, сестрица, – возражает тетушка Бертэ. – Уничтоженные обои были специально разработаны мсье Вильгельмом. Каждую сценку взяли непосредственно из жизни мадам Жюстины. Было изображено все, чем она занималась с мужем и сыном. Вот почему мсье объявил, что обои нужно убрать. Он не мог вынести напоминаний о том, что утрачено навек.

Мне известно о мужчинах, которые рисуют женщин или ваяют их в обнаженном виде из мрамора, но я никогда не слыхала, чтобы кто‑нибудь изображал женщину на обоях. И не могу понять, что это: романтика или одержимость.

– Мадам Жюстина была его музой, вот в чем все дело, – бормочет тетушка Бертэ, точно угадав мои мысли. – И это хорошо, ведь по крайней мере у Жозефа осталось хоть что‑то.

– По-моему, вы сказали, что все обои были сорваны… – начинаю я. – Тетушка, вы подразумеваете, что обои были уничтожены во всех комнатах, кроме…

– Кроме башни, – отвечает она, медленно кивая. – Ведь этой комнатой, в сущности, никогда подолгу не пользовались, и в то время никто не озаботился ее переделать. Все, что осталось от обоев с изображениями мадам Жюстины, находится именно там.

– Все, что осталось?.. – переспрашиваю я. – А их не могут изготовить снова?

– О нет, – отвечает тетушка. – Печатные формы тоже были уничтожены. По приказу мсье. К тому лету, когда Жозеф вернулся из школы, от его матери почти ничего не осталось.

– Как жутко… Вся ее жизнь там, на обоях, – произносит Лара, ее голос разносится вокруг и отдается эхом. – Бедный Жозеф! У него даже не было возможности попрощаться.

– С тобой все в порядке, София? – осведомляется тетушка Бертэ. – Ты прямо побелела.

– Мне… – лепечу я, на ходу подбирая слова. – Простите, тетушка, но мне нехорошо. Вы не будете возражать, если я вернусь домой?

Башня

Софи

Я делаю несколько шагов по коридору и в нерешительности замедляю шаг, ощущая тяжесть массивных стен замка, вздымающихся надо мной. Я понятия не имею, куда идти и даже как подняться на следующий этаж, не говоря уже о том, чтобы добраться до башни.

Я перевожу дух и с уверенностью, которой вовсе не испытываю, велю себе: «Это наверняка несложно, думай!» Я представляю себе замок снаружи. Если смотреть на фасад, башня будет находиться справа. Значит, все, что нужно, – пойти в ту часть здания и отыскать путь наверх.

Убедившись, что вокруг никого, я спешу к выходу тем же путем, которым мы сюда пришли, вспоминая, как выглядели подземные галереи, лестницы и коридоры, которые мы увидели впервые почти три недели назад. И выясняется, что я все запомнила верно, потому что, не дойдя до лестницы, ведущей к двери черного хода, я замечаю еще одну, убегающую наверх. В дальнем конце коридора звучат чьи‑то голоса, и на миг у меня возникает искушение отказаться от своей затеи, коль скоро я совсем близко от выхода. Но когда прислуга приближается, я бросаюсь вверх по недавно обтесанным простым каменным ступеням и через несколько секунд оказываюсь у какой‑то двери.

Хотя лестница, минуя эту дверь, ведет выше, я, не удержавшись, протягиваю пальцы к ручке, хотя бы для того, чтобы попытаться определить, в какой части замка я сейчас нахожусь и на сколько этажей мне еще предстоит подняться. Совсем чуточку приоткрыв дверь, я заглядываю внутрь.