скачать книгу бесплатно
Сквозь черное стекло
Константин Сергеевич Лопушанский
В новую книгу известного кинорежиссера Константина Лопушанского вошли сценарии его двух последних фильмов «Сквозь черное стекло» и «Роль» и два оригинальных сценария, планируемых к постановке. Книга дополнена диалогами и интервью с режиссером, а также отзывами прессы.
Константин Лопушанский
Сквозь черное стекло. Сценарии, диалоги, пресса
© К. С. Лопушанский, 2020
© Д. Л. Быков, предисловие, 2020
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020
Вместо предисловия
«Искусство и зритель давно себе не позволяли ничего подобного»
Дмитрий Быков о фильме Константина Лопушанского «Сквозь черное стекло»
Интервью Марины Субботиной
Какое впечатление произвел на вас фильм?
– Впечатление произвел такое, что я неудержимо ревел как при первом, так и при втором просмотре. Казалось бы, чего ради подвергать себя такому испытанию во второй раз? – но странным образом я испытывал облегчение, словно наконец разрешил себе какую-то долго скрываемую или долго подавляемую эмоцию. Там, понимаете, два слоя (их больше, но два основных): во-первых, это сентиментальная история, намеренно сделанная в лоб, очень прямо и очень сильными, в каком-то смысле запретными средствами: и искусство, и зритель давно себе не позволяли ничего подобного. Всем кажется, что это грубо и как бы неконвенционально, но эти эмоции зачем-то нужны, эти приемы прочему-то облагораживают искусство, и Диккенса, например, никто не отменял. А второй слой – собственно интеллектуальный, поскольку Лопушанский именно умный режиссер, никогда не ограничивающийся мелодрамой, – предчувствие великих и страшных перемен, и слой этот блоковский, потому что вся картина построена на блоковских реминисценциях, от «Девушка пела в церковном хоре» до «Боже, бежим от суда!». Лопушанский поймал то ощущение, которое лучше всего выражает Блок и с которым, не признаваясь себе в этом, живут сейчас все. Это ощущение конца времен и по крайней мере великих катаклизмов, которых все боятся и которые усердно продолжают приближать. Так что – цитируя того же Блока – «то душа, на новый путь вступая, безумно плачет о прошедших снах».
Видите, что важно: Блок – лучший русский лирик, бесспорный гений, мастер точнейшего называния трудноуловимых вещей, и не только называния, но и передачи их: звуком, ритмом. При этом со вкусом у него сложно обстоят дела: многое у него – это отмечали все настоящие его любители, позволяющие себе говорить о любимом всю правду, – отдает романсом, есть прямая бульварщина, и, отражая пошлое время, он прибегает к пошлости как к одной из вполне легитимных красок. И вот Лопушанский в этой картине напрочь забыл – вполне сознательно – о правилах хорошего тона. Он взял героиню и ситуацию, которые гарантированно вызовут упреки в чрезмерности, в манипуляции, в спекуляции даже. Ему нужна конкретная зрительская эмоция – предчувствие катаклизмов и жгучий стыд. Вот он и выбивает эту эмоцию – выбивает прямо-таки сапогами, ну а что сделаешь? Мне кажется, некоторую роль тут сыграла, простите за каламбур, судьба его предыдущей картины «Роль» – фильма очень сложного, очень значительного, глубокого, но мало кем понятого. И тогда он внутри себя решил: а, вы хотите просто – ну вот вам. И зритель, ругая Лопушанского (а такие отзывы уже есть), злится прежде всего на то, что его заставили вот такие сильные эмоции переживать – а сделали все на пальцах, без изысков, цинично нажав на самые больные точки. Ну, так ведь, братцы, это не Лопушанский виноват, что вы так долго запрещали себе испытывать простые и важные человеческие чувства.
На ваш взгляд, что хотел донести режиссер этим фильмом, какой смысл в него вкладывал?
– Видите ли, не всегда режиссер хочет донести смысл. Лопушанский, при всей своей репутации интеллектуала, которую он, кстати, не любит и не создавал, – доносит не мысли, не теоретические обобщения, а эмоцию. Какой смысл в фильме «Соло»? Что искусство растет из ада и побеждает ад? Он не это хотел сказать. Это слишком просто было бы. Он хочет показать… вот не знаю, не скажешь этого никак другими средствами. Градский мне как-то объяснил, что музыка существует для выражения вещей, которые не имеют вербального аналога. Лопушанский ведь музыковед по первому образованию, отсюда симфоническое построение его картин, важность лейтмотивов, фуга как любимый жанр. Тут какой-то очень сложный смысл – предвидение больших потрясений, полная их заслуженность, скорбь по утраченной или изнасилованной душе… Какое-то страшно важное высказывание, для которого он парадоксальным образом выбрал такую почти романсовую форму, жанр городской баллады или даже страшилки. Но ему показалось, что иначе это будет не так мучительно звучать – как шарманка в городском дворе.
Вы бы порекомендовали посмотреть фильм?
– Я не верю в силу рекомендаций, но смотреть этот фильм надо всем, кто чувствует неблагополучие и не может его сформулировать. Ну и всем, кто в отчаянии, потому что эта картина его исцеляет. А обратить внимание… Просто если вам вдруг покажется, что все уж очень просто, – не забывайте, что этот режиссер снял «Русскую симфонию», «Роль», «Гадких лебедей», в конце концов. Он серьезный довольно малый, вообще говоря, так что не думайте, будто перед вами плоский лубок. Перед вами, может быть, самый сложный русский фильм последних лет, почему на главную роль там и взят самый неоднозначный и глубокий русский актер своего поколения.
Какие моменты фильма произвели на вас наибольшее впечатление? Что бы хотели сказать режиссеру?
– А я ему и сказал. Сквозь слезы, разумеется, и ужасно негодуя, сказал ему, что там-то и там-то следует сократить. На что Лопушанский разумно посоветовал: «Сперва сопли вытри, потом советы давай».
Он меня долго приводил в себя. Пришлось прибегнуть к «XO», хоть я и не пью давно. Помню, что позвонил Суханову в Германию и сказал: «Макс, но если ты это смог сыграть… значит, в тебе все это – есть?! Но не можешь же ты быть таким? А выдумать это нельзя». Макс очень удивился. Он думал, я уже как-то умею разделять актера и роль.
Кто из героев вам больше всего понравился. Чем именно?
– Строго говоря, герой там один – Лопушанский. Его ужас, его прозрения, его сострадание. Все остальные – персонификации его надежд и страхов. Это жанр такой, мистерия. От него нельзя требовать психологизма, но можно требовать главной правды. Которую он и говорит.
Операторская? Актерская работа?
– Да в таких вещах, знаете, уже как-то неважно, кто наибольший профессионал. Тут, как после «Писем мертвого человека», ходишь несколько дней, как бы не в себе. Это не профессионализм, а совсем другое – люди как-то дали через себя говорить главному режиссеру, и этот режиссер совсем не Лопушанский. Так мне кажется. А если кому-то так не кажется – ну что, такому человеку можно только позавидовать.
Константин Лопушанский. «Сквозь черное стекло»
Сценарий полнометражного художественного фильма
СЦЕНА 1. ИНТЕРНАТ. ПОМЕЩЕНИЕ ВОСПИТАННИЦ. ИНТ. СОВМ. С КОМБ. ФОН ПОД ТИТРЫ. НОЧЬ. ОСЕНЬ. СОВРЕМЕННОСТЬ.
В полной темноте слышны лишь негромкие звуки, по которым можно различить, что кто-то встает с кровати, железной казенной скрипучей койки, затем слышны осторожные легкие шаги. Теперь появляется девичья рука, она движется в темноту, словно ощупывая пространство и, наконец, упирается в какое-то препятствие. Препятствие постепенно обретает очертания и становится окном.
Листья деревьев шумят под ветром, моросит дождь и эти звуки становятся все более похожи на морской прибой. Брызги стучат по стеклу. Рука скользит по темному стеклу.
На фоне этих кадров идут начальные титры.
– Настя, ты что, не спишь? – раздается, приближаясь, тихий голос.
Рядом с окном появляется девушка лет семнадцати, Аня, в очках с очень сильной диоптрией, в халатике поверх ночной рубашки.
– Уснуть не могу… – Настя дотрагивается до руки подруги, словно проверяя, где она.
– А правда ведь листья шумят также как море? – помолчав, спрашивает Настя.
– Ну, да. Похоже. Когда ветер особенно.
Они молчат какое-то время. Видно, что Аня хочет спросить что-то, но не решается. Наконец она не выдерживает:
– Настя…
– Что?
– Ну, ты решила, наконец, что-то? Да, или нет? Сегодня уже вторник.
– Еще не решила. Нет еще.
– Как нет? – невольно вскрикивает Аня. – Ну, как нет?
– Аня, Настя, девочки! Кончайте болтать, спать дайте. Сколько можно? – доносится из глубины помещения.
– Ладно. Утром поговорим, – тихо шепчет Аня и уходит в темноту. Раздается скрип кровати, затем оттуда уже – шепотом. – Ты завтра пойдешь к причастию?
– Обязательно.
СЦЕНА 2. ДВОР ИНТЕРНАТА. РАННЕЕ УТРО. ОСЕНЬ.
Утренний полумрак. Туман висит между деревьями. Большая группа воспитанниц разного возраста выходит из дверей интерната и направляется к монастырю, расположенному здесь же во дворе, в соседнем здании. Идут гуськом. Убогие пальтишки, все одинаковые, казенные. Все в очках. В конце группы идет Настя. Ее очки черные, как это принято у слепых. Аня держит ее под руку. Со стороны монастыря уже доносится мерное звучание колокола. Звонят к утренней службе.
СЦЕНА 3. МОНАСТЫРЬ. ЦЕРКОВЬ. РАННЕЕ УТРО.
Следом за другими, Настя подходит к причастию, затем довольно уверенно, зная, где это расположено, идет к столику с «теплотой». Потом она подходит к «праздничной» иконе, прикладывается к ней. Затем идет уверенно к боковой стене, где висит икона Святой Блаженной Матроны Московской. Стоит у нее, будто видит, гладит ее рукой, дотрагивается до нее лбом и застывает так, надолго.
СЦЕНА 4. ИНТЕРНАТ. СТОЛОВАЯ. УТРО.
В столовой шумно, завтрак только начался – звон посуды, шаги, голоса, скрип стульев. Настя привычно подходит к своему столу:
– Настя, Игнатьева, – окликает ее воспитательница. – после завтрака сразу к Людмиле Петровне. Поняла?
– Да. Хорошо.
Настя садится к столу.
– Тебя уже спрашивали, – говорит Аня. – Людмила приходила сама, искала тебя…
СЦЕНА 5. ИНТЕРНАТ. КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА. УТРО.
Настя входит в директорский кабинет. Людмила Петровна продолжает говорить по телефону.
– Да. На мое имя. Садись сюда, – говорит она Насте и снова в трубку. – Запишите. Областной женский интернат для слабовидящих при женском монастыре. Да, Святой равноапостольной, пишется вместе. Что? Нет, нет. Все вопросы мы решаем сами. Монастырь только осуществляет шефство. Ну и помещение, конечно. Это предоставили они. Разумеется. Но им тоже нужен ремонт. Так что тут не будет проблем. Да. Звоните. Жду бумаги от вас.
Людмила Петровна отключает телефон и поворачивается к Насте:
– Ну, что, Игнатьева. Подумала? Что решила? Время же идет. Уже вторник. Что ты молчишь?
Настя не отвечает.
– Я не знаю, Людмила Петровна. Не понимаю, как мне быть. – Настя вдруг начинает плакать.
– Так, так, подожди. Что ты не понимаешь? Что? – Людмила Петровна обнимает ее за плечи и садится рядом. – Давай разберемся, спокойно, без лишних эмоций.
– Тебе нужна операция в Германии, чтобы вернуть зрение?
.
– У тебя есть эти деньги, чтобы оплатить лечение?
– Нет, конечно. Откуда.
– Что сказал доктор на комиссии? Еще год-полтора, потом поздно будет делать операцию, так?.. Тебе люди оплачивают лечение – что, не поняла?
– Но там же условие! Почему? Я этого человека не знаю, сам он не появился, кого-то прислал. Скрывается. Почему? Разве так замуж выходят?
– Так. Ты, вообще, представляешь, что такое богатый человек такого уровня?
Людмила Петровна придвинулась ближе к Насте.
– Да, к нему вообще не пробиться… Он сам не появляется нигде так просто. Вместо него ездят помощники, юристы, там их десятки. И вот, такой человек, предлагает тебе стать его женой. Да, миллионы девчонок-красавиц мечтают выйти за олигархов, не получается.
– Но я совсем не мечтала об этом. И потом. Если он хочет сделать добро, Бог ему вернет за его доброту, но зачем ставить условие?
– Ну, влюбился он в тебя. – она понизила голос, – неужели не понятно? Тебе принц явился на белом коне, девочка, просто «Алые паруса» какие-то, а ты носом крутишь. Настя! Опомнись! У тебя есть шанс вернуть зрение. Реальный шанс. Это главное!
– Но вы-то сами. Людмила Петровна. Вы видели его? Скажите хоть что-нибудь. Какой он?
– А вот это – нет. Я слово дала ему. Ты же знаешь, я слово свое держу. Ну, хочет он, чтобы был сюрприз. – она немного замялась, но затем решительно продолжила. – Ну, так что? Давай. Решайся. Тянуть с ответом больше нельзя.
– Можно еще немножко подумать?
– Еще?! Боже мой, я тут с вами с ума сойду. Что тебя пугает? Объясни! Когда-то все равно замуж надо выходить, а тут.
– Матушка Серафима говорит, что он покупает меня как вещь, для своего удовольствия. Что по истине он должен был бы отказаться от своего условия и совершить поступок бескорыстно.
– Да ну?! Должен? Кому он чего должен?!
– Да. и подождать, когда я стану видеть. И только тогда, когда узнаем друг друга, выходить замуж. По благословению, церковным браком.
– Ну, просто проповедь какая-то. Ты знаешь, я в церковь тоже хожу, иногда, но скажу так – лучше будет, если матушка Серафима станет командовать у себя в монастыре, а нашу жизнь, нормальных грешных людей, оставит в покое.
– Зачем вы так.
– Затем! – вспыхнула Людмила Петровна. – Тебе что, теперь всю жизнь незрячей оставаться? Слепой? Так она считает? Чего Бог дал, то человек пусть не разрушает, как она любит говорить? Так что ли?
Настя молчит, затем говорит тихо:
– Я хотела этой осенью идти послушницей в монастырь…
– Чего? Это в твои-то восемнадцать лет? Когда жизни не знаешь, ничего, замуровать себя в четырех стенах? Настя, с ума сошла, что ли?
Людмила Петровна уже криком:
– Опомнись! В конце концов, если тебе дают такой шанс, то это тоже судьба. Тоже от Бога. Может это тебе чудо дается, а ты его отвергаешь. А это грех!
– Думаете?
– Уверена!
Людмила Петровна прижимает Настю к себе.
– Все, все будет чудесно! Вот увидишь! Я это чувствую. Ну? Успокойся, поверь мне. Не делай глупостей, девочка. Упустишь такой шанс – всю жизнь будешь жалеть.
СЦЕНА 6. ИНТЕРНАТ. КОРИДОР. ДЕНЬ.
Настя поднимается по лестнице, дотрагиваясь пальцем до стены, контролируя пространство. На площадке ее догоняет Аня.
Она дергает Настю за рукав.
– Это я, – раздается голос Ани. – Ждала тебя. Ну, что Людмила?
– Время дала еще, до утра.
СЦЕНА 8. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
Настя шла по шумным улицам города, постукивая палочкой вдоль края тротуара. Доносились голоса, звуки машин. Дорогу, похоже, она хорошо знала, поэтому шла уверенно, не останавливаясь.
