Культ праха

Без объяснений, без обвинений и упрёков, без объявления войны, Визги напали на Маргалонов и зарезали всех признанных ими врагов. Упиваясь ненавистью, они издевались над каждым, кто попадался им под руку. Руди видел того, кто готовился нанести ему смертельный удар, но внезапно рядом с ним оказался Вугго. Злобный великан, от которого Руди не мог ждать ничего хорошего, на своих руках вынес его за пределы разрастающейся резни, но его героизм оказался строго ограничен – когда опасность со стороны Визгов была позади, Вугго агрессивно бросил Руди на окровавленный снег, словно тушу убитого им оленя.

Смерть Маргалонов не могла удовлетворить накопленную столетиями ярость Визгов. Когда убивать уже было некого, они устроили праздничное надругательство над телами поверженных врагов, тем самым, по их убеждению, подтверждая своё превосходство и самое главное – собственную правоту.

Но торжество победы было кратковременным. Одержав то, ради чего Визги задержали собственную жизнь, далее сама жизнь перестала иметь для них смысл. Один за другим, они падали без сил, не успев осознать, что с ними происходило. Их смерть была мирной.

В растерянности и ужасе от очевидно упущенной возможности, Силгур подбежал к последнему живому Визгу.

– В какой стороне мы отыщем Сирлебингов? – спросил он.

– Идите туда, куда желаете и там найдёте то, что вам нужно.

Идти было некуда. Каждый из странников желал следовать по своему направлению и в целом их намерения не совпадали. В жестокой бойне были уничтожены их купола. Предпоследнее испытание оставило их без защиты и запасов, но не это было самым ужасным. Не дойдя до последнего испытания, странники осознали, что потеряли свою силу.

Глава 21. Путь к гибели

Великая в своей простоте подсказка: «Идите туда, куда желаете и там найдёте то, что вам нужно», – не давала Вугго покоя. Его желание не имело ничего общего с их главной целью. Больше он не мог обманывать самого себя и принуждать свою сущность подчиняться тому, чего не понимал его разум. Жестокое давление Великого Духа, которому он не имел права сопротивляться, оказалось сильнее его терпения. Поиски Сирлебингов и дальнейшее странствие к дому, о котором они так мечтали, Вугго считал безнадёжной идеей, в основе которой вместо истины лежит примитивная ложь, всегда очевидная и оттого кажущаяся невозможной. Впервые он остановил навязанные ему мысли и задался вопросом, почему своим домом они считали место, о котором ничего не знали. Ответа не было. Даже Силгур и Муниярд не обладали информацией о том, какое же оно – их пристанище. Не было ни единого свидетельства, подтверждающего его существование. Всё это время странников воодушевляло и выступало их движущей силой нечто неведомое, ничего им не дающее, но условно прекрасное.

Вспоминая многовековые мытарства, подвергающие их мукам, жестокость которых могли понять только Гаргонты, он пытался отыскать смысл в их бесконечных поисках, героической борьбе, самопожертвовании, долге перед Отцом, но в этом всём ему не удалось выявить ценность самой жизни. Затем он вспомнил главный завет Альель, и заключался он в констатации неутешительной истины – смысла нет. Раз за разом, громогласно утверждая то, что было положено в их уста, странники были нечестны только лишь по отношению к самим себе. Провозглашая одно, они действовали в противоположном направлении, пытаясь обличить смысл в каждом явлении, и, главным образом, в собственной участи.

Полагая, что они особенные, на самом деле, странники находились в незавидном положении отсутствия выбора, в отличие от других, даже самых жалких и презренных, обитателей просторов Лальдируфф. Они не принадлежали самим себе. Жизнь была дана им не для них, а для удовлетворения прихоти Отца. Время и минувшие события выдвинули жестокие доказательства того, что придуманная и навязанная им важность великой миссии была позабыта самим Альель. Очевидно, он давно позабыл и о своих несчастных детях.

Вугго был близок к правде, но продолжал мыслить в привычных пределах их общего с братьями заблуждения. Ему не удалось постичь то, что неминуемо разрушило бы его жизненную опору – важность великой миссии всегда основана на смысле, а для Великого Духа и его творений смысла нет.

Наблюдая за братьями с нового угла зрения, он рассмотрел не сильных духом воинов, а разрозненную группку никчёмных слабаков. Все, кроме Рарона, личный вклад которого в их общее дело всегда приравнивался к нулю, продолжали оставаться в неведении и пытались отыскать в себе силы двигаться к цели, достигнув которую они ничего не получат. Смутно и под большим сомнением представлялась возможность достижения цели. Сомнительной была и сама цель.

По-новому Вугго посмотрел на некогда почитаемого им Силгура. Его поражала и возмущала позиция брата, владеющего ценнейшим даром. Самый мудрый из них, избранный Отцом для того, чтобы хранить знания и разумно распоряжаться ими, Силгур так же усердно, как и его непросвещённые братья, реализовывал заблуждение, изначально помутнившее их сознания. Неправда проявлялась всё сильнее, сумев пробить для себя путь сквозь кажущиеся неприступными закрытия, лишающие мысли свободы. Силгур не обладал теми достоинствами, о которых они привыкли думать, и на которые не раз полагались.

Гальягуд, по неведомым причинам, считался главным из них, однако его слово не имело большей силы, чем слово того же Уллиграссора, он не принимал важные решения единолично, в любой сложной ситуации полагаясь на братьев. Мудрые решения ему подсказывали Силгур и Муниярд, вопросы их перемещений и выживания на землях Лальдируфф он доверил Вугго и Сларгарту.

Вуррн давал распоряжения братьям от имени Гальягуда, чувствуя и представляя себя вторым по значимости сыном Альель, но он был бесполезен, глуп, груб и на деле оказался неприспособленным к выживанию. Вуррн не имел ни власти над братьями, ни их уважения, хоть и упорно отрицал это. Не сложись у него крепкого братского союза с Гальягудом, Вуррн неминуемо затерялся бы в одной из снежных бурь и был бы с лёгкостью забыт братьями уже во время их первого похода.

Уллиграссор вынуждал братьев воспринимать его как слабейшего, неопытнейшего и безобиднейшего из них, но стоило только присмотреться к нему чуть пристальнее, как сразу же вскрывалась и его сила, и его ловкость, и его коварство. Добровольно приняв на себя самую нелицеприятную роль в их братстве, Уллиграссор перенёс все тяготы их скитаний с наименьшими потерями, скрываясь за спинами тех, кто не мог себе позволить лгать и прятаться.

Рарон был пуст внутри, но он никогда не пытался казаться лучше. Имея массу возможностей, он не манипулировал остальными, как то делал каждый из них. Он не был обузой, однако и не нёс никакой пользы общему делу. Вугго никогда не полагался на Рарона и не питал к нему злобы, ибо Рарон ничего не давал, но и ничего не требовал.

Самым презренным и ненавистным для Вугго оставался Мигурнок. Где бы они ни были, что бы с ними не происходило, в часы горя и отчаяния, неведения и опасности, даже в редкие минуты радости от торжества случайных побед, он смаковал своё проклятое питьё и уходил туда, где ему было лучше, предавая братьев, Лальдируфф и Отца. Вугго больше не мог это терпеть.

«Я пойду туда, куда желаю и там найду то, что мне нужно», – решил он.

Терпеливо выждав момент, когда Мигурнок стал возвращаться из забытья, не теряя драгоценного времени и пользуясь уникальной возможностью, он подловил брата, когда тот продолжал пребывать в пограничном состоянии. Не дав Мигурноку возможности прийти в себя и хорошенько подумать, Вугго настойчиво повёл его за собой.

Преодолев малое расстояние, они оказались там, откуда не каждому удавалось отыскать выход. Вокруг них открылись манящие, светлые просторы, ранее неизведанные и оттого вызывающие трепетный восторг. Чистый свет плавно рассеивался, открывая усталому взору восхитительные картины, чуждые для пустынного однообразия просторов Лальдируфф. Следуя по воле собственного желания, Вугго завёл их с Мигурноком в Белую пустошь, и коварное место впервые встретило его не мрачной пустынностью, а напротив – открыло ему поразительно прекрасный мир грёз Мигурнока.

Мирная тишина пробуждала в них ощущение безопасности. Это была иллюзия, о которой прекрасно знал Вугго, но в этот раз, он поддался игре, уготованной для них самой смертью. В начале он поддался лжи, а затем – с лёгкостью в неё поверил. Оказалось, это возможно. Знания могут предупредить, но не способны уберечь.

Впервые оказавшись в западне Белой пустоши, о которой он мало что знал, Мигурнок насторожился, но, к его радостному удивлению, не предчувствовал опасности. Ему нравилось то, что он видел. Сознание, помутнённое бесконечными уходами в забытьё и мороком Белой пустоши, воспринимало всё происходящее, как нечто невообразимо прекрасное и особенное. Эти пейзажи он видел сотни раз, подобные ощущения переживал едва ли не каждый день, но что-то неведомое вытеснило из его сознания память, заполняя освободившееся место стремительно разрастающимся внушением, превращающим ценность личного опыта в безнадёжную глупость.

И в пору им было возрадоваться, оказавшись в месте, где волшебные трели тысячи певчих птиц убаюкивали тревожные мысли, а звуки дальних ручьёв успокаивали отчаянное биение сердца, продлевающего не жизнь, а только лишь боль. Напоследок, они могли вообразить, что нашли свой дом в самом живописном крае, скрытом за бесчисленным количеством страшных тайн и загадок. Для них была ниспослана возможность обмануться с полной самоотдачей, без единого ограничения, но они застыли, как древние камни и стояли так до тех пор, пока из-за горизонта на них не стала надвигаться тьма. Куда бы они не посмотрели – тьма была повсюду, окружая их и предвещая беду.

На них шли животные, которых они убили за века своих странствий. Вугго попытался представить, сколько жертвоприношений было совершено ими, сколько мяса съедено, сколько шкур использовано, сколько убийств в итоге оказались напрасными, но долго вспоминать ему не пришлось – ответ оказался у него перед глазами. Животных было слишком много. За ними мчались их нерождённые потомки, отчего наступательное движение тьмы виделось непрерывным.

Вугго с ужасом смотрел на своих жертв. Ужас заключался в той силе и красоте, сгубленной наспех, ради удовлетворения промежуточной потребности. Как много прекрасного было незамечено им, отдающим свою жизнь борьбе со своим здравым смыслом. Как много ценного было сгублено им или по его просьбе ради того, что следовало погубить в первую очередь. Осмыслив цену собственных ошибок, Вугго намеревался с достоинством принять справедливое наказание, и, по его разумению, справедливость заключалась в жестокой расправе над ним и его братом.

Мигурнок доверял своей правде, она же была его единственным жизненным принципом. Увидев то, чего он не мог понять или не желал воспринимать, хитрец поспешил достать своё спасительное питьё, дабы одержать возможность оказаться не в эпицентре сложившейся ситуации, а над ней, воплотившись в опасного и неуязвимого зверя – того самого убийцу, от которого пала добрая половина животных, которым неведомые силы возвратили жизнь для отмщения. Но ни один хитрец, даже любимейший сын Великого Духа, не может состязаться в мастерстве лукавства с самой смертью.

Приняв питьё, Мигурнок исчез из Белой пустоши. Его желание исполнилось, но с коварной уловкой – он воплотился в оленя, терзаемого огромным чёрным волком. Смерть вернула Мигурнока в тот миг, когда он, в обличие лютого зверя, убивал оленя в последний раз. Смерть, которую Альель пытался лишить безграничной власти, жестоко принудила его сына ощутить на своей шкуре боль и страдания, которые он мог причинять живым существам. Перевоплощение загнало Мигурнока в ловушку, из которой он уже не смог вырваться. Смерть забрала его, когда перестало биться сердце несчастного, убитого им же, оленя. В последние минуты своего существования Мигурнок должен был осознать, что жизнь не так проста и понятна, как он предполагал, однако ещё один сын Великого Духа умер, так ничего и не поняв.

Вугго позволил чувству раскаяния победить собственную самозваную силу. Слишком долго ожидая смерти и призывая её так же усердно, как умирающее существо призывает жизнь остаться с ним, он с радостью встречал неизбежное. Пав на колени перед собственными жертвами, великий охотник принял смерть, не чувствуя боли. Животные долго кружили вокруг места его гибели, втаптывая растерзанное тело Вугго глубоко в землю. Так, они прятали на веки вечные своего погубителя, дабы после того на просторах Лальдируфф ничего не осталось.

– Они не вернутся, – уверял братьев Силгур, – мы должны двигаться дальше. Для Руди лучше погибнуть от голода и холода в пути, чем от того же здесь, не сделав ни шагу.

Такой аргумент должен был порадовать Руди, но его реакция была прямо противоположной. События разворачивались стремительно. Парадоксальная и неоправданно жестокая история, по его ощущениям близилась к концу. Преждевременный закат своего существования Руди встретил с признанием самой страшной из череды ошибок его жизни до путешествия – каждый раз, будучи абсолютно уверенным в самом себе, на самом деле, он выступал в роли послушного исполнителя желаний, ожиданий и решений тех, от кого зависел, сам для себя не представляя никакой ценности. На просторы Лальдируфф его завело чужое желание и на этих враждебных ему землях от невыносимых мук его могли уберечь странники, поэтому он должен был выполнять уже их волю.

– И какое направление, по-твоему, мы должны избрать? – с насмешкой интересовался Вуррн, заведомо не желая прислушиваться к мнению брата.

Прежде чем ответить, Силгур вспомнил заветные слова: «Идите туда, куда желаете и там найдёте то, что вам нужно».

– Нужно двигаться на северо-восток, – уверенно ответил он.

– Почему? – наигранно изумился Вуррн.

– Я так желаю.

– А я не желаю идти твоим путём, – едва сдерживая давно накопившийся гнев, заявил Гальягуд.

– А я и вовсе не желаю тебя слушать, – добавил Вуррн.

– Если я отправлюсь в том направлении, которое предлагаете вы, и этот путь, так уж сложилось, мне не кажется верным, значит, я пойду туда, куда не желаю идти и не найду то, что мне нужно. Мне нужно то же, что и вам. Из этого следует, что из-за меня мы будем блуждать вечно и сможем отыскать Сирлебингов только лишь благодаря чуду, на которое лично я больше не могу полагаться. Я готов вести нас всех туда, куда желаю, и только так мы дойдём туда, куда нам нужно. Вы же предлагаете идти в том направлении, с которым мы попросту свыклись.

– Как можешь ты, братец, так твёрдо стоять на своём, вступая в глупый спор со мной? – спросил его Гальягуд, – Во все времена, мы находили верные дороги, направляясь к северо-западу. В конце концов, мы с Вуррном желаем двигаться к северо-западу, ведь так, Вуррн?!

– Истинно! – ответил верный и покорный Вуррн, – Не хочу идти твоей дорогой, Силгур! Не хочу идти за тобой! Не хочу идти вместе с тобой!

Дерзкие высказывания Вуррна в очередной раз доказали Силгуру, что он никогда не ошибался в брате. Руди, который оказался свидетелем их конфликта, был убеждён – сказанное Вуррном больно ранило Силгура, однако он снова ошибался. Силгур испытал облегчение, ведь он и сам не хотел идти вместе с Вуррном, и уж тем более идти за ним – вечным рабом Гальягуда, забывшим о том, что он не раб, а брат и такое же дитя Великого Духа Альель.

– Каждый из нас пойдёт в избранном направлении. Я отправлюсь на северо-восток, а вы идите, куда призовёт вас ваше желание. Поглядим, кто из нас окажется прав.

Тогда, в мелочном споре погибло самое ценное, что было у странников – их нерушимое братство. За Гальягудом пошёл только Вуррн. Руди избрал путь Силгура, ведь только для Силгура его существование хоть что-нибудь значило. Рарон так же примкнул к ним, между уверенностью Силгура и гордыней Гальягуда избрав первое. Уллиграссор не хотел следовать ни за кем, но и у него самого не было желания вообще куда-то двигаться. Присоединиться к Гальягуду и Вуррну – значило вклиниться в их прочный союз, тем самым нажить себе неприятеля в лице Вуррна без возможности заручиться поддержкой беспомощного лидера, которым оказался Гальягуд. Не думая слишком долго, Уллиграссор пошёл за Силгуром, и был уверен, что не ошибся в выборе.

Ставшие чужими друг для друга, они сухо простились и расстались, оставив на месте массовой гибели Маргалонов и Визгов уничтоженную ими же добрую память о братстве. Они шли к одному горизонту, но избрали противоположные направления, их объединяло общее стремление найти Сирлебингов, но они не могли больше оставаться вместе. Без доли сомнений и малейшего сожаления, они отреклись от общности, когда-то сформированной Великим Духом.

– Мне кажется, избранный мною путь короток, – призналась Аврора за год до своей гибели, – Я ничего не успею.

Руди не хотел ей отвечать. Все его мысли пребывали в моменте их конфликта с отцом. Впервые тот упрекал Руди в беспечности и угрожал оставить сына без своей поддержки. Отец дал ему богатый дом, материальную поддержку, способную удовлетворить любой его запрос, защиту его личного пространства, прав и интересов, но самое главное – он освободил сына от тягостной обязанности быть добытчиком. Воображая себя мудрым наставником, он создавал идеального в его понимании сына, прикладывая все усилия для того, чтобы Руди мог изучать, интересоваться, оценивать, выбирать, отказываться, просить, требовать, манипулировать, обманывать, хитрить, изворачиваться, провоцировать, стравливать посторонних людей друг с другом, избегать неприятностей, и держать защиту, прибегая к сложному слогу, пронизанному редкой на то время манерой искусно оскорблять. Взамен он ожидал, что все навыки сына будут направлены в сферу его интересов, чего ему отчасти удалось достичь. Увлекаясь процессом чеканки достойного преемника, отец забыл или беспечно не счёл важным объяснить сыну, что все личные качества сами по себе ничтожны, если человек не способен действовать. Руди не мог действовать и был серьёзно ограничен в понимании того, что он из себя представлял на самом деле.

Как бы далеко они не заходили и как высоко не взбирались – отрезвляющие времена настигли их. Отец был разочарован в Руди, который больше не был достоин его гордости, как только у него родился и подрос новый сын от новой супруги, а Руди, переняв у отца циничную эстафету, разочаровался в Авроре потому, что так ему было удобно. Он продолжал с ней отношения только лишь потому, что не хотел идти в новое. С другой стороны, его не устраивало то, что он имел. Аврора требовала многого, а Руди не привык ради кого-то стараться. Аврора нуждалась в основательной поддержке, а он давал ей ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы она от него отстала. Обычно, это ограничивалось парой-тройкой заумных, ничего для него не стоивших, предложений.

– Сейчас я могу остановиться, изменить решение, взять другой курс, – говорила она, ожидая его мнения, к которому хотела прислушаться, – пусть даже новое направление для меня совершенно неизвестно.

– Оставайся на своём месте, – сухо ответил Руди.

– Это невозможно.

– Тогда иди туда, куда желаешь и там ты найдёшь то, что тебе нужно, – выкрутился он, поражаясь собственной находчивости.

Через год, уничтоженный и глубоко несчастный, находящийся в болезненной зависимости от образа той, которая уже мертва, балансируя между жизнью и смертью на проклятых им землях Лальдируфф, Руди ненавидел себя за эти слова, но его раскаяние ничего не решало.

Глава 22. Поруганная преданность

Вуррн дождался лучших времён. Двигаясь в верном направлении, плечом к плечу с Гальягудом, без опостылевших ему братьев, он испытывал чистую радость, наполняющую его утомлённое нутро. С трепетом и лёгким придыханием, боясь спугнуть грядущее, Вуррн внимательно отслеживал поступательные перемены настоящего, и в полной мере ощущал, как воплощается желание всей его жизни. Позади остались братья с их вечными хлопотами и перманентной борьбой друг против друга. Вечное бремя было разрешено. К конечной цели, как он и мечтал, его вёл Гальягуд, рядом с которым даже бедственное положение принималось как великая честь.

Верное направление оказалось не таким лёгким и коротким, как они ожидали, однако Вуррн принял с искренней благодарностью даже самый сложный отрезок пути, где до них добрался ранее отрицаемый ими голод. Каждый раз, бросая взгляд на любимого брата, Вуррн видел одно и то же. Гальягуду больше не было до него дела. Обнажая части своего тела, он с ужасом рассматривал прогрессирующие изменения. Его кожа напоминала лоскуты истлевшей одежды Гаргонтов. Привычно отрицая ужасное в себе, Гальягуд тщательно рассматривал каждый дюйм своего увядающего тела, принципиально не признавая, что и он сам стал похож на Гаргонта.

– Что я могу сделать для того, чтобы нам, братец, стало легче? – спросил Вуррн.

Гальягуд его не слышал. Внезапно его настигло страшное озарение. Делая очередной безнадёжный шаг, с каждым приступом чудовищного голода, он утверждался в собственном ужасе – они не найдут Сирлебингов, и дорога к дому окончательно ими утеряна по вине Вуррна. Тот не желал двигаться к северо-западу, а просто пошёл за братом, в своём решающем выборе обманывая Гальягуда и самого себя. Превратившись в безвольного прислужника любимейшего брата, Вуррн разучился слушать самого себя, принимая чужие желания за свои. В самый неподходящий момент, дух Вуррна восстал и спутал их дороги, но сам Вуррн, как бесчувственный истукан, не ощущал мятежа, происходящего у него внутри, слепо веруя, что для них настали лучшие времена.

– Какое направление соответствует твоему истинному желанию? – пытаясь как можно скорее отыскать шанс исправить положение, спросил Гальягуд.

– То, по которому ты нас ведёшь, – без доли сомнения ответил Вуррн.

– Лжёшь.

– Я бы не посмел лгать тебе, брат.

– И в этом ты тоже лжёшь.

Нерушимый авторитет одного оказался бессилен против блаженного раболепия другого. Для разрешения фатальной трудности мудрость оказалась неуместной. Подумав чуть меньше, чем требовалось обычно, Гальягуд предположил, что правду Вуррна он сможет добыть, причинив тому боль. Только в состоянии острого переживания разум теряет свою силу и становится беззащитным к любому натиску. В состоянии, когда страдания достигают своего пика, не находится места для лжи и хитрости. «Только тогда истина очистится от мерзкой грязи обмана», – полагал он.

Осторожно достав кинжал, который принадлежал одному из убитых Визгов, он подкрался к Вуррну сзади, и, не сумев собраться с силами в решающий момент, упал на брата, держа кинжал перед собой. Случайный удар оказался смертельным. Дети Альель не знали одно из основополагающих правил Отца – их бессмертие заканчивается в тот момент, когда один брат идёт с оружием на другого.

Осознав свою причастность к смерти Вуррна, и невольно обнаружив то, что скрывал от них Отец, Гальягуд сошёл с ума. Так бесславно закончилась эпоха лидера странников. Эпоха самого безобидного самообмана.

Для Вуррна союз с Гальягудом считался священным. По смерти, он имел полное право быть оплакиваемым братом и достойно похороненным на месте собственной гибели. Это право было реализовано лишь частично.

Гальягуд не мог сохранять контроль над самим собой. Голод сожрал, а затем изглодал его сущность. Мудрость и благородство сына Великого Духа уничтожила единственная потребность. Не понимая ужаса собственного поступка и не испытывая ни малейшего чувства сожаления, он надругался над телом Вуррна, снова и снова поднимая над ним кинжал, дабы вырезать для себя куски ещё тёплой плоти. На удивление оказалось, что ему не потребовалось многого.

Утолив свой голод, Гальягуд почтил память Вуррна, искренне оплакивая собственную утрату. Он ощущал, что ему очень плохо без брата, но в то же время очень хорошо с самим собой. С обретёнными силами и в новом качестве, Гальягуд пошёл дальше.

В то же время, когда страшные изменения случились у Гальягуда и Вуррна, голод настиг их братьев, избравших для себя другой путь. Оба направления не имели между собой ни малейшего отличия. Сложнее всего вынужденное положение давалось Руди. Он ощущал боль в себе целиком. Его тело взнывало, оплакивая предстоящую утрату жизни. Его душа с нетерпением ждала конца мучительного странствия к смерти. Бессилие медленно растягивало муку.

Стойкость странников вызывала в нём чувство собственной ничтожности и зависти к ним за их силу, ловкость, уникальную способность к выживанию.

– Чем я могу тебе помочь? – участливо поинтересовался у него необычайно бодрый Уллиграссор.

– Поделись со мной тем, что у тебя осталось. Я умираю от голода, – дрожащим голосом ответил Руди.

До этого он не раз замечал, как Уллиграссор быстро и незаметно для братьев подкреплялся личными запасами. У Силгура и Рарона ничего не было. Голод мучил их в равной степени с Руди, но Уллиграссор чаще и громче остальных заявлял о своих страданиях.