Бешеный шарик

К приближению рассвета Уинстон пошел наповоду у собственного желания, которому он больше не мог противостоять и отправился «к свету». Найти нужную квартиру не составило ему труда – на это потребовало всего лишь немного находчивости. Он заметил, что прочная с виду дверь не заперта изнутри. Бегло взвесив все «за» и «против», Уинстон осторожно вошел в квартиру.

Его встретил приторный горько-сладкий, омерзительно-неприятный запах. В квартире, казалось, никого не было. Это было уютное, несколько экстравагантное место с хорошей мебелью и непривычно темными стенами. В единственной комнате играла странная музыка, поставленная на бесконечное проигрывание. Звуковые переливы электронного органа и неизвестных ему инструментов привлекли особое внимание незваного гостя. Уинстон, словно в трансе, долго стоял у плеера, вслушиваясь в каждую деталь дивной музыкальной композиции. Ему захотелось украсть плеер и включать его в любое время, когда он пожелает. Без тени смущения, Уинстон поспешил реализовать свой замысел и резко отсоединил устройство плеера от источника питания. Тишина вернула его в реальность. Уинстон снова ощутил жуткий запах.

С плеером в руках, Уинстон решил осторожно осмотреть всю квартиру. Он обнаружил лежащий в ванной непонятный кокон, завернутый в душевую клеенку. Из негерметичного свертка выглядывала маленькая рука неестественного цвета, вся в кровавых сгустках. Рядом лежал испачканный такими же сгустками пистолет. Юный возраст не помешал Уинстону разобраться, что же произошло в этой квартире. Очевидно, молодая хозяйка покончила с собой как раз в тот день, когда Уинстон впервые увидел манящий свет из ее окна. Примечательно, что убивая себя выстрелом из пистолета, она не хотела причинить вреда своему любимому дому.

Слева на стене оказалась запись, сделанная рукой бывшей хозяйки. Алой губной помадой были аккуратно выведены слова, кажущиеся Уинстону странными:

«Что я могу сказать самой себе? Твоя красота…твоя индивидуальность…твое дарование…твой разум…твоя воля…твоя внутренняя сила…твоя доброта…твоя чувственность…твое милосердие…твое острое понимание сути многих вещей – это наказание, ниспосланное тебе откуда-то «оттуда». Это все твое, но какова тебе от этого радость и польза? Это тебя не спасло, моя милая Лола. Милая Лола, спаси себя прямо здесь и сейчас. Все в твоих руках».

Уже у себя дома, в комнате, которая ему не принадлежала, Уинстон тихо включил плеер, но проигрываемая музыка была уже не такой впечатляющей и приятной. Ему невольно вспомнились слова Санни: «У него паразитическое мышление. Он не может жить с нами дальше». Обидные воспоминания подтолкнули Уинстона к принятию первого серьезного решения за всю свою жизнь. С небольшим багажом личных вещей за плечами и преступно обретенным плеером в руках он ушел из дома, который раньше считал своим, чтобы поселиться в пустой квартире, которую он так удачно нашел.

Он успел до восхода солнца выбросить из окна труп предыдущей хозяйки, чтобы его подобрали утренние чистильщики. Ему было страшно, стыдно и жалко поступать с ней таким варварским способом, но выбор у него был невелик. С редкой для него радостью, он вернул квартире жизнеспособное состояние. Пистолет, найденный в ванной, он оставил себе. Уинстон понимал, скорее всего, ему придется бороться за это жилье, и был абсолютно готов насмерть отстаивать свое право на собственный угол. Тоскливыми вечерами он смотрел в окна своего дома, который казался ему отталкивающе чужим и иногда видел силуэты своего старшего брата и Санни, у которых, очевидно, все было хорошо.

2

«Я тоскую по той жизни, которая могла быть моей» – старательно выводил на стене потерянный Уинстон. Идея прежней хозяйки квартиры писать все, что трогает душу настолько экстравагантным способом, пришлась ему по душе. Однако вместо помады он использовал дешёвый маркер, который украл у Санни на прощание. Юный возраст и отсутствие государственного образования не стали для него помехой – он умел полно, глубоко и грамотно выражать свои чувства.

В день, когда внутренняя тревога нарастала и не давала ему покоя, он сделал запись, которая помогла ему успокоиться. «Ничто не мешает мне услышать стук волн неспокойного моря в мои двери», – писал он, – «Ощутить прикосновение колючих снежинок, падающих из потолка. Вдыхать сладкий аромат осенней листвы за завтраком в любое время года. Лететь высоко над холодными, но фантастически прекрасными пустошами, без лишних движений, не покидая кровати. Ходить по полу, смеясь от того, как мои ноги щекочут звезды. Я все еще могу поверить в то, что способен придумать. Я все еще счастлив». С тех пор он всегда перечитывал эту запись в критические моменты, когда эмоциональное напряжение приближало парня к серьезному нервному срыву.

Самостоятельная жизнь позволила Уинстону узнать настоящего себя. Добывая для себя еду, интересные предметы, полезные приспособления и необходимые средства, принося добычу в дом, где он безраздельно властвовал, пользуясь тем, что он стал иметь, парень почувствовал, как крепнет его сила духа. Ежедневно он ходил по улицам, не меняя маршрута. Заглядывая в чужие окна днем, Уинстон определял, в каких квартирах умер хозяин. Он исследовал квартиры, в которых не гасили свет больше трех дней. Наталкиваясь на покойника, Уинстон терялся. Ему было грустно и стыдно, но муки совести всегда проигрывали чувству голода и страху гибели.

В одной из квартир Уинстон встретил живую хозяйку. Пожилая женщина лежала в своей постели. Увидев парня, она испугалась, но в силу возраста и своего положения, женщина смогла взять себя в руки. В порыве детского испуга, Уинстон бросился бежать, но его догнал умоляющий голос женщины.

– Постой! – крикнула она.

Не посмев ослушаться, Уинстон вернулся. Они смотрели друг на друга обреченно. Никто из них не мог предположить, чем закончится эта встреча, но каждый рассчитывал на то, что его желание будет исполнено. Свое желание Уинстон знал твердо – ему хотелось убежать из этого дома и навсегда забыть первый позорный эпизод самостоятельной жизни. Желание женщины пока оставалось тайной, к которой стоило относиться с тактичной осторожностью.

– Ты грабитель? – спросила женщина.

– Нет. – поспешил с ответом Уинстон. – Я просто доедаю за умершими людьми и донашиваю их одежду.

– И ничего больше? – не поверила женщина.

– Иногда забираю что-нибудь полезное. – честно сказал парень. – Прежним хозяевам ничего из этого уже не нужно.

После небольшой паузы, Уинстон виновато произнес:

– Простите меня.

– Ты способен на убийство? – деловым тоном поинтересовалась женщина.

– Нет, что вы! Нет!

– А на убийство, как акт милосердия? – продолжала она.

Уинстон не мог ей ответить. Он не понимал, чего от него хотят.

– Я парализована, если ты успел это заметить. – спокойно произнесла женщина. – За мной ухаживала внучка, но она пропала. Жизнь и так была для меня пыткой с тех пор, как я перестала двигаться, а теперь мне и вовсе невыносимо от одной только мысли, что я пролежу в таком положении хотя бы один день. Я всегда честна перед самой собой. Это конец. Будущее не имеет смысла. Убей меня! Спаси меня! Не хочу, чтобы последнее, что я чувствовала перед смертью, были жажда, голод и зловоние моих собственных испражнений!

– Но я не могу! – отказывался Уинстон.

– Можешь! Каждый человек может спасти того, кто молит о спасении! Каждый! – в истерике закричала женщина. – Пойми, я осталась одна! Моя внучка пропала! Дюны больше нет! Не могу! Не могу жить без нее!

Не выдержав слез несчастного человека, Уинстон убежал. По дороге домой он метался в сомнениях. В обоих случаях он был ответственен за смерть человека. Решение было принято спонтанно. Он вернулся обратно и выстрелил женщине в голову. Ответственность за голодную смерть несчастного человека казалась ему самой страшной.

Перед тем, как все произошло, женщина разрешила забрать Уинстону все, что ей принадлежало, но он не мог взять из ее дома даже кусочка сухаря.

Во дворе он встретил девушку. Невольно Уинстон присмотрелся к ее лицу. Его ужасу не было предела. Фотопортрет этой девушки стоял на тумбочке у кровати убитой им женщины. Дюна возвращалась домой.

«Никогда не прощу себе этого», – повторял, как заведенный, юный убийца, действовавший по принуждению совести.

3

Негласная война между «чистыми» и «грязными» районами Обелиска выходила из-под контроля власти. За годы вражды город превратился в дымящуюся свалку, а люди – в бродяг. Многие и вовсе напоминали животных. Смыслом существования эшенлендцев стала бескомпромиссная, остервенелая и кровавая борьба друг с другом. Изначально небольшая группа проклятых «меткой» людей стремительно разрасталась с каждым новым конфликтом. Количество нормальных людей и «меченых» было примерно равно.

Фокса, как президент Эшенленда, искала методы усмирения народа, но пребывающие в трансе войны, эшенлендцы из обоих лагерей единодушно отвернулись от власти. В критический момент Фока получила противоречивое предложение от Паундспота, которое было как никогда кстати.

«Уважаемая! Вы, как наследница Фейта, обязаны следовать указаниям Союза, дабы Эшенленд продолжал свое существование. Мы с вашим отцом строго придерживались наших договоренностей, и это позволило оттянуть момент катастрофы на неопределенный срок.

В очередной раз Эшенленд должен послужить во благо мира. Под моим протекторатом, институт с мировым именем проводит важнейшие для человечества научные исследования. Мы стремимся создавать полноценные человеческие органы на биологической основе, чтобы каждый житель планеты мог оздоровить свой организм, как только это потребуется. Ученые нуждаются в материалах. В странах Союза невозможно получить необходимое количество донорских органов. Использование материалов, добытых на черных рынках, выходит за этические рамки.

События в Эшенленде способствуют решению нашей проблемы. В случае, если Вы, как глава Эшененда, пойдете нам на встречу, гуманитарная помощь из Союза увеличится вдвое. В обратном случае, мы будем вынуждены пересмотреть все наши предварительные договоренности.

На решение вам дается 14 дней.

С ув. Паундспот».

Решение было принято в тот же день. Обращаясь к соотечественникам, президент Эшенленда провозгласила дату, когда эшенлендцы могли законно вести друг против друга кровавую битву. Каждый год, 22 марта людей наделяли правом вершить свой суд. Эта дата стала носить официальное название «День неограниченных прав».

4

В середине марта, за считанные дни до первого законного побоища, эшенлендцы начали вести серьезную подготовку. Представители семей в каждом районе собирали вече, в котором рассматривали всевозможные варианты осады чужой зоны и обороны собственной. В ночь на 20 марта представители районов из «чистой» зоны приняли окончательный план действий. Их противники из «грязной» зоны не проводили мозговой штурм и вообще не собирались в тактические группы. Из ушей в уши будущих участников битвы переходили различные варианты борьбы и общий негласный выбор пал на тот вариант, который «меченые» слышали чаще всего.

По силе духа и вооружению люди из обоих противоборствующих лагерей не уступали друг другу. Они были готовы воспользоваться любым предметом, способным причинить увечия телу противника и вражескому имуществу. С момента возникновения государства Эшенленд дата 22 марта стала самой значимой и наиболее ожидаемой для каждого эшенлендца.

Уинстон не собирался принимать участие в битве. Он твердо решил для себя, что убийство парализованной женщины было первым и последним в его жизни. Пытаясь уснуть, парень невольно вспоминал лицо Дюны. Его волновало то, как пережила эта девушка то, что увидела, войдя в свой дом. Такая юная и прекрасная, она осталась совсем одна в агрессивном городе, где каждый день может стать последним и только счастливчикам удается избегать издевательств со стороны многочисленных маргинальных группировок.

Муки совести постепенно превращали Уинстона в жертву. Будучи уверенным, что он не заслуживает жизни, парень потерял аппетит и лишился своего красочного воображения. За мгновение до крайней степени отчаяния, Уинстон взял фломастер, чтобы сделать запись. Он хотел, чтобы эта запись была последней.

«Остается только представлять, какие бесценные знания мы могли бы получить, создай наши предки гигантский архив, состоящий из автобиографических книг каждого без исключения жителя планеты. Это были бы истории жизни, которые послужили бы уроком не одному человеку. Отдельные судьбы можно было бы распределить по жанрам: драма, комедия, приключения, наука либо скучное чтиво. И эта градация не была бы исчерпывающей, как неисчерпаема линия жизни Земли. Нашему поколению для мемуаров хватило бы полторы страницы и эта литература не вправе претендовать на успех. А что мы можем? Слышать не то, что важно. Смотреть не туда, куда нужно. Говорить с теми, кто не желает нас видеть и прислушиваться к голосу нашей души».

Записывая последние строчки, Уинстон заплакал как ребенок. Ему стало бы легче, будь рядом с ним мама. Он смог бы вынести ужасную муку, стоило только услышать от нее заветные слова: «Ты ни в чем не виноват». Но его мать никогда не сказала бы этого.

Резкие звуки, нарушая мертвую тишину вечера, отвлекли Уинстона от самобичевания. Сирена оповещала эшенлендцев о чем-то чрезвычайно важном. Лучи прожекторов блуждали по улицам, заглядывая людям в окна. Выглянув из своего окна, парень увидел чужие вертолеты, сбрасывающие на город неизвестный груз.

Люди, которые вышли на звук сирены и увидели сотню неизвестных предметов, падающих прямо на них, стали разбегаться врассыпную. Выкрики «Бомбы!», гармонично дополняли тревожный звук сирены и шум остервенелой паники. Редкие смельчаки, считающие, что терять им особо нечего ждали, когда маленькие парашюты с грузом приземлятся. В коробках оказались продукты, бытовая химия и одежда. Ситуация вынуждала людей в очередной раз использовать животные инстинкты. Потенциальные агрессоры унесли к себе домой больше коробок, попирая нормы справедливого распределения гуманитарной помощи. При этом, даже самые слабые и безвольные не оставались с пустыми руками. Общий враг объединял народ. Люди старались делиться с теми, кто будет стоять рядом с ними, плечом к плечу, во время борьбы с «мечеными».

На следующий день по «чистым» районам прокатился слух, что над «грязными» районами сбросили в два раза больше коробок с гуманитарным грузом. Обостренное чувство справедливости, словно червь, стало точить уже давно сгнивающие души людей. Во время грядущей битвы «меченые» должны были жестоко заплатить за безосновательно предоставленное им преимущество.

5

Хмурым утром 22 марта 2074 года улицы, примыкающие к центральной площади Обелиска, не умещали в себе огромное количество людей, прибывших на бой. Живые и шумные очереди, словно дождевые черви, растянулись на десятки кварталов.

Специально по случаю культового исторического события, на площади были установлены высокие трибуны, собравшие на импровизированной площадке для обозрения правительство и президента Эшенленда. С позиции свыше, элита государства могла отслеживать малейшие детали стычек и выступать в роли арбитра.

Заручившись вниманием власти, рядовые эшенлендцы пришли в полный экстаз и абсолютную готовность продемонстрировать патронам все, на что они способны. По их жилам протекал кипяток ненависти и нетерпимости. Налитые кровью глаза устремлялись вдаль, не желая упустить момента, когда президент даст добро для их моральной распущенности.

Представители «грязных» кварталов решили начать с психологической атаки. Еще до момента, когда президент объявила о начале боя, «меченые» стали выкрикивать невнятный клич. «Уххо! Уххо! Уххо! Уххо! Уххо!», – устрашающе кричали они. С каждым выкриком они обретали нарастающую мистическую силу и чувство неуязвимости. Крыши над их головами тоже имели голос. Среди «меченых» было много талантливых и находчивых людей. Музыканты, с бас гитарами и барабанными установками стояли над будущей схваткой, настроив свои усилители на максимальную мощь. Они играли гимн будущей победы, заряжая неистовым драйвом своих бойцов.

Люди из «чистой» зоны, сбивались в небольшие боевые группы и яростно ждали сигнала. Уинстон оказался в их числе. Его насильно взяли в одну из последних групп, где никто никого не знал и все друг друга раздражали. Однако натянутая обстановка, царившая между бойцами, не погасила огонь ярости к противникам, царивший в их сердцах. Уинстон считал, что тоже ненавидит «меченых», но ему показалось странным, что он не испытывает ни малейших ощущений по этому поводу.

В 10:00 президент Эшенленда торжественно подошла к трибуне. Безмолвно, подняв обе руки ввысь, она дала сигнал начала боя. Не дожидаясь звука сирены, враги бросились друг на друга.

При первом столкновении стало понятно, что «меченые» провели уникальную подготовку. Помимо шумовых спецэффектов, они догадались, что визуальные раздражители наравне с иными провокациями послужат во имя их победы. Уродливо разрисовав свои лица красной, черной и белой красками, они приводили в замешательство всех, кому попадались на глаза. Золотые секунды преимущества были использованы «мечеными» с толком. Оттесняя противников к вражеским «чистым» районам, «меченые» уверенно шли к своей победе.

Отельные группировки «чистых» районов пытались незаметно проникнуть в «грязную» зону, где их ждали такие же группировки «меченых», оставленные на месте для защиты территории от погромов. Преимущество вновь оказалось на стороне «меченых». Уинстон получил шанс на спасение, заметив заставленную различным хламом подворотню. Ему удалось спрятаться и наблюдать, как представители неизвестной государственной службы, собирали тела поверженных и словно туши забитых животных бросали в закрытый белый грузовик.

Тем временем «чистая» зона терпела сокрушительное поражение. Многие из «меченых», несмотря на отверженное обществом положение, имели свои семьи и детей. Малыши не были физически изуродованы, но их статус был предопределен. Наравне со старшими, дети принимали активное участие в погромах, причиняя урон всему, чему могли в силу своих возможностей. Некоторые отцы доверяли своим детям важную миссию – добивать врага. Словно играя в интересную игру, обреченные на жестокость отпрыски выполняли поручения своих обреченных на жестокость родителей. Вслед за шквалом погромов, по улицам проезжали уже замеченные Уинстоном белые грузовики неизвестной государственной службы.

Одерживая победу за победой, «меченые» чистили «чистый» район, забирая с собой все, что могло представлять хотя бы какую-нибудь ценность. Квартиры, которые подвергались их варварскому исследованию, оставались не пригодными для комфортной жизни.

Несмотря на явное преимущество, «меченые» так же теряли своих бойцов, но количество погибших с их стороны было слишком мало в сравнении с противниками и это никак не могло повлиять на ситуацию. В положении войны ни одна сторона не жалела погибших, если только эти потери не становились первопричиной поражения.

За два часа до официального окончания побоища, Уинстон отправился домой. Решение оставаться во вражеской зоне да еще и в ту ночь, когда разгоряченные и агрессивные группы возвращаются на свою территорию, было бы равносильно глупому самоубийству. Опасный путь домой проходил по узеньким улочкам, утопающим в мусоре – «грязная» зона и в самом деле была грязной.

Первая «чистая» улица, примыкающая к границе обеих зон, была та, которую Уинстон старался обходить стороной. Именно там он совершил убийство. Но он был не в том положении, когда ситуация запрашивала его выбор.

Дом, в котором несколько недель назад случилось непоправимое, был отчетливо виден еще в «грязной» зоне. Дом горел, а вместе с ним горело все, что имела Дюна. Будучи сторонним наблюдателем масштабного пожара, он почувствовал облегчение. Если бы тогда он не совершил убийства, сейчас эта женщина умирала бы поистине страшной смертью. На смену облегчению незамедлительно пришло чувство горечи, ведь в этот страшный день Дюна, скорее всего, погибла. И словно чудо, сильнее горечи оказалась надежда. Отбросив тяжелые мысли и сомнения Уинстон пошел к пылающему дому, в надежде встретить ее – живой и невредимой.

Во дворе, у самого пожара, творилась сумасшедшая суета. Уинстон увидел уже знакомый ему белый грузовик и людей в некогда белоснежной форме, уже изрядно испачкавшихся кровью. Представители одной группы собирали лежащие тела, остальные – отводили испуганных людей в разные стороны на максимально отдаленное расстояние от пожара. Уинстону удалось подкрасться ближе. Недалеко от него, возле колючего кустарника лежала изувеченная девушка. Обезображенная, она лежала в неестественном положении, абсолютно голая и было совершенно ясно, что с ней произошло. Не успел Уинстон подумать, что это могла быть Дюна, как к ней подошли трое представителей неизвестной государственной службы.

– Забираем. – приказал первый.

– Да ну, зачем? – спросил второй. – У нее нет серьезных травм и увечий. Просто затрахали девку. Через недельку-вторую придет в себя и даже не вспомнит – кто и как над ней поиздевался.

– Забираем. Она не дышит. – настаивал первый.

Третий не стал ничего говорить. Он подошел к телу, наклонился и подставил под нос девушки указательный палец. Испытывая явные сомнения относительно своих ощущений, он схватил ее за запястье и стал искать пульс.

– Есть. – сказал третий. – Ее точно затрахали. Тут, в крайнем случае, нужны медики. Если заберем ее, накличем реальные неприятности на свои жопы.

Только после того, как представители неизвестной государственной службы покинули место, а вместо пылающего дома осталось жуткое пепелище, Уинстон воспользовался ажиотажем народа, стекающегося со всех переулков. Укрыв своим длинным плащом Дюну, а это была именно она, он взял ее на руки и быстро скрылся с места последнего громкого события 22 марта 2074 года.

Он принес ее к себе домой. К счастью, туда не успели добраться «меченые». В надежде на то, что ему удалось спасти Дюну, Уинстон решил посвятить ей все свое время. Пока же ему оставалось только ждать. Тревожно ждать момента, когда она придет в себя и искать нужные слова, чтобы все ей объяснить.

6

Ближе к утру, Дюна постепенно приходила в сознание. В состоянии первой осознанности, она испугалась своему присутствию в чужом месте. Она и хотела бы закричать, но не могла. У нее болело все, что она могла ощутить. Представители неизвестной государственной службы ошибались – она прекрасно помнила, что с ней случилось, и кто это седлал.

Дюна понимала, что Уинстон не представлял для нее угрозы, а наоборот пытался ее спасти. Его нервные попытки все объяснить не имели для нее значения. Больше всего на свете Дюна хотела крепко уснуть и проснуться только тогда, когда заживут ее травмы, а в Эшенленде переведутся все «меченые».

Во время ночного бдения, Уинстон то и дело смотрел в далекие окна некогда родной квартиры Темптонов. За всю ночь там ни разу не погасили свет. Ранним утром, когда солнце взошло достаточно высоко, свет в квартире все еще горел. Уинстон решил пойти к брату понимая, что вчерашний день был одинаково тяжелым для всех.

Двери квартиры были не заперты. Тихо войдя внутрь, Уинстон услышал медленные шаги, доносящиеся из большой комнаты. Поспешив на звук, он беспечно ворвался в комнату и опешил. Перед ним стояла президент Эшенленда.

– Уинстон, это ты? – спросила Фокса.

Все, что мог сделать Уинстон – это пугливо кивнуть.

– Ты узнаешь меня?

Он снова кивнул.

– А…ну конечно. Ты узнал своего президента.

Уинстон не знал, что в бессонную для него ночь Фокса так же не могла сомкнуть глаз. Она помнила, что в «чистой» зоне, принявшей сокрушительное поражение на ее глазах, жил отреченный ею младший брат.

– Твой брат умер. – сказала она. – Его тело лежит в соседней комнате. Скоро приедут специальные люди, которые обо всем позаботятся.

Больше всего в эту минуту Фокса желала рассмотреть Уинстона вблизи, но не решалась подойти. Ей хотелось горько расплакаться, но она не могла себе этого позволить. Ее душило чувство стыда и попранной совести, но она смогла принять это как должное.

Она оставила его одного, но не оставила его ни с чем – уходя Фокса положила в руки Уинстона странный золотой шарик. Она отдавала эту явно дорогую вещь, ничего не объясняя. Он принял явно дорогую вещь, ни о чем не спросив.

В тот день у Фоксы был подарок не только для Уинстона. На борьбу за красоту Людовик были брошены все силы и возможности. Словно проклятие, уродливые линии на лице девочки не поддавались всем доступным манипуляциям. На этот раз, Фокса и профессор Фрик решили рискнуть. Путем сложной и рискованной операции, поверх шрамов в кожу Людовик должны были вживить декоративные полосы из чистого золота самой высокой пробы.