скачать книгу бесплатно
Балашиха-блюз. Саркастический детектив
Татьяна Логушко
О 90-х в Подмосковье весело, с любовью, но без ностальгии. Приключения Варьки-парикмахерши и её соседей по коммунальной квартире. Главная героиня раскроет пропажу соседа и бандитских денег, а также найдёт свою любовь. 90-е показаны не в «чернушном» ключе, а как время чудес и удивительных открытий для бывшего советского человека. Герои романа – очень разные, и каждый из них по-своему приспосабливается к новому времени. Все персонажи – собирательные, но не вымышленные. Книга содержит нецензурную брань.
Балашиха-блюз
Саркастический детектив
Татьяна Логушко
© Татьяна Логушко, 2022
ISBN 978-5-0059-2009-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
(который, как известно, должен находиться в конце, но для удобства повествования перемещен в начало)
Петровна, проклиная домоуправление и свою одинокую старость, поднималась с сумками на пятый этаж. Я стояла с пустым уже ведром в одной руке и с сигаретой в другой у окна лестничной площадки, прислушиваясь к возбужденным голосам собравшихся у подъезда жильцов. В голове мелькнула мысль, что это очередное собрание жилактива, и надо бы мне спуститься и послушать, о чем говорят, но природная лень не отпускала меня с места вот уже пять минут. Голоса становились все громче, на лицах я с удивлением прочла смятение, что само по себе новость для очередного собрания: обычно соберутся человек пять – шесть активистов, которым на данный момент делать нечего, и собрание сие напоминает в большей степени клуб интересных встреч, так что решением каких-либо проблем и не пахнет.
Была, правда, как-то раз «встреча с участковым инспектором, посвященная борьбе с терроризмом», как было сказано в объявлении на подъезде. Из этой самой «встречи» я ничего нового не узнала. Пожилой дяденька-участковый, носивший симптоматичную фамилию Хамкин, старательно прочитал по бумажке собравшимся о взрывах в Москве и о том, что надо делать с бесхозными предметами, неизвестно как попавшими в наш подъезд и его окрестности, затем повел неспешную беседу на отвлеченные темы со знакомыми мужиками. Собравшиеся потрепались, покурили, поплевали и, единодушно решив, что «все чурки – сволочи», разбрелись кто куда.
Так что из всего происходящего у подъезда я смогла сделать вывод, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
Петровна, моя соседка по лестничной площадке, наконец-то добралась до места, где я стою, и бросила сумки на пол.
– Уроды, лифт опять отключили, – сообщила она, отдуваясь.
– Из-за этого там такое столпотворение? – удивилась я.
– Не-ет, какое там! – махнула рукой соседка. – Совсем народ с ума посходил. На лавке коробка лежит неизвестно чья, а эти придурки хотят в милицию звонить, думают, террористы хотят наш клоповник взрывать. Кому мы нужны, взрывать-то нас?
– Так сегодня коммуналка расселялась с третьего этажа. Переезжали, вот и забыли, наверное, коробку. Пойду, скажу народу, чтоб не пугались.
– Иди, если тебе охота без лифта туда-сюда бегать, – проворчала Петровна, собрала сумки с пола и пошла к своей квартире.
Когда я спустилась во двор, возле коробки уже суетился участковый. Жильцы стояли плотной стеной чуть поодаль, опасливо поглядывая на коробку. Видимо, клич Хамкина: «разойдись!» все-таки получил отклик в массах, но на что надеялись люди, стоящие в трех, ну, пяти метрах от «бомбы», осталось для меня загадкой. Даже с моими более чем скромными познаниями в саперном деле можно было понять, что расстояние, отделяющее толпу от коробки, не спасет, если взрыв действительно будет. Думаю, что об этом знала не только я, но любопытство, как оказалось, иногда может заглушить инстинкт самосохранения. Самым интересным стал тот факт, что на коробку, широко открыв глаза, смотрели все, но никто не заметил на ней довольно крупной надписи, художественно выполненной черным маркером. Надпись же гласила: «Варя. Бумажки и пр.». Я подошла к участковому и молча ткнула пальцем в надпись на коробке. Хамкин поскреб подбородок и начал решительно курочить аккуратно заклеенную скотчем крышку. Как гласит русская пословица, верить написанному можно не всегда, в смысле: на заборе известно что написано, а за ним – дрова. Здесь имел место как раз тот случай, когда надписи стоило поверить. В сей достославной коробке оказались действительно «бумажки и пр.», как и было сказано. Лица собравшихся посветлели. Тут же общим решением мне было поручено доставить коробку хозяйке, потому как Варя – моя хорошая знакомая.
«Не делай людям добра – не получишь лишний геморрой на свою задницу», – подумала я, поднимаясь по лестнице с Варькиной коробкой, которая оказалась гораздо тяжелее, чем я думала.
Варька позвонила сама, чтобы сообщить свой новый номер телефона, как мы и договаривались с ней раньше. Теперь Варька жила в другом районе, который находится ровнехонько на противоположном конце города, так что увидимся мы теперь с Варькой ох как не скоро. Разве на новоселье позовет, что вряд ли.
– Здорово, девушка! Узнала? – заорала Варька мне в ухо из телефонной трубки.
– Как не узнать! Ты у нас теперь герой дня, вернее не ты, а твоя коробка, растяпа!
– Какая коробка? – озадачилась Варька.
– Картонная. Ты забыла коробку на лавке. А люди добрые подумали, что нас взорвать задумали, Хамкина вызвали, кипеж подняли.
– Че, правда, что ли? Ну, едрена-макарона, дают! А чего в коробке-то? – смеется.
– Откуда я знаю?
– Ну, так посмотри сейчас!
– Та-ак… Ща глянем, чем ты собралась взорвать родной клоповник… Бумажки какие-то, тетрадки, квитанции за свет…
– Все, поняла. – Перебила Варька. – Слушай, будь другом, вынеси этот хлам на помойку. Я же собирала-то все что можно, а теперь посмотрела, сколько дерьма всякого с собой навезла, аж дурно стало! Сижу, разбираю и выбрасываю. За этой коробкой я точно не поеду. Так что, выброси это все Христа ради. Ладно?
– Поняла, сделаю.
Мы еще немного поговорили, Варька оставила мне номер своего телефона (чему я была весьма рада, поскольку Варька, помимо того, что человек хороший, еще и замечательный парикмахер, и, кроме нее я свою голову доверить мало кому могу), и распрощались, заверив друг друга в лучших чувствах.
Не смотря на то, что я получила четкие инструкции от Варьки по поводу ее коробки, я все же решила разобраться в ней, чтобы не отправить на помойку что-нибудь нужное. Ничего интересного и нужного я там не обнаружила за исключением одной-единственной тетрадки, которая представляла собой Варькин дневник, как выяснилось при прочтении. В этой тетради ровным неторопливым (как и сама Варвара) почерком был описан небольшой эпизод Варькиной жизни, о котором Варька в многочисленных приватных беседах со мной почему-то умолчала, хотя главной темой монологов, которых я выслушала множество за время Варькиного «шаманства с ножницами» над моей головой, была, как правило, ее собственная судьба во всех ее проявлениях вплоть до интимных подробностей (но это уже позже, когда Варька, попыхивая сигареткой, созерцала на моей голове плоды своего труда и отхлебывала чай из огромной треснутой кружки с надписью «8 марта»).
Надо сказать, что Варька является одной из самых необычных моих знакомых. Как правило, любой человек, невольно или сознательно, старается придерживаться какого-то одного представления окружающих о нем. Некоторые старательно придерживаются канонов того или иного имиджа, естественно, при условии, что он кажется достаточно достойным его носителя, хотя порой это тянет на чистой воды ханжество или просто дешевое актерство, однако речь сейчас не об этом.
Варькин имидж создала среда, в которую она в свое время окунулась с головой и теперь чувствует себя там как рыба в воде. Варькина светлая голова, вместившая в себя кучу бессистемно прочитанных книг, не получила должного применения именно из-за влияния этой самой среды, где не принято было быть умным и выделяться чем бы то ни было в принципе. Варькино поступление в институт было отложено на неопределенный срок, общаться на интересующие ее темы она не могла по простой причине: не с кем, вот и стала Варька тем, что она представляет из себя сейчас. Варька-парикмахерша, Варька – добрая душа, Варька, которая никогда не откажет в помощи, всегда пожалеет и даст в долг, Варька, облекающая свои мысли в кондовые простые слова с примесью жаргона рабочих районов московских пригородов и откровенной матерщины. Всего не перечислить.
Варькин дневник выбрасывать мне было жалко, и я оставила его себе на память. Если на меня нападала хандра или просто нечем было занять себя (что, впрочем, бывает нечасто), я перечитывала записанную Варькой историю.
ВАРЬКИН ДНЕВНИК
Текст передается в том варианте, в котором был записан Варькой, а значит без: каких-либо поправок (за исключением, но лишь в некоторых случаях, орфографического и графического оформления), претензий на литературную ценность и значимость, и, естественно, цензуры
Один щегол словил на завтрак зайца,
Но, не успев башки ему свернуть,
Был сожран соловьем,
А заяц, скрежеща зубами, продолжал свой путь.
Не так ли, тщась бедовой доли избежать,
Нам остается молча ждать?
(В. Шинкарев, «Митьковские басни»)
ГЛАВА ПЕРВАЯ, ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ
Эх, едрена-макарона, с чего ж начать-то? Ну, раз уж решила написать про всю эту лабуду, начинать с чего-то надо… Начну с себя. Зовут меня Варвара. Полу я, епстественно, женского, наружности приятной, нос мне на базаре еще не оторвали, хоть и любопытная я особа, хоть и лезу порой не в свое дело. Работаю я парикмахером. Дома работаю и на выезде. Клиентов у меня хоть отбавляй, всяких-разных: жена профессора одного у меня стрижется, два ди-джея из каких-то модных-премодных клубов малолеточьих, парочка «авторитетов» местных тоже не брезгует, я обычно к ним в сауну подъезжаю, – нормальные мужики, платят даже больше, чем я обычно беру, – я так думаю еще и за то, что рот не открываю про то, что там слышу и вижу. Благо, в свое время я деньжат не пожалела и пошла квалификацию повышать на хорошие курсы. Да и руки, слава богу, у меня откуда надо растут, так что обслужу по первому классу за не очень большие деньги. Тем и живу, не скажу, что плохо. Не вот тебе, конечно, но зато своими руками заработанное трачу и отчет никому не даю… Зачем я вообще взялась писать что-то? Честно сказать? Хрен его знает. Может, чтобы самой не забыть этот случай, может, детям интересно будет почитать или еще кому. Все-таки не каждый день такое происходит под носом. Так с чего же начать? Наверное, с Нового года все началось, если уж припоминать все в последовательности. Точно, с Нового года и с моих дорогих соседушек. Теперь все по порядку.
Живу я в коммуналке одна. Нет, конечно, не одна, раз в коммуналке живу. В смысле, семьи у меня нет, в комнате я одна живу. Был, конечно, муж, как не быть. Нормальный мужик, Витек. Тоже, конечно, со своими заморочками. Как будто два разных человека в нем живут и, как ни странно, уживаются. С одной стороны Витек – пацан еще совсем, с другой – взрослый уже мужик с богатым прошлым. Вырос он, как и большинство из нас, на улице, мама с папой особого внимания не уделяли, что хорошо, что плохо сам решал, свои законы для себя устанавливал. Да и когда его матери было следить за тем, что у него в душе делается, по каким меркам сын живет? Отец у него молодой совсем был, когда погиб, его током убило, он электриком работал. Мать сначала запила по-черному, потом опомнилась, все-таки трое парней у нее. У Витьки еще два брата есть, младший и старший. Житуха у них, конечно, не из легких была, когда они маленькие были. Мать тогда в расчудесное место пошла работать, – в горячий цех на литейно-механический завод, они ее толком и не видели. Смену отработает, потом готовит-стирает, не до детей. В смысле образования олухами они выросли, еле-еле восемь классов закончили. А потом не до учебы стало, потому как жрать хотелось, а в начале девяностых на стипендию не прокормишься, вот и пошли работать братики, кто куда.
Хоть Витька и остался неучем, потемой его назвать, ну, никак нельзя. Читать потому что любил с детства. Все подряд дома читал, потом в библиотеку ходить стал. Нахватался помаленьку и теперь, вроде как, не дурак совсем. У меня в свое время тоже возможности не было выучиться, но читать я тоже люблю. На этой почве мы с Витькой и сдружились еще в пионерском детстве. Потом мы вместе в вечернюю школу пошли, когда уже женаты были. Надо же хоть среднее образование получить! Думали, что потом вместе в институт поступим. Ругались, правда, мы из-за института страшно, все не могли выбрать, чтоб и того и другого устраивало. Витька хотел в историко-архивный, а я в полиграфический. Витька в истории, конечно сечет, как бог, хоть тебе в нашей, хоть в зарубежной. Его можно среди ночи разбудить, даже пьяного, и спросить, когда, к примеру, правил какой-нибудь Филипп Красивый, без запиночки ответит, хоть и обматерить потом может немилосердно, за то что разбудили, конечно. Вот такой мой Витек. Разошлись мы с ним, не сошлись, как говорится, характерами. А чего не сошлись? Да пошел он на эту работу хренову, в казино. Сама же и устроила. Выучился он на крупье не отходя, как говорится, от кассы, стал работать. Только это для дураков сказочки, что раз казино, так и деньги бешеные платят. На деле же оказалось – хрен да маленько. А работенка, доложу я вам, собачья. Это не в овощной палатке, где можно покупателя обложить и тебе ничего за это не будет. Здесь ровно наоборот получилось: тебя клиент может последними словами обкладывать, а ты стой и улыбайся, потому как не только уволить могут за достойный ответ, но и чего похуже, тьфу, не дай Бог. Известное дело, кто в казино ходит: у кого деньги есть. А у кого они, родимые, есть? Правильно, у бандюков и бизнесменов, что, наверное, уже одно и тоже стало. Вот и работал мой Витек за копейки. Воровать он не умеет, да и не хочет, и это правильно. Все бы хорошо, да выпивать он начал на этой работенке не по-детски. Что ни день, Витька на бровях домой ползет. Год терплю, другой терплю, уговариваю, ругаюсь, все бесполезно. Вечером на смену идет, клянется, что завязал на веки вечные, утром его приносят такого тепленького, что лучше бы и не клялся, чего Бога-то зазря гневить! Пришлось ставить вопрос ребром: или я или бутылка. Не помогло. А я рассудила так: баба я еще молодая, детей, опять же, хочется. А какие, к хренам собачьим, дети от алкаша? Подружки мне все мозги проколупали: а где ж, Варвара, любовь ваша хваленая? Была, говорю, да сплыла. Может, конечно, Бог меня еще накажет за гордость, но я так рассудила: когда люди друг друга любят, у них семья и все такое, надо уважения хоть каплю иметь к своей дражайшей половинке. А какое тут, на хрен, уважение, если муж дорогой-любимый, как котенок облизанный, бутылку превыше жены собственной ставит? То-то. Давай, говорю, дорогой мой, разводиться. Ну, он, понятное дело, как все мужики, начал гонор свой показывать: да хоть завтра, да на хрен ты мне такая хорошая нужна, вздохну свободно и т. д. По стандартному тексту. Само собой, что это только поначалу, а потом, как до дела дошло, другую песню затянул. Мол, давай попробуем «все сначала», да все нормально будет. Попробовали. Четыре дня жили как люди, а потом опять Витюша мой за старое принялся. Разошлись в общем. Всем на удивление развод на него оказал благотворное влияние. Бросил Витька пить! И зарабатывать стал хорошо, не то что раньше. На работе его заметили, продвинули в начальники. Теперь с самим директором (а он мужик о-очень крутой) вась-вась и на «ты». Я поначалу даже обиделась на Витьку. Ну, думаю, паразит, раньше не мог пить бросить! Что ж я ему мешала что ли, получается? А потом со свекровью своей бывшей пообщалась, с Витькиной маманькой то есть. Она меня и просветила, глаза, можно сказать, мне открыла. «Ты, – говорит, – деточка, пойми, что ты его сама и разбаловала. Носочки стирала до хрустального блеска, лучший кусочек подсовывала, облизывала, как кошка… С мужиками, Варенька, так нельзя. Чем их больше мордой об батарею водишь, тем они шелковее становятся. А ты ему даже на работу самостоятельно устроиться не дала, пошла и сама устроила. Разве так можно?» Ну, думаю, коряга старая, поглядела бы я на твое личико, если бы я начала твоего сыночка любимого «мордой об батарею водить»! На работу я ему не дала устроиться! Сколько нужно мне было еще ждать, пока он сам до этого додумается? Полгода ждала, терпение вышло… Так что, плюнув мысленно свекрухе своей в ее, с позволения сказать, лицо, отбыла я восвояси в свою законную комнату. А с Витькой отношения у нас сохранились отличные. Многим они не шибко понятны, все-таки, «бывшие», то да се, но нам на это плевать. Сейчас дружим с ним, пока он еще не женился. А там уж, какая жена попадется, может и не понять наших с ним теплых отношений. Так что, одна живу.
А соседей, конечно, навалом. Комнат-то у нас в квартире пять, в каждой люди живут. Живем мы дружно, хорошо живем, помогаем друг другу, не собачимся почти, в общем, как люди живем.
В самой маленькой комнате живет Оксанка. Хорошая девка, башки только нет. На хрена ей было с родителями разъезжаться, чтоб остаться с ребенком в комнатухе, никак в толк не возьму. Подумаешь, родила без мужа! Конечно, мать ругаться будет и переживать… Ну не вечно же она ругаться будет, простит, никуда не денется. Поможет, глядишь. А тут сидела без работы, дуреха, без денег, ребенка пристроить некуда, чтоб работать пойти. На пособие матери-одиночки жила. Безвыходных положений не бывает, вот и мы с ней выход нашли. Я Витьку попросила, чтоб он ее к себе в казино взял работать, он теперь там в начальниках ходит, не то что раньше. Теперь посменно Оксанка работает, две ночи через две, рулетку крутит. Удобно. Пока ее нет, я за мелким присмотрю. Парень у нее замечательный, Васькой зовут, ему скоро четыре будет. Шустрик. Одно плохо. Натрепала ему эта дура-Оксана, что папа его их не бросил, как бабушка говорит, что папа приедет скоро, если Васенька себя хорошо вести будет. Ну, на хрена так делать? Лучше б вообще ничего не говорила. Теперь парень к каждому мужику незнакомому, кто ни зайдет, пристает: «Ты мой папа? Почему не ехал долго?» Мужики, конечно, отмазываются как могут, но не вечно же это продолжаться будет. Может, я так рассуждаю, потому что у меня своих нет, но когда эти самые «свои» появятся, я буду очень стараться их не обманывать.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПУХОВЫ
Ну, так вот. Идем дальше. В смежной комнате с моей живут двое чудиков. Федя и Люба Пуховы. Про Федю еще отдельный разговор будет. А про Любку, если честно, и говорить не хочется. Можно, конечно, ее стервой назвать, но язык не поворачивается: не доросла она до этого высокого звания, мозгом, как говорится, не вышла. Дура она, злая к тому же. А уж темная! Ну, ей-богу, как из джунглей выползла! Были мы с ней как-то в районе Красной площади, не помню, что там нам понадобилось, видимо, купить надо было что-то, потому как Любаню просто погулять не вытащишь. Понятия у нее такие. Раз замужняя баба, без мужа на прогулку нельзя выйти, пусть даже и днем, пусть и с соседкой, а то «люди оговорят перед мужиком, не отмоешься». Зато, если эта самая прогулка сопровождается походом по магазинам, все путем пройдет в смысле этих самых людей, – ничего плохого не скажут. Меня в таких случаях всегда мучил вопрос: а как они узнают, заходим мы в магазины или просто так ходим по улице? Агентура, наверное, у «людей» развита не хуже, чем в ФБР, ведь проследить наши зигзагообразные маршруты мне, например, кажется невозможным. С другой стороны, не видеть, как Любка пристает ко всяким разным мужикам, стоит нам только зайти в какую-нибудь кафешку, чтобы кофейку попить и просто отдохнуть, для любого, даже самого занюханного и вдрызг пьяного агента – позор и необходимость сменить профессию. С другой стороны, можно и не ломать себе голову над странностями приставленных неизвестно кем и неизвестно зачем сыщиков, потому что в итоге их просто в природе не окажется, что справедливо. Просто Любка, как я уже говорила, – тундра не огороженная, отсюда все недоразумения. Вообще, я с Любкой ходить не очень люблю, честно признаюсь. Нет, не потому, что она некрасивая или одета не так. А по той же причине – тундра. Беда еще и в том, что не умеет мадам Пухова, да и не желает, проводить хоть какую-то грань между поведением на кухне и на улице. Каюсь, сама грешна, люблю порой душу отвести крепким словцом, но дома, но не при детях, но не при посторонних, но не во весь голос, но… Да мало ли этих НО! Короче, у Любани все наоборот: с Васькой Шляпиным без мата не общается, в людных местах Пухова не может без пошлых матерных анекдотов и воспоминаний в подробностях их с Федором интимной жизни. Епстественно, все это выдается мне и окружающей публике так, что затрепанный рекламой «бум-бокс» просто тихая погремушка в руках сонного малыша. Названия некоторых частей тела, как мужских, так и женских, (как без них?) в Любкиной интерпретации (во, блин, словечко я нашла… А все Витек виноват вот в этой вот мешанине слов, которая в моей голове творится. С кем поведешься, от того и забеременеешь, тьфу, не дай Бог) звучат так, как и должны они звучать в народном исполнении, но только, повторюсь, не в присутствии детей.
Про мужиков в кафе я вообще молчу. Представьте себе, сидит какой-нибудь прилично одетый дяденька (других Любка, как объект охоты исключает), спокойно и интеллигентно трескает шашлычок, запивает пивом, короче, обедает и отдыхает от суеты своего офиса в ненапряжной обстановке. Ничего, промежду прочим, не подозревая. После, примерно, второго (уже доедающих обед, и, соответственно, спешащих, Пухова в расчет не берет) съеденного им куска Любка начинает представление театра одного актера, как Витек однажды выразился, когда это все увидел своими глазами. Ну вот. Встает, значит, Любка из-за стола и летящей, в соответствии с габаритами, походкой направляется к одиноко сидящему дядечке. Без разрешения гнездит свою недвижимость на соседний стул и сладеньким голоском просит прикурить. Дяденька, само собой, отказать не в силах, протягивает Любке зажигалку или сам любезно подпаливает ее сигарету, стараясь глядеть в свою тарелку, а не Любке в глаза. Если доводилось смотреть дешевую немецкую порнушку перестроечных времен и умудриться разглядеть выражение глаз актеров в момент произнесения знаменитой фразы: «я… я… дас ист фантастиш…», знайте, что Любка достигла неимоверных высот в подражании этому самому выражению. Это еще не все, это только начало. Так как глядеть Любке в этот момент в глаза – удовольствие сомнительное, мужик старается взгляд отвести на стол, где стоит его тарелка, но с ужасом выясняется, что тарелке на этом самом столе отведено уже совсем мало места, потому как основное пространство стола занимает Любкин бюст, в цветной трикотаж затянутый и, по Любкиному мнению, оттого еще более привлекательный. Как может отреагировать нормальный мужик? Вариантов много, но все они сводятся к единой формуле: с Любкой еще ни один не завел знакомства таким макаром. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. До слез мне жалко было Любку, когда я глядела на очередного улепетывающего из Любкиных коварных сетей дядечку. И на фига ей так себя вести, никак я в толк не возьму. По моим меркам, мужику рога не так идут, как на первый взгляд кажется. У Любки на этот счет другое мнение. Она постоянно находилась в творческом поиске, но не ради спортивного интереса или необузданной и страстной своей натуры, не потому, что Федор мало ей внимания уделял, как женщине. Любка хотела денег. И не просто денег, а больших денег. С детской наивностью эта, с позволения сказать, корова примеряла на себя черкесское седло, то есть считала, что она в состоянии стать украшением быта, дома и вообще всей жизни радостью для того, у кого эти деньги есть. Спорить с ней бесполезно, поэтому я большей частью помалкивала в тряпочку. Стыдно, конечно, иногда мне было за Любкино непотребное поведение в общественных местах, но отказываться ходить с ней куда-либо, как это в свое время сделала Оксанка, я не собиралась. Нельзя же так на раз из соседки прокаженную какую-то делать, ей-богу! Витька, кстати, был в этом вопросе целиком и полностью на стороне Оксанки. Мое же намерение почаще выводить Любку в свет и тактично корректировать ее жуткие манеры Витя объяснял «вечным стремлением лепить из говна конфету». Я, конечно, отбрехивалась от него, дескать, из него я так ничего и не вылепила, но это все только слова.
Ну, так вот. Отвлеклась я. Был один случай, когда я сумела воочию убедиться в том, что Витька не так уж и не прав. Понесло нас в белокаменную, и не куда-нибудь, а в самый, что ни на есть ее центр. Казалось бы, сердце нашей Родины, центр столицы и вся фигня. Но нет, для Любани это историческое место связано только с одним памятником архитектуры (Боже, вот это я загнула…) под названием ГУМ. Что ж, думаю, каждому свое, ГУМ так ГУМ, хорошо, хоть этот кусочек Москвы ей знаком. Чудеса начались потом.
– Ва-арьк, – говорит мне мадам Пухова. – А почему это на церкви часы? И креста нет…
– Где? – спрашиваю.
– Да вот же! – и показывает на Спасскую башню!
Ну, не смогла я Любке ответить, почему часы на церкви, хоть убейте. Я, конечно знала о том, что Любка, прожив восемь лет в Питере (за каким хреном ее туда занесло?) в Эрмитаж так и не удосужилась попасть, ладно, оставим Эрмитаж эстетам. Но как Любка не узнала куранты, имея пристрастие выслушивать новогоднюю речь президента от начала до конца, а потом пить под бой несчастных этих забытых Любкой часов шампанское! Но дальше становилось все чудесатее и чудесатее.
– Варюх, а вот это чего за домик с лошадками?
– Какой? – говорю и уже жду подвоха.
– Да вот этот, старинный, с колоннами. Сейчас таких не строят… Вот бы нам таких лошадок на крышу!
– Рот закрой, не ори. Это ж Большой театр!
– Да ну! Правда?
– Правда, – отвечаю.
– А педики здесь собираются?
– Кто?!
– Ну, эти… Гомики.
– Не знаю! – рявкнула. – Тебе-то какая разница?
– В газете читала, – Любка гордо так заявляет. – Пошли, поглядим, а Варь?
– Сдурела?
– Ну, интересно же, – ноет. – Пойдем.
– Мне неинтересно.
– Я думала, ты культурная, интеллихэнтная женщина.
– Поэтому мне надо тащиться в садик к Большому театру и разглядывать прохожих?
– А чего их разглядывать! Чего я педиков не видела! Их же сразу отличишь!
– Если ты их видела, чего ж на них смотреть?
– Это были другие, про них в газетах не пишут.
– А в чем разница?
– Ну, Варь, мы, как культурные, можем хоть раз посмотреть своими глазами на то, о чем в газетах пишут?
– Можем. Тебе надо, ты и смотри, а я домой поеду.
– Мы ж в кафе собирались!
– Вот и выбирай: или педики или кафе.
Жрать хотелось, поэтому Любка выбрала кафе.
Вот она какая, наша Люба Пухова. А если коротко, то о Любке можно сказать следующее. Задача: быть американской миллионершей со всеми вытекающими последствиями (как то: рауты, яхты, приятное общество, светская болтовня у камина и пр. и пр.). Вопрос: какого ж хэ тебя понесло замуж за сантехника из славного ЖРЭУ-4?
Ответ: шкурный интерес, подмосковная прописка вместо саратовской, отдельное гнездо в перспективе, да и мужик Федор непьющий… почти, веселый, добрый, а главное – терпеливый. Любка его пилит-пилит, а он терпит и не распиливается. Другой бы в ухо дал, а этот терпит. И по бабам не ходит, что не удивительно в свете событий, произошедших в его судьбе до женитьбы на Любке. Я-то Федора знаю давным-давно. Сначала мы с ним жили в одном доме, когда я еще с мамкой жила, а потом в одной коммуналке оказались по воле случая. Хороший он мужик, но дар влипать в щекотливые истории у него превыше всех его других талантов. Вот пример одной из них.
Мой сосед Пухов – явление отнюдь не из ряда вон выходящее, скорей наоборот. Таких вот мужичков «приятной наружности, вот такой окружности», с прокуренными усишками и маслеными глазками в любом рядовом спальном районе – пруд пруди. Они неспешно потягивают пиво из майонезных банок около ржавых ларьков, выгуливают тощих собачонок, выбивают ковры по субботам, а накануне Международного Женского дня возвращаются домой на бровях, удерживая равновесие только благодаря желанию донести до дома поникшие тюльпаны и бутылку шампанского (но это в лучшем случае). Эти люди живут, мыслят и чувствуют такими категориями, которые совершенно не укладываются в моей голове, а потому представляют для меня интерес.
Наш дом был выстроен «из сэкономленных материалов» строителями (а кем же еще?) для самих себя. Не знаю, кто и для кого «экономил» эти самые материалы, но их явно не хватило на то, чтобы довести до ума это славное строение из серого силикатного кирпича. Моя мама долго пила валерьянку (от удивления, наверное), когда увидела страшенные темно-зеленые обои, поклеенные не просто криво, а по диагонали, и оконные стекла, искажающие мир за окнами так, как видели его напичканные ЛСД ее кумиры Битлы в лучшие времена. Но валерьянка быстро закончилась, и мама вновь обрела уверенность в себе, как и подобает новоиспеченной хозяйке первой в жизни «своей квартиры».
Еще не убрали строительный мусор, а краска в подъезде едва высохла, бортовые ЗИЛы начали съезжаться к единственному подъезду и выбрасывать из своих брезентовых недр тючки, чемоданы, узелки и проч. Какие-то тетки с красными озабоченными лицами усердно тыкали в кнопку не работающего еще лифта, горестно вздыхали и топали, топали по своим этажам пешком. Объединенные общими проблемами, люди знакомились быстро. То здесь, то там возникали «междусобойчики» в преддверии глобальных празднований новоселья (с родственниками, друзьями и всеми вытекающими последствиями). Возникали «соседские общины», не такие прочные, как общажно-коммунальные, но достаточно сплоченные для совместных гулянок и взаимных обменов «драгоценными» электроинструментами и умными советами. Новоселов, приехавших с новой мебелью, было мало: народ переезжал в основном из рабочих общежитий и коммуналок. Повезло мне или нет, но я тогда еще не знала, что такое коммунальная квартира, хотя мы и жили до переезда вдевятером в «двушке». Бабушкины – дедушкины ветеранские льготы (открытки на мебель), папина должность в Госстрое и «касса взаимопомощи» на маминой работе помогли нам вселиться в новенькую вкусно пахнущую «треху» сразу со всем новым, исключая тяжеленное мамино пианино. Будучи ребенком общительным, через месяц-другой я уже знала всех жильцов нашего дома, знакомила мою бабулю с бабулями моих новых подружек и была счастлива мыслью о том, что я уже ужасно взрослая и пойду в первый класс. Несколько квартир в нашем доме интересовали меня в большей степени: я не знала их хозяев, туда никто не переезжал, хотя какие-то люди периодически появлялись. В конце концов, одну из них неизвестно у кого снял молодой одинокий военный (не без моей помощи к нему пристала кличка Эклерчик, после того, как он в подпитии раздавал детям пирожные на лавочке у дома), а еще в одну (не помню когда, но уже много позже) въехала чета Пуховых. Да-да, я не оговорилась, именно «чета», потому как Федор тогда был женат первый раз. Нормальные люди, жили как все, ничего такого за ними не замечалось.
Не знаю, почему, Пухов увидел во мне «своего человека» (по его же выражению). Если бы мне было пятнадцать, наверное, это мне польстило, а в реальные двадцать с хвостиком несколько напрягало. В тот период мне ни до чего было: с Витькой житуха наперекосяк шла, со свекровью поссорилась, пришлось нам к моей маме переехать на время. Не то чтобы я черствый и неотзывчивый человек, но едва ли не каждодневные предложения соседа выпить вместе или поговорить «за жизнь» (часто, и то, и другое вместе), мягко говоря, заколебали. Пухов не обижался, если я отказывала ему в посиделках, извинялся и уходил, но через час – полтора возвращался в состоянии еще более «элегантном» и тут-то уже нарывался на крепкое словцо (хоть и барышня я, хоть мне и конфузно) и уходил домой окончательно, до следующего раза. Разумеется, не всегда наше общение происходило таким образом. Периодически он приходил ко мне стричься или пить чай на балконе (летом, само собой). Его супруга избегала моего общества, хотя никаких авансов мы с Пуховым друг другу не делали, нам бы и в голову не пришло ничего такого. О жене Пухова я знала все или почти все, разумеется, со слов самого Пухова. Характерной особенностью его пространственных повествований о своей жене было то, что он ни разу не сказал про нее грубого слова или был недоволен ей. Пухов всегда хвалил свою Дарью и заочно признавался ей в любви. Говорил ли он ей такие нежные слова что называется «в глаза» – не знаю, врать не буду, но при мне бывал красноречив не в меру.
Пухов, кстати, вообще поговорить любит, а «женский вопрос» для него всегда был во главе угла. Ну, считает себя человек знатоком душ человеческих (в смысле – женских)!
Сидит как-то раз этот доморощенный философ у меня на кухне замотанный клеенкой и, вертя не достриженной еще головой, заявляет:
– Знаешь, я тут на досуге подумал и решил, что скучно мы с Дашкой живем.
– Оп-па! Че это ты так заговорил, Федь? Развей тему… Только не вертись, а то ухо отрежу.
– Какая-то она у меня… тихая, без огонька что ль. Не вякнет на меня просто так никогда, не кобенится. Вот какое кино не посмотришь, всегда там бабы такие… с заходами. Все у них как-то живенько получается, стремятся мужиков под себя подстроить, а хитрости в них сколько, о-ё-ёй! Скандалят даже по-другому, все с вывертом! А для чего?
– Ну и? – бубню, орудуя ножницами.
– Чтоб интересней жить было! Такую мужик никогда не бросит.
– Это почему?
– С такой бабой телевизора не надо, сама спектакли разыгрывает. Не то, что моя. Не орет, не просит ничего… Смеется и то как-то вполголоса. Скучно.
