скачать книгу бесплатно
– Иди ты, Федь! Тебе ли жаловаться! Правильно бабка моя говорила: все мужики без пиздюлей, как без пряников.
– Мож она и права, – вздохнул Пухов.
– Не «мож», а права.
– А мне-то что делать? Хочется же чего-то такого, а Дашка не соглашается.
– На что не соглашается?
– Ни на что. Одним словом, безжизненная она какая-то. Не могу я ее растормошить.
– А ты и не тормоши, ей без твоих тормошений дел хватает. Она за день так набегается, что ей не до твоих умозаключений об «огоньке».
– Во! И тебя туда понесло. Подумаешь, набегается! Я тоже на работе устаю, – обиделся Пухов.
– Дурак ты, Федор! Живи спокойно.
– Спокойно – скучно. Обидно жить и думать, что у тебя жена – серая масса. Я ее растормошу.
– Как бы она тебя не растормошила.
– Она не сможет.
– Сможет… Готова твоя прическа.
– Не сможет, – упрямо повторил Пухов и, гордо шаркая шлепанцами, удалился домой.
Даже чай пить не стал, обиделся, наверное.
Я бы и не вспомнила об этом разговоре, не произойди в нашем доме история, надолго запомнившаяся местным кумушкам-бабушкам.
Смысл занятий домохозяйки днем – подготовка к вечеру, когда прибудет с трудовой оплачиваемой вахты остальная часть семьи. Вот я и вкалывала в семейном гнезде. На каком-то этапе моих «домомучений» в открытое окно моего обиталища ворвался почти нечеловеческий крик, исполненный неподдельного страдания, то есть матерный. Я выглянула в окно, и увиденное заставило меня сомневаться в моей психической полноценности. По двору усталой походкой ходила толстая голая баба лет сорока, орала и снимала с мокрых веток шиповника какие-то тряпки. На пьяную она никак не походила, уж больно ловко у нее все получалось, да и орала она хорошо поставленным голосом с хорошей дикцией. Я замерла, раскрыв рот от удивления, не зная, что предпринять. Да и что, собственно, предпринимают обычно в таких случаях? На вопрос самой себе, почему такое происходит перед моими окнами, просился только один возможный ответ: по кочану. Пока я терялась в догадках, женщина прервала свои стенания и начала облачаться в собранные на кустах тряпки, оказавшиеся, как ни странно, обычной одеждой. Она оделась и ушла. Вот так просто: оделась и ушла, плюнув в сторону нашего подъезда. Тупо глядя ей вслед, я пыталась захлопнуть варежку еще минут эдак пять-шесть. Ладно, дело не в этом.
Часа через полтора заваливает ко мне Федя. Смотреть на него было страшно. Как говорится, подраненный везде и духом бледный. На мой участливый вопрос, что же все-таки произошло, он дико замотал головой, затем развернулся на сто восемьдесят градусов и умчался. Вернулся с бутылкой. В порядке исключения разрешаю выпить у меня на кухне, поскольку видок у него – закачаешься. Постепенно Пухов пришел в себя; водка ведь не только вред людям приносит.
– Поняла? – спросил и стал крутить в руке соленый огурец.
– Чего поняла?
– Дурак я, Варь, вот чего.
– Ты заканчивай мастурбировать огурцом и расскажи по порядку.
– Ты не говори такие слова сегодня, – вздрогнул Федор. – Я после сегодняшнего не то, что ЭТО, я ссать как баба начну.
– Почему? – я тихо начинала офигевать от происходящего.
– Я его больше в руки не возьму…
– Слушай, Федь, не тяни резину, в конце концов!
– Ну, бабу я привел, вот что! – Пухов обхватил голову руками.
– А вид почему такой? Не склалось, что ль? Дык это фигня, не ты первый, не ты последний, – попыталась я утешить соседа.
– Ага! Жди. Получилось! ЕЩЕ КАК!
– Я тебя тогда совсем не понимаю. Ну, привел, ну, получилось… И дальше чего?
– Ладно, – вздохнул Федор, – скажу тебе, как другу, только ты молчи, не говори никому.
– Ты меня уважаешь? – задала я нетленный русский вопросище.
Пухов хмуро кивнул и заговорил.
– Понимаешь, день рожденья отмечали на работе. Там, у бабы одной… Выпили, туда-сюда, слово за слово, радио включили, танцы… Ну, я бухгалтершу нашу пригласил на этот, как его, белый танец, что ли. Выпили потом еще. Много. Я взял и пригласил Ольку, бухгалтершу нашу, домой ко мне, в смысле чаю выпить. Дашка моя уже вторую неделю у матери в Курске, я один. Скучно в общем. Ну, слиняли мы с Олькой под шумок ко мне. Ночью не помню почти, что было. Утром глаза продираю: мать честная! Шмотки валяются, ковер на одном гвозде висит над кроватью… Пиздец… полный! Олька тоже проснулась и улыбается лежит. Я на нее поглядел-поглядел. А она красивая баба вообще… Ну, я и к ней опять. Все, вроде, нормально у нас. А в самый красивый момент Дашка заходит, прикинь! И ведь тихо так зашла, что я ее не сразу заметил! И знаешь, чего она сделала? Пошла на кухню, взяла щипцы бельевые и аккуратненько так все шмоточки Олькины собрала ими и в окно пошвыряла! Я спокойно свое дело делаю, Олька верещит, аж стены дрожат, и вдруг вижу, что кто-то по комнате ходит! Даже пальто с сапогами умудрилась вышвырнуть! А потом выволокла Ольку из-под меня и – за дверь… Я, конечно, к Дашке. Думаю, хрен с ней, с Олькой, когда жена родная так застукала. Ушла Дашка. Вещи собрала и ушла к подружке. Самое веселое, что мать моя в курсе событий. Дашка все тряпки с кровати собрала, матери моей отнесла, стирай, говорит, колода старая, сама за своим выблядком! Че делать-то теперь, Варь?
Я закрыла лицо руками и молчала. Меня душил хохот, а рассмеяться было – все равно, что плюнуть Пухову в его грешную душу. Я собрала остатки мужества в кулак и, сделав серьезное лицо, встала из-за стола и подошла к окну. Прижалась лбом к холодному стеклу и посмотрела на мокрый от мартовского снега двор. Я почти успокоилась и уже могла членораздельно произносить слова.
– Мудак ты, Пухов. Говорила я тебе, не тормоши жену, хуже будет.
– Да-а… Я знал, что ты это скажешь. Только я ж не нарочно, так получилось. Самое обидное, что никогда, веришь, до этого не изменял Дашке. Она не верит. Разводиться хочет. – Федору стало совсем грустно.
– Поговори с ней, может, простит.
– Да боюсь я с ней связываться теперь. Хрен ее знает, что она еще выкинет!
Само собой, я понимала, как несладко сейчас Пухову, но помочь ему ничем не могла. Вмазал человек водки и ушел домой.
Вот такая печальная история. Даша так от Федора и ушла насовсем. Откровенно говоря, я думала, что они все-таки помирятся. Федор тогда пил сильно, с работы вылетел. Он раньше грузчиком в магазине работал, это потом в сантехники пошел, чтоб квартиру получить. С первой женой он разменялся и оказался в нашей коммуналке. Я, честно говоря, офигела, когда его здесь первый раз увидела. Но мир, как известно, имеет форму чемодана. Вот и столкнула нас жизнь с Пуховым по новой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОСТАЛЬНЫЕ
Ладно. Дальше по списку идет Сазон. То есть зовут-то его Юркой Сазоновым, но все привыкли его Сазоном звать. Наташка, жена его бывшая, его так называла. Он сам родом из-под Пензы, деревенский. В армию сюда, в стройбат, загремел, познакомился с Наташкой, женился и остался. Наташка прописала его к себе, чтоб он мог у метро беспрепятственно пельменями торговать, менты ж дергают за одно место иногородних без регистрации. Они через пару лет разбежались и разменялись, оттяпал наш Иванушка-дурачок у Царевны-лягушки законную жилплощадь и оказался в нашей квартире. Война у него с бывшей тещей по сей день идет из-за этого размена. Оно и понятно, она ж квартиру двухкомнатную эту своим горбом заработала, а теперь оказалась с дочерью в однокомнатной, потому как комнатенку одну Сазон себе «по закону» через суд оттяпал. Теща-то хоть войну и ведет, по инстанциям ходит, жалобы пишет, а Сазон своего добился, ему теперь начхать на все и на всех. Пельменями и печеньем, кстати, до сих пор торгует на рынке, и неплохо себя при этом чувствует, в смысле финансов. Да и вообще, положа руку на сердце, не нравится он мне. С червоточинкой парень. Без совести и без принципов. А может, просто воспитания элементарного не хватает. Не мне судить, конечно. Мне и самой-то до манер английской королевы – как до Китая пешком. Но Сазон – беспредельщик порой полнейший. Оно понятно, некому было в его голову вбивать, что хорошо, а чего не надо. Мать у него померла, когда рожала, а отец после пить начал до зеленых чебурашек. Бабка Сазона воспитывала. Она к тому времени, как Юрке родиться, уж старая была, годов под семьдесят. А уж дремучая такая, каких поискать. Газ проводить в дом отказалась, боялась. Да что газ, – Сазон в десятом классе учился, когда уговорил ее электричество в дом провести, чтоб магнитофон слушать. Бабка считала, что лампочка под потолком – баловство и пустая трата денег. Сама свечки катала из сала. Кошмар. Вот вам и расцвет прогресса в двадцатом веке! Читать-писать, кстати, бабуля Юркина тоже не умела. Когда пенсию получала, в ведомости крестик ставила. Ей теперь уж почти сто лет. Сазон надо мной ржет, когда меня с книжкой видит. Говорит, что его бабка ни одной буквы не прочитала, поэтому и жива до сих пор. Я, конечно, понимаю, что Сазон слаще морковки ничего в жизни не пробовал и внушить ему что-то помимо того, что у бабы под юбкой находится, было попросту некому. Но ведь и самому себя воспитывать нужно, у людей учиться. Из деревни-то своей он уж лет десять назад уехал, мог бы и поумнеть немного. Не хочет. Доволен и так. Как дебил. Деньги есть, хохлушек веселых на рынке полно, – чего еще надо!
Не люблю я его. Сначала ровно к нему относилась. Муж подружки он и есть муж подружки. Он просто есть. А уж когда Натаха с ним разводиться надумала, тут-то он и показал себя. По всем подругам Наташкиным пробежал и нажаловался на нее. Дескать, жуткая баба ему, бедному-несчастному, попалась: кормит плохо, денег на сигареты не дает, по мужикам бегает, да еще и, пардон, задницу редко моет. Я после его возлияний взбеленилась, с матюгами выгнала. Почти год я его не видела. А потом Пухов ему с разменом помог. В нашей квартире тогда старушечка жила, старенькая совсем. Она задумала с детьми своими съезжаться, чтоб под присмотром быть, тут и Сазон подвернулся со своим разменом. Я офигела, когда увидела, как он вещи свои перевозит. Подбросил Бог соседушку.
В тот же день смешная история с ним приключилась. Опять же из-за его безбашенности. Ко мне Витька в гости заехал. Сазон на кухне сидел, новоселье отмечал с Пуховым. Витек к ним присоединился. Поддали. Пухов спать чуть погодя пошел, сломался. А эти два орла захотели подвижных игр и всяческих развлечений. Понесло их в Москву, на ВДНХ, да не просто так понесло, а на роликах кататься! Вернулся Витек один. Почти трезвый.
– Где твой друг? – спрашиваю.
– В ментовке, – говорит, а у самого аж слезы от смеха выступили.
– В вытрезвителе что ли?
– Не, он политический. За возмущение общественного порядка загремел.
– Подрался? – мне любопытно стало.
– Нет. Даже к бабам не приставал.
И поведал мне Витек такую историю.
Катались эти балбесы на роликах, никого не трогали, ничего больше не пили, кроме кока-колы. Присели на лавочку отдохнуть. Сазон сказал, что скоро вернется, и устремился к синенькой кабинке. Заплатил бабульке три рубля и заперся в уединении. Не учел он двух важных факторов, нет, даже трех. Во-первых, трезвым его назвать было еще нельзя. Во-вторых, роликовые коньки оказались нетвердой опорой. В-третьих, задвижка на пластиковой дверце – приспособление скорей декоративное, символическое, просто для того сделанное, чтоб дверь не распахивалась. Выдержать Сазоновские девяносто килограмм (с ускорением роликов) хлипенькая задвижечка отказалась. Вот и вылетел наш красавец в толпу гуляющих, роняя дерьмо. Само собой, на это представление не только зеваки сбежались. Ментов на ВДНХ всегда навалом.
Вернулся Сазон через три дня. Злой, как собака. Я не стала ему говорить, что знаю о его приключениях. Хрен бы с ним. Вот такой сосед у меня, никуда не денешься.
Самая большая комната в квартире моя. Тридцать метров почти. Моя комната смежная с Пуховыми, но войти в нее можно двумя способами, либо через них, либо из коридора. Через Пуховых ко мне проникнуть сложно, поскольку я эту дверь загородила здоровенным дубовым шкафом. Это сокровище мне в наследство от двоюродной тетки досталось вместе с комнатой. Тетушка моя старенькая померла у меня на руках, некому больше за ней было ухаживать, вот я и ездила. Комната ее мне совсем ни к чему была, я даже расстроилась, когда узнала, что тетушка ее мне завещала. Лучше, на хрен, совсем без наследства, чем при наших законах весь этот геморрой пройти, вступая в права наследования. Врагу не пожелаешь. Но, так уж склалось, что комната мне все-таки пригодилась. Я уж ее продавать собралась, а тут мы с мужем разводиться надумали. К маманьке возвращаться мне совсем неохота было, вот я от Витька и переехала на свою законную жилплощадь. Отремонтировала комнатенку, обставила частично, и живу теперь одна в свое удовольствие.
Люська, еще одна моя соседка, поступила ровно наоборот. Она замуж вышла и переехала к мужу, а комнату свою сдает какому-то мужику, которого никто толком не знает. Да он и не живет там почти. Приедет раз-другой за целый месяц, переночует и опять уедет. Делать ему нечего, такие деньги платить за то чтоб две ночи переспать! В гостинице не может остановиться что ли? У богатых свои причуды, как говорится. Оксанка как-то у Люськи спросила, как мужичка этого зовут-то хоть, все ж таки видный он такой из себя, машина у него не самая хреновая, «мерин» трехсот двадцатый, (а чего, девку понять можно, ей замуж хочется), так Люська, кошелка, только глазами хлопает. «Откуда, – говорит, – я знаю. Я, чего, у него паспорт требовала!» Я ей говорю: «Интересное кино… Как же ты ему комнату сдала, а паспорт не спросила? А если он завтра вынесет у тебя все на хрен из комнаты, где его искать?» Люся помолчала и ответила, что не вынесет, потому что дома всегда кто-нибудь из нас есть. Во какая Манда Иванна! Она будет жилье сдавать неизвестно кому, а мы всем колхозом ее имущество охранять! Ну, ладно, хрен с ней, с Люськой. Короче, так и не узнали, что за мужчинка ничейный у нас под боком отирается. Вот такие у меня соседи. Как и было сказано, живем мы дружно, несмотря на то, что у каждого свои чебурашки в голове, так у кого ж их нет? Нас уже ни один суд не разведет, все у нас общее, и беды, и радости. Это я все к тому веду, что все гулянки у нас тоже проходят вместе.
Короче, собрались мы Новый год отмечать. Нервотрепка, скажу я вам, жуткая. Всю жизнь зарекаюсь брать на себя ответственность за чужие деньги, и всю жизнь нарываюсь на выполнение каких-то поручений с ними связанных. Вот и теперь все это отмечание вышло мне боком. А чему удивляться-то? Как будто первый раз! Схема моего попадания ногами в жир такая. Собираются бабы на кухне, чтоб обсудить, как отметить праздник. Составляем список блюд, потом список продуктов, из которых эту всю хрень приготовить надо. Список составляется очень долго и очень шумно, потому что каждая старается впихнуть в меню то, что любит ее мужик и вычеркнуть то, что, соответственно, он не любит, а вкусы-то у всех разные! Спорим сидим до посинения, а в результате сходимся на стандартном наборе: салат «Оливье», мясо по-капитански, колбаска, холодец и «хреновин всяких прикупить у корейцев». Я в этих спорах, само собой, тоже участвую, но с моим мнением мало кто в этот момент считается. Мой звездный час наступает потом, когда решается общим голосованием кому же поручить закупать продукты. И тут-то начинаются переводы стрелок на Варю. Варя мясо умеет выбрать, Варя на рынке может поторговаться, Варя знает, где подешевле, и т. д. и т. п. Даже выбор водки умудряются спихнуть на Варю! (А Варя, промежду прочим, водку не пьет. Совсем. Пиво Варя любит. Вот). Потом начинается процесс «скидывания». Это вообще тягомотина. У кого-то зарплату задерживают, кто-то баксы из кубышки менять не хочет, кому-то взаймы надо, жуть, короче. В конце концов и это заканчивается, и я, зажав в потном кулачке полный кошелек чужих и своих денег бреду на рынок с кем-нибудь из мужиков, потому что допереть такие сумки до дома одна не в состоянии. А мужиков-то тоже уговорить надо! В результате оказывается, что цены на рынке перед праздником взвинтили, и в бюджет я не укладываюсь никаким боком. На свой страх и риск добавляю свои кровные, заранее зная, что назад они ко мне больше не вернутся. И так я попадаю из года в год, уже смирилась.
В этот раз все тоже шло по стандартной схеме. Тридцать первого декабря мы с Оксанкой с утра начали шаманить с продуктами. Наготовили на тридцать три дурных, но это и неплохо, первого января жрать тоже чего-то надо. Любка Пухова тоже на кухню приперлась, подбоченилась, закурила свою манерную сигаретку коричневую. Лучше уж совсем ничего не курить, чем гадость эту: трава травой, не накуришься, только воздух испортишь ментоловым дымочком. А Любке этот дешевый выебон дороже собственного удовольствия. Стоит красотка кабаре в своем халате байковом на одной пуговице, голова покрыта бигуди алюминиевыми (говорила я ей, чтоб не уродовала волосы, купила пластиковые, не слушает) и портит людям настроение.
– Я свой хрусталь не дам под шампанское, прошлый раз два фужера разбили, пришлось новый комплект покупать, – и на меня смотрит подозрительно.
– Меня, Любань, прошлый раз с вами не было, не надо так на меня смотреть, – отвечаю.
– А ты тут и ни при чем. Это Вася Шляпин постарался, у него ж вечно не понос, так золотуха.
– Ну, елы-палы, Люб, это ж ребенок, чего ты хочешь от него, – сама даже не смотрю в ее сторону, картошку чищу, уж больно морда у нее ехидная.
– За ребенком смотреть лучше надо, – Любка картинно выпустила колечко дыма.
– И чего? – цежу сквозь зубы.
Против такого железного аргумента Любка устоять не смогла, затушила свою лучинку и потрюхала к себе.
– Вот овца декоративная! – прошипела Оксанка.
– Ладно, брось, Ксюх, не слушай ее.
– Знает ведь, скотина, что не на что мне ей хрусталь этот гребаный покупать, а то б заткнула ей глотку, пусть подавится. Вот уж Витек твой ее правильно окрестил – Кабуча. Слово такое хорошее. Откуда он взял-то его только?
– Да анекдот такой есть. Приходит как-то мужик-алкаш домой и с порога на женины вопли выдает ей это самое слово заплетающимся языком. Жена задумалась, порылась в словарях всяких-разных, нашла. На языке людоедов племени ням-ням слово «кабуча» означает «любимая». Баба духом воспряла, дом выдраила, обед праздничный забабахала, мужа ждет. Тот приходит с бодунища домой и не въедет, в чем дело. Она ему объясняет, что она старалась, потому что он ее любимой назвал. «Когда это?» – мужик говорит. Жена: «Ну, вчера ты же сказал «кабуча». Он и отвечает: «Кобыла ты ебучая!»
– Класс! – хохочет Оксанка. – Молодец Витек. Юморной мужик.
– Юморной мужик сегодня в гости приедет.
Вот так вот слово за слово, кое-чем по столу, мы с Оксанкой добрались до конца наших бдений на кухне. Мужики, правда, успели нас задолбать беготней к мискам с салатом, всем попробовать хочется, с утра не жрамши. Мы их быстренько спровадили столы двигать, а сами марафет пошли наводить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НОВЫЙ ГОД, ЁЛКА
Ближе к ночи, часиков в десять, Витек приехал, да еще и не один. Жору с собой приволок. Жора его старый приятель по боевой юности, – вместе когда-то в палатке продавцами работали, Витек тогда прогорел, а Жорик, армянская его душа, до сих пор торгует чем-то. Когда Жора в Москву только приехал, по-русски почти не говорил, а теперь ничего, лопочет почти без акцента, а всего-то лет семь-восемь прошло. Любка до сих пор от своего говорка отделаться не может, а уж лет пятнадцать в Москве, вечно у нее «скзала» да «у вкзала»… Про Сазона я вообще молчу, этот как загнет чего-нибудь по-своему, по-бразильски, хоть стой, хоть падай. Хрен с ними, как хотят, пусть так и разговаривают, это так, к слову пришлось.
В общем, веселенькая у нас подобралась компания. Мужиков в таком составе собирать вообще-то нельзя, нажрутся, сволочи, обязательно. Ну, раз уж собрались, не разгонять же их. Сели за стол, выпили-закусили, проводили старый год, и понеслась гулянка. Жора, как обычно, тостами кавказскими сыплет направо и налево, барышням подмигивает. Вот с этих-то несчастных тостов все и началось, как мне, по крайней мере, кажется. Не помню, кто сказал, что «слова это камни», но сказал этот товарищ верно. Сглазили мы своими червивыми языками в ту новогоднюю ночь свое спокойное существование. Дело было так. Встает очередной раз Жорик (уже нетвердо) со стула и произносит тост: «Я хочу выпить за то, чтоб в этом году на нас в темном переулке напали деньги и мы от них не смогли отбиться!» Все радостно закивали, мол, неплохо бы. И тут же понеслись базары на тему «если бы да кабы»…
– Слышь, Витек, а ты бы чего сделал, если б чемодан с баксами нашел? – Сазон уже теплый, раз такие вопросы задает.
– Казино задавил бы бабками, – сел Витя на любимого конька. – Бесконечно богатый человек может выиграть в казино. Если бабок много впендюрить, можно хорошо приподняться.
– А че, лохам не везет? – хохотнула я.
– Ну, почему… Иногда везет. Редко, но везет. У нас тут один мужичок пришел, разменял тысячу рублей, играл скромненько по минимуму. Утром ушел с полторашкой баксов в кармане.
– Че, полторы штуки баксов выиграл? – удивляюсь.
– Да. А ты, Варюх, что бы сделала, если б чемодан нашла, – Витек хитренько щурится.
– Отдала бы тому, кто потерял.
– Ты больная что ли? – фыркает Любка Пухова. – Серьезно?
– Абсолютно.
– Деньги не нужны, мать Тереза? – Любка смотрит на меня с нескрываемым презрением.
– Нужны. Не до такой, правда, степени, чтоб на чужих костях их хапать.
– Почему «на костях»? Тебе ж толкуют, если найти вдруг бабуськи, а не убивать, не грабить, – кипятится Сазон.
– Вдруг, Юрик, бывает только пук. Если кто-то потерял такие деньги, значит, потерял не по своей воле, и даже, возможно, не свои. Соответственно, кому-то за это отвернут голову. Радости мало от таких денег.
– Значит, отдала бы? – смеется Витек.
– Отдала бы, – вздыхаю.
– Молодец, честная девочка! Я бы ни в жисть не отдал, – вставляет слово Федя Пухов, – мне б такой чемоданчик, уж я бы своего не упустил.
– Че б ты сделал, Федор, – не отстает Сазон.
– Хату бы купил, а то пятый год уже очереди жду. Дом вроде построили, ордер без пяти минут в руках был. Отдали наши квартирки. Офицерам из Чечни. Я-то чего, не в обиде, Любка, правда, злилась. Подбивала жалобу написать, а у меня рука не поднялась… Дешево еще государство отделалось. Подумаешь, квартиры дали! Люди там так настрадались, никакие квартиры в радость не будут…
– А ты-то тут причем, недоделанный? – Любкино лицо пошло красными пятнами, нехороший признак.
– Люб, ну, че ты, че ты? – примирительно забормотал Федя. – Это ж в прошлом уже.
– Ага!!! В прошлом! А будущее мое теперя – вот этот вот клоповник! Спасибо тебе, добренький мой Федя! Пусть теперя в нашей квартире чужой дядя живет, портянки свои сушит! – Любка завелась не на шутку, да и выпила прилично.
– Знаиш, – как тебя? – Люба, – подал голос в сосиску уже пьяный Жора. – Я на тебе жынюс!
Лица присутствующих начали медленно вытягиваться, в том числе и Федино. Уж он-то точно такого поворота не ожидал. До меня начало медленно доходить, что Жора никого за этим столом, кроме меня и Витьки не знает, поэтому попутать мог смело, тем более в таком состоянии. Жду дальнейших событий. Любка первая пришла в себя и с плохо скрываемым удовольствием посмотрела на Жору. (Вот кошка драная, никогда случая не упустит свои свинячьи глазки кому-нибудь состроить, пусть даже и Жоре).
– Жынюс! – уже более торжественно заявил Жора. – Ты мне никогда не изменишь, я знаю!
– Хля! Во ярик хорош! Это почему это? – Любка была явно озадачена таким поворотом дела.
