скачать книгу бесплатно
И дальше Янтарскому выпала честь выслушать кусок лекции о внешнеполитических делах на Дальнем Востоке и на Востоке вообще, а заодно узнать о том, что таким молодым вообще в министерстве иностранных дел не место, и икра из-за этого только дорожает, потому очевидно, что это заговор.
Вениамин Борисович к моменту с икрой поймал себя на том, что уже заинтригован. Ясно было, что рано или поздно Веселовский вырулит на путь праведный и скажет, наконец, ради чего вызвал, но пока пути были более чем окольными. Возможно, Веселовскому нравилось, что можно вот так вот высказаться знакомому человеку, почти родственнику, но Янтарский допускал, что тот просто пытается вызвать его раздражение, растрачивая время попусту. Однако торопиться было некуда, а опыт выслушивания бессмысленных речей в собственном доме Вениамина Борисовича закалил.
– … и рыбные мануфактуры страдают, понимаете?
– Понимаю, – согласился Янтарский.
– Я рад, что мы с вами сходимся по этому вопросу, – вальяжно кивнул Веселовский и покрутил в воздухе Паркером. – Жаль только, что государство не склонно прислушиваться к тем, кто действительно понимает в происходящем.
«К счастью для всех нас», – подумал Янтарский. Вслух сказал:
– Марья Петровна передавала нижайший привет.
Это была ложь, но она, наконец, вывела Веселовского из дебрей спасения родины. Он поправил очки:
– Да-да, и Марье Петровне доброго здравия. Но боюсь, новые известия о её прошении могут вашу супругу несколько огорчить.
«Не ходить домой ночевать? А куда я денусь?».
На мгновение Вениамин Борисович представил драматическое бегство с секретарём в какие-нибудь джунгли (а лучше в пятизвездочный отель посреди них), но тут же отогнал эти мысли.
Веселовский, не дождавшийся реакции от собеседника, продолжил:
– Вы же знаете, Вениамин Борисович, моё тёплое отношение к вашему семейству, нашу долгую дружбу…
Ещё пять минут о том, как ценит Веселовский родственные узы. Янтарский пал духом.
– … И я никогда не отказывал драгоценнейшей Марье Петровне в просьбе! – патетически продырявил воздух напротив себя ручкой Веселовский, оставаясь, впрочем, вполне спокойным. – Но бессильны мы перед силами вышними, увы.
Янтарский все ещё выжидательно молчал.
– Понимаю, – развел руками Веселовский, – понимаю. Разочаровал. Да. Но – увы! Не всесилен. Сделал что мог. Но – они!
– Они? – повторил Янтарский.
– Увы, – вздохнул Веселовский, на вкус Вениамина Борисовича излишне притворно. – Не подумайте, Бога ради, что мне безразлична судьба вашего наследника…
– Что вы, – сказал Янтарский. – Все мы очень переживаем.
– Я всё так и передал, в точности, живописал картину страданий, прекрасный нрав вашего сына…
Янтарский порадовался, что не попросил воды, а то сейчас бы поперхнулся.
– … практически всё замяли. Но, понимаете, – Веселовский понизил голос, – одно дело всё же учеба, это дело привычное, понятное. А тут-то – сами понимаете!
Янтарский задумался, слишком ли поздно признаться, что он ничего не понимает.
– Мне так и сказали, мол, одно дело – в учёбе пособить или глаза на что закрыть, дать одаренному чаду второй шанс.
– В случае Романа минимум четвёртый.
– Видите! Я всё устроил. Однако же поймали этого Яковлева, и закрутилось.
– Яковлев, – осуждающе сказал Янтарский. Веселовский сочувственно качнул подбородками:
– Увы. Паршивая овца! Мать-одиночка. Всё с ним было ясно. Конечно, он пошёл клеветать на приличных людей…
Вениамин Борисович снова ощутил неподдельный интерес. Что его сын делал с этим Яковлевым? Грабил старушек?
– Не подумайте, что я сколько-нибудь поверил этим слухам!
– Нет-нет, что вы!
– Я отстаивал честь и достоинство перед всеми чинами, и, поверьте, все они считали, что Яковлев лишь из чувства зависти опустился до клеветы!
– Так, – сказал Янтарский, – и что же изменило их мнение?
Веселовский снова драматично развел руками.
– Простите меня, и вы, и супруга! Но вот буквально на днях имел разговор: было сказано, что появились новые лица, новые свидетели и что заинтересовались ВЫШЕ, – Веселовский возвел взгляд к потолку и снова покосился на Янтарского. – Не сомневаясь в добродетелях вашего сына, господин проректор всё же вынужден уступить, а с ним, увы, и я лишаюсь возможности повлиять на участь Романа Вениаминовича.
«Мне кранты».
В кабинете он опасливо набрал номер съёмной квартиры сына.
– Здравствуйте, Вениамин Борисович! – узнал его друг, имени которого Янтарский, конечно, не помнил. – Ромы нет. Марья Петровна сказала, он уехал к родственникам…
– О, – сказал Вениамин Борисович. – Ну да. Конечно. Совсем забыл.
– Не предупредил и не оставил квартплату, – пожаловался парень на том конце трубки.
– Бывает, – ответил Вениамин Борисович, прекрасно понимая, что несет чушь. – А что там за слухи про Яковлева?
Всё-ещё-безымянный друг с чувством рассказал про наркотические средства, и тут Янтарский-старший наконец сопоставил события с газетной заметкой. Он пообещал сообщить о возвращении Романа, но забыл об этом раньше, чем положил трубку. По всему выходило, что Марья уже в курсе происходящего и просила Василевского попросить за сына… но полиция наткнулась на этого Яковлева, и дело приняло дурной оборот. Марья предусмотрительно отправила Романа подальше из столицы, пока она не замнёт дело, и сейчас наверняка перебирает знакомых.
Это значит, с тоской подумал Вениамин Борисович, что завтра-послезавтра его отправят с визитом к двоюродному брату, человеку жёсткому и болезненно принципиальному, чего Марья никак не желала понимать, равно как и множества других вещей. Поначалу он пытался ей объяснить, питая надежды, что она, как и всякий разумный человек, поняв устройство мира перестанет с ним спорить, однако выяснилось, что не понимала Марья очевидных вещей не от глупости, а от нежелания их принимать. Это было своего рода позицией: я отказываюсь это понимать, следовательно, этого не существует. Понимала же она, разумеется, то, что подтверждало её взгляды и не заставляло в них усомниться.
Так и выходило, что это не кузен Вениамина Борисовича – человек неподкупный и несговорчивый, а это Вениамин Борисович просто не умеет найти к нему правильный подход.
Подразумевалось: не то, что другие. Другие-то умеют.
Чем сильнее Вениамин Борисович оглядывался на других, тем сильнее подозревал, что эти «другие» существуют разве что в голове его жены вместе с той предполагаемой «другой» жизнью. Все логические объяснения разбивались об эту воображаемую идеальную жизнь, которая почему-то должна была Марье Петровне достаться и происходить. Она обвиняла его в недостатке денег, хотя поначалу он раз сто, не меньше, оправдывался: самолетостроение казалось прекрасным вложением денег его родителям, никто не мог подозревать, что дирижабли потеснят их, а потом и полностью выгонят с пассажирских перевозок. Родители поступили разумно с вложенным капиталом, и он последовал их примеру – нельзя же на полном серьёзе обвинять его в том, что у них не было машины времени?
Но нет, ничто не трогало Марью. Деньги должны были магическим образом преумножаться, а он – делать карьеру несмотря на все заверения, что продвигать по службе его мало кому интересно. Чужие мужья все сплошь были идеальными отцами, ежедневно приносили большие доходы, сопровождали жён на светские рауты и выглядели как Аполлоны и Адонисы.
Поэтому когда он, привычно уступив жене, отправился к кузену, то просить за сына даже не собирался.
– Прости, – сказал Игорь, когда они остались вдвоём, – сам понимаешь. Виновен – значит виновен. Могу лишь не выдавать твой визит полицейским.
– Понимаю, – махнул рукой Вениамин, – пустое. Вырастила балбеса…
– А вот я всегда говорил, что мальчика надо в кадеты! – отрубил Игорь. Вениамин посмотрел на его суровое лицо бывшего офицера – тот был уволен со службы по состоянию здоровья, но, как казалось Вениамину, душой так и остался с ней. Марья за глаза называла его солдафоном, и когда Роман был маленьким, Вениамину тоже казалось, что отправлять ребенка в кадетский корпус, учить маршировать, когда тому ещё положено гонять голубей и запускать воздушных змеев – это перебор. Однако – вот к чему пришли: может, Игорь и прав. Дисциплина Роману бы точно не повредила.
Игорь продолжил, нарезая воздух ладонью:
– Все эти вот вещества – от чего? От бесцельности. Должны быть у человека цели, идеалы – тогда ему самому на эту дрянь не захочется тратить время, деньги, здоровье. В тех же кадетах что хорошо? Уважай старших. Защищай родную землю. Дисциплина. А для чего дисциплина? А от того, брат, что с дисциплиной ты всего добьешься, любую гору одолеешь. Потому что себя надо в руках держать. Не позволять распускаться.
Вениамин тайком глянул на выпирающий из рубашки живот. Он всегда чувствовал себя каким-то недобрутальным на фоне Игоря. Хотелось тоже нарезать воздух ладонью, но не перед кем и у него бы быстро устала рука.
– А вы – что? И ты, брат, тоже виноват. Нельзя воспитание парня женщине доверять! Она его так и будет голубить, по головке гладить, вот и вырастет черти что. Тебе надо было за него браться, а она – с девицами сидела бы, с пяльцами-вышивальцами, что у них там.
Вениамин даже не пытался объяснить Игорю все невозможность его предположения. Бурная энергия Марьи от сидения за пяльцами взорвала бы пару домов. А что было бы с ним, если бы он просто попытался наказать расшалившегося мальчика… Неудивительно, что тот чувствовал себя под защитой личного торнадо.
И Вениамину даже где-то в глубине души захотелось, чтобы торнадо Романа в кои-то веки не спас. Мелькнула мысль – а не выяснить ли, где прячут мальчика? Пусть в конце концов хоть раз почувствует на себе последствия своих поступков.
И ещё за этим – ещё более тайная мысль – а Марья наконец почувствует последствия своих.
Но он не должен был так поступать. Он был хорошим человеком. Он был отвратительно хорошим человеком, который, даже живя с полной мегерой, обвиняющей его во всех смертных грехах, не изменил ей с обладательницей чудных персей. Он уже прожил всю жизнь порядочным человеком и проживет её именно так до конца.
– Да, – сказал Игорь, – натворил делов. Думает, его не найдут? Найдут. Не знаю, на что она рассчитывала. Ректорат не вылезает из допросов. Три университета шерстят.
– А я думал, уже всё раскрыли, – не понял Вениамин. Игорь бросил на него раздражённый взгляд:
– Ты думаешь, там три человека было? Пять? Господи, как ты можешь быть таким беспечным, человек умер!
Вениамин несколько раз прокрутил в голове последнее слово, прежде чем отважился переспросить:
– Умер?
– Да, студент! Отравился до смерти вот этим самым. Ты газеты читаешь?
– В сегодняшней было самоубийство, – сказал Вениамин не слушающимся голосом.
Игорь молча покачал головой.
Глава 6
Бонни и Клайд
Всё было хорошо.
Роман в этом и не сомневался, но всё же было приятно ощущать свою правоту. Он сидел в плацкартном вагоне поезда Москва-Нижнемирск, справа от него за стеклом пролетали густо припорошенные снегом ели, прямо перед ним позвякивал в имперском подстаканнике стакан с горячим чаем, а слева сидела красивая женщина Аглая и разгадывала кроссворд, покусывая при этом пухлую нижнюю губу. Густые угольно-чёрные волосы чуть вились, одна из прядок непослушно свешивалась на щеку; Роману захотелось так же, как тогда, схватить её за волосы и намотать их на ладонь, чтобы лицо её покорно запрокинулось. Тогда было именно так: быстро, резко, больно – она укусила его в плечо – и безумно страстно. Стоило ему оторваться, отпрянуть, как она, сверкнув глазами, снова бросилась на него – как змея, как хищный зверь, завертелась – не останавливайся, не останавливайся, ну же. Яростная, и при этом плавная, податливая, как растопленный воск, словно не знала о том, что можно позволять мужчине и на каком по счёту свидании, словно не было других мужчин, а был только он, и ему она доверяла своё тело и принимала его столько и так, как он сочтет нужным.
Это пленяло.
Рядом с ней ему стоило больших усилий усмирить организм и не прикидывать ежеминутно, где именно и в какой позе он смог её отыметь. Они уже успели заняться этим в туалете – она жаловалась на вонь, и он зажал ей нос – а теперь можно было бы и здесь, если бы попутчики вышли раньше. Какого чёрта их всех несёт в Сибирь? Приличные люди едут в столицы.
Он отпил чаю, всё-таки поднялся и отправился через пошатывающийся вагон, полный запахов варёных яиц, грязных носков и водочного аромата, к туалету. Интересно, лет в сорок у него, наконец, перестанет вставать от одной мысли о сексе? Выпустив бабку с ребёнком, вошёл, закрыл дверь, прислонился к ней и – ему не надо было закрывать глаза, чтоб представить её тело: не слишком большая, но хорошей формы грудь, талия, широкие бёдра, которые…
Закончив, он поискал бумагу, но, как водится, её не было: зато кто-то сердобольный оставил газету. Что ж, газета тоже сойдет; по иронии судьбы она оказалась полицейской, и Роман с особенным удовольствием её использовал. Оставил кусок страждущим, бегло взглянув – это были полосы с объявлениями, а из новостей осталось лишь чье-то самоубийство. Слабак или идиот: лишить себя жизни, когда она так невозможно хороша! Вернувшись на место, Роман упомянул об этом Аглае. Та взглянула на него своими тёмными раскосыми глазами, чуть улыбнулась, отчего на щеках у неё образовались ямочки:
– Отец Угрим велел бы сбросить труп в реку.
– Почему?
– Грешно. Жизнь дана не для того – это если кратко.
– Длинно и не надо, – отмахнулся Роман, заметив интерес к разговору со стороны соседей, и уставился снова в окно.
Ещё сутки пути, и поезд медленно подполз к станции, на которой Роман и Аглая сошли. Единственный страж порядка отсиживался внутри здания и безразлично скользнул по ним взглядом. Зато поднялся со скамьи другой человек, мужчина в шубе до колен и огромных меховых рукавицах, размашисто поклонился Аглае, кивнул Роману и, всё так же без слов, развернулся и пошел к выходу.
Роман не выдержал, бросил взгляд на полицейского – тот, отвернувшись, беседовал с кассиршей.
– Разве вы не скрываетесь? – спросил Аглаю, но та снова улыбнулась:
– Чудные вы, москвичи! Здесь все знакомые, что скрываться! Сюда же торговать возят.
– Ты же говорила, что деньгами не пользуетесь?
– Мы – нет, а старосты собирают десятину и возят сюда.
– На продажу? – въедливо уточнил Роман. Аглая закатила глаза:
– Обмен! Меняют на полезные для всех вещи. И хватит уже разговоров, холодно.
Роман заподозрил, что истинная причина была в том, что они нагнали молчаливого мужчину на выходе из вокзала. Там стояла потрёпанная машина; вещи убрали в багажник, Аглае открыли дверь спереди, а вот Романа отправили назад, к двум женщинам и корзинам, замотанным сверху тряпками. Поехали.
Воняло луком и прогорклым маслом.
Автомобиль, рыча и подскакивая, переваливался по заснеженному бездорожью; в окне быстро кончился город и потекли бесконечные серо-белые поля.
От Аглаи виделась одна меховая шапка. Может, зря поехал?
Делать всё равно было нечего, и Роман лениво покатал эту мысль в мозгу. Можно было бы, как он убедил мать, поехать к тетке под Тулу, отсидеться там. Сомнительно, чтобы кто-то стал его там искать; а если бы и стал, то есть ещё дальние родственники в Вельске; правда всё, что о нём помнил Ромка, был февральский холод – но родичи наверняка отпаивали бы его из самовара. Да что там делать, куда пойти? Скука.
Остаться в Москве – нет, это не вариант. Даже мать согласилась, что до конца этой заварушки ему лучше не появляться. Сейчас московские неприятности казались далекими и несущественными. Какая-то часть Романа, правда, немного жалела Тёму; впрочем, для всех так будет лучше, повторил он себе ту же фразу, что и говорил матери. Его не сильно потреплют – ну приедут родители, ну будет неприятный разговор – но вряд ли отчислят. Вид паникующего Артёма его раздражал – словно он не понимал этого, и словно не понимал, что у Ромы не оставалось иного выхода. Идиот. Недаром даже у недалекой Сони получалось им верховодить.
Хотя Артём и раздражал вечными попытками угодить родителям, учителям и быть хорошим и удобным для всех окружающих, всё же зла Роман ему не желал: дружить мы, конечно, перестанем (хотя и в этом, зная мягкий нрав Тёмы, Роман не был уверен до конца) и хорошо бы, чтобы это заставило его пересмотреть планы на Соню, эту маленькую глупую крыску. Именно так он представлял себе её – крыса, с хвостиком в виде косы. Вцепится, оглянется – и тащит в норку.
Вернусь – посмотрю на её лицо… Машину подбросило на очередном ухабе, и Романа ударило по ноге чужой корзиной. Так зачем он вообще туда прется? Настроение его снова изменилось: с тоской подумал, что уже давно бы пил у камина домашнее вино, к тому же тульский дядька очень прилично играл в бридж и преферанс. Тащиться в такую даль ради сомнительных перспектив?
Впрочем, перспективы прояснились довольно быстро. Машина остановилась напротив кладбища: над сугробами виднелись верхушки крестов. Аглая вышла, открыла дверь, Рома вывалился, машина фыркнула и потащилась вперед без них.
– Вещи наши Федот сам отвезет, – сказала Аглая и протянула руку в сторону, – вот.
Рома обернулся.
– Оно?
