Многогранник

– Как это, Мишель?

– Я… я… А-а, он начинает действовать… – девушка схватилась за голову, пытаясь сдержать себя и не говорить чего-то, но она не могла: средство было слишком сильным. – Я тайком от нашей лиги хожу на практику к ученикам с лиги Просвещения и учусь создавать компоненты и сыворотки с разным действием… Этот флакон – моё детище, благодаря которому я узнаю то, что мне нужно для моего сверхсекретного проекта. Этим веществом я опьянила сегодня днем мистера Эст-Инджени… Не специально. Он начал говорить, но мог и не рассказать всего, что я должна была узнать… – видно было, что девушка боролась с действием раствора. – Тогда я открыла флакон за спиной и дала аромату заполнить пространство… А теперь ты, Ренат, его выпустил весь, и любое отклонение от стабильного состояния, то есть любое проявление эмоций, заставит вас говорить и говорить только правду, вашу правду… – договорив предложение, Мишель выдохнула, словно освободившись от тяжёлого бремени. – Всё, я выразила все свои мысли, которые вызывали у меня сомнения. Теперь я чиста, вроде как. Но, если у вас что-то есть, то Концентрат это обнаружит: я его создала слишком безупречным, – девушка покачала головой вновь и вернулась на свое прежнее кресло. – Лучше не сопротивляйтесь, иначе препарат начнёт давить на ваш мозг – будете ощущать жуткие боли.

– Спасибо, Ренат! – с гневом в глазах прокричал Амос. – Доволен теперь?! – и кинулся к другу.

– Не смей кричать на меня, Эбейсс! – и Ренат кинулся в ответ, пытаясь ударить Амос, но тот увернулся.

– Ты… только… все… портишь! – выкрикивая отдельные слова, Амос пытался ударить друга в ответ, но тот уклонялся то в одну, то в другую сторону.

Мишель хотела поначалу помешать им, но, так как знала, что им физически необходимо выговориться, осталась на месте.

– Что я порчу? – все сильнее раздражался сильнее Ренат и толкнул Амоса подальше от себя. – Я не знал, что там! И что кричишь на меня? Есть что скрывать, Эбейсс? – сквозь зубы выпалил юноша, покрасневший от гнева, и тут же получил удар по щеке.

– Есть! – в этот момент прозвенел Амос. – Чёртов… угодник! – растерявшись от того, что он навредил другу, выдал мальчик.

– Что?.. – начал было Ренат, вытирая кровь от перстня с щеки, но тут же услышали, как вдали от них прогрохотал стул: Раф упал в конвульсиях на пол.

Всё трое мигом кинулись к нему.

– Что с ним? – испуганно спросил Ренат, пытаясь то ли нащупать пульс, то ли придержать дергающиеся руки.

– Амос! Живо из сумки шприц с красной пометкой! – крикнула Мишель другу, повернув Рафа на бок и подкладывая под голову подушку, найденную на кресле. – Ренат, держи руки и все оставшееся туловище! Амос, живее! – девушка прижала рукой голову Рафа, и открыла от костюма шею; Амос быстро распаковав шприц, дрожащей рукой подал его Мишель.

Девочка резким движением вонзила острую и едва заметную иглу в пульсирующий сосуд на шее, так, что даже мальчики вздрогнули от такого молниеносного решения – светло-жёлтая жидкость полностью влилась в кровь Рафа, и тот перестал шевелится.

– Мишель… что ты сделала?.. – с круглыми от ужаса глазами спросил Амос. – Он же не двигается… Он… жив? – помедлив, проронил он.

–Ах-ха-ха, – девушка залилась перед окаменевшими лицами друзей звонким смехом. – Вы действительно подумали, что я его убила? – с удивлением поинтересовалась Мишель и на что получила лишь пожимания плечами и какие-то невнятные ответы. – Превосходно. Я ему жизнь спала, а вы думаете, что я его убила, – ребята вопросительно поглядели на неё. – Мне казалось, он вам рассказал, что болеет неким расстройством, – юноши не понимали, о чем она говорит. – Раз нет, то теперь знаете. И, давайте, переложим его вон туда, – девушка указала на большой бархатный диван с несколькими подушечками.

Ребята перенесли Рафа; он спал.

– Черт! И как у него это давно? – задавшись вопросом, Ренат сел за мраморный стол.

– Если вы не знали, уже семь лет, но только… в редких случаях, – пояснила Мишель. – Странно, что он вам об этом не поведал.

– Мы знали, что Раф болен, но он не говорил, что так серьёзно… Думали, обычная простуда, вот и ходит на процедуры, – объяснился Амос, присев на другой конец стола, подальше от Рената.

– Да, всё так, – подтвердил небрежно он.

– Ладно, пока Раф спит, поговорим о вас, ребята. Почему в последнее время вы такие раздраженные? – Мишель отклонилась на спинку кресла, запрокинула одну ногу на другую, сложила руки у груди и стала ждать откровения друзей.

– Тебе показалось, – буркнул Ренат, и тут же закричал: его поразила невыносимая головная боль.

– Не надо, Ренат, говори правду – все пройдёт, – ласково посоветовала девушка своему рыжеволосому другу.

– Чёрт! А ведь и правда больно! – претерпевая мучения, усмехнулся юноша и вдруг заметил беспокойный взгляд Амоса, направленного на него. – Это он, – и указал пальцем на другую сторону стола. – Он все дни зачем-то пытается вывести меня из себя, грубит, насмехается, а теперь вот, вырезал прямо по лицу, – отметил Ренат. – И кто же знает, что с ним происходит. Ну, а я… – юноша поморщился, – я такой давно и не знаю, что с этим делать, – он сделал глоток чая.

– Хорошо, с Амосом разберёмся позже. А ты, почему ты такой? – глубоко заинтересовавшись, Мишель подсела ближе Ренату – у Амоса искривились губы, но он промолчал.

– Я… Я… Я не знаю, – пытаясь бороться с Концентратом, тянул юноша с огнём в душе.

– Говори, Ренат. Препарат не перестанет действовать, пока ты не раскроешь все свои тайны, – девушка чуть-чуть улыбнулась.

– Да… хорошо. Всё началось ещё на первом курсе. Тогда у моего отца и его компаньона сорвалась крупная сделка с отцом Амоса, – на другой стороне стола громко был поставлен стакан. – Да, Амос, она действительно планировалось, но… кто-то вмешался и заключил с Авраамом Эбейссом более выгодный контракт. Точно не знаю, что обсуждалось, но, говорят, рассматривался некий проект по перестройки чего-то там. В общем, не имеет значения: сделка не состоялась. Отец готовил бизнес-план годами, и этот бизнес-план мог значительно помочь нашему материальному положению, но, видно, не судьба. Отец с того дня стал темнее тучи, никуда не выходил, мало говорил. Мать ничего не могла с этим сделать. Семья постепенно теряла доходы – приходилось продавать акции и недвижимость. Мы были на грани. Не могли оплачивать счета. Отцу пришлось влиться в какие-то подпольный аферы, спасая свое положение. Он месяцами не появлялся дома. Жил на производстве, точнее далеко под ним: продавал какой-то товар, но какой – мы не знали. Кругом пошли слухи. Мать говорил, что в неё стали тыкать пальцем и о чем-то шептаться за спиной. Один раз даже под ноги плюнули. А она из благородной семьи родом – тонкая душа. Меня нет, отца нет – не выдержала, ушла из семьи: вернулась в родовое гнездо далеко отсюда. Через пару месяцев я приехал на каникулы – дом пуст, только я и водитель. Ещё через два дня пришёл отец: постарел за год сильно, поник. Я его обнять хотел, а он меня оттолкнул, сказав, что я во всем виноват. Я тогда подумал, что это он временно такой, после ухода матери все же. Но оказалось, что это только начало. Он работал все каникулы дома (по закону же я должен быть под присмотром), много курил, постоянно стал на меня кричать. Что-то не так сделаю, совсем чуть-чуть не так – сразу же придёт, разведет вопль о том, что я такой противный ребёнок, не могу ничего сделать, чтоб не сломать, не разрушить. Кричал и порой, что моя вина, что мать ушла от него. Со временем я так и стал думать, что это все из-за меня, но вы говорили другое… И я тогда понял, что он просто на меня все сваливает, все свои проблемы. Сначала обижался на него каждый раз, когда он на меня кричал (чуть ли не плакал), а потом стал злиться, жутко злиться, видя это гневно распухшее лицо пред собой. Он кричал, кричал, что я мерзкое отродие, не способное чего-либо добиться, унижал меня на глаз своих друзей, которые смеялись с этого, говорил столько гадостей обо мне и о вас… Я очень был зол. Так зол, что однажды ударил его, когда он назвал нас «шайкой щенков помойных». Не понимаю, что тогда случилось, но я не сдержался и ушёл из дома. К ночи вернулся и с утра уехал в школу. Это было минувшим летом. Не знаю, что сказать. Всё каникулы, проведённые с отцом, я ненавижу. Все эти девять лет он только издевался надо мной морально… Знаете, один раз он даже перешёл к действиям: хотел, как он сказал, показать, что такое взрослая жизнь, и утопил мою Мечту, мою собаку, которую я так хотел. Он купил её, бросил мне (дал поиграть и возыметь надежды), а на следующий день я не нашёл собаку у себя в комнате, но нашёл свежевскопанную землю… Надеялся, что это шутка – раскопал её, но оказалось, что это была не шутка, а пакет с мёртвой Мечтой. Мне было девять. И никто об этом не узнал. Только вечером за ужином отец с ухмылкой сказал: «Теперь ты понял, какого, когда твои мечты уплывают от тебя», – у Рената слегка покраснели глаза. – Я тогда думал, что убью его; даже ночью к нему с ножом пришёл, встал над ним, но не смог… А он проснулся, увидел все это и смог, смог меня избить ремнем с железной пряжкой… Потом я долго нормально не сидел на стуле, да вы и сами помните… – он усмехнулся. – Я тогда приехал сюда с больными ягодицами и весь злющий.

– О, да… – с теплом вспомнил Амос и затих, обнаружив, что друзья его услышали.

– А тут вы. Такие добрые и хорошие. Я не мог с вами быть тем, кем был дома. Не мог. И не хотел. Начал пытаться избавиться от гнева или, хотя быть, уменьшить его, но не получалось. Наверное, я слишком долго был под влиянием отца… Спустя два года безуспешных попыток самообладания мне стало страшно, что я такой же, как он. Тогда-то и пришлось обратиться к тебе, Мишель, – юноша улыбнулся тому, как Амос смешно поперхнулся, когда услышал это. – Да, я тогда сказал, что мне нужны терапии, и ты свела меня с хорошим психологом. Он помог, но не так много, как хотелось бы. Я стараюсь покорить мой недостаток, хоть недостаток этого и не хочет. С каждым годом я становлюсь все более агрессивным… Сложно временами сдерживаться. Порой боюсь стать таким, как мой отец, таким же безрассудным… Фух, – Ренат смущенно выдохнул, – похоже, это и было то, что меня волновало. Даже, вроде как, полегчало…

– Ты молодец, Ренат, – подбадривая друга, говорила Мишель. – Теперь-то, зная все, думаю смогу тебе помочь.

– Да? – с удивлением спросил юноша. – Это было бы чудесно.

– Да, я же создала Концентрат, создам и какой-нибудь Антиагрессин, – пожав плечами, в ответ засмеялась та.

– О, Мишель, я тебя так люблю: ты мой лучший друг! – обняв крепко девушку, сказал Ренат.

– Я тебя тоже люблю, как друга: ты хороший человек на само деле, – уверила его Мишель.

– Что… – в слух, размышляя, проговорил Амос.

– Что, Амос? – увидев это, спросила Мишель.

– Я… Я… – начал с придыханием юноша, но вдруг на диване произошло движение: Раф начал просыпаться, и друзья, забыв обо всем, устремились к нему.

– Что происходит? – полусонным голосом, пробормотал он. – А, точно, простите… – Раф хотел встать, но руки не слушались его, и юноша упал назад на подушку. – Вот же наказание… – закатив, а после и совсем закрыв глаза, добавил он, но больше не уснул.

– Лежи, Раф. Тебе нужно отдохнуть, – отозвалась на шептание своего имени Мишель и протянула ему красноватые таблетки. – Выпей их – станет легче, ну, ты знаешь… – и мило улыбнулась, смотря на его растрепанный вид.

– Да знаю… – юноша попытался чуть-чуть посмеяться, но пока что на это у него не было сил.

Он взял таблетки, проглотил их и запил водой, которую принёс ему Ренат.

–Не все же так плохо? – спросил растерянно Амос. – Или нам придётся вызывать медотряд?

– Нет, все хорошо. Приступ был несильный: проспал он всего немного, значит через пару минут сможет уже встать. Я дала ему необходимое количество мегапрепарата из Естественно-научного комплекса. А они там знают свое дело, – отрекомендовала девушка и ушла к столу, чтобы налить Рафу чай.

– Эй, парень, с тобой все хорошо? – с небольшим задором прошептал Ренат так, чтобы Мишель не услышала, как он мешает больному восстанавливаться.

– Да… Кхе-кхе, все нормально, – медленно открыв глаза, подтвердил тот. – Минут пять и препарат начнёт действовать окончательно – я смогу продолжить жить спокойно, – успокаивающе дополнил юноша с жемчужным цветом волос.

– Из-за чего это у тебя, Рафи? – Амос говорил так всегда, когда его хрупкому другу было особенно сложно, трудно, крайне больно: Амос желал хоть этим маленьким ласкающим слух словечком, облегчить его состояние.

– Я… Нет… А-а! – Раф пронзительно закричал, схватился за волосы и начал качаться из стороны в сторону; Мишель в миг подбежала к нему, оставив кружку на столе.

– Что вы опять сделали? – тревожно спросила она, обращаясь к мальчикам.

– Да ничего… Я просто спросил: из-за чего это… И все! – выкрикнул в ответ Амос.

– Какой же ты, Амос… Ф-ф, – сдерживая раздражение, проговорила Мишель и тут же обратилась к стонущему от боли Рафу. – Послушай, – он не хотел никого слушать, – послушай меня, Раф, – он до сих пор извивался на диване. – Если ты расскажешь, тебе станет легче: это все действие Концентрата, не более. Не сопротивляйся, расскажи, – девушка кинула пронзительный взгляд прямо на него и попыталась удержать голову прямо, так чтобы он точно услышал ее.

– Но… – юноша, глубоко дыша, пытался противоречить. – Я… А-а… Ладно, хорошо, только чтобы больше мне никогда не было больно… – прошипел он и мигом изменился в лице: мучения утихли; ребята уселись поудобнее и подали ему чашку чая. – Хорошо, да, я всё расскажу.

И Раф поведал им о своём детстве. Он начал с того, что его семья изначально не была особо богатой – приходилось родителям скакать от одного места деятельности к другому. Они уставали, часто расстраивались, но любили и тешили маленькими радостями и его, и его младшего брата, всегда были рядом. В один момент родителям даже начало казаться, что все может наладиться, стать лучше: что-то крупное, по их словам, должно было произойти, но не произошло. Отец, опустив руки, конечно, продолжал работать то там, то здесь, но и начал много играть в подпольных казино. В следствие чего он пропадал ночами, а на утро приходил хмельной, без монеты в кармане. Маме это не нравилось – она много кричала, может, от безысходности, а, может, от обиды; они ругались. Раф тогда ещё не ходил в школу, когда все стало ухудшаться, и мало чего понимал. Однако уяснил, что лучше в такие моменты не показываться из комнаты. Они сидели с братом вдвоем и слушали давно записанные музыкальные записи матери, пока внизу все гремело и билось об пол. Так шли месяца. Дети прятались, а родители кричали, обвиняя друг друга во всех их проблемах.

Однажды младший брат Рафа захотел попить, и Раф согласился осторожно провести его на кухню, мимо комнаты, где снова билась посуда. Тогда они впервые увидели, как отец ударил мать. Младший брат хотел заплакать, но Раф остановил его и увёл наверх. После этого случая мать начала выпивать, сначала немного, но потом все больше и больше, и все чаще стали слышаться хлёсткие удары о плоть и тонкий женский плач, переменяющийся стоном. От этого маленькое сердечко Рафа сжималось до предела: он любил родителей и не понимал, почему так происходило. Но как-то, когда песня резко прервалась и пришлось ждать перезагрузки плеера, он и его брат услышали, что отец крайне грубо выругался на мать, добавив, что она «мерзкая блудница» и «нарожала неизвестно от кого». Несмотря на все убеждения матери в том, что Раф и Александр его дети, отец сказал лишь одно: «В старшем я уверен и заберу его с собой, а это паскудное отродие можешь оставить себе». Мать взвыла и попыталась накинуться на него, но он оттолкнул женщину к стене – она ударилась и поняла, что по затылку полилась кровь. Тогда мать, рассмеявшись, как сумасшедшая, сказала: «А ты думал, что я не узнаю о всех твоих любовницах? Что так удивился? Да-а, я давно знаю, но долго скрывала это: думала, что одумаешься, но ты не одумался. И стала изменять тебе в ответ. Ха-ха-ха. Да, Александр – не твой сын, но и Серафим – мой, и ты его не заберёшь!» – она попыталась кинуть в него сначала книгой, потом вазой, но он плюнул ей под ноги и ушёл, забрав старшего.

– Мама тогда стала пить раза в три больше обычного, – говорил, допивая чай, Раф. – Саша часто мне звонил, просил забрать к себе. Я их навещал раз в месяц и постоянно видел одну и ту же жуткую картину: она, обвеянная перегаром, лежит в ванной с бутылкой, кругом бардак, куча окурков и… я все чаще замечал синяки на руках и спине брата, новые и почти сошедшие. Я не мог на это смотреть и в лето перед третьим курсом выпросил у отца забрать Александра к нам (отец был не совсем рад этому, но теперь, вновь став успешным бизнесменом, ему было не солидно оставлять своего формального сына с полусумасшедшей женщиной). За месяц до начала школы мы приехали за братом. Отец остался ждать в машине, а я пошёл в дом; там стоял крик матери. Я осторожно зашёл так, чтобы меня не было слышно, и направился в зал. Там эта женщина вопила на Александра, как я понял, из-за разбитой вазы, ругалась на него, попутно обвиняя брата во всем, что с ней случилось: в том, что отец ушёл, в том, что семья развалилась, в том, что меня, «её золотце», – Раф процитировал эти слова с особым отвращением, – забрали от нее, и в том, что он, Александр, родился. Помню, я не мог пошевелиться: страх сковал мои конечности. А брат, – с содроганием продолжал юноша, – брат недвижно стоял в слезах. Он словно не замечал всех выпущенных в него слов и пытался все же любить мать, хоть она и была такой… такой отвратительной. Не знаю как, но она понял его мысли, жутко разозлилась и закричала: «Зачем ты вообще уродился, ненужная ты… скотина!» – после послышался сильный удар… Брат упал, стукнулся головой об стол и тут же умер… – наступило минутное молчание. – Я очнулся ото всего этого ужаса, вбежал в комнату – попытался его поднять, спасти, но было уже поздно… Мать стояла в двух метрах от нас и с диким непониманием смотрела на свои руки. Пару минут в полной тишине я тихо плакал над телом брата. А знаете, что сделала она? Она оттолкнула меня, закричав, что я ужасен и что это все моя вина, что это я виноват в смерти Саши, что из-за меня она ударила его, что это я убил её сына, и громко зарыдала… На крики пришёл отец, напугавшись происходящим, вызвал отряд. Отряд приехал, забрал эту женщину, и уехал – осталась только машина скорой помощи… Тогда-то у меня случился первый приступ. Оказывается, я не могу видеть тела моих омертвевших близких… – Раф встал с дивана, отошёл к столу, поставил пустую кружку и вернулся к ребятам. – Меня откачали, выписали таблетки и сказали, что делать, если приступ снова начнётся, но не сказали, что делать мне со своими мыслями: с тех самых пор я почему-то постоянно виню себя в смерти Саши: я должен был вмешаться, я должен был его увезти, я должен был спасти его, я ужасный трус – это все то, что нескончаемо крутится в моей голове, – на глазах юноши вновь начали появляться слезы, но он их стёр. – И теперь, когда кто-то кричит или обстановка становится опасной, меня охватывает страх, я падаю, бьюсь в конвульсиях и ничего не могу с этим сделать… Да, я определённо ужасен, как и говорила мать: даже сам с собой не могу справиться, – юноша глубоко выдохнул, поняв, что Концентрату больше нечего искать в нем.

– Как это печально, Раф… – удерживая слезы, подметила Мишель.

– Да ничего, обычно я держусь… – желая убедить подругу в обратном, попытался сфальшивить юноша, но Концентрат тут же дал о себе знать. – Ай! Я думал он перестал действовать, – воскликнул негромко он.

– Хах, нет, мой друг, он выбьет правду всю и целиком: я же много пролил, – с сочувствием усмехнулся Ренат.

–Да, точно… – точно подтвердив слова друга, произнёс Раф. – Ах, на самом деле, – более живо, чем при прошлом рассказе, продолжил он, – я не держусь: мне сложно. Я стараюсь, пытаюсь, но это слишком сложно. Усилия над собой отнимают все жизненные возможности – я слабею физически. Даже из-за этого синяки под глазами появились. Эх! Оказывается, очень сложно забыть прошлое и очень сложно изменить себя. Я как в клетке, только психологической: домой меня забирает отец на все возможные выходные, а там фотографии Александра, его игрушки… Мы же после ареста матери переехали назад, потому что отцу там «выгоднее жить», как он сказал, а мне – нет. Заходя домой, идя по коридору, я слышу те пронзительные крики и тихий детский плач на фоне их, отказываясь в зале – раз за разом вижу, как тело моего брата падает и падает, ударяясь об угол стола, который так и не убрали, как бы я и не просил: «это же не выгодно; мебель эксклюзивная, дорогая» … С годами, думал, легче станет, но – нет, стало только больней: я же никак не могу расстаться с мыслями, что, если бы я тогда вступился за него, он был бы жив. И что делать со всем этим – я не представляю, – юноша нагнулся над коленями и закрыл руками лицо.

– Эй, Раф, ложись, давай, – заботливо кладя друга на диван, говорила Мишель. – Если бы было можно просто сказать: перестань переживать – и ты бы перестал это делать, то мир сразу бы облагородился в моих глазах. Что мои слова тебе? Просто звуки. Но я постараюсь найти профессионалов – мы вместе сможем помочь тебе. Я обещаю. Ты, как никак, не виноват в том, что был тогда ещё ребёнком – ты просто испугался. Вина лежит лишь на исполнителе: если бы она это не сделала, все было бы по-другому… – девушка лёгким движением руки укрыла Рафа одеялом и села на край. – Ты лучше поспи и думай при том, что твой брат сейчас в лучшем месте, что там он счастлив, – нежно пожав руки засыпающего друга, сказала Мишель и направилась к столу.

– Спасибо, спасибо, что вы-ы-ы-слушали, – зевая, протянул Раф и тут же заснул.

– А не странно ли, что он так быстро уснул? – с лёгким недоверием спросил Амос, уже сидевший рядом с Ренатом за столом.

–Обычно – странно, а сейчас – нормально, – юноши вопросительно посмотрели на Мишель. – Хорошо, объясню. Те таблетки, которые пил Раф, на самом деле содержали в себе медленно действующее снотворное, – растолковала она и вновь увидела тот же взгляд со стороны друзей. – Не смотрите на меня так. Это для его блага: после конвульсий он испытывал сильную боль и волнение, из-за которого она могла увеличиться. А так как ему пришлось сопротивляться Концентрату и рассказывать нам о его, – девушка на миг закрыла глаза и неодобрительно покачала головой, – страшном прошлом, то боль могла оказаться невероятной величины. Поэтому я и дала предварительно таблетки с красной меткой, как бы с самой сильнодействующей, зная, что у него что-то не так и что ему необходимо рассказать об этом. Вы не читали «Психологию от А до Я», что ли? Там же все понятно написано: «Пусть человек поведает вам добровольно о своих проблемах, и это станет первым шагом к исцелению» – то есть пока Раф не произнёс свои проблемы вслух перед нами, он не мог закончить переживать на счёт брата и в какой-то степени даже не хотел начинать свое исцеление от случившегося. Что же непонятного? – увидев недоумение парней, протянула Мишель. – Главное в жизни – это люди, а главное меж людьми – это взаимодействие. И чем его больше, тем меньше отдельные личности страдают. Конечно, при условии, что взаимодействие здорового характера и основано на просветительских идеях. Вроде бы, все просто – не понимаю, что вас так затормаживает эта информация… – девушка беззвучно отодвинула стул, села на него и начала есть печеньки из только что выложенной корзины со сладостями.

– Это означает, что ты, зная всемогущее действие твоего препарата, могла вполне специально навести и Рафа, и Рената на эти речи, угадав, что они нуждаются в помощи? – все более и более раскрывая план девочки, говорил Амос.

– Мишель? – настороженно спросил Ренат, обратив внимание на серьёзность слов друга.

– Ну… да, – чистосердечно призналась она.

– Мишель! – в голос крикнули ребята и тут же замолкли: где-то за спиной на мгновение прекратилось сопение Рафа, но тут же продолжилось.

– Чш-ш-ш! – шикнула девочка в ответ. – Таблетки не всемогущие, в отличие от Концентрата. И да – что? Что такого, что я помогла вам? – с удивлением дополнила она. – Я для вас стараюсь, даже не представляете как, а вы ещё и кричите тут, будя больного человека.

– Ты манипулировала мной! – шёпотом воскликнул Амос.

– Нет, – отрезала девушка в ответ. – Я просто знала, что может случиться, если оставить вас одних, но все мои эмоции были действительно настоящими: не могла же я наверняка быть уверена, что вы случайно не навредите ему. И если бы я хотела тобой манипулировать, то я бы спросила тебя…

– Не надо… – прошептал испуганно Амос.

–… что тебя мучит, мой милый друг, – сказала наперекор другу Мишель и была удивлена.

– Ничего, – без боли в голосе и теле, ответил все такой же привычный Амос. – Больше ничего не мучит меня.

Девушка пристально посмотрела на него.

– Хорошо, если не мучит, – заключила она. – Но точно ли всё? – и ровным тоном, без малейшей эмоции дополнила. – Настоящее, может быть, и не беспокоит тебя… пока что, как и будущее, а что же ты скажешь на счёт прошлого? Прошлое тебя не терзает, не приносит боль своими некогда случившимися событиями? – Мишель все глубже погружалась в свои вопросы и приближалась к нему, сопровождаемая любопытным и удивлённым взором Рената. – Что же, Амос, ты совсем ничего не помнишь из детства? – через минуту она стояла крайне близко к юноше; он смотрел в её глаза.