Под сенью чайного листа

Я возвращаюсь в класс, чтобы поговорить с учителем Чжаном.

– Я слышал, тебе тяжело пришлось, – говорит он очень мягко, когда я приближаюсь. – Ваши традиции порой очень суровы.

Меня поражает проявленное сочувствие, учитывая то, как он обошелся с Цытэ.

Так же поразительно звучит и мой ответ.

– Спасибо за понимание.

– Старательно учись, и сможешь поступить в среднюю школу и даже пройти дальше. Тебе не обязательно оставаться здесь до конца жизни.

Я слышала, что кроме начальной школы есть еще две ступени. Из наших деревень никто не сдал экзамен, чтобы попасть в среднюю школу, так что эта мысль кажется мне абсурдной, так же как трудно представить, что Чжану когда-нибудь разрешат уехать из этих мест.

– Так чего ты хочешь? – спрашивает он, когда я ничего не отвечаю.

Я лезу в карман и достаю небольшой кусок ткани, перевязанный полоской сушеной кукурузной шелухи. Внутри щепотка чая из листьев последнего сорта. А-ма нравится, когда я передаю учителю Чжану немного этого чая по двум причинам. Во-первых, он грустный и одинокий человек. Во-вторых, я должна проявлять уважение. И, вероятно, это просто фантазии, но сегодня я бы упомянула еще одну причину: отвлечь учителя от Цытэ, дать ей больше времени справиться с потерями в семье.

Во второй половине дня я вижу, как те самые листья плавают в большой стеклянной банке, из которой он пьет чай.

Каждые двенадцать дней цикл начинается заново с дня Овцы в честь бога, давшего начало Вселенной. Никто не работает, а школа закрыта. А-ма ждет, пока мои племянники и племянницы усядутся, а их матери начнут прясть, прежде чем сказать мне:

– Идем. Плащ надень.

Я боюсь того, чего она от меня хочет, но киваю и выхожу за ней под дождь. Мы быстро проходим через врата духов и оставляем нашу деревню позади. Она шагает уверенно и быстро, даже по скользкой грязи, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не отстать от нее. Мы поднимаемся по дороге, которая в конце концов приведет к чайным плантациям моих братьев, но не сворачиваем на тропинки, ведущие к ним. Стук дождя по плащу словно усиливает спокойную решимость А-ма. Она молча переходит через тропинку, ведущую к пункту приема чая. Мы попадаем в облака. Все становится призрачно-серым. Тропинка все сильнее сужается. Мы вторглись в область духов. Я рада, что иду с А-ма, потому что она всегда защитит меня и позаботится о том, чтобы я нашла дорогу домой. Мне невыносимо думать о том, что может случиться, если мы разлучимся. И тут мне в голову приходит пугающая мысль. Неужели А-ма планирует оставить меня здесь? Возможно, я настолько разочаровала ее. Но все же мы поднимаемся.

Через некоторое время А-ма останавливается. Огромный валун преграждает последние истертые остатки тропы. Дальше идти некуда. По моему телу пробегает холодок.

– Посмотри вокруг, Девочка, – приказывает она. – Что ты видишь?

Дождь… Потеки воды, стекающие по изрезанной поверхности валуна… Призраки деревьев, окутанные туманом…

Мне дико страшно. Но мое тело содрогается, а потому я не могу заставить губы двигаться.

– Давай, Девочка. Смотри… – Ее голос такой тихий, что я едва различаю его на фоне дождя. – В самую суть.

Я слизываю дождь с губ, зажмуриваюсь и делаю вдох.

И, открыв глаза, пытаюсь увидеть мир так, как видит его мама. Хорошо, попробую.

– Охотник мог бы назвать это звериной тропой, но это не так.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает она.

– Я заметила сломанные ветки. – Я показываю жестом на высоту плеча А-ма. – Кто-то часто поднимается сюда и проходит слишком близко к растениям и деревьям. Посмотри на эти камни. – Я указываю на несколько камней на земле. – Кто-то положил их здесь, чтобы облегчить себе путь.

Улыбка А-ма, пожалуй, самая красивая из всех, что я когда-либо видела.

– В будущем мне нужно быть осторожнее.

Чувствуя себя смелее, я изучаю валун. За ним возвышаются огромные камфорные деревья. Скала выглядит круглой, но один участок выступает, словно карниз над крутым обрывом, и загибается вправо. Следуя интуиции, я кладу руки на поверхность валуна и иду по изгибу.

Уступ исчезает, оставляя лишь впадины, по которым можно с трудом передвигаться на цыпочках. Я медленно ползу вокруг валуна, прижимаясь всем телом к его древней поверхности. Вот только это не валун. Это скорее стена, укрепление, созданное природой с таким размахом, что я чувствую ее мощь пальцами рук и ног.

Земля снова поднимается навстречу ногам, и я вступаю в рощу камфорных деревьев, которую видела ранее. Под пологом гигантских ветвей укрыто около дюжины старых чайных деревьев. В центре, под свисающими сверху камфорными ветвями стоит одинокое чайное дерево. По изгибу ветвей понятно, что оно очень древнее.

– Это моя земля? – спрашиваю я.

– Когда я шла замуж за вашего отца, предполагалось, что со старыми традициями покончено. Больше никакой продажи женщин в рабство или замуж. И никакого приданого. Но неважно, что говорит правительство. Эта земля принадлежит женщинам нашего рода. И распоряжаться ею должны только мы. Она была передана мне в качестве приданого, и однажды ты отправишься в новую семью с этой землей.

Я слушаю вполуха, потому что ужасно разочарована. Все так, как говорили А-ба и все остальные члены моей семьи. То, что мне выделили, ничего не стоит. Будет трудно обойти валун с корзиной, наполненной листьями, и спустить ее с горы к пункту приема чая.

Надежды на то, что моя земля не так уж плоха, как все всегда намекали, рухнули, но А-ма этого не замечает. Она берет меня за руку и ведет дальше в рощу.

– Посмотри, как камень с этой стороны раскрылся, обнимая это особое место, – нашептывает она. – Видишь, как часть скалы поднимается, чтобы ты при желании могла заночевать тут и не вымокнуть.

Да, с этой стороны она выдолблена, образуя грот, но какое это имеет значение для меня?

А-ма говорит мне, что камфорным деревьям восемьсот лет или больше, а «сестринским деревьям», которые окружают древнее чайное дерево, более тысячи. Мой желудок ухает вниз. Никто в жизни не найдет это место, но кому вообще нужны листья с этих древних великанов? Чайные кусты и обрезанные чайные деревья приносят деньги и обеспечивают едой. Заработок небольшой, но хоть что-то. А эти деревья? И снова вспыхивает слово, которое в последнее время так часто звучит у меня в голове, бьется о внутреннюю поверхность черепа. Бесполезные. Бесполезные. Бесполезные!

– А вот и материнское дерево, – продолжает А-ма. Ее голос звучит тихо, но наполнен большим спектром чувств, чем когда-либо во время церемониальных жертвоприношений. Она кладет ладони на ствол так же нежно, как на живот Дэцзя. – Разве оно не прекрасно?

Вообще-то не очень. Дерево гораздо выше тех, которые А-ма называла «сестринскими», но возраст дает о себе знать, как это бывает с деревенскими старейшинами. Листья блеклые. Кора потрескалась. Сучья согнуты и изрезаны возрастом. А еще появились жуткие наросты, и это не просто пятна или трещины, а паразиты и грибки, которые красят кору и гноятся в изгибах ветвей и у основания ствола. Я уже видела нечто подобное, когда мы блуждали по лесу, но кое-что и для меня в новинку. Ярко-желтые нити проникли внутрь, наслаиваясь поверх других паразитов.

Дерево выглядит так, будто завтра может умереть. Бесполезное…

– Рис должен питать, – говорит А-ма. – Чай – лечить. Всегда помни, что еда – это тоже лекарство, а лекарство – еда. Если ты будешь заботиться о деревьях, деревья будут заботиться о тебе.

– Но А-ба ненавидит это место. Я слышала, как другие называют его несчастливым. Это…

– Ты ничего не понимаешь. – Она хватает меня за руку и рывком затаскивает под навес в форме полумесяца, образованный валуном. – Эта чайная роща принадлежала женщинам моего рода с тех пор, как акха впервые пришли на эту гору тридцать три поколения назад. Сестринские деревья тогда были еще молодыми, но материнское уже было старым. Моя бабушка говорила мне, что оно прожило более ста поколений. И его всегда использовали для приготовления чая…

Сто поколений? Впервые я применяю знания по математике, полученные от учителя Чжана, не на уроке. Значит, дереву уже более трех тысяч лет. Лес существует здесь с тех пор, как его создали боги, но пили ли они чай?

– Видишь, какое оно? – спрашивает А-ма. Она снова выскакивает под дождь и взбирается на дерево, с легкостью переставляя ноги с ветки на ветку, все выше и выше.

– Тут настоящие ступеньки, – говорит она, возвращаясь ко мне. – Давным-давно смотрители дерева подрезали его и подготовили так, чтобы удобно было лазить и собирать чай. Посмотри на любое чайное дерево на нашей горе, увидишь то же самое. Но это дерево самое древнее.

– И самое несчастливое…

– Девочка! – Взгляд А-ма говорит мне о том, что она снова готова нарушить табу и ударить ребенка, то есть меня. – Меня предупредили никогда не приводить мужчину в эту рощу, – продолжает она после долгих раздумий. – Но после моего замужества твой дед – мой свекор – настоял на своем. Он не отставал от меня ни на минуту, дескать, раз я стала его невесткой, земля принадлежит ему. Мне было всего шестнадцать, и я не знала, как твердо ответить «нет». В конце концов я сдалась. Привела его сюда, и он забрался на дерево. Когда он упал…

А-ма ведет меня обратно под дождь и сквозь деревья на противоположную сторону рощи, к самому краю обрыва. Я живу на Наньно всю свою жизнь, но никогда не видела столько пиков одновременно. Даже я понимаю, что это место идеально по фэншуй[7], учитывая сочетание гор, ветра и тумана, тумана и дождя. Все в этом месте – деревья, климат, насекомые и животные – пребывает в естественной гармонии на протяжении веков, а то и тысячелетий.

Ну, если не считать того, что случилось с дедом…

– Он был мертв, когда я добралась до него, – рассказывает А-ма таким тихим голосом, словно не хочет, чтобы деревья подслушали. – Он сломал шею. Мне пришлось тащить его тело обратно в деревню.

Обойдя валун и спустившись с горы? Но как?

– Из-за трагедии твой а-ба и братья воспылали ненавистью ко всем диким чаям. С того дня даже твой а-ба не осмеливается приходить со мной сюда. Мой долг – заботиться об этих деревьях, особенно о материнском дереве. Когда-нибудь это станет и твоим долгом. И ты должна пообещать, что никогда не позволишь мужчине войти в эту рощу.

– Я обещаю, но… А-ма, это дерево больное. Видишь желтые нити? Они душат дерево…

Она смеется.

– Если бы я привела сюда твоих А-ба и братьев, они бы опрыскали дерево ядом, чтобы убить всех паразитов, которые нашли убежище в складках его коры. Они бы соскребали грибки и плесень, а жуков давили бы ногтями, но ведь с древнейших времен крестьяне позволяли чайным деревьям расти естественным путем. Подними голову, Девочка. Видишь, как камфара защищает и прячет материнское дерево от духов? Аромат камфары успокаивает, а еще отпугивает насекомых и вредителей. В других частях леса у основания древних и заброшенных диких чайных деревьев могут расти ядовитые растения, а значит, их листья способны вызвать расстройство желудка и даже смерть. Но видишь ли ты здесь что-нибудь ядовитое? Нет. Я хочу сказать, что мужчины в нашей семье не знают, что это за желтые нити, и не любят и не доверяют им. – В уголках ее глаз собираются морщины. – Я же смотрю на наши деревья по-другому.

Наши деревья. Я до сих пор не знаю, как к этому относиться.

– Эти деревья священны, – просто говорит А-ма. – А желтые нити – самый ценный дар материнского дерева. Я помогла многим людям с помощью листьев и нитей материнского дерева, когда все остальное не сработало. Помнишь, у Лоцзэ был такой нарост в подмышке? От моего чая он исчез, как и не бывало. А Дату? Он багровел, а на висках пульсировали вены. Закон акха гласит, что мужчина не должен бить жену, но мы знаем, всякое случается. После того как церемонии, которые предотвращают подобное, не помогли, нима и рума обратились ко мне за советом. Я дала Дату особый чай. Лицо его стало нормального цвета, а эмоции улеглись.

Всего два примера, а я, в свою очередь, могу вспомнить множество тех, кого А-ма не исцелила, некоторые ужасно страдали, некоторые умерли. Мне всего десять лет, и я с трудом справляюсь с нахлынувшими воспоминаниями. Женщина, которая так исхудала, что от нее ничего не осталось… Парень, который случайно распорол себе ногу и в конце концов скончался от зеленого гноя, разъедавшего рану… Некоторые из моих собственных племянников и племянниц, умерших в младенчестве от лихорадки… Им не помогли ни листья, ни желтые нити, ни что-либо из арсенала А-ма, ничего не помогло…

– А как же Дэцзя? – спрашиваю я. – А как же…

– Тебе нужно перестать думать о человеческих отбросах!

– Не получается.

– Девочка, младенцев было не вылечить. У нас есть традиция. Это наш путь.

– Но Дэцзя и Цытэ тоже понесли наказание…

– Замолчи! – Только через несколько секунд она справляется с разочарованием. Наконец она спрашивает: – Ты помнишь, как Цытэ ела медовые соты?

Конечно, помню. Нам было лет пять. А-ба Цытэ принес в деревню соты из улья, который нашел в лесу. Он дал немного Цытэ и мне в качестве угощения. Буквально минуту назад моя подруга весело тараторила, а тут вдруг начала задыхаться и в панике размахивать руками. Тут же появился рума и начал над ней петь. Потом прибежала А-ма…

– Ты засунула ей что-то в рот…

– Если бы я дожидалась, пока придет нима и войдет в транс…

– Ты спасла Цытэ…

– Спасла? – Она снова звонко рассмеялась. – Духовный жрец произнес соответствующие заклинания, а шаман приносит с собой свою силу, куда бы ни пошел. – Она опускается передо мной на корточки, и теперь ее глаза вровень с моими. – Всегда лучше, чтобы они считали хороший результат делом своих рук…

Я люблю маму и благодарна, что она спасла мою лучшую подругу, но мне все еще тяжело. Я оглядываю рощу и вижу не чудесные снадобья, которые даруют здоровье, а пережитки и суеверия, наносящие вред.

– Итак… – А-ма поднимается… – теперь будешь ходить сюда со мной. Я научу тебя ухаживать за деревьями и изготавливать лекарства.

Я должна чувствовать себя особенной, поскольку вижу, что это материнское дерево и вся эта чайная роща значат для А-ма больше, чем муж, сыновья, дочь или внуки, вместе взятые, но все мои знания словно вырезаны тупым ножом прямо по моей плоти.

– Нам пора, – говорит А-ма. – Запомни, Девочка, мужчинам сюда нельзя. Да и вообще не надо никого приводить.

– Даже Цытэ? – уточняю я.

– Даже Цытэ. Даже невесток и племянниц. Это место предназначено только для женщин нашего рода. Ты, я, моя мать… – Ее голос прерывается. А-ма нежно проводит рукой по бугристому стволу материнского дерева.

На обратном пути мама так же молчалива. По тому, как напряглись ее плечи и как напряженно она молчит, я понимаю, что она в высшей степени разочарована во мне. Я не проявила достаточно радости, благоговения или благодарности, когда мне показали мое наследство. Да как я смела?! А-ма считается самой главной женщиной в нашей деревне, но все мужчины и мальчики главнее ее. Я бы нарушила закон акха, если бы поверила ей, а не кому-то из них, а А-ба говорит, что эта роща проклята, тут полно старых, никому не нужных чайных деревьев, а одно даже послужило причиной смерти его отца. Я не знала причин – может, отец решил наказать меня за то, что А-ма по женской линии принесла проклятую рощу в его семью, или просто ни во что не ставит, потому что я девчонка, – но именно эта роща выделена мне в качестве приданого.

Окончательно смирившись с этим, я ясно вижу свое будущее. Мне придется надеяться на настоящую любовь, чтобы найти себе пару, потому что у меня нет ничего ценного, если не считать неумения вышивать, никчемной рощи древних чайных деревьев и симпатичного личика, которое может оказаться недостаточно красивым, чтобы перевесить мои недостатки. Всю дорогу домой я думаю о том, как изменить судьбу. Мы, акха, созданы для странствий, и сейчас мне очень хочется сбежать. Однако хватает здравого смысла, чтобы понять, что бежать особо некуда. В конце концов, я всего лишь маленькая девочка и вряд ли долго протяну в одиночестве в местных лесах. Учитель Чжан сказал, что мне необязательно оставаться здесь навсегда. Может, образование позволит мне переместиться куда-то еще, хотя бы мысленно.

Приходит день Обезьяны. Я выхожу из дома в темноте. И да, дождь все еще идет. Я добираюсь до школы мокрая с головы до ног, но полна решимости насладиться уроками. Учитель Чжан начинает урок истории, посвященный земледелию. Он все это уже говорил, но сегодня я воспринимаю его слова по-новому. Он начинает с рассказа о том, как на протяжении веков люди в этих горах работали на крупных помещиков, которые передавали рощи чайных деревьев из поколения в поколение, сохраняя и накапливая имущество.

– Крестьяне оставались нищими, – вещает учитель. – Они часто умирали от голода. Жизнь была к ним несправедлива. Но после того как председатель Мао объединил страну в… Ну-ка, в каком году это было?

– В одна тысяча девятьсот сорок девятом! – дружно скандируем мы.

– Вся земля была конфискована и перераспределена в пользу масс.

Я знаю, что это правда, потому что семье А-ба выделили немного земли, однако не в собственность, поскольку вся земля принадлежит правительству, а под его ответственность. Семья А-ма, жившая по другую сторону горы Наньно, тоже получила землю. Они никому не рассказывали о потаенной роще. Если бы кто-то узнал об этом, их бы приравняли к помещикам. К счастью, роща, как я теперь знаю, настолько труднодоступна, что ее не сумели обнаружить ни землемеры, ни другие крестьяне. Ее не было ни на одной карте, поэтому ее не конфисковали помещики, не перераспределил председатель Мао, не отнял он же во время «Большого скачка»[8], и она не подверглась тому, о чем сейчас рассказывает учитель Чжан.

– Девять лет назад в рамках общенациональной программы по возвращению собственности первоначальным владельцам местным потомкам помещиков разрешили обрабатывать свои исконные земли. Но у них, как и у всех китайцев, по-прежнему нет прав на владение землей. Как и у людей вроде вас.

Наконец он переходит к самой важной части урока: к политике «Тридцать лет без перемен», в рамках которой этническим меньшинствам в горах Юньнани уделялось особое внимание. Я наклоняюсь вперед и стараюсь понять. Эта политика затрагивает каждого из нас, но сколько бы раз я ни слушала, я все равно в замешательстве. Однажды учитель Чжан сказал, что так и задумано: «Все специально очень запутанно».

– Шесть лет назад в рамках новой кампании землю опять разделили, – начинает он. – Каждый человек – от младенца до девяностолетнего старика – получил свой участок. Предполагалось, что разделение будет справедливым: каждая семья получит землю на солнце и в тени, часть на крутых склонах и часть на тех, за которыми легко ухаживать, часть на каменистых участках и часть на участках с почвой, богатой питательными веществами, часть с чайными деревьями и часть с рисовыми полями на террасах. – Его губы растягиваются в улыбке, напоминающей увядшую лозу, отрезанную от материнского растения. – Возникли ли какие-то проблемы в проведении этой кампании?

Дураков нет. Все молчат. Ни один ребенок, родившийся с тех пор, как была оглашена эта политика, не получил ни клочка. Когда умирает кто-то из стариков, земля либо остается в семье, либо возвращается в деревню. Женщина, когда выходит замуж, часто теряет свою землю, передавая ее отцу или брату, но с переездом в деревню мужа новой земли не обретает.

– Думайте, дети, думайте. Какие последствия эта политика имела для ваших семей?

Никто не поднимает руку. Учитель Чжан начинает обращаться к разным мальчикам и девочкам. Их истории примерно одинаковы. После того как семья получила земельный надел – причем в семье могло быть и два человека, и тридцать, – а-ба брал на себя ответственность и решал, кому достанется выжженная солнцем земля, кому каменистый склон и так далее. Мой А-ба оставил лучшие наделы себе. Он вырубил и сжег свои чайные деревья, чтобы разводить уток, свиней и кур. Утки сдохли, на свиней не хватило средств, а кур мы использовали для церемоний быстрее, чем те успевали нестись. Затем он попытался выращивать сельхозкультуры. Сезон муссонов гарантирует, что рис уродится хорошим, и мы бы голодали, если бы не он, но в остальном… У А-ба нет таланта выращивать овощи.

Как второму по значимости мужчине в семье, Старшему брату досталась вторая по ценности земля. Как и А-ба, он сжег чайные деревья и вместо них посадил чайные кусты на террасах. Второй брат получил третью по ценности землю. Он срубил верхушки у своих деревьев, чтобы выросли новые, более короткие ветви – так листья было легче собирать. Предполагалось, что и прибыль станет больше. Однако пока что надежды не оправдались, потому что эти растения подвержены болезням и паразитам и требуют большого количества удобрений и пестицидов. Третий брат получил землю сразу за нашим домом недалеко от деревни. Он является владельцем множества чайных деревьев, возраст которых от двух до четырехсот лет. Поскольку пункт приема чая отказывается покупать эти листья, Третий брат пока ничего не делает со своими плантациями.

– Слишком много мороки, – говорит он. – Этот чай нам ничего не стоит, поэтому мы его и пьем.

А-ба выделил мне тайную плантацию А-ма с бесполезной рощицей древних чайных деревьев. Мне тогда было четыре года. Но и будь я старше, как сейчас, смогла бы я как-то повлиять на результат? Увы, ведь я всего лишь девочка. Мне исполнится тридцать четыре, когда кампания закончится. Никто не знает, что произойдет тогда. Но в одном можно быть уверенным…

– Все всегда меняется, – говорит учитель Чжан. – Сейчас мы вступили в новую эру. Руководитель страны Дэн Сяопин подарил нам лозунг, которому нужно следовать: «Быть богатым – это почетно».

Учитель Чжан, как это порой случается в последние минуты перед обеденным перерывом, указывает на помятые плакаты с видами Пекина, прикрепленные к бамбуковым стенам.

– Если будете хорошо учиться, то, возможно, когда-нибудь посетите нашу столицу.

Рука учителя опускается, когда он смотрит на изображения: тысячи людей едут на велосипедах, все в одинаковой одежде. Он, похоже, скучает по дому, но лично я бы умерла, доведись мне жить в таком месте. Он вздыхает, несколько раз моргает, а затем спрашивает грустным голосом:

– У кого-нибудь есть вопросы?

В ответ звучат только просьбы.

– Расскажите нам о телефонах.

– Расскажите еще раз о телевизорах.

– И кино! Расскажите нам о кино!

Легкая улыбка приподнимает уголки рта учителя.

– Мне придется использовать иероглифы из путунхуа, – говорит он, поворачиваясь к доске. – Самый важный иероглиф, который нужно выучить, – это «дянь». Кто мне скажет, что он означает?

– Молния! – хором отвечает весь класс.

– А еще это электричество!

– Электричество, – повторяем мы все вместе, стараясь как можно точнее воспроизвести произношение.

– Если я добавлю иероглиф…

– Слова! – практически кричим мы, когда он пишет иероглиф после «дянь».

– То получится…

– Телефон!

– А если допишу иероглиф «зрение», то получится…

– Телевизор!

– А если допишу иероглиф «тень», то…

– Кино! Электрическая тень!

У нас нет электричества, как нет телефонов, телевизоров и кино. До сегодняшнего дня я даже не верила в их существование. Мы о них только слышали, и это гораздо интереснее, чем решать задачи по математике или называть соседние страны, которые никто из нас никогда не видел, не увидит и даже не в силах себе представить. Однако сегодня я поняла, насколько коварен учитель Чжан. Он обставил все так, что мы молили научить нас путунхуа. Пожалуй, он хитрый, наверное, поэтому его и сослали сюда и теперь не пускают обратно. Я надеюсь, что и не пустят, потому что очень не хочу, чтобы он уезжал. Он мне нужен.

Я выбегаю на улицу вместе с другими детьми, но слежу за тем, как учитель Чжан выходит из класса с банкой, наполненной горячей водой. Как только он устраивается на бамбуковом помосте, чтобы пообедать, я подхожу к нему, достаю из кармана и протягиваю щепотку чая, приготовленного из листьев низшего сорта.

– Помогите мне, учитель Чжан. Помогите мне!

Естественно, А-ба и мои братья не хотят, чтобы я получала образование.

– Какому мужу нужна жена, которая считает себя умнее его? – спросил А-ба у учителя Чжана, когда тот высказал эту идею. А-ма смотрела так, будто его осыпали чумные язвы.

– А-ба, я буду учиться обязанностям жены и матери, – покорно бормочу я. – Я и дальше буду хорошей дочерью, буду помогать собирать чай. Буду выполнять все свои обязанности без исключений. А если забуду что-то сделать по дому, пусть даже на секунду, пока ласточка моргает, обещаю, что навсегда уберу книгу.

– Нет.

Спустя некоторое время учитель Чжан в обход А-ба приглашает старосту, рума и нима к нам в дом, чтобы посоветоваться.