Контракт с ведьмой 2. Серебряная пыль

– Тогда пусть лучше не включают. Мир не готов к такому эфиру.

– Его включат в любом случае, – произнес он с какой-то обреченной уверенностью. – Вопрос лишь в том, кто будет диктовать программу вещания.

Он поднялся, чиркнул огнивом, и пламя свечи вспыхнуло ровно, без малейшей задержки. Я невольно выдохнула с облегчением. Казалось бы, мелочь – обычный огонь, подчиняющийся законам физики, а не чужой воле. Но в нашем мире именно такие мелочи и становились якорями.

– Лина наказала тебе сменить якоря перед сном, – напомнил он, поправляя фитиль. – Вода, звук, кожа. Пять вдохов на каждый. Без геройств.

– Как трогательно, – я провела рукой по лицу. – Значит, героев в городе хватает и без меня.

– Героев – да. Ты – одна.

Его рука скользнула с моего запястья на талию, притягивая ближе. Не было нужды в словах – только в тепле кожи под грубой тканью, в знакомом ритме дыхания, в котором не было места спешке. Мы не говорили об этом. Мы просто нашли друг друга в полумраке комнаты – не для страсти, а для тишины для того, чтобы на время перестать быть тем, кем нас сделал город. Его губы обожгли шею, а пальцы запомнили каждый изгиб моего тела так, будто заново составляли его карту. И в этом не было ничего лишнего – только необходимость, простая и ясная, как глоток воды в пустыне.

Позже, когда свеча догорала, мы еще немного говорили о пустяках – о звенящих на ветру колокольчиках, о пекаре, который сегодня выдавал хлеб с опозданием. Я смеялась, и смех звучал почти естественно. Почти по-человечески.

Ночь прошла на удивление тихо. Без привычных толчков сети, без голосов в голове. Лишь на самой границе сна меня преследовал навязчивый шепот – будто кто-то упорно репетировал, подражая моей интонации. Я ловила себя на том, что мысленно поправляла этот голос, ставила ударения вернее, четче. Ирония? Или нечто большее?

На рассвете я проснулась от холода. Не от сквозняка – от стекла. Оно снова лежало на столе. Такое же, каким было до того, как треснуло. Только теперь внутри плескалась не вода, а сгусток мерцающих знаков – не буквы, не слова, а чистая вибрация, которую я понимала на уровне инстинкта.

Ты взяла мою частоту. Значит, согласна слушать. Но на следующем витке ты будешь говорить. Со мной.

И ниже, почти стертое:

Скажи им сама. Или они скажут за тебя.

Свечение погасло. И страх пришел не от угрозы, а от простоты этой правды.

Я была не просто приемником.

Я стала передатчиком.

Я медленно провела подушечкой пальца по краю стекла. Ощущение было сродни прикосновению к лезвию – острое, опасное, разрезающее саму тишину. «Хорошо, – тихо сказала я в пустоту комнаты. – Я скажу». В ответ не прозвучало ни слова, лишь безмолвное, зловещее согласие, повисшее в воздухе.

Позже, пытаясь привести в порядок мысли, я обнаружила в коридоре отметину. Не царапину, а скорее трещину в самой реальности. Кожа на пальцах ощущала ее слабую пульсацию. Это была не магия в привычном понимании – нечто иное, чужеродное. Ни один корректор не оставил бы такое без внимания.

Я прикоснулась к метке всей ладонью. Холод пронзил руку, и невидимый канал дрогнул, передавая сообщение:

Ритм устойчив. Ведущая согласна. Ожидание: подтверждение идентичности.

По спине побежали мурашки. Это было не послание – это был протокол. Меня не спрашивали – меня тестировали. Не «скажи», а «стань».

– Кто же ты, Серебряный, – выдохнула я, оборачиваясь, – если обращаешься с сетями, как с послушными псами?

Коридор был пуст. Но на подоконнике лежал тонкий слой серебристой пыли, а в нем – отпечаток ладони с неестественно длинными пальцами. Знак. Вызов.

Я не стала стирать след. Пусть видит. Я же тем временем подышу, подумаю и решу, с какого аккорда начать свой ответный номер.

Город, словно услышав мою мысль, отозвался скрипом ставень и грохотом мостовой. Из переулка выкатился мальчишка с медным обручем, который то отставал, то догонял его с опозданием. Женщина на крыльце перекрестилась дважды, и кресты на мгновение вспыхнули нерешительным светом. Я смотрела вниз и чувствовала, как пульс города синхронизируется с моим дыханием: на вдохе фонари качались, на выдохе – ставни притворялись.

Впервые мелькнула мысль: этот хаос можно не сломать, а перенастроить. Если я – передатчик, то выбирать частоту буду я. И если Серебряный слушает – пусть подавится моим голосом.

Я захлопнула окно, прислонившись спиной к холодному камню. Внутри все еще вибрировала странная энергия, как после спринта – сердце выпрыгивает, а ноги подкашиваются. Город не спал: снизу доносились обрывки барабанной дроби, перепалка торговцев, чей-то запоздалый хохот. Все звучало иначе – не как голоса, а как партии одного диссонирующего хора, где мне внезапно вручили дирижерскую палочку.

Я представила, как завтра поползут слухи: одни скажут, что Эрис Дейр приручила эхо, другие – что сама стала им. Правда и ложь в этом городе всегда ходят парой. Вопрос в том, чья версия окажется громче.

В кармане хрустнула бумага – повестка Совета. Я сжала ее, и лист жалобно зашуршал. Хорошо, что хоть кто-то мог озвучить то, что чувствовала я.

Глава 5. Ритм города

Утренний свет лег на город мертвым, ровным полотном, выбелив краски и упростив формы. Воздух звенел от натянутой, неестественной тишины. Обычный уличный гул не просто стих – он был вытеснен, заменен идеально выверенным маршем. Раз-два-три – хлопали двери, цокали каблуки, голоса выдыхали одно и то же слово: «сегодня». Даже стая голубей на карнизе взметнулась в небо как один организм, и синхронность их взмахов крыльев были пугающе безупречны.

Мы с Линой вышли на улицу, и мир тут же надел маску нормальности. Но под ней сквозил жутковатый каркас. Кожа тут же покрылась мурашками – та самая знакомая дрожь, вибрация Серебряного, которую я ощутила еще на пороге. Мимо прошли двое часовых.

– Они синхронизированы, – шипение Лины было едва слышным. – Смотри на ноги.

Я и так не могла оторвать взгляд. Их ступни ударяли о брусчатку в унисон. Пятка-носок, пятка-носок. Без единой ошибки. Без намека на хаос живого существа. Город зажил под метрономом.

Сначала мы были невидимками. А в следующее мгновение стали центром вселенной – будто кто-то выключил статичный шум и включил прицельный луч. Десятки глаз повернулись к нам одновременно, без сговора, будто управляемые одной рукой. Толпа на мостовой сомкнулась, образовав живое кольцо, и мы оказались в его центре, как экспонаты на витрине.

– Назад, – мой собственный голос прозвучал чужим и плоским.

Но было уже поздно. Из толпы шагнул мужчина с остекленевшим взглядом. Его движения были точными, выверенными, лишенными всякой эмоции. Из-под куртки появился нож – не блестящий клинок, а просто инструмент. Он атаковал без ненависти, без ярости – просто выполнял задачу. Испуг вышиб из меня все тренировки, все заклинания. Чистый инстинкт заставил меня поймать его руку и с силой выкрутить ее. Раздался сухой, противный хруст. Мужчина рухнул на колени, и только тогда маска спала с его лица, сменившись гримасой настоящей, животной боли. Словно на мгновение в нем включили человека.

Толпа не бросилась на помощь и не побежала прочь. Она… замерла. Застыла в неестественной, жутковатой статике. Будто кто-то выключил звук и поставил весь квартал на паузу. Это было куда страшнее любой ярости.

– Это не они, – прошептала я, чувствуя, как холодеет кровь. – Это он. Серебряный.

Пальцы Лины впились мне в локоть с такой силой, что стало больно.

– Сюда, – низкий голос донесся из узкой арочной ниши.

Мы резко обернулись. В тени стояла фигура в длинном плаще, лицо скрывал капюшон. Но голос, в отличие от всего вокруг, был живым – без металлического привкуса чужой воли.

– Если это ловушка, – Лина сжала кулаки, – я буду ооооочень недовольна.

– Лучше быть недовольной, чем стать марионеткой, – я схватила ее за руку и рванула в сторону переулка.

В переулке был запах старый бумаги и мокрой извести. Пахло так, будто здесь хранили книги и забывали о них годами. Мистер черный плащ шёл впереди быстро, не оглядываясь.

– Ты резонируешь, – его голос донесся сквозь ткань капюшона. – Как маяк. Он на тебя нацелился.

– А ты кто такой, чтобы это знать? – я не ускорила шаг, но и не отстала, держа дистанцию.

Он резко остановился и сдернул капюшон. Перед нами был мужчина с узким, иссеченным морщинами лицом. Глубоко посаженные глаза смотрели устало, но с упрямой искрой внутри.

– Корин. Архивариус Башни. Я один из последних, кто еще различает истинную тишину в этом навязчивом шуме. – Он бросил взгляд через плечо. – Управляющая будет твердить, что все под контролем. Они все обожают эту иллюзию. Но на деле в городе уже расставлены точки захвата. Он репетирует – на отдельных кварталах, на простых людях. Отрабатывает механизм. А следующей целью будет кто-то… значительный. Возможно, ты.

– Прекрасно, – я фыркнула. – Всю жизнь мечтала стать главным призом в чужой игре.

– «Он» – это Серебряный, – не вопрос, а утверждение прозвучало от Лины.

– Да, – Корин кивнул. – И да, он слышит нас прямо сейчас. Каждое слово. Поэтому не стойте на месте. Долгая остановка – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

С улицы, откуда мы только что сбежали, донесся звук, от которого кровь застыла в жилах. Детские голоса. Сначала один, тихо напевающий считалку. Затем второй, третий – и вот уже десятки чистых, высоких голосов слились в жутковатый хор: «Раз-два-три – не дыши. Четыре-пять – не вставать. Шесть-семь – лежать всем…». У меня в голове сразу всплыло детство: как я, забравшись с головой под одеяло, смотрела старый сериал про Фредди Крюгера и до дрожи боялась той самой песенки. И вот сейчас такой же липкий страх сковал меня.

Взрослые вокруг детей инстинктивно начинали дышать в такт этому напеву – и их собственный ритм сбивался. Женщина у лотка схватилась за сердце. Продавец выронил щипцы. Мужчина, чью руку я сломала, беззвучно зарыдал, свернувшись калачиком на мостовой.

– Бежим! – голос Лины сорвался на визг.

Мы рванули вперед, подгоняемые этим кошмарным хором.

Город сопротивлялся, не желая нас отпускать. Переулки смыкались, как пальцы в кулак, мостовые подбрасывали под ноги однотипные плиты, сбивая с ритма. Я поймала себя на том, что невольно начинаю дышать в такт этому навязчивому маршу – и резко, с силой выдохнула, ломая чужой ритм собственным усилием.

– Направо, – бросил Корин, резко сворачивая.

Направо оказалась узкая щель между лавкой травника и мастерской часовщика. Воздух густо пах пылью, сушеными травами и металлом. С полок свисали связки иссохших растений, а за стеклянными витринами мерно тикали десятки циферблатов – и все разом, как по команде, замерли в один момент. Воцарилась тишина такая густая и глубокая, что закладывало уши.

– Плохой знак, – буркнула Лина.

– Отличный маркер, – усмехнулся Корин. – Узел здесь.

– Узел? Серьёзно? Ты ещё скажи – портал в ад, – я дёрнула ручку ближайшей двери. Заперто. Ну, конечно.

– Узел повтора. Здесь он вяжет метку ритма. Если ударить по ней— его сила ослабнет. Ненадолго.

– И чем бить? – спросила я, уже предвкушая ответ.

– Инструментом, которого у нас нет, – отчеканил он с лицом победителя Олимпиады по самодовольству. – Но иногда, знаешь, инструменты приходят сами.

Я собиралась ответить что‑то едкое, но не успела: дальше по улице всё раз щёлкнуло. Витрины сменила череда тел. Люди шли к нам фронтом, шаг в шаг, не ускоряясь и не замедляясь. Они несли в руках ничего – и это было хуже, чем если бы там были палки. Пустые ладони – идеальное оружие для пленения.

– На крышу! – крикнула Лина и уже карабкалась по металлической сетке у стены.

Я за ней. Корин – последним, но без нытья. Сетка гремела, как лестница в пустом театре. Дети внизу продолжали: «в восемь – спать, в девять – ждать…» Голоса стали ниже, будто к ним присоединился кто‑то взрослый и задавал тон.

Мы перевалились через карниз. Крыша была плоская, покрытая старым рубероидом, местами пузырившимся от воды. С другого края – соседний двор с бельевыми верёвками. На них развевались одинаковые белые простыни – до смешного одинаковые, как армия привидений под контролем. Я хотела усмехнуться, но вышло плохо.

– Видишь? – Корин ткнул пальцем вниз.

Во дворе, прямо на импровизированной сцене из перевёрнутых ящиков, стоял мужчина в сером сюртуке. На голове – шляпа, в руке – трость. Он молчал. Вместо него говорили громкоговорители, установленные на фонарях: «Иди. Ко. Мне.» У меня кожа пошла мурашками – не от слов, от ударов между ними. Как будто пустоты, а били сильнее звуков.

– Он калибрует тишину, – прошептала Лина. – Не звук, а пустоту между ним. Попадёшь в такую паузу – не выберешься.

– Отлично, – процедила я. – А план есть? Или просто полюбуемся на это представление?

– Не попадать, – буркнул Корин, и это был худший из советов.

Внизу люди развернулись и двинулись к лестнице на крышу. Здесь оставаться было смерти подобно. Я перебежала по краю, сорвала люк на чердак – он поддался со скрипом, пахнущим мышами и пылью.

– Внутрь! – крикнула я. – Если узел здесь, он где-то рядом!

Мы спустились в полумрак. Лампа под потолком горела неестественно ровным светом. Всё было идеально вымерено – каждый скрип балок, каждая щель. Эта выверенность бесила. Я выдрала ближайшую доску и увидела под ней пучок тонких проволок, уходящих в стену.

– Технический ввод, – пробормотал Корин. – Он подключился к механизму. Быстро.

– Быстро – будет больно, – огрызнулась я и поползла по балке следом.

Внизу обнаружился маленький склад часовщика. Стол с разбросанными шестерёнками, лупа, баночки с маслом. И – в углу – конструкция, которую ни один уважающий себя часовщик не собрал бы. Двенадцать тонких стержней, соединённых зеркалами, и в центре – подвешенный шарик из чёрного стекла. Шарик дрожал, будто от предвкушения.

– Узел, – сказал Корин. В голосе зазвенело.

Лина перевела взгляд с узла на меня. Там был вопрос, на который я не хотела отвечать: «Ты точно умеешь это ломать?»

– Не умею, – честно сказала я. – Но попробую.

С улицы снова донёсся тот же голос: «Иди». Ноги сами собой сделали шаг вперёд, будто кто-то дёрнул за невидимые нити. Лина резко дёрнула меня за куртку, и я споткнулась, едва удержав равновесие.

– Держись, – её шёпот прозвучал как щелчок по лбу. – Он в голове. Не ведись.

Я кивнула, стараясь дышать глубже. Вдох – когда город выдыхает. Выдох – когда он вдыхает. Внутри что-то щёлкнуло, словно переключили тумблер, и я услышала не один ритм, а два, наслаивающихся друг на друга. Чужой – ровный, бездушный, механический. И мой – сбивчивый, живой, с хрипотцой и огрехами. Пока я слушала свой, чужой вдруг ослаб, стал фоновым шумом.

Я шагнула к конструкции, чувствуя, как пальцы сами сжимаются в кулак, и ударила ладонью по воздуху рядом с шариком – не в сам шар, а в пустоту вокруг него, словно бью по воде.

Шарик тонко звякнул, закачался на своей нити. Зеркала дрогнули, исказив отражения. По комнате прокатилась волна – не звуковая, а какая-то иная, от которой заложило уши. Идеальный порядок дал трещину. В лампе появилась заметная дрожь, свет стал мерцать. С улицы донесся срыв в детской считалке – растянутое, почти человеческое «се-ееемь», с одышкой и надрывом. В этой живой ошибке была наша победа.

– Неплохо, – выдохнул Корин, и в его голосе впервые прозвучало нечто вроде уважения. – Ты сбила несущую частоту. Буквально голыми руками.

– Я сбила? – Я вся дрожала, как в лихорадке. – Это… оно само сделало.

– Так и проявляется настоящий дар, – сказал он, уже поворачиваясь к механизму. – Сначала действует инстинкт. Потом приходит понимание. А потом – контроль.

Но времени на философию не было. Корин наклонился, стиснул два основных стержня и с сухим хрустом, похожим на ломающиеся кости, переломил их. Громкий треск покатился по полу, уходя вглубь здания. Снизу тут же донёсся взрыв ругани и крики – идеальный порядок был нарушен. Детская считалка оборвалась на полуслове, и воцарившаяся тишина показалась мне прекрасней любой музыки. Они дышали. Свободно.

– Уходим! – Лина уже была у выхода. – Если это почувствовали наверху, сюда уже бегут.

– Кто бежит? – я на ходу перехватила сумку с инструментами.

– Его механики. Те, кто поддерживает узлы в рабочем состоянии. И убирает тех, кто лезет не в своё дело, – бросила она через плечо, уже спускаясь по лестнице. – Думаешь, такая система работает сама по себе?

Мы рванули прочь, перемахнули на соседнюю крышу. И на секунду город снова стал живым – послышались разные голоса, несогласованные шаги, настоящая, нестройная ругань. Но почти сразу же всё снова натянулось, как струна – порядок начал восстанавливаться, люди снова двигались в унисон.

– Он не любит, когда его ритм сбивают, – сказал Корин, оглядываясь. – Будет отвечать. Усилит давление.

– То есть станет только хуже? – уточнила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Это значит, что мы задели за живое, – в его голосе прозвучала редкая нота одобрения. – Значит, идём в правильном направлении.

Мы спрыгнули вниз, во двор, завешанный бельём. Я на мгновение зацепилась плечом за простыню – от неё пахло солнцем и настоящим мылом. До слёз захотелось, чтобы всё это было просто плохим сном. Увы.

Из-за угла выскочили трое. Их лица были пустыми, как маски, но в движениях уже не было прежней идеальной слаженности – сбой в системе давал нам шанс. Первый молча бросился на меня, целясь ребром ладони в висок – удар был рассчитан не убить, а вырубить. Я присела и резко ударила его в колено. Он рухнул с тихим стоном. Второй потянулся к Лине, пытаясь схватить за волосы – я перехватила его руку и с размаху ударила запястьем о кирпичную стену. Третий, самый сообразительный, отступил шаг, засовывая руку в карман. Но Корин опередил его, швырнув в лицо горсть металлической стружки. Тот завыл, инстинктивно зажмурился – и мы успели проскочить мимо, в проход.

– Ты где такому научился? – выдохнула я, бежа рядом с Корином. – В архивах тренировался?

– У меня аллергия на незваные контакты, – отрезал он, и в его голосе впервые прозвучала едва уловимая усмешка. – Особенно когда эти контакты лезут с кулаками.

Мы выбежали на рыночную площадь. Картина была жутковатой: торговцы стояли ровными рядами, уставившись в одну точку – в металлическую стойку в центре, на вершине которой мигал тревожный красный огонёк.

– Ещё один передатчик, – констатировала Лина.

– Обходим стороной, – тут же отрезал Корин. – Это чистая ловушка.

Но было уже поздно. С противоположной стороны площади поднялось полупрозрачное мерцание – знакомый энергетический купол. Его ещё не замкнули, но мы уже оказались в зоне действия. Внутри всё сжалось от узнавания – тело помнило этот купол лучше сознания.

– Назад! – крикнула я, но толпа, хоть и потерявшая идеальную синхронность, всё ещё послушная чужой воле, начала смыкаться, отрезая пути к отступлению. Люди двигались как одно целое, заполняя проходы.

– Эрис, – Лина дёрнула меня за рукав. – Ты уже один раз сломала их систему почти случайно. Может, повторишь свой трюк?

– План так себе, – я сглотнула. – Но лучше ужасного конца.

Я подняла голову. Купол ещё не сомкнулся – значит, был шанс. Я попыталась дышать в противофазе, как делала это раньше. Сначала ничего не происходило. Потом – щелчок в сознании. Снова два ритма, две реальности. Я положила ладони на воздух в том месте, где, казалось, проходила невидимая граница купола, и с силой развела их в стороны, словно разрывая плотную ткань.

В глазах потемнело, а светящаяся структура купола дрогнула, дала сбой. Ещё усилие – и меня чуть не вывернуло наизнанку от напряжения. Колени подкосились, но Лина уже была рядом, поддерживая меня.

– Держу, – её шёпот прозвучал твёрдо. – Теперь моя очередь.

Её пальцы легли на мои запястья, и я впервые почувствовала, как Лина работает с тишиной – не борется с ритмом, а вылавливает паузы, как опытный рыбак. Я создавала помехи, а она направляла их в нужные точки. Купол не выдержал двойного напора – его мерцающая структура задрожала и рассыпалась на тысячи светящихся частиц, словно разбитое зеркало. Площадь огласилась настоящими, живыми звуками – смехом, руганью, плачем детей.

– Эффектно, – раздался за спиной знакомый низкий голос. – Но безрассудно.

Я не стала оборачиваться – и так знала, кто это. Раян стоял сзади в сопровождении десятка стражников в полной экипировке. В их руках были не мечи, а странные устройства – тонкие трубки с светящимися наконечниками, которые угрожающе щёлкали при малейшем движении. Охранные браслеты нового образца. Для толпы – милосердие. Для меня – забота, замаскированная под приказ.

– Мы бы сами справились, – сказала я, всё ещё не глядя на него. – Почти закончили.

– Я видел, – его голос звучал так, что хотелось швырнуть в него чем-то тяжёлым. – Видел, как вы почти попали в ловушку. Но сдержалась – слишком устала для ссор со своими.

Люди Раяна действовали с пугающей эффективностью. Они не атаковали – они нейтрализовали. Один щелчок странного устройства – и человек мягко оседал на землю, словно у него выключили питание. Через мгновение каждый приходил в себя, недоуменно моргая. Метод был гуманным, чистыми, но от этого не менее раздражающим.

– Твой архивариус давно в розыске? – спросил Раян, бросая короткий оценивающий взгляд на Корина.

– Я исполняю свои обязанности, – холодно парировал Корин. – Просто мои обязанности расходятся с текущей политикой управления.

– Значит, в розыске, – заключил Раян и перевёл взгляд на меня. – Ты цела?

– Да. Нет. Не знаю, – ответила я с предельной честностью, всё ещё чувствуя дрожь в коленях. – Откуда ты вообще взялся?

– Оттуда, – он сделал неопределённый жест в сторону крыш. – Я слежу за тобой с тех пор, как ты решила устроить персональный крестовый поход на вражеской территории.

– Я не… – начала я оправдываться, но встретила его взгляд и сдалась. – Ладно. Да. Я устроила. Потому что кто-то должен был это сделать.

Он сделал шаг вперёд, сократив дистанцию до неприличной – с точки зрения субординации, но абсолютно естественной – с точки зрения чего-то большего.

– Слушай внимательно и запоминай, – сказал он тихо. – Это уже не его эхо. Это его рука. Сегодня он проверял ловушки и твою реакцию на них. В следующий раз он проверит цепи. И не факт, что эти цепи будут из света.

– То есть ты считаешь, что он…

– Попробует похитить тебя, – спокойно договорил Раян. – Только уже всерьёз. У него слишком много причин. Помоги мне не допустить этого. И у тебя – слишком много талантов, о которых ты сама не знала ещё неделю назад.

– Неделю? – я горько усмехнулась. – Кажется, прошла целая вечность.

На площади понемногу воцарялась нормальность. Где-то заиграл патефон, два торговца орали друг на друга, оспаривая долг, дети, сбившись с ритма, с восторгом кричали что-то неприличное. На моё лицо непроизвольно прокралась улыбка – кривая, короткая, но абсолютно живая.

– Уводим, – сказал один из людей Раяна.

– Не увóдите, – сказала я. – Я не арестант.

– Ты – его цель, – голос Раяна не допускал возражений. – А цели не гуляют сами по себе. Особенно сегодня.

– А если я скажу «нет»?

– Скажи. Я выслушаю. – Он не улыбался. – И всё равно утащу.

– Романтика умерла, – картинно вздохнула я.

– Романтика будет позже, – ответил он. – Если ты будешь цела.

– Может, ты ещё наручники на меня наденешь?

Он наклонился, так близко, что дыхание коснулось уха:

– Обязательно надену. Вечером.

И выпрямился, как ни в чём не бывало.

Мы двинулись к выходу с площади. Я позволила себе роскошь оглянуться. Металлическая стойка посредине всё ещё мигала красным, но реже – как уставшее сердце. Корин шагал рядом, не глядя ни на меня, ни на Раяна.

– Что ты сделала там, в мастерской? – спросил Раян уже тише, когда шум позади сдулся.

– Не знаю, – честно сказала я. – Слышала два ритма. Мой – плохой, сбивающийся. Его – идеальный. Я выбрала свой.

– Хороший выбор, – сказал он. – Дальше выбирай его чаще.

– Ладно. Но вечером, до всех этих твоих наручников, ты расскажешь мне про ритмы.

Мы свернули в арку, где пахло мокрым камнем и жареным мясом. Мир вернулся к своей обычной жизни: одновременно щёлкнули десяток задвижек, где‑то хором звонко засмеялись, как будто одним горлом. Я встала, подняла ладонь.

– Слышишь? – спросила я.

– Слышу, – кивнул Раян. – Это не смех. Это проверка. Он слушает, как город отвечает. Люди начинают подхватывать в унисон.

– «Люди» – это его люди?

– Уже нет. – Он сжал челюсти. – Это он делает их своими. Город учится говорить как один голос. Толпой легче управлять, чем каждым по отдельности.

Мы вышли на узкую улочку, где нас уже поджидала очередная неприятность— трое в серых плащах, очередной "подарок" от нашего старого знакомого. Их товар – живая сила. Заказчик – невидим.