скачать книгу бесплатно
Губы у мамы были сурово сжаты – при жизни она так никогда не делала. И лицо стало пустое, и это было ужасно. Но еще хуже было слышать, как скрипнула крышка гроба, когда я ее опустила, и как она сухо защелкнулась. И думать о том, что маму убрали в ящик, словно ненужный хлам.
Весь день я сдерживала слезы, а теперь они прорвались наружу. При всей королевской свите я ревела, будто младенец, и не могла остановиться.
Отец прижал меня к груди. Наверное, со стороны казалось, будто он меня утешает, но на самом деле он просто хотел заглушить неприличный вой, а вой не заглушался. Тогда отец выпустил меня. И приказал резким шепотом:
– Вон отсюда. Вернешься, когда сможешь держать себя в руках.
Впервые в жизни я была рада послушаться. И бросилась бежать. Наступила на подол тяжелого черного платья и упала. Никто не успел броситься мне на помощь, я вскочила и снова кинулась бежать – ладонь и коленка горели огнем.
Самым большим деревом на кладбище была плакучая ива – дерево скорби. Я продралась сквозь завесу ветвей и бросилась на землю, судорожно всхлипывая.
Все говорили, мол, я потеряла маму, но ведь мама не потерялась. Просто ее больше нет, и сколько бы я ее ни искала – в другом городе, в другой стране, в Гномьих Пещерах или в Царстве Фей, – я ее не найду.
Мы больше никогда не поговорим, не посмеемся вместе. Не пойдем купаться в реку Люцарно. Не будем кататься по перилам, не станем дурачить Берту. Да мало ли что…
Когда слезы иссякли, я села. Платье спереди было уже не из черного шелка, а из бурой грязи.
Как сказала бы Мэнди, я представляла собой роскошное зрелище.
Сколько прошло времени? Надо вернуться. Отец мне велел, и проклятие настырно тянуло меня послушаться.
За стеной из ветвей, окружавшей мое убежище, стоял принц Чармант и читал надпись на каком-то надгробии. Я впервые в жизни видела принца вблизи. Неужели он слышал мой рев?
Принц был всего на два года старше меня, но гораздо выше и стоял совсем как его отец – расставив ноги и сложив руки за спиной, будто на смотру, когда мимо шагала вся страна. И лицом он был похож на отца, хотя резкие черты Джеррольда во внешности сына проявлялись гораздо мягче. У обоих были рыжеватые кудри и смуглая кожа. Короля я вообще никогда не видела вблизи и не знала, есть ли у него на носу веснушки – редкость при таком цвете лица.
– Дальний родственник, – пояснил принц, показав на надгробие. – Никогда его не любил. А твою маму я любил. – Он двинулся обратно к ее могиле.
Надо ли мне идти за ним? Или мне полагается держаться от королевской особы на почтительном расстоянии?
Я пошла с ним рядом, – правда, между нами могла проехать карета. Принц подошел поближе. Тут я обнаружила, что он тоже плакал, только не падал, а потому не перемазался.
– Зови меня Чар, – вдруг сказал принц. – Меня все так называют.
Неужели и мне можно?! Мы пошли дальше, не говоря ни слова.
– Отец тоже называет меня Чар, – добавил принц.
Сам король!
– Благодарю вас, – сказала я.
– Спасибо тебе, Чар, – поправил принц. И продолжил: – Твоя мама умела меня насмешить. Один раз на приеме советник Томас произносил речь. Он говорил, а твоя мама вертела в руках салфетку. Я наблюдал за ней, пока твой отец не смял салфетку. В руках твоей мамы из салфетки получился профиль советника с открытым ртом и выпяченным подбородком. Ну точь-в-точь Томас, только голубенький и тряпичный. Пришлось остаться без обеда – надо было убежать куда-нибудь и как следует просмеяться.
Мы прошли уже полдороги. Начинался дождь. Вдали, у маминой могилы, маячила маленькая фигурка. Отец.
– Куда все делись? – спросила я Чара.
– Разошлись еще до того, как я отправился тебя искать, – ответил он. – Ты хотела, чтобы они тебя дождались? – встревоженно спросил он, словно ему пришло в голову, будто он должен был их задержать.
– Нет, конечно, я хотела, чтобы никто меня не ждал, – сказала я: вот было бы хорошо, если бы и отец ушел со всеми.
– Я все про тебя знаю, – объявил Чар еще через несколько шагов.
– Правда? Откуда?
– Наша кухарка встречается с вашей кухаркой на рынке. И перемывают нам кости. – Он покосился на меня. – А ты – ты много обо мне знаешь?
– Нет. – Мэнди никогда ничего не говорила. – А ты?
– А я знаю, что ты умеешь подражать чужим повадкам, прямо как леди Элеонора. Один раз ты передразнила вашего старшего лакея, так он сам не понял, ты это или он. Ты сочиняешь волшебные сказки и вечно все роняешь и обо все спотыкаешься. А однажды разбила целый сервиз.
– Я поскользнулась на льду!
– На колотом льду, который сама же и рассыпала. – Он засмеялся. И смех этот был добрый – не надо мной, а над смешной историей.
– Случайно! – возмутилась я. Но тоже улыбнулась – дрожащей улыбкой, ведь я совсем недавно плакала.
Мы дошли до отца, он поклонился:
– Благодарю вас, ваше высочество, что вы составили компанию моей дочери.
Чар поклонился в ответ.
– Пойдем, Элеонора, – сказал отец.
Элеонора… Меня в жизни не называли полным именем. Элеонора – это мама. И всегда будет мама.
– Элла. Я Элла, – сказала я.
– Ну, Элла так Элла. Пойдем, Элла.
Он еще раз поклонился принцу Чарманту и забрался в карету.
Мне пора было идти. Чар подсадил меня. Я не знала, как положено – дать ему руку или позволить поддержать под локоть. В итоге он взял меня выше локтя, а мне пришлось другой рукой схватиться за дверцу кареты, чтобы не упасть. А когда Чар закрыл дверцу, я подобрала юбку – и раздался громкий треск. Отец поморщился. Я посмотрела в окно и увидела, что Чар опять смеется. Поглядела на юбку – на шесть дюймов выше подола красовалась огромная дыра. Даже Берта нипочем не сумеет зашить ее так, чтобы не было видно.
Я отодвинулась подальше от отца. Он уставился в окно.
– Хорошо получилось. Весь Фрелл пришел – по крайней мере, все заметные люди, – проговорил он, словно речь шла не о маминых похоронах, а о бале или турнире.
– Ничего хорошего. Было ужасно, – буркнула я. Разве мамины похороны могут быть хорошими?
– Принц к тебе благоволит.
– Он любил маму.
– Твоя мать была красавица. – В его голосе прозвучало сожаление. – Печально, что ее больше нет.
Натан щелкнул кнутом, и карета тронулась.
Глава третья
Когда мы вернулись в усадьбу, отец приказал мне переодеться в чистое и поскорее возвращаться, чтобы встречать гостей с их соболезнованиями.
В моей комнате царили мир и покой. Все было в точности так, как до маминой смерти. Птички на покрывале резвились среди листвы в своем уютном вышитом мирке. На туалетном столике лежал мой дневник. Подруги детства – тряпичная кукла Флора и деревянная кукла Розамунда в платье с семью воланами – устроились в своей корзинке.
Я села на кровать, борясь с порывом тут же исполнить отцовский приказ, переодеться и бежать вниз. Мне страстно хотелось посидеть в привычной комнате на привычной кровати и хоть немного успокоиться, но в голове вертелось только одно: отец велел переодеться.
Как-то раз я подслушала, как Берта говорит Мэнди, что, мол, отец только с виду человек, а внутри у него прах пополам с монетами и еще здоровенный мозг.
Но Мэнди с ней не согласилась.
– Нет, он самый настоящий человек. Только люди могут быть такими самовлюбленными – не то что феи, гномы или эльфы.
Я сопротивлялась одеванию целых три минуты. Это была моя жестокая игра – пытаться разрушить чары, смотреть, сколько я смогу выстоять в борьбе с необходимостью исполнить приказ. В ушах у меня жужжало, пол накренился – я испугалась, что вот-вот свалюсь с кровати. Вцепилась в подушку – даже руки заболели, – словно подушка держала меня, словно якорь, и помогала не слушаться.
На секунду мне показалось, будто сейчас я просто разорвусь на тысячу клочков. Я встала и шагнула к шкафу. И все тут же прошло.
Отец, конечно, имел в виду другое траурное платье, но я надела мамино любимое. Мама говорила, травянисто-зеленый оттенок подчеркивает цвет моих глаз. Я-то считала, что в этом платье я вылитый кузнечик – тощий, угловатый кузнечик с человеческой головой и прямыми волосами.
Зато платье было не черное. Мама терпеть не могла черную одежду.
Парадная зала была набита людьми в черном. Отец тут же подошел ко мне.
– Это моя девочка, Элеонора-младшая, – громко сказал он. И. повел меня дальше, шепча мне на ухо: – В этом платье ты вылитая лесная полянка. А должна быть в трауре. Все решат, что ты совсем не скорбишь по…
Тут меня сзади обхватили две пухлые руки, обтянутые черным атласом.
– Бедное дитя, мы стра-а-ашно тебе сочувствуем! – Голос был сладкий-пресладкий. – Ах, сэр Питер, как ужасно, что мы видимся по такому печальному случаю! – Меня крепко стиснули еще раз и только потом отпустили.
Это оказалась высокая полная дама с густыми длинными локонами медового цвета. Лицо у нее было белое, будто тесто, с двумя пятнами румян на щеках. Рядом стояли две ее уменьшенные копии, только без румян. Та, что помладше, не унаследовала и роскошных волос матери – ее жидкие кудряшки облепляли голову, словно приклеенные.
– Это ее сиятельство Ольга, – сказал отец, прикоснувшись к руке высокой дамы.
Я сделала книксен и случайно толкнула младшую девочку.
– Прошу прощения, – сказала я.
Она не ответила и даже не пошевелилась – глядела на меня, и все.
– Это ваши очаровательные дочери? – продолжал отец.
– Мои сокровища. Это Хетти, а это Оливия. Через несколько дней они уедут в пансион для благородных девиц.
Хетти была постарше меня года на два.
– Рада нашей встрече, – улыбнулась она, показав крупные передние зубы. И протянула мне руку – будто рассчитывала, что я поцелую ее или склонюсь над ней.
Я растерянно уставилась на Хетти. Она опустила руку, не переставая улыбаться.
Оливией звали ту, которую я толкнула.
– Приятно познакомиться, – слишком громко сказала она.
Мы с ней были примерно одних лет. Между бровей у нее залегли складки – словно она постоянно хмурилась.
– Утешьте Элеонору в ее горе, – велела дочерям ее сиятельство Ольга. – Мне нужно поговорить с сэром Питером.
Она взяла отца под руку, и они отошли.
– Мы тебе очень сочувствуем, – заявила Хетти. – Когда ты разревелась на похоронах, я сразу подумала: «Ах, бедняжка!»
– Зеленый – не траурный цвет, – добавила Оливия.
Хетти оглядела залу.
– Красивое убранство, почти как во дворце, – надеюсь, я скоро там поселюсь. Наша матушка Ольга говорит, твой отец очень богат. Говорит, он из ничего деньги делает.
– Из воздуха, – уточнила Оливия.
– Наша матушка Ольга говорит, твой отец был беден, пока не женился на твоей матери. Наша матушка Ольга говорит, леди Элеонора и до замужества была богата, но твой отец сделал ее еще богаче.
– Мы тоже богатые, – сказала Оливия. – Богатство – большое счастье.
– Покажи нам дом, пожалуйста, – попросила Хетти.
Мы пошли наверх, и Хетти потребовалось везде совать свой нос. Она открыла платяной шкаф в маминой спальне, не успела я и слова сказать, и провела рукой по всем маминым платьям. А когда мы вернулись в залу, она провозгласила:
– Сорок два окна, и в каждой комнате по камину. Каждое окно, наверное, стоило целый сундук золотых джеррольдов!
– Хочешь, расскажем про нашу усадьбу? – предложила Оливия.
Мне было все равно, где они живут, да хоть в дупле.
– Приезжай к нам в гости, сама все увидишь, – сказала Хетти в ответ на мое молчание.
Рядом с нами был стол, уставленный блюдами с угощением – от зажаренного целиком оленя с рогами, увитыми плющом, до сдобных печеньиц, крошечных и кружевных, как снежинки. Я удивилась – когда Мэнди успела столько наготовить?
– Хотите перекусить?
– Да… – буркнула Оливия, но сестрица оборвала ее:
– Ах, нет-нет. Спасибо. Мы никогда не едим в гостях. От волнения совершенно пропадает аппетит.
– У меня аппетит не… – снова начала Оливия.
– У нас вообще очень плохой аппетит. Матушка даже волнуется. Но здесь все такое вкусное… – Хетти бочком пододвинулась к столу. – Перепелиные яйца, настоящий деликатес! Десять медных джеррольдов за штуку. Оливия, здесь их полсотни, не меньше!
Больше яиц, чем окон.
