Синий маяк

– С чего ты взял, будто я стану всё тебе объяснять? – стонет Уркис, держась за голову.

– А есть другие занятия? – не возьму я в толк. – Хотите, я сам что-нибудь расскажу. Раз вы давно не выбирались наверх.

– И о чём… – сладить с весельем у него не получается, но смех переходит в кашель. – О чём ты мне можешь… Рассказать?

– Про маяк вот рассказал, – отвечаю я, устраиваясь на ночь, – а что вам интересно?

– Про маяк мне безумно интересно! Кто же тебе разрешил оттуда уйти?

По-моему, абсурдный вопрос. Я приподнимаюсь и опираю голову на руку, чтобы лучше его видеть.

– Вы представляете себе, сколько лет пролетело? Мой покойный отец клялся быть смотрителем, а не я.

– И какая разница? – сиплым шёпотом осведомляется Уркис.

– Какая только возможна. Мы с ним разные люди.

– Да неужели? – ещё тише шипит старик. – Как же так получилось? Впрочем, я догадываюсь…

О чём он догадывается, это его дело. А я припоминаю лихорадку, накрывшую меня перед уходом с берега. Может, простуда была ни при чём?

– Так и получилось, – улыбаюсь я Уркису, – скучно стало, я и ушёл. Всё равно вода в маяке кончается!

Сосед смотрит на меня, я смотрю на него. Что?

– Перо, – выдыхает он, – раз ты маг, то где Перо?

– А ваше? – спрашиваю.

И вот тут он на меня кидается. Исключительно прытко для своих лет. Схватка выходит несуразная, потому что мы путаемся в шкурах и его бороде. Уркис пытается меня душить, а я отбиваюсь одной рукой – вторая плохо подчиняется. Наконец, он устаёт и отваливается сам.

– Вы, – хриплю я, – старый человек… И мне не хочется вас калечить. Но если дальше пойдёт в таком духе, я вас из бутылки оболью… И подожгу.

– Или я тебя, – сжимает кулаки Уркис.

Бутылка стоит как раз между нами.

– Рискните, вы же чокнутый!

– Будь у меня Перо, – плюётся он, – стал бы я с тобой разговаривать!

Да что такое? Никто со мной разговаривать не желает!

– Ну и молчите, раз не намолчались, – предлагаю я, потирая затылок, – всё равно от вас никакого проку. Лучше бы подсказали, как отсюда выбраться.

– Ждёшь, что я тебя начну магии учить от нечего делать? – оскорбляется Уркис.

– И в мыслях не было, – заверяю я, пока он опять не взбеленился, – я вообще магию не люблю, мне бы только решётку отпереть. И разойдёмся с вами в разные стороны. Как корабли.

Ему совсем, что ли, на свободу не хочется?!

– Как бы не так! Тут сдохнешь, – грозит Уркис.

– Тогда не мешайте умирать.

Вернувшись на свою половину клетки, я ложусь там спиной к стене и опять заворачиваюсь в плащ. В штандарт этот. Но бутылку придвигаю поближе и фитиль не гашу. Вдруг этот полоумный опять драться полезет?

Так вот и зажили.

* * *

Уркиса не выпускают ни днём, ни ночью. А меня иногда выводят. Условно говоря, днём. Когда волки обретают человеческий облик. Обычно им требуется какое-нибудь мелкое колдовство, но иногда мне разрешают просто посидеть в сторонке. В целом мы друг к другу притерпелись. У меня появилось общество, у оборотней – вода. Они в том коридоре корни пожгли, ручей камнем обложили, и жить стало полегче. Правду сказать, не позавидуешь такой жизни, когда на закате надо всё бросать, а дальше неведомо, где очнёшься. И очнёшься ли.

Я надеялся, что меня пошлют ловить крылатую нечисть. Тогда я либо сбегу, либо встречу Эйку, либо уж… Что-нибудь. Но нечисть не показывается.

Зато Шустрая является регулярно. В первое утро она приволокла мне в клетку чёрную шерстяную рубашку взамен разодранной. С тех пор забегает каждый день – на рассвете и перед заходом солнца. Подбрасывает съестные припасы из моего мешка. Я питался бы горелым мясом, которым тут снабжают Уркиса, но кого могут жарить оборотни? Уркису это всё равно, да и то сказать – какие у него варианты? От компота он отказался и вообще враждебности не утратил – ни ко мне, ни к обитателям подземелий. Странные у него отношения с волками! Оборотни его боятся, это видно. И прикончить боятся, и освободить. Даже не говорят с ним лишний раз.

Наверное, Шустрая проболталась бы, в чём дело. Но она мало знает. И много удивляется. Оттого и повадилась к волшебникам. Сперва опасалась, потом стала задерживаться – то на минуту, то на полчаса. Уркис во время её визитов забивается в тёмный угол, так что про него можно совсем забыть. Тайн у нас с Шустрой нет. Я ей книжки пересказываю. Или что-нибудь нестрашное объясняю: про океан, который шар, про белые корабли. Шустрая кораблей не боится, она их не помнит. Просто удивляется – ишь, по воде бегают и не тонут!

Уркис только уши зажимает, но при виде Пера приободряется. Шустрая стала приносить Перо после того, как я наверху показал пару забавных штук. Скучно же в темноте! Перо она таскает из тайника Кривого, когда он отправляется рыскать по буреломам. Ловкости Шустрой не занимать, до сих пор ни разу не попалась на краже. Мне не хочется её подводить, а как сбежать, я всё равно не придумал. Днём над нашими головами собирается вся стая, ночью та же стая шастает по округе. Опять же, решётки, запутанные ходы, глазастые корни… После заката оборотни даже не охраняют темницу – некому. Беги, если ума нет!

В общем, болтаем мы с Шустрой через прутья. Она растолковывает про соседние племена, про этот их весенний праздник линьки. Я показываю, как высекать искры из воздуха. Или как свет от Пера по стене пляшет. Можно волка сделать, можно большую бабочку… Но от решётки лучше не отходить. Доверять Уркису я так и не научился. Дай ему Перо, он невесть что натворит. С его-то волками в голове! Но старик сидит смирно. Иногда только бросит что-нибудь вроде:

– С огнём играете, детки! Ну-ну, доиграетесь, – и опять носом к стенке.

На мои волшебные фокусы он смотреть не в силах. Когда углядел, что я и бреюсь Пером, полдня кипятком плевался. Не понимаю почему. Удобно же! А что, надо бороду отрастить до земли, и об неё спотыкаться? Странный он, право слово! Поэтому Перо я всегда возвращаю Шустрой.

– Думаешь, эта просто так бегает? – кряхтит по ночам Уркис. – Жди! Ей вожак велел к тебе подобраться. По весне, глядишь, оженят. Он тут магов думает разводить, Кривой этот. Клеток вон сколько!

– И что вы за человек? – удивляюсь я на него. – Ну ходит она и ходит, грустно ей. Вам-то какая печаль?

Я в любом случае не собираюсь здесь жить. Тем более, с этим шустрым ребёнком. Да я как бы уже женат! Или проклят – как поглядеть.

– А ты, – скрипит Уркис, – попросись в отдельную клетку.

– Это тут при чём?

Я вообще-то уже просился. Не разрешили.

– А при том, – ярится мой сосед, – что ты от северных ворот, а я от южных! Вот им и развлечение. Поглядеть, что будет.

– Ничего не будет, если вы от меня отцепитесь, – отвечаю я, прикидывая, сколько ждать утра, – учить не хотите, бежать не хотите. Больше мне вас развлечь нечем.

Уркис отвечает беззубой ухмылкой:

– Это я с тобой бежать не хочу, а так почему бы нет? Я бы враз всё это зверьё тут замуровал – много ума не надо!

– От большого ума всё наше счастье, – замечаю я, подоткнув плащ.

После этого обмена любезностями он замотался в бороду и вовсе прекратил разговаривать. Хуже не стало. Хуже стало совсем по другой причине.

Шустрая явилась, как всегда, перед закатом. Притащила печенье и воду из родника. Я её много раз пытался подкормить – не хочет.

– Ладно, ступай, – говорю, – а то обратишься.

– Да мне недалеко, – отмахивается она.

– По соседству запираешься?

Она косится на Уркиса и осторожно кивает.

– А что на воле не бегаешь?

Шустрая опять косится на Уркиса и уходит.

– Перо забыла! – окликаю я её.

Шустрая медленно возвращается, но не спешит протягивать руку. Посверкивает из темноты коридора тревожными глазами, переминается с ноги на ногу и, наконец, произносит:

– Я тебе одну вещь скажу, подойди.

Мы и так стоим друг напротив друга, а приближаться вплотную неразумно. Голос Шустрой звучит ниже обычного, и в глазах уже отражается луна, но мне не хочется её обижать. Шустрая цепляется за прутья, чтобы что-то шепнуть мне на ухо, но вместо этого быстро целует в губы. Отпрыгивает, застывает, и я вижу, как её взгляд перестаёт быть взглядом. Она больше не видит и не смотрит, она умирает до того, как падает на пол.

Я хватаюсь за решётку и, кажется, кричу, но не слышу своего голоса. Просто задыхаюсь и не могу выдохнуть. Мой сосед резко вскакивает, а я никак не могу отвести взгляд от Шустрой. Вместо превращения в волчонка, она усыхает на глазах, словно пролежала тут не один день. Уркис тащит меня назад, но я не соображаю, чего он хочет, я совершенно забыл про Перо в руке. Уркис пытается его отобрать, я отпихиваю от себя настырного старика, а он запускает в меня горящей бутылкой. Я шарахаюсь в сторону, и бутылка ударяется о пол где-то в коридоре. За спиной вспыхивает синее пламя, но оглянуться страшно.

– Тварь! – припечатывает Уркис, – Так вот, почему вампир не нападает, пока ты здесь! Мне бы сразу догадаться, да глаза уже не те. Посиди-ка с моё во тьме!

Я не хочу сидеть во тьме. А сидеть с ним хочу и того меньше.

– Отдай Перо, – требует Уркис, – всё равно убью.

Кажется, он готов это сделать голыми руками, а мне как быть? Придётся убить его первым или умереть, потому что всю ночь мы по клетке не пробегаем. Уркис совершает немыслимый прыжок и всем весом придавливает меня к решётке. Я вырываюсь, чтобы зашвырнуть Перо в коридор, но старик скорее сломает мне руку, чем позволит это сделать. Не стукнуть ли его головой о стенку, чтобы забылся до утра?

Уркис сыплет проклятиями, а я всё ещё не могу говорить. Просто молча отдираю его от себя. Перо при этом только мешает, и в какой-то момент Уркис за него хватается – поверх моей руки. Мы оба замираем, боясь уничтожить последнюю надежду. Пальцы у Уркиса хваткие, как у хищной птицы – не отдерёшь. Длинными ногтями он тут же впивается мне в кожу, и я не сразу соображаю, что старик уже колдует. Уркис не произносит слова и не рисует знаки, но в его глазах вспыхивает что-то такое, что становится ясно – сейчас будет магия.

А ещё я, наконец, понимаю то, что мой сосед разгадал мгновенно – почему погибла Шустрая. Раз он обозвал меня тварью, значит вампиром стать не хочет. Извернувшись, я смыкаю зубы на его жилистом запястье и пытаюсь прокусить до крови. Уркис отталкивает меня с диким воплем, я пролетаю сквозь прутья и падаю, спотыкаясь о тело Шустрой.

Спохватившись, старик бросается следом. Но Перо, хотя и помятое, всё ещё в моей руке, а решётка вновь непреодолима. Уркис рычит и трясёт прутья. Я сбиваю огонь с плаща, потом забиваю плащом огонь и подбираю бутылку с остатками синей воды. Бутылка цела, она же заговорённая! Значит, можно продолжать путь. Не собираюсь дожидаться Кривого.

Уркис расписывает во всех деталях, как вожак меня выпотрошит, а затем вывернет наизнанку за то, что я вылез из клетки и сгубил магией его любимицу. Да, и разорил их охотничьи угодья тоже я! Я бы сам себя убил, но девочку не вернёшь, и говорить тут не о чем. Я закрываю Шустрой глаза, снимаю с её пояса связку ключей и ухожу. Уркис кричит мне вслед, чтобы я открыл чёртову решётку. Или прикончил его. Не знаю, может, мне стоило сделать что-то из этого?

Я, правда, не знаю, поэтому тороплюсь подняться по лестнице. А потом, зажав в зубах Перо, лихорадочно вожусь с дверью. И всё это время продолжаю слушать проклятия Уркиса. Кто бы знал, что в нашем с ним языке их так много! Но едва за моей спиной щёлкает замок, наступает мёртвая тишина. Впереди ещё три лестницы и две двери, и я невыносимо долго разбираюсь с ключами. Роняю их, потом ищу, и руки не перестают трястись. Я закрываю за собой все запоры в надежде, что оборотни не сразу заподозрят побег. Но выбросить ключи не решаюсь. Вдруг это единственная связка? Тогда Уркису не позавидуешь. Впрочем, мне тоже.

В общем зале сейчас ни души, как и во всех подземельях. Я прихватываю в углу свой мешок и пихаю в него всё полезное, что попадается под руку: верёвку покрепче, меч поострее, но не слишком длинный – взамен утраченных ножей. Нет, меч лучше на пояс, тогда и пояс нужен… Имущества у оборотней немного. Пожалуй, не стоит забирать то, за чем они погонятся. Они и так погонятся.

Мне известно лишь одно направление – к подземному источнику. Добравшись туда, я оставляю ключи на дне каменной чаши и горстями глотаю ледяную воду. Вода отдаёт железом или кровью, и даже этот вкус подстёгивает бежать дальше. Но куда? Беспросветную мглу пронзают три коридора. Один идёт к нам, другой к соседям, третий… Я выбираю третий.

По пути мне попадается ржавая лестница наверх, вот только наверху ещё десяток туннелей. Уркис почти доказал, что никакой я не маг. Но Перо считает иначе и всё-таки помогает определить направление на юг. Кроме прочего и прочего, мой неуживчивый сосед говорил, что в той стороне есть вторые ворота. Неизвестно, насколько ему можно верить, но больше не у кого спросить дорогу. Ещё и корни эти… Я отпугиваю их волшебным огнём, но они не шибко пугаются.

Отлично! Южный коридор упёрся в тупик! Я приваливаюсь к стене, не рискуя сесть, и слежу за подземными глазами, которые роятся в глубине перехода. Не уверен, что они дадут вернуться назад, но надо попробовать. А старик, между прочим, знал, как просочиться сквозь металл! Наверняка он и сквозь камни ходить умеет… Я смотрю на Перо так, будто оно может самостоятельно вспомнить нужное заклятие, и замечаю, как слегка подрагивают его ворсинки. Задерживаю дыхание, но они всё равно подрагивают. Стоп. Оставим магию. Я прохожу немного назад и замечаю над своей головой черноту, из которой тянет сквозняком. Это отверстие трудно заметить на потолке, корни сплели там настоящее гнездо.

Хвататься за эти отростки, всё равно что за клубок змей. Но приноровиться можно, и какое-то время я удачно по ним карабкаюсь. Перо приходится спрятать, но меч я то и дело пускаю в ход, чтобы прорубать дорогу. Глаза на скользких щупальцах светятся зеленоватым огнём, и это помогает ориентироваться.

Этажом выше меня встречает очередной каменный проход. В нём не то чтобы светлее, но воздух не такой затхлый. Здесь корни решают захлопнуть ловушку, и нападают все разом. Мне мигом выворачивают руку и вырывают меч, а потом волокут по песку. Значит, песок сюда откуда-то наметает, так?

Я пытаюсь отбиться, но только сильнее запутываюсь. Эта пакость лезет под одежду и так сдавливает грудь, что кости вот-вот треснут. Если удавки доползут до шеи, то всё. Перо пока что за пазухой, и я отчаянно его сжимаю, но даже пальцем не могу двинуть. А корни с железным упорством затаскивают меня в узкий лаз. Должно быть, они его сами проделали. Дышать там нечем, на голову сыплется земля, и я внезапно понимаю, что могила готова.

Нечего и думать сдёрнуть с горла очередное щупальце, но нора нежданно обрывается. Корням приходится ослабить тиски, чтобы выбраться вместе со мной наружу. Я, наконец, делаю вдох – кажется, последний – и вытягиваю над головой Перо. Гибкие отростки упрямо взбираются по руке, но сверху уже летят искры – в сгусток копошащихся глаз и заодно мне за шиворот. Шуструю это заклинание забавляло, а корни сворачиваются злобными узлами и расстроенно отползают. Я выхватываю у них свой мешок, но не осмеливаюсь вернуться за мечом. Это плохо. По мечу меня быстро отыщут, и я спешу убраться подальше от норы под деревом.

Вокруг опять лес, но совсем другой. Деревья намного выше обычных, с угольной корой и такими раскидистыми кронами, что на земле почти также темно, как под землёй. Если из мрака выскочат волки, пиши пропало. Волки не показываются, но, пару раз провалившись в овраг, заросший зелёными глазами, я понимаю, что брести вслепую – верная смерть. Лучше переждать ночь на дереве.

И почему я не такой ловкий, как Эйка? Взбираться в кромешной черноте по чёрному стволу – сомнительная затея, но всё лучше, чем быть съеденным. Попутно я замечаю мелких зверьков – глазастые щупальца проросли их насквозь, но душить не торопятся, предпочитают растянуть удовольствие. Другую жертву – покрупнее и с копытами – корни запихивают в гостеприимно распахнутое дупло. Жертва визжит и брыкается. Так, к дуплам лучше не приближаться.

Я стараюсь, но не могу одолеть даже половину дерева. Руки и ноги так дрожат, что перестают подчиняться. В итоге я нащупываю крепкую развилку, приматываю себя верёвкой к стволу и в таком положении пережидаю ночь.

Сплю или не сплю – сам не разберу. Трудно отличить эту местность от ночного кошмара. Зрение почти бесполезно, но когда гул крови в ушах стихает, я начинаю слышать шум водного потока – справа и совсем рядом. Волчий вой – на почтительном расстоянии, ближе к побережью. Перекличку ночных птиц (я надеюсь, что это птицы) – в ветвях над головой. И деловитую возню корней – где-то внизу. Всё это мешает спать и думать, но оно и к лучшему. Потому что я думаю о Шустрой, а в рваных сновидениях опять вижу, как она шарахается от меня и обращается прахом.

На рассвете я открываю глаза от боли в ноге. Громадная бабочка вгрызается в меня с большим аппетитом. Я сбиваю нахалку сапогом, разминаю застывшие мышцы и ощущаю, как под рубашкой ползут тёплые капли. Сначала мне приходит в голову, что ночью был дождь. Но здесь такие кроны, что ливня даже слышно не должно быть.

Лишь распутав завязки плаща, я понимаю, что кровоточит давнишний шрам от клыков Эйки. С чего бы это? В любом случае кровь – это лишний след. Я прижигаю синей водой старую ранку и свежий укус бабочки, а потом заставляю себя поесть мяса из банки. С абрикосовым компотом. Любимый завтрак. Надо было прихватить того зайца, что болтался в корнях. Всё равно он был не жилец. Но я торопился найти убежище, да и теперь не жажду слезать вниз. Хочу сперва разобраться в обстановке, но мешают туман и боль в глазах. После круглосуточной темноты утренний полусвет нестерпимо слепит.

Немного проморгавшись, я отвязываюсь от дерева и огибаю ствол. Ветви густые, но осень в разгаре, и листьев мало. То, что листья жгутся, я уже оценил ночью, и теперь крайне осторожно переползаю от сучка до сучка. Я хочу понять, откуда доносится шум воды. И понимаю это довольно быстро.

Дерево уцепилось за край ущелья, на дне которого пенится водопад. Чудо, что я туда не свалился впотьмах! Действительно, костей не соберёшь… У меня начинает кружиться голова, я поспешно отвожу глаза и сталкиваюсь взглядом с замершим на той стороне оборотнем.

По-моему, это Лохматый. Мы глядим друг на друга, но он меня не видит. Днём оборотни ориентируются хуже, чем ночью. Но такое ощущение, что он и водопад не замечает – слишком невозмутимо стоит на краю головокружительной пропасти. К Лохматому подходят двое друзей и также обстоятельно разглядывают остатки моста.

На моей стороне тоже виден обвалившийся кусок каменной аркады. Теперь я даже рад тому, что переправа разрушена. Лохматый отправляет одного из подручных влево по стене, другого – вправо. Голосов не слышно, но я не могу отделаться от мерзкого ощущения, что меня ищут не для извинений. Уж больно недовольными выглядят волки! В груди опять разгорается тревожная дробь, и я отползаю назад по ветке.

Ничего, они ведь уйдут рано или поздно? Надо только подождать, уж это я умею.

Глава 5

Я провожу на дереве следующую ночь и ещё одну. Бежать нет смысла. И во тьме, и при свете волки меня догонят. Единственная надежда – затаиться. Чутьё у оборотней звериное, даже через магическую преграду они меня унюхали. Так и рыщут у обломков моста! Но переступить границу им не по силам. Убедившись в этом, я осмеливаюсь сползти на землю. А то как бы не прирасти к дереву! Глаза уже не болят, зато я разучился ходить. Но дорога неблизкая – успею освоиться.

Я стараюсь держать направление на юг. Если лес не станет водить по кругу, как город, то выберусь к берегу. Рано или поздно. Продвигаюсь я только днём и немного сбиваюсь со счёта дней, но где-то до первого снега. В лесу постепенно холодает, временами идёт дождь, но до земли долетают лишь одинокие капли. Ночую я на деревьях, подкрепляюсь своими запасами. Или птичьими яйцами, когда получается расколоть скорлупу. Иногда удаётся хорошо поставить силок и изловить мелкого зверька. В меру питательного. Зверьки покрупнее рассматривают как пищу меня, но мало кто из них лазает по деревьям.

Лишь однажды, в синем вечернем сумраке за мной упрямо карабкается что-то тёмное и гладкошёрстное, длинное, на восьми цепких когтистых лапах. Этот ловкий охотник злобно щерится из густой сети ветвей, пока я не тыкаю ему в морду факелом. Раз волков нет, я иногда зажигаю огонь – распугивать корни и всех, кому не лень пугаться.

Факел я соорудил, открутив ветку у дерева. Ветка ломалась с неохотой и под конец треснула, как кость. Древесный сок тоже был неприятного буро-красного цвета, но я обмотал палку шерстяной тряпкой и смочил синей водой, пока служит. А эта пакость восьминогая так за мной и тащится. Злопамятная, гадина! Явно выжидает. Но ни поймать, ни пристрелить её нечем.

Я всё время прикидываю, из чего выточить лук? Прежде я оружие не мастерил. Разве что по памяти попытаться. Но тогда и стрелы понадобятся. С наконечниками. Нет, бесполезная задумка! Провожусь долго, а выйдет ерунда. И древесина тут ненормальная… Придя к такому выводу, я тут же ощущаю под ногами забытый хруст. В этом лесу сухих сучьев нет. Под ногами в основном бурый мох. Иногда пучки алой, острой, как лезвие, травы. Ворохи ломких, как стекло, белых листьев, в которых прячутся чёрные корни. Ничего лишнего.

И вдруг широкая просека – ни кустов, ни деревьев! Только серые прутья под белым снегом. Приглядевшись, я различаю, что это не хворост, а кости. Тонкие и полые, будто птичьи. А вокруг раскиданы длинные сизые перья. Я тут же ощущаю, как по спине сбегают незримые ледяные лапки. Ужас – самый ненасытный из зверей, он первый подсказывает, что никакие это не птицы. Скелетов не считано, и все похожи на человеческие, только руки наподобие крыльев. Никогда про таких не слышал! Не потому ли, что все они здесь? За столько лет разное могло случиться, а на тебе – лежат, как заколдованные…

И впрямь, заколдованные! Когда я пытаюсь подобрать что-нибудь полезное – кинжал или шапку на голову – всё тут же становится пылью. Даже восьминогая тварь сюда не суётся. Опасается. А мне что делать? Юг-то дальше! Вот доберусь до противоположного берега, тогда решу, поворачивать или нет. Всё равно от Эйки ни слуху, ни духу. На краю леса мне попадается заиндевевший куст волосатых ягод, и я опять думаю – не отсюда ли она их носила? Да ну, только зря надеяться! Я с облегчением ныряю под сень исполинских крон на другой стороне жуткой вырубки и неожиданно слышу голос сверху:

– Молодой человек!

Я ошалело озираюсь. Такое чувство, что со мной говорит дерево. А я ведь даже не ел те ягоды, только потрогал их!

– Или не человек, – на всякий случай уточняет голос, – прошу прощения, отсюда плохо видно. Вы не могли бы ко мне подняться? За небольшую плату.

Я, наконец, его замечаю. Сначала мне кажется, что это филин в дупле. Но филины не разговаривают и не селятся на таких деревьях. Я останавливаюсь. Я же недоумок, жизнь меня не учит! Столько дней в этом увядающем бреду, и вдруг живой голос! Я отгоняю присевшую на плечо бабочку – кулаком по наглой пасти – и медленно подхожу к чёрному стволу.

– Я давно ни с кем не разговаривал, – объясняет тот, который не филин, – вы меня понимаете?

Я киваю.

– А не отвечаете почему?

Я пожимаю плечами. Для меня это тоже сюрприз. Но я не пробовал говорить со смерти Шустрой и теперь не могу вспомнить, как это делалось.

– Не беда, – успокаивает меня некто, – вы про себя отвечайте, я разберу.

Понятно, что на моём лице отражается ужас.

– Не бойтесь, – угадывает он тут же, – до вашей памяти я не дотянусь. Но, учитывая моё положение, это вам ничем бы не повредило.

Совершенно бесподобное существо! Пожалуй, стоит рискнуть и познакомиться.

«Вы меня не съедите?» – спрашиваю я на пробу.

– Как же я вас съем, – недоумевает он, – если меня самого практически съели? Мне теперь питание не требуется. Забирайтесь смело, дерево давно мертво. Только мне не даёт отмучиться.

Что же, раз так просят! Всё равно дело к вечеру, пора подыскать ночлег.

Лишний раз оглянувшись по сторонам, я карабкаюсь по ледяным веткам. Они на самом деле ледяные – у меня руки примерзают! Если вглядеться, то заметно, что листьев на этом дереве нет и корни у его подножия не елозят. Но неожиданный собеседник занимает меня куда больше.

Ну да, он сидит в дупле. То есть торчит из дупла – только голова и плечи. Глаза у него круглые и жёлтые – как у филина. Но разумнее. В лице тоже есть что-то от пернатых, но всё же это скорее человек, чем птица. Хотя и с перьями на голове взамен волос. Ну а кто без странностей?

– А зачем вы знаменем обмотались? – недоумевает он, пока я пристраиваюсь на ветке. – Решили не сдаваться?

Я прячу руки под плащ, пытаясь согреться и одновременно не загреметь с такой высоты.