Учитель. Назад в СССР 2

Листок я выцыганил у медсестры, как и огрызок карандаша. Рисунок выложил на скамейку, разгладил, прижал с одной стороны яблоком, с другого края прижал пальцами. Мы одновременно склонились к схеме и едва не столкнулись лбами. Рассмеялись, и я принялся объяснять Почемучке свою задумку. Лапшин быстро ухватил суть идеи, выдернул листок из-под моей ладони, чтобы внимательно рассмотреть и заодно прочитать все мои пометки. Повезло, что у Егора вполне себе приличный разборчивый почерк. Я-то всю жизнь писал как курица лапой.

– Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, – выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. – Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, – довольно протянул Геннадий Анатольевич.

– Ну, голь на выдумки хитра, – выдал мудрость предков. – Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.

Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.

– А, знаешь, Егор, поехали ко мне! – Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. – Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!

– Золотой? – улыбнулся я.

– Лучше! – заверил Лапшин. – Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.

Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.

– Он же Гога, он же Жора, – пробормотал я себе под нос.

– Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, – пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.

– А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? – уточнил я у Почемучки.

– Не будем терять времени. Поехали!

Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.

– Егор… Ты закончил? – поинтересовался педагог.

– Что? – не понял я.

– У тебя же кто-то в больнице? – уточнил Лапшин.

– Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, – неудачно пошутил.

– Почему до пятницы? – нахмурился Почемучка. – За пару часов обернёмся, здесь недалеко.

– Могу ехать хоть на край света, – пояснил я. – Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.

– Вот что! – решительно заявил Геннадий Анатольевич. – Домой я тебя отвезу, едем!

– Не стоит, сам доберусь, – запротестовал я в спину.

– Едем!

– А вы куда? Остановка в другой стороне, – догнав Почемучку, спросил я.

– У меня машина, – смутившись, объяснил Лапшин.

Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.

На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.

– Купил вот, на премию, – смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. – Ах, ты, чёрт, – ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. – Не привык…

– Хорошая премия, – присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.

– Ленинская, – коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.

– Ого, поздравляю, – от души выдал я.

Стать лауреатом Ленинской премии в советское время – это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека – это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.

Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.

– Не спрашивай, рассказать не могу, – буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.

Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.

– Понял, – кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.

– А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география – не твоё. Изобретательство – вот твоё призвание, – после недолгого молчания заявил Лапшин.

– Не уверен, Геннадий Анатольевич, – осторожно заметил я, не зная, что ещё сказать.

Кто его знает, чего там товарищ учитель с моим Егором чудили в студенческие годы, но мне пока и на селе хорошо. Обживусь, осмотрюсь и начну действовать по своему плану. Менять, так сказать, моральный облик любимой Родины в лучшую сторону.

– Ну-ну, молодо-зелено, – хмыкнул Лапшин. – Ты вот что… Ты обязательно приезжай со своими ребятами. Да и сам… И ребятишек, ребятишек талантливых присматривай! Сам понимаешь…

– Понимаю, – ни черта не понимая, согласился я.

– А ты знаешь, у нас ведь и жильё теперь строят для сотрудников, – внезапно заявил Почемучка, кинув на меня непонятный взгляд. – Собственно, не так давно нашему Академгородку присвоили статус жилого района. Да что там! У нас всё для удобства учёных и талантливых молодых специалистов! В сентябре вот клуб юных техников откроется. Ты представляешь, какой это гигантский шаг в воспитании молодого поколения!

– Догадываюсь, – вставил я реплику, но Лапшин словно не заметил, настолько был увлечён, расписывая мне прелести жизни в Академгородке.

– Это же огромные возможности! Дети – наше будущее! И каким оно будет, зависит от того фундамента, что мы заложим уже сейчас. Ты понимаешь, Егор?

– Да, Геннадий Анатольевич.

Я его действительно понимал. Только до котлованов развалив советское образовательное наследие, в двадцать первом веке спохватились и оценили тот огромный масштаб работы, которую выполняли педагоги в Домах пионеров, на станциях юных техников, в клубах. Спохватились и начали восстанавливать.

В моём будущем времени стали появляться всякие там кванториумы, точки роста, проще говоря – детские центры дополнительного образования. Причём доходило до смешного: приходилось каждый день отправлять отчёты в гороно, в смысле, в управление образования, подтверждая, что учителя не разворовали технику из этих самых кабинетов. По другому я этот маразм объяснить сам себе не мог.

Смешно? А по мне так унизительно. Бесконечные проверки довели до того, что в некоторых школах эти оборудованные кабинеты, причём далеко не по последнему слову технику, если сравнивать с той же столицей, открывали только перед приездом очередной комиссии. Чтобы не дай бог не сломать чего-нибудь.

– А лаборатории! Ты представляешь, Егор, какие в КЮТе лаборатории! – продолжал вещать Геннадий Анатольевич, время от времени поглядывая в мою сторону. – Это же прелесть что такое! Мог ли ты мечтать о таком? А знаешь, что Егор, – Лапшин хитро на меня покосился. – Нам ведь увеличили количество преподавательских ставок…

– Геннадий Анатольевич… – посетовал я.

– Ну хорошо, хорошо, не буду переубеждать. Твоя позиция, безусловно, заслуживает уважения. Но ведь ты можешь на полставки… Зарывать твой талант в глуши…

– Я подумаю, – вежливо ответил. – Обещаю, обязательно подумаю. В глуши ведь тоже люди живут. И дети… талантливые, – заявил я чуть громче положенного.

Мне вспомнился Володя Свирюгин, за которого так переживал председатель. Товарищ Лиходед, да и директор школы уверяли меня, что мальчишка если не гений, то талант. Вот и воспользуюсь приглашением Лапшина, привезу ребят на экскурсию, покажу Академгородок и те возможности, которые он даёт. Глядишь, мальчишка загорится, пойдёт учиться в институт. А там чем чёрт не шутит, может, в моём десятом классе новый Капица учится. Или там Менделеев, я ведь так и не попал к Оленьке Николаевне на беседу.

– Извини, – смутился Почемучка, я даже не сразу понял причину. Дошло до меня минуту спустя.

– Все дети талантливы, это бесспорно, – пояснил Геннадий Анатольевич. – Заносит меня иногда, – педагог смущённо улыбнулся. – Главное, вовремя разглядеть талант! И узнать, о чём ребёнок мечтает. Это важно, Егор, – серьёзным тоном заявил Почемучка. – Понимаешь, Егор?

– Понимаю, – также серьёзно ответил я.

И я действительно понимал. С моей точки зрения, не бывает бездарных детей. Бывают взрослые, которые задавили в своём ребёнке мечту, то бишь талант. Сломали крылья, не дав им раскрыться.

– Желание у меня одно, Егор, собрать всех талантливых ребят в одном месте! Академгородок – это прям как мечта наяву. Город-сад! Лучший город на земле!

Лапшин даже зажмурился от восторга.

Вот так под восторженные речи Почемучки, под его ненавязчивые разговоры о переводе под его крыло мы и домчались до места.

Глава 6

Маленький кабинет-лаборантская Геннадия Анатольевича оказался полностью заваленным папками, книгами, бумагами, рукописями, какими-то макетами. Небольшой стол у окна с трудом можно было разглядеть из-за документов. Лапшин бочком пробрался к рабочему месту, пристроил портфель на подоконник, где стояла литровая банка с водой, чашки, надорванная пачка заварки.

Почемучка тут же сел за стол, пододвинул к себе телефон и принялся накручивать диск.

– Присаживайся, Егор, – гостеприимно предложил хозяин кабинета, включаясь в разговор с невидимым собеседником. Я оглянулся по сторонам, обнаружил под стопкой папок табуретку, аккуратно переложим бумаги на пол и уселся, терпеливо дожидаясь результата переговоров.

Лапшин сделал несколько звонков, пытаясь выяснить, где находится гений инженерной мысли по имени Гоша, он же Юра. Каждый раз ему что-то отвечали, он расстроенно цокал языком, сбрасывал звонок и по новой набирал очередной номер.

– Егор, чаю хочешь? Кипятильник в коробке, не стесняйся. Будь как на кафедре, – улыбнулся Почемучка.

Я прислушался к своему организму и решил, что горячего чайку выпить – хорошее дело. Но, увы, пришлось отказаться от идеи. Вода и кипятильник присутствовали, а вот заварки в надорванной пачке не оказалось, как и рафинада. Почему-то я этому совершенно не удивился. В пединституте у Лапшина в такой же лаборантской вечно толпились студенты, аспиранты, велись разговоры, споры, обсуждались проекты и, конечно же, выпивалось очень много чаю.

Профессор смущённо улыбнулся и пояснил, про студентов и коллег, что постоянно занимают у него чай, но регулярно забывают возвращать долги. Я сочувственно покивал, глядя, как азартно Лапшин разыскивает Гошу. Прям любопытно стало, что ж там за самородок такой. Про себя подумал: студентам очень повезло, что Почемучка теперь преподаёт в Академгородке, занимается не только научной деятельностью, но судя по тому азарту, с которым наставник рассказывал о детях, ещё и для ребятишками ведёт кружки.

Спустя пятнадцать минут и пару десятков звонков Геннадий Анатольевич воскликнул: «Нашел! Быстрее!» Мы с Лапшиным покинули кабинет и начали забег по этажам в поисках Гоши. В первом же кабинете, где должен был находиться неуловимый слесарь, нам сказали фразу, которая стала присказкой ещё в нескольких местах: «Только что был, вышел к такому-то!»

В конце концов, мы отловили его где-то в подвале. Худощавый коротышка с залысиной, маленькими глазками неопределённого цвета и крупным носом отыскался у себя в каптёрке. Мужичок в потрёпанной, но чистой спецовке задумчиво колдовал над какой-то схемой. Почёсывая затылок карандашом, Гоша поглядывал на рисунок, то и дело что-то черкая в ученическую тетрадку, лежавшую рядом.

– Юрий Витальевич, ты-то нам и нужен, – радостно оповестил Геннадий Анатольевич, здороваясь и пожимая мозолистую руку. – Знакомьтесь, наш гений, без которого не обходится ни одна защита, – Юрий Витальевич Боровой. А это мой бывший ученик, нынче мой коллега Егор Александрович Зверев. Тоже гений в своем роде, но пока не принимает своё предназначение. Ну ничего, ничего, справимся, – хохотнул Лапшин, потрепав меня по плечу.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я, протягивая ладонь слесарю. Пожатие у мужичка было крепкое и уверенное.

– Гоша, тут такое дело. Сей молодой, но уже очень талантливый вьюноша, придумал нечто особенное для своей школы. Признаю, идея совершенно простая и лёгкая в исполнении, но вот поди ты, никому в голову не пришёл соединить обычные вещи в одно изделие.

Я терпеливо ждал, пока Почемучка закончит живописать мою идею, попутно накидывая похвалы. Я так понимаю, наставник не оставлял надежды переманить меня в свой институт.

– Юрий Витальевич, вот смотри… – Геннадий Анатольевич похлопал себя по карманам и нахмурился, не находя искомого. До меня дошло, что он ищет, я протянул ему свой корявый рисунок.

– Ага, вот оно! Гоша, вот смотри… – Лапшин развернул мою схему на столе перед Гошей. – Ты понимаешь, а? Всё гениальное просто! Да если у него получится собрать эту… что это? Ах, да, лампа! Эту лампу, её можно патентовать и запускать в производство! Лампочку Ильича в каждый дом, а? – хохотнул Геннадий Анатольевич. – Так сказать, вернёмся к истокам и напомним, с чего начиналась слава нашей страны! Тем более впереди пятьдесят лет Октябрьской революции! Егор, уверен, начальство оценит и твою задумку, и твоё исполнение!

Мне не понравился взгляд, который кинул на Лапшина молчаливый слесарь после слов о патенте и запуске производства. Но я не придал этому значение: мало ли, что у человека на душе. Может, этот самый Гоша как родители Зверева. На людях улыбаюсь, а на кухне злобно хают свою страну.

Смысл улыбки прояснился в недалёком будущем, но тогда я ещё не знал, чем для меня лично обернётся далеко не самая мудрёная поделка. Причём идея по факту и вовсе не моя, позаимствовал я её из своего будущего. Или уж прошлого? Один чёрт, я уже запутался во всех этих временны́х моментах!

Тем временем Геннадий Анатольевич продолжал вещать:

– Ты понимаешь, лента ему нужна, – наставник хмыкнул. – Не поверишь: светодиодная! – Почемучка покачал головой. – Ну, чудак-человек, верно? Светодиодная! Такого в природе нет! Но идея хороша, да, хороша же, Гоша?

Слесарь молчал и невозмутимо дымил папиросой. Я удивился, обнаружив на столе пачку «Герцеговины Флор». Если не ошибаюсь, стоили они раза в четыре дороже обычной «Примы» или там «Севера», которые курили простые работяги. Однако, интересный слесарь. Читал, что «Герцеговину» курил сам Сталин, предпочитая их любым другим папиросам.

Я более внимательно пригляделся к Юрию Витальевичу. А ведь точно, непростой слесарь, явно непростой. Вот вроде и выглядит как обычный советский трудяга, да не совсем. Как говорится, и ботиночки вроде обычные, но качеством получше, и рубашка хорошая под спецовкой, стрижка модная.

Мысленно одёрнул сам себя: что-то тебе, Саныч, мерещится непонятно что, так и до шпионов доиграться недолго. Ну а что, местечко тёплое, считай, все тайны страны Советов в одном месте собраны. Да ещё и непосредственное участие обеспечено гению инженерной мысли. Буквально по золоту ходит каждый день. По интеллектуальному.

Из задумчивости в реальность меня вернул голос Почемучки, который продолжал расписывать молчаливому Юрию Витальевичу идею.

– А если и есть, то у военных. Но сомневаюсь, что ленты. Какие ленты? Но идея хороша, да, хороша! Егор Александрович, ну какая тебе школа? С твоими идеями тебе к нам надобно! А? Ладно, об этом потом, потом. Да. Так вот, дорогой мой Юрий Витальевич, надо бы помочь юноше! Очень талантливый, на пустом месте – и лампа. Ты понимаешь, да? А за основу, знаешь, что берет? Не поверишь! Цилиндр! – Лапшин восхищено прицокнул. – Обыкновенный автомобильный поршень… двигатель…

Лапшин окончательно запутался, на секунду остановился, задумчиво пожевал губами, а затем продолжил.

– Так вот, да… Ленты… светодиодные ленты, ты понимаешь, ему подавай. А где их взять? Совершенно секретная информация.

– Геннадий Анатольевич, можно я? – мягко вступил я в монолог наставника.

– Что? А, Егор, конечно, конечно!

Я кивнул и в двух словах объяснил Юрий Витальевичу, что мне необходимо для моей задумки. В каптёрке повисло странное молчание. Лапшин уселся на стул, придвинул к себе чертёж, над которым до нашего прихода мозговал слесарь, и потерялся. Я молча ждал ответа, товарищ гений также молча курил, глядя на меня.

– Ну, светоиды точно не достану. Это только у оборонки… – когда слесарь заговорил, я даже не сразу понял, что это его голос, настолько он не соответствовал внешности. Чистый бас, ему бы в хоре петь.

Я включился в разговор.

– О светодиодной ленте я даже не мечтаю, – сказал и на секунду подвис: не ляпнул ли снова лишнего? Ну да чёрт с ним, слово не воробей уже вылетело, ловить поздно.

– Мне бы лампочек мелких таких, знаете, как на гирляндах современных. Я их выкрашу в красный. Но главное – переключатель нужен. Здесь вся соль в переключателе, чтобы, значит, светильник ровно горел, а при желании мигал.

– Хм… – Гоша задумчиво на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на схему. – Есть у меня и лампочки, и переключатель.

– Поделитесь? – поинтересовался я. – В долгу не останусь.

– Разберёмся, – махнул рукой гений инженерной мысли, он же самородок, буквально спрыгнул со стула, потому оказался необычайно низкого роста, и молча покинул каптёрку.

Я несколько растерялся и с удивлением смотрел вслед слесарю, который исчез в дверном проёме.

– Это да или нет? – обернулся к Геннадию Анатольевичу, который внимательно разглядывал схему, которую изучал Юрий Витальевич до нашего прихода.

– А? Что? – Лапшин очнулся, завертел головой, рассеянно улыбнулся и снова склонился над чертежом. – Вернётся, – убеждённо заметил он и снова потерял интерес ко всему происходящему.

Я шагнул поближе, заглянул через плечо, пытаясь понять, что же так заинтересовало профессора. Чертёж оказался любопытным, но чтобы понять суть, нужно знать, для чего придумали странный подъёмный механизм.

Лапшин что-то увлечённо чертил в тетрадке слесаря, я терпеливо ждал, чем всё закончится, прикидывая, как буду добираться домой. Напоминать профессору о том, что он собирался меня довезти, не хотелось, а с его рассеянностью всякой может случиться.

– Чем богат – поделюсь, – раздался позади басовитый голос Юрия Витальевича.

Мозолистые руки бережно поставили на стол деревянную коробку, открыли крышку, вытащили из ящика ещё одну коробочку, поменьше, и вот уже оттуда появились на свет миниатюрные лампочки. Точно такие, какие я искал.

Затем слесарь порылся в ящике среди других богатств и вытащил переключатель. Ему я обрадовался гораздо больше. Всё-таки игра со светом и была ключевой в моей задумке.

– Спасибо, что… сколько? – прикидывая, хватит ли у меня налички за такое богатство.

– Сочтёмся, – пожал плечами Юрий Витальевич. – Хотя нет… вот что…

Геннадий Анатольевич изумлённо глянул на самородка, видимо, впервые на его памяти слесарь захотел получить плату за свои запчасти.

– Ты, это, как соберёшь, привези показать, – неожиданно попросил Юрий Витальевич, требовательно глядя на меня снизу вверх. – Покажешь, как говорится, расскажешь, что да как. Идея любопытная, как говорится, вроде понятно всё, а вот как работать будет – интересно посмотреть, как говорится.

Слесарь закончил и снова молча на меня уставился.

– Договорились, – кивнул я, протягивая ладонь, чтобы скрепить уговор.

Мы пожали друг другу руки, Юрий Витальевич бережно закрыл крышку на коробочке с лампочками, накинул крючочек и передал мне вместе с переключателем.

– Это для Власова никак? – полюбопытствовал Геннадий Анатольевич, отлипая от чертежа.

Слесарь молча кивнул, подхватил большую коробку, в которой притащил для меня нужные запчасти, и также молча растворился в подвальных коридорах.

– Ну что, доволен? А? – хлопнув меня по плечу, радостно поинтересовался Лапшин.

– Более чем, спасибо, Геннадий Анатольевич, – совершенно искренне отозвался я. – Не ожидал, что всё и в одном месте.

– У нас тут и не такое раздобыть можно! – задав вверх указательный палец, доверительно сообщил наставник. – Ну что, куда тебя? А то, может, экскурсию проведу по всему городку? А? Покажу, рассажу всё?

– В следующий раз, Геннадий Анатольевич, – решительно отказался я. – Вот приеду с ребятами и вы нам всё и расскажете, и покажете, и очень надеюсь, дадите попробовать. А сейчас домой, если можно.

– Договорились, Егор, – со всей серьёзностью заявил Лапшин. – Тогда прошу на выход, – Почемучка, не дожидаясь моего ответа, двинулся в сторону дверей.

Примерно через полчаса мы, наконец, выбирались из здания института. По дороге наставника не останавливал разве что только ленивый, чтобы перекинуться парой слов от банального: «Куда пропал?» до рабочего: «Что там на совете?»

Обратно мы домчались с ветерком. Водил Лапшин хорошо, да и в области хорошо ориентировался. Заплутали только в самом селе по моей вине. Насыщенная событиями жизнь поменяла мои планы, я так и не изучил местность, которая стала моим домом. Мысленно поставил себе заметку в ближайшее время отметить все ходы-выходы, расположение и названия улиц.

– Чайку, Геннадий Анатольевич? – предложил я, когда Лапшин лихо затормозил возле теперь уже моего дома.

– В другой раз, Егор, – отказался наставник. – Неплохо, неплохо, – оглядывая моё хозяйство, заметил Почемучка. – Такое поле для деятельности, а, Зверь Горыныч? Все твои бытовые поделки пригодятся. Думал ли ты о таком? Хотя думал, думал, потому и в деревню рванул из столицы, да?

– Ну… – пожал я плечами, не зная, что сказать. Непростой парень этот Егорка, по всему выходит. Жаль, с памятью его так и не удаётся разобраться, куски и фрагменты в общую картину не складываются.

– Правильно, Егор Александрович, – вдруг совершенно серьёзным тоном выдал педагог. – Что мы, теоретики, что называется, жизни не нюхали. Быть практиком – великое дело! Уверен, аспирантура тебя дождётся! Как и Государственные премии! Ну, бывай, Егор, жду в гости. И сам приезжай, и с ребятами. Обязательно с ребятами. И присмотрись, хорошенько присмотрись к своим ученикам! Нам самородки ох как нужны! Блиновы да Кулибины наше всё! не только Пушкин, – хохотнул Почемучка и продекламировал. – О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных…

– И гений, парадоксов друг, и случай, бог изобретатель… – закончил я, неожиданно для самого себя.

– Ну, до свидания, Егор Александрович, – Лапшин потряс мне руку. – Жду в гости! И не затягивай, да!

– До свидания, Геннадий Анатольевич, буду, обязательно буду. И не один, а с ребятами, – заверил я совершенно покорившего меня преподавателя.

Мы попрощались и «Победа», довольно урча, помчалась обратно в город.

Жизнь снова покатилась своим чередом, не без приключений, но по сравнению с первыми часами моего пребывания в славном селе Жеребцово обыденность оказалась вполне приемлемой и спокойной.

Днём я ходил на работу, помогал завхозу, разбирался с учебниками и рабочими программами, вести мне предстояло несколько предметов в разных классах, и я усиленно готовился к своему первому учебному году в роли классного руководителя и учителя многопредметника. Успел познакомиться с некоторыми коллегами, которые постепенно выходили из отпусков и приступали к наведению порядков в своих классах с помощью учеников.

Вечерами мастерил свою поделку, доводя до совершенства, чтобы не ударить в грязь лицом, так сказать, перед добрейшим и милейшим директором Юрием Витальевичем. Вместе с председателем Иваном Лукичом они в скором времени улучшили мой быт. Директор чуть ди не за ручку провёл по всем инстанциям, от знакомства с суровыми дамами в образовании до бухгалтерии. Звениконь прислал бригаду женщин, они в два дня побелили внутри мой домишко, печку, навели порядки и во дворе. Покосили траву, перекопали огород. Подключился и председатель колхоза Лиходед, поставил меня на довольствие, обеспечил сухпайком: мешком картошки, лука, свёклы, консервами, подсолнечным маслом. Жизнь налаживалась.