Учитель. Назад в СССР 2

– Плавать умею, – состроив серьезное лицо, доверительно сообщил я.

Строгая медсестра прыснула, но быстро взяла себя в руки.

– Ну-ну… шутник… Ладно… Оставайтесь… Маме твоей и правда сейчас лучше полежать, а не трястись в машине… Но чтобы по коридорам не бродил, работать не мешал, – сурово отчеканила Галина Львовна. – Там в конце коридора тупичок, в нём банкетка стоит. Ножки у неё, правда, так себе. Но ты парнишка жилистый, думаю, тебе она выдержит. Больше ничего предложить могу. В палате не оставлю, – сразу объявила женщина.

– В палате и не нужно, – заверил я. – С… мамой переговорю и уйду в тупичок.

– Ну, хорошо, – кивнула медсестра. – Бумаги у матушки на руках. Доктор ей отдала.

– Хорошо, спасибо, Галина Львовна. Если что нужно, вы скажите, я помогу чем могу…

– Или уже, помощничек, – добродушно улыбнулась женщина, окинула строгим взглядом всю палату и вышла.

Через секунду в коридоре раздался зычный голос, раздающий команды в адрес новых пациентов, шпыняющий молодых медсестричек. Сразу стало понятно, кто дирижирует приёмным покоем. Ни разу не дежурный врач.

– Мария Фёдоровна, – негромко окликнул я, стараясь не сильно привлекать внимание палаты. – Добрый вечер. Как ваше самочувствие?

– Добрый вечер, – чуть испуганно ответила Беспалова. – Вы доктор? – заволновалась женщина.

– Нет, – улыбнулся как можно более мягко. – Я вроде как ваш сын, – ляпнул, и тут же отругал себя за глупость.

Мария Фёдоровна охнула и отпрянула, схватившись за сердце.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – торопливо забормотал я. – Это дядь Вася придумал… муж ваш, Василий Дмитриевич… Его врачи не пустили в скорую с вами… и внука тоже… А я рядом был… Вот доктор Валерия Павловна и решила, что я ваш сын… И Зиночка… Зинаида Михайловна, – уточнил для солидности. – Она тоже промолчала… Вот мы и… Вот такая авантюра вышла, Мария Фёдоровна, но вы не волнуйтесь, я вас не брошу! Вас до утра оставили, завтра мы с вами домой поедем. Я всё организую, дядь Васе… Василий Дмитриевичу обещал.

Беспалова недоверчиво прищурилась, поджала губы, но потом всё-таки негромко поинтересовалась:

– А… вы кто?

– Я ваш новый учитель, – с готовностью представился женщине. – Не ваш, конечно, а вашего внука Серёжи Беспалого… Егор Александрович Зверев, классный руководитель десятого класса.

– Это заместо Оленьки Николаевны, что ли? – женский голос немного расслабился и потеплел.

– Именно, именно заместо… вместо Ольги Николаевны. Прошу любить и жаловать, – улыбнулся, глядя в настороженные глаза.

Что ж там за учительница такая, если все, кто про неё вспоминает, непременно называют уменьшительно-ласкательным именем. Так любят? Или настолько по-отечески относятся?

– Дед, говоришь, придумал?

– Никак нет, – покачал головой. – Дед… Митрич… э-э-э… Василий Дмитриевич в этом казусе не виноват! Это доктор со скорой помощи ни с того, ни с сего решила, что я ваш сын.

– А чего дед сам не поехал в скорой? Чего это его со мной не пустили? Муж он мне, а не пустое место, – Мария Фёдоровна с подозрением на меня уставилась.

Вот и что говорить? Что Митричу поплохело, потому его и не взяли? Так ведь разнервничается, распереживается, опять приступ. За что мне это? Верно в народе говорят: коготок увяз, всей птичке пропасть. Так и я: зарекался врать, а тут в который раз выступаю вралем в поддержку страждущих.

Была не была.

– Мария Фёдоровна, вы только не волнуйтесь, ладно? – начал я, но продолжить не успел.

Женщина ожидаемо разволновалась, схватилась за сердце, подалась ко мне и побледневшими губами простонала:

– Что с Серёженькой?

– Всё в порядке с Сережей, – ответил я.

– Дед? – ещё больше испугалась Беспалова.

– И с дедом… э-э-э… с Василием Дмитриевичем всё в полном порядке, – торопливо забормотал я. – Он за вас сильно испугался, ну и упал немножко… Вот доктор его и не пустила, сказала, давление, надо лежать.

Я все-таки не удержался и приврал, малость скрасив ситуацию. Ложь во спасение, так сказать. Её я тоже не терплю, но глядя на бледное лицо пожилой дамы я и сам перепугался, как бы чего не случилось. Ладно хоть мы в больнице, до врачей недалеко. Но всё равно, хорошего мало. Да и Митричу обещал проследить, чтобы чего дурного не вышло, а сам вон… довожу до белого каления.

– Мария Фёдоровна, – решительно начал я, чуть повысив голос, потом опомнился, понизил тон и продолжил. – С вашими родными всё в полном порядке. Завтра Василий Дмитриевич вместе с внуком за вами приедут. То есть… мы с вами сами поедем домой, и вы убедитесь, что все живы и здоровы.

Кто его знает, сумеют наши добраться утром в больницу? У Митрича работа, да и у Серёжи тоже.

– Митричем зови, так привычнее, – махнула рукой Беспалова.

– Что? – не понял я.

– Митричем говорю, зови… сынок… – устало улыбнулась женщина. – Его все так зовут почитай… да уж много лет и зовут, не упомню… А то Василь Дмитрич да Василь Дмитрич… – с теплотой в голосе передразнила меня названная матушка.

– Неудобно… взрослый человек… а я его Митрич… – смущённо объяснил.

– Прям неудобно, – отмахнулась Беспалова. – Вот что… сынок… – Мария Фёдоровна с лёгким недоверием всмотрелась в моё лицо. – Не врёшь мне? Ох… что это я… – испуганно охнула собеседница.

Я даже растерялся, быстренько оглянулся, думая, что за моей спиной Беспалова кого-то увидела. Но в палате никого, кроме пациентов, не наблюдалось. После первичного осмотра и нашей беседы с Галиной Львовной больше никто не заходил.

– Егор… как вас по батюшке? Запамятовала… – смущённо заговорила Мария Фёдоровна.

Теперь смутился я. Оно понятно, статус у меня учительский, но больница не то место, да и ситуация не так чтобы мне выкать.

– Давайте договоримся: в школе и по всем школьным делам буду Егором Александровичем, а здесь и сейчас… просто Егор.

– Что вы! Что вы! – замахала руками Беспалова. – Как можно к учителю…

– Можно и нужно, – твёрдо заявил я, уже понимая, уговоры бесполезны. А ведь всего минуту назад Беспалова называла меня «сынок».

– Егорушка… – и всё-таки Беспалова умудрилась удивить. – Ты вот чего… С моими точно всё в порядке? Ты не бойся, я крепкая, выдюжу… Лучше правда, чем неведомо про что думать… – настойчиво заговорила неугомонная женщина.

– Мария Фёдоровна, честное комсомольское, всё в порядке и с Митричем, и с внуком вашим. Хороший, между прочим, парнишка, – решительно перескочил я с темы. – Добрый малый, наверное, и помощник славный…

Сработало. Беспалова расцвела, заулыбалась, глаза заблестели.

– Хороший, Егор Александрович, – с любовью заговорила женщина. – Добрый – это есть… Говорю ему, говорю… а всё без толку, – вздохнула бабушка Серёжи. – Через то и страдает иной раз… Всех готов защищать… А уж животных как любит… и-и-и-и… – покачала головой Мария Фёдоровна. – Его б воля, всех бы в дом притащил. А так найдёт, откормит и пристраивает в добрые руки. У нас-то на селе без кошки-собаки редко кто живёт. Оно и верно, без животинки какая жизнь? Никакой. Они жеж добрых людей за версту чуют, и злых тоже… Вот в войну у нас случай был…

Беспалова начало было рассказывать, но тут дверь распахнулась и в палату вошла Галина Львовна.

– Так, молодой человек, берите вашу маму и на выход, – строго велела медсестра.

– На выход? – удивился я, поднимаясь со стула.

– Маму под руки и в палату семнадцать, прямо по коридору и направо. Маруся в курсе. Место освободилось.

– Помер кто? – охнула Мария Фёдоровна.

– Типун вам… – возмутилась медсестра. – Выписали, – уверенно заявила Галина Львовна.

Я засомневался в её словах: выписка на ночь глядя? Но не стал допытываться. Если кто-то и помер на том месте, Беспаловой лучше не знать. Мало ли как отреагирует, разволнуется, запротивится. А в этой палате её точно не оставят. Она вроде как для экстренных пациентов, который обратились с острой болью или на скорой прибыли.

– Идёмте… мама… – запнулся я.

– Пойдём, сынок, – закивала Мария Фёдоровна, сглаживая мою запинку. – Спасибо вам, – уважительно поблагодарила нашу фею в белом халате.

– Да чего уж там… – отмахнулась Галина Львовна, но видно было, приятна ей благодарность.

Сбегаю с утра, куплю коробку конфет, – решил я. Доброе слово и кошке приятно, а тут нам вон как помогли, на ночь оставили, на улицу не выгнали. Честно говоря, в больницах в своё советское время бывал редко, не знаю, как оно всё тут устроено. Но отчего-то думаю, могли бы и домой отправить, раз вроде как всё в относительном порядке оказалось и Беспалову не госпитализировали.

– Осторожно… мама… – я поддержал Марию Фёдоровну, которая слишком резко поднялась, оттого покачнулась, видимо, голова закружилась.

Странное чувство возникло где-то в районе сердца. Который раз за вечер произношу это слово. Никогда не использовал его в своей жизни по отношению к себе. Не привык. Губы как будто судорогой сводит, в глазах что-то свербит, а в груди отдаётся непонятным. Жаль, не повезло Егору с родителями… Зато с чужими людьми повезло.

Вон как Егорка по душе Митричу пришёлся. Да и соседка, Степанида Михайловна, тоже не прочь молодого учителя в сынки записать… Да только как-то незаметно, в одночасье, прикипел я душой к шебутному Василь Митричу. Теперь вот и жена его мне вроде как мамой стала…

Мама… Никогда не знал, каково это – просыпаться и засыпать с этим словом. Пацанов в армии гонял нещадно, заставляя письма матерям писать, не отлынивать. Как говорится, что имеем – не храним. Поздно плакать на могилках, когда родителей не стало. Мёртвым всё равно. Живым внимания не хватает.

Я встряхнулся, прогоняя несвойственные мне мысли.

– Помочь?.. мама…

Может, и глупо, но мне, здоровому во всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.

Мария Фёдоровна глянула на меня отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и замерла.

– Что… мама? – спросил я.

– Ноги…

И только тут мы оба сообразили, что идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём была. А была она в простом байковом халате и в вязаных носках. Обувь как предмет одежды отсутствовала. Ни тапок, ни туфель.

Глава 3

– Что такое? – нетерпеливо уточнила Галина Львовна.

– Да вот… – я оглянулся на медсестру. – Обувь забыли… Но вы не волнуйтесь, я сейчас что-нибудь придумаю.

Глянул на Марию Фёдоровну, в ней от силы килограммов пятьдесят-шестьдесят, для своих лет фигура сухая, на руках донесу.

– На руках донесу, – высказал вслух свои мысли. – А завтра Мит… отец приедет, привезёт.

– Если вспомнит, – вздохнула Беспалова.

Я опечалился: точно, Митрич про обувь и не подумает, вряд ли ему в голову придёт, что увезли его Машу в одном халате, даже без тапочек.

– Может у вас пакеты ненужные есть? – растерянно поинтересовался я.

Ну а что, нацепим на ступни, завяжем ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты. А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.

Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит, что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.

Услышав мой вопрос про пакеты, Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом, затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:

– Стой здесь. Ох уж эта мне молодёжь, ничего сами не могут, – проворчала медсестра и вышла из палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На ноги никто бы не дал нацепить.

– Не волнуйтесь, уверен, Василий Дмитриевич завтра привезёт обувь.

– Не волнуюсь я, Егорушка, – застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. – Мне с тобой оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, – торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о Митриче. – Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то, мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог… Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…

– Вот, держите, – в палате появилась Галина Львовна, держа в руках чьи-то тапки. – Потом вернёте, когда уходить будете. На пост вернёте, я Марусю предупрежу. Обувка другой смены. Им в ночь без надобности, а с утра чтоб на месте была, – строго велела медсестра.

– Спасибо большое, – от души поблагодарил я, принимая тапки и передавая Марии Фёдоровне.

Нет, точно с утра пораньше надо метнуться в магазин и купить кило конфет, а лучше коробку какую красивую. «Птичье молоко» или «Вишню в шоколаде». «Птичье молоко» самая первая сладость, которую купил со своей первой зарплаты. До сих пор люблю этот десерт. Даже привычка дурацкая осталась сначала обгрызать шоколадные стеночки с конфеты, а потом уже наслаждаться белой нежной начинкой.

В детском доме конфеты мы видели по праздникам. Девчонки, помню, даже фантики собирали, аккуратно их разглаживали, а потом хранили у себя в тумбочках. Неслыханное богатство – это когда у кого-то из прошлой семейной жизни оставалась коробка от конфет, в которой хранились детские сокровища.

Я, когда выпустился из детдома, тоже себе коробочку завёл. И не одну. Очень любил монпансье в железных баночках. Ну а банки, понятное дело, не выкидывал. Приспособил под всякие нужды: гвоздики маленькие хранить, шурупчики всякие и прочую мелочёвку.

Пока медленно вёл Марию Фёдоровну по коридору, прокручивал в голове приятные воспоминания. Грильяж тоже очень уважал, и «Кара-Кум». Вот его, кстати, как и «Маску» последние лет десять в той своей жизни перестал покупать. То ли формулу улучшили, то ли перестали по ГОСТу делать, то ли в детстве всё более вкусным кажется. Но вкус у любимых конфет изменился в худшую сторону. Пробовал у разных кондитеров, всё не то.

Зато вот любимая простенькая «Коровка» радовала богатым разнообразием. В советское время только один вид существовал, а во времена моей пенсии какие хочешь тебе вкусы: и с орехом, и с маком, и с арахисом. Но всё равно, самая вкусная – именно та, обычная, в которой сгущённое молоко не просто чувствуется. Конфета буквально из него состоит.

– Добрый вечер, девушки, – негромко поздоровался, вслед за Марией Фёдоровной появляясь в палате.

– Здравствуйте, – вторила мне Беспалова, растерянно оглядываясь.

На наш приход никто не отреагировал, женщины спали или делали вид, что спят. И только в углу на кровати сидела старушка, которая ответила на приветствие.

– Подскажите, пожалуйста, куда маму пристроить? Нам сказали, тут место свободное, – заметив, что старушка возле окна проявила к нам интерес, поинтересовался я.

– Туточки вот, со мной рядышком, – охотно откликнулась бабулька, с любопытством за нами наблюдая. – Сынок твой? – поинтересовалась сопалатница.

Мы с Беспаловой переглянулись, улыбнулись друг другу чуть смущённо, и Мария Фёдоровна ответила:

– Сынок…

– Ну всё, отдыхайте… отдыхай, мама… – посоветовал я. – Пойду. Если что, я в конце коридора. Там тупичок с банкеткой, Галина Львовна посоветовала. Останусь там.

– Ох, да как же… – запричитала Беспалова. – Всю ночь?

– Мне не привыкать, – отмахнулся. – Я как боевой конь могу и стоя спать, и сидя, и на ходу. Студенческая жизнь приучила… сессии… – приукрасил я до полноты картины.

Не рассказывать же Марии Фёдоровне про своё бурное прошлое, в котором где упал, там и спишь, когда урывками, когда и вовсе пару минут.

– Ох, Егорушка… может, домой поедешь? – робко предложила женщина, и тут же покачала головой. – Последний автобус-то уже ушёл… А всё дед, вот дурья башка! – нашла виноватого.

– Всё нормально, – заверил я. – Главное, не волнуй… ся… – всё время хотелось обратиться, как и положено, на «вы». Но бабулька на соседней койке не спускала с нашей парочки глаз, приходилось контролировать, что говорю. – Всё, мама, отдыхайте. Я рядом. Когда обход? – поинтересовался у любопытной старушки.

– Так с утра, как врач придёт, – охотно ответила бабулька.

Уточнять, когда в больнице наступает утро, я не стал, попрощался и пошел искать тупичок.

Ночь прошла как в сказке. Банкетка оказалась шаткой, обитой дерматином, удачно длинной. И действительно стояла в странном таком аппендиксе без окон, без дверей. Точнее, имелось одно маленькое окошко, давно немытое. Оно выходило куда-то в глухой больничный двор. Мне даже удалось без подручных средств открыть форточку, крашенную в несколько слоёв, что само по себе достижение.

Умостившись на скамейке, долго слушал орущих на улице котов, отголоски вечерней больничной жизни, глухой шум из коридора. Так, под мысли о поздних кошачьих свадьбах и размышлениях, для чего строители сделали этот тупичок, я и уснул.

Проснулся как от толчка, прислушался. Тишина. Даже с улицы звуки не долетают. Поднялся, размял мышцы и вышел из своего тупичка в коридор. На посту горел свет, но не было видно. Что-то случилось или дежурная медсестра прикорнула в сестринской?

Оказалось, девчонку вырубило прямо за столом. Поколебался, но всё-таки не стал будить, тихонько пошёл к семнадцатой палате, проверить Марию Фёдоровну. Осторожно приоткрыл дверцу, обнаружил Беспалову на месте, дождался, когда она пошевелится, и со спокойной душой вернулся к себе в тупичок. Не тут-то было.

Где-то хлопнула дверца, и медсестра резко очнулась, аккурат когда я проходил мимо стола. Спросонья девчонка сразу не сообразила, кто я такой. Подскочила, торопливо оглаживая ладошками примятый белый халат, чуть растрепавшиеся волосы. А когда сообразила, ойкнула и сурово окликнула:

– Товарищ! Вы кто? Как вы сюда попали? Вы из какой палаты?

Пришлось вернуться.

– Вы, случайно, не Маруся? Простите, Мария, наверное? – закинул я удочку.

– Допустим, – сверкая сердитыми глазами, подтвердила девушка.

– Галина Львовна сказала, что вы в курсе. Меня Егор зовут. Я маму привёз вечером, сердце у неё. Маму до утра оставили, а мне Галина Львовна разрешила в тупичке на банкетке переждать.

Надо же, с каждый разом слово «мама» в адрес Марии Фёдоровны выходило всё легче и легче, я почти поверил в то, что мама у меня и в самом деле имеется.

– Галина Львовна? – девчонка встрепенулась и вроде как вытянулась в струнку. Видимо, старшая медсестра, или кем здесь значится рыжекудрая дама, держит молодых специалистов в строгости. – Да, она предупреждала. Но это не значит, что вы должны ходить ночью по больнице и заглядывать во все палаты! А если что пропадёт? Кто виноват будет?

– Маруся! Ну что вы! Какие палаты! – улыбнулся я. – К маме заглядывал, в семнадцатую, проверить.

– Какая я вам Маруся! Мария Сергеевна! – сердито отчеканила медсестра.

– Мария Сергевна, Машенька! Вы же клятву Гиппократа давали? – проникновенно начал я, не обращая внимания на ворчание девчонки.

– Что? – растерянно моргнула девушка, явно не ожидая такого перехода в разговоре.

– Ну, вы же институт закончили, диплом получили и клятву не навредить пациентам давали.

– Никому я никакой клятвы не давала! – фыркнула девушка. – Ой! – девчонка моргнула, окончательно приходя в себя. – Конечно, давала, – гордо вздёрнув точёный носик, объявила дежурная. – А вам зачем? – тут же с чисто женской непосредственностью поинтересовалась Маруся.

– Машенька, милая, а чайник у вас имеется? – прижав ладони к сердцу, умоляющим голосом полюбопытствовал я.

– Кипятильник, – всё ещё не понимая, к чему я клоню, ответила Мария Сергеевна.

– Машенька, вы, как врач, должны меня спасти! – патетически воскликнул я. – Иначе умру вот прям здесь, у ваших ног, и тогда вам будет очень горько и обидно оттого, что вы не спасли жизнь пациента!

– Дома умирайте себе на здоровье, – категорически отрезала суровая дежурная медсестричка и припечатала, явно кому-то подражая. – Не в мою смену! – и тут же встревожилась. – Что у вас болит?

– Сердце, – понурил я голову.

– Сердце? – всполошилась Машенька. – Немедленно присядьте, сейчас я вам давление померяю…

– И душа… – присаживаясь на предложенный стул, добавил я.

– Что? – опешила медсестра, доставая из ящичка стола какой-то агрегат.

– Так есть хочется, Машенька, что желудок к позвоночнику прилипает! Станьте моей спасительницей! Налейте горячего чаю и отсыпьте кусочек сахару.

– Вы! – воскликнула Мария, но тут же понизила голос. – Как вам не стыдно! Я же поверила, что вам плохо!

– Искренне прошу прощения, но вопрос о моей жизни и смерти остаётся открытым, – умоляюще глядя на медсестру, посетовал я.

Машенька пристально на меня посмотрела, сердито поджав губы и подняв брови домиком, покачала головой и вдруг совершенно неожиданно улыбнулась. И было в этой улыбке столько тепла, что мне стало чуточку стыдно за такой грубоватый подкат. Ведь мог же просто попросить, начал строить из себя Казанову. Тоже мне, почувствовал себя молодым, старый пень. Захотелось флирта.

С другой стороны, нам шутка строить и жить помогает, так, кажется, пелось в какой-то песне.

– Пойдёмте, только тихо, – согласилась Маруся. – Так уж и быть, накормлю вас. А то ещё помрёте здесь, прямо у моих ног, – передразнила девчонка. – А мне такого Ромео не надо, – хихикнула медсестра.

Шутку я оценил, мы дружно рассмеялись, я пообещал не умирать, дождаться чаю. И мы быстренько сбежали в сестринскую. Комнатка находилась в двух шагах от стола, за которым Маша случайно уснула.

– Вы не подумайте, – заверила медсестричка, ловко наливая в пол-литровую банку воду из-под крана. – Со мной такое в первый раз. Просто сегодня день такой… тяжелый… Столько народу поступило, ужас! С ног сбились! А ещё в семнадцатой… Ой…

Маша резко замолчала, покосилась на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Похоже, в палате, куда поместили на ночёвку Марию Фёдоровну, действительно что-то случилось с пациенткой. Может, в реанимацию попала, а может и умерла. В любом случае, хорошо, что Беспалова не в курсе. Хотя, думаю, бабулька-соседка уже сообщила, на чьём месте ночует моя названная мама.

– А хотите пряников? У меня мятные есть, – похвасталась Машенька, отвлекая меня от неловкой паузы.

– А хочу, – согласился я, не собираясь допытываться, что произошло на смене. Захочет, сама расскажет, в любом другом случае – не моё это дело.

Хлопнула дверца тумбочки, на столе появился бумажный кулёк с выпечкой. К этому моменты закипела вода в банке. Маша достала из той же тумбочки, где взяла пряники, заварку, и сумела меня удивить. Вытащила из небольшого бумажного свёрточка кусочек чистой марли, насыпала туда заварки, завязала края, и опустила в банку с кипятком, вытащив перед этим кипятильник.

В полном обалдении я наблюдал за тем, как заваривается наш чай в прародителе чайного пакетика.

– Ложечку дома забыла для заварки, – смутилась медсестра, заметив, с каким удивлением я наблюдаю за её манипуляциями. – Не люблю пить с чаинками, – пожаловалась мне девчонка. – Вот… попробовала как-то на смене завернуть в марлю, оказалось очень удобно. Теперь так и завариваю.

– Отличная идея, – искренне похвалил я, прикидывая, какую выгоду Машенька могла бы извлечь из своего способа. Да только вряд ли она станет этим заниматься. Да и времена не те. Но лично я взял на вооружение, тоже не люблю пить чай, когда-то и дело приходится отплёвываться.

– Угощайтесь, – разливая ароматный напиток по чашкам, пригласила Машенька.

Я с удовольствием принял пряник, кружку с чаем, и мы принялись чаёвничать под неторопливый негромкий разговор. За чаепитием я постарался разговорить Машу про житьё-бытьё. Заодно выведал информацию про магазины, что где можно купить или достать необходимые для поделки к первому сентября детали.

Оказалось, конфеты я вполне успею купить с утра в продтоварах недалеко от больницы. Маша не уверена, что там имеется «Птичье молоко», но «выбор есть». Особенно вкусный «Мишка на Севере», – доверительно сообщила Машенька, а я взял себе на заметку. Ну а что, связи в медицине всегда нужны, в любое время, в любом веке.

От медсестрички я узнал и ценную информацию про Галину Львовну. Оказалось, она действительно старшая медсестра, и очень любит зефир в шоколаде и шоколадные батончики. Ещё у неё «муж запойный и двое детей-подростков, которые совсем от рук отбились». С Марусей в разведку лучше не ходить. Под третью чашку чая девчонка рассказала чуть ли не всю свою жизнь, как личную, так и больничную. Так и хотелось напомнить строки с легендарного плаката «Болтун – находка для шпиона».

Но я не жаловался. Машенька посоветовала сходить в магазин «Тысяча мелочей» и в центральный универмаг. В первом, по словам Машеньки, можно купить всё что хочешь, от спичек до шпингалетов. Именно он мне и пригодится.