Гольфистка

– Присылайте мне полную сводку, – отрезала я. – Я лично займусь этим после обеда.

Они кивнули. Совещание завершилось, и я вышла первой, как всегда. За дверью зала, в гулком коридоре, я ненадолго остановилась, опёрлась рукой о холодную стену и глубоко вдохнула. Парфюм с оттенком кофе снова напомнил мне, кем я сейчас должна быть. До вечера оставалось меньше десяти часов.

До возвращения монстра – один рабочий день.

Работа поглотила меня с головой, как воронка – и время исчезло. Часы текли незаметно, растворяясь в череде звонков, цифр, отчётов и голосов. Я двигалась почти машинально, точно под наркозом: быстро, сосредоточенно, но без внутреннего отклика. Утро, тревожное, вязкое, будто и не существовало – его смыло потоком дел.

Я не чувствовала усталости. Ни физической, ни эмоциональной. Будто сердце, привычно подрагивающее в груди, решило взять отпуск и просто молчало, наблюдая за мной со стороны.

Но голод… Он заявлял о себе громко и нахально: урчанием, пустотой под рёбрами, нарастающим раздражением. В какой-то момент я поймала себя на том, что смотрю в монитор и думаю не о презентации, а о хрустящей корочке хлеба и паре глотков горячего супа.

И как будто по тайному сигналу – появилась Карин. Влетела в офис вихрем, как обычно, со стаканом свежевыжатого сока в одной руке и коробкой с чем-то вкусным – в другой.

– Спасение пришло, – театрально сказала она и подмигнула. – На обед сегодня у тебя не печаль, а пир. Спасибо мне позже скажешь.

Карин умела чувствовать людей. Особенно меня. Даже если я молчала, прятала синяки под тональным кремом, улыбалась, когда сердце в груди трескалось – она всё равно видела. Не задавала лишних вопросов. Просто была рядом. Просто приносила еду, когда я забывала, что живу в теле, которому нужно тепло.

И в этот момент я впервые за день почувствовала не одиночество, а вкус. Вкус заботы. Жизни. И – немного – себя.

Карин была контрастной, как иллюстрация к красивому и одновременно опасному сну. Худощавая, гибкая, как натянутая струна, она двигалась легко, почти бесшумно, словно кошка, привыкшая ступать по хрупкому стеклу, не разбивая его.

У неё была выразительная, словно нарисованная тушью внешность – аристократически тонкие черты лица, четкая линия скул, легкая родинка на шее, и большие, ярко-голубые глаза. Эти глаза будто светились изнутри, холодные и пронизывающие, как лёд, но с каким-то странным внутренним теплом, которое не сразу замечаешь – только если долго смотришь.

Чёрные, прямые волосы каскадом спадали ей на спину – чёткий, острый контур, будто вырезанный из ночи. Иногда она собирала их в высокий хвост, подчёркивая изящный изгиб шеи и упрямый прищур, который появлялся всякий раз, когда она брала ситуацию в свои руки.

Карин умела носить одежду как броню – лаконичные костюмы, прямые брюки, рубашки, шелковые блузы в глубоких оттенках. Всё сидело идеально. Всё говорило: «Я знаю, чего хочу». И при этом в ней было что-то немного дикое, неудержимое, как будто в любой момент она могла сорваться и исчезнуть в своей личной буре – без предупреждений, без объяснений.

Она казалась холодной – но только до тех пор, пока не смотрела на тебя по-настоящему. А если смотрела – ты знал: она видит. Сквозь. Без иллюзий. И всё равно остаётся рядом.

Она поставила всё на стол и села на край кресла, закинув ногу на ногу.

– Угадаю. Ты снова не ела?

Я устало улыбнулась и взяла стаканчик.

– Кофе на кокосовом и мята? – спросила я, уже зная ответ.

– Угу. Не меняю победную стратегию. – Она села на край стола, покачивая ногой. – Как ты? С виду – как всегда с иголочки, но я тебя знаю. Что-то сегодня особенно уставшая.

Я пожала плечами, стараясь не выдать, как дрожат пальцы от усталости и напряжения.

– Просто много работы. Сегодня ещё Антона выписывают, так что день будет… насыщенным.

Карин оживилась, улыбнулась.

– О! Так он уже дома будет? Круто. А то ты всё одна и одна, как перекати-поле. Как он вообще? Пишет, звонит?

Я отвела взгляд, пряча эмоции за глотком горячего напитка. Мята обжигала горло, но именно этого я и хотела – ожога, который перебивает боль внутри.

– Бывает… пишет. – Я натянула улыбку. – Говорит, соскучился. Знаешь его, вечно со своими мелодрамами.

Карин рассмеялась, легко, звонко.

– Да, у этого парня талант к громким словам. Не удивлюсь, если он вернётся с букетом из ста одиннадцати роз и устроит в вашей спальне свечной апокалипсис.

Я ответила ей смехом, хоть внутри всё сводило судорогой. Она не знала. Она не видела. Для неё Антон – это харизматичный, вежливый, слегка пафосный мужчина с отличным вкусом и безупречным умением держаться на публике. Она не знала, каким он бывал за закрытой дверью, когда слова превращались в холод, а руки – в удары.

И я не собиралась ей рассказывать. Не могла. В этой реальности, здесь, в офисе, я была другой. Свободной. Целой.

– Спасибо, что принесла кофе, – прошептала я. – Ты не представляешь, как вовремя.

– Да всё ты врёшь, – фыркнула она. – Просто любишь, когда о тебе заботятся. Ладно, хватит лирики. Ешь, а то ты превращаешься в очень красивого, но очень голодного зомби.

Я кивнула. И впервые за утро, сквозь тревогу, меня действительно немного отпустило. Пусть даже на пару минут. Пусть даже под маской.

Сумерки сгущались над городом, словно тянулись ко мне липкими пальцами – цепкими, вязкими. Я ехала молча, не включая музыку, не отвлекаясь на навигатор. Знала дорогу до боли, до тошноты. Серый поток машин сливался в единую реку, но я почти не замечала его. Мои мысли били тревогу – глухо, навязчиво, как сердце в ночи, когда ты просыпаешься от кошмара… и понимаешь, что кошмар – это реальность.

Пальцы судорожно сжимали руль. Колени дрожали, хоть я сидела. С каждой минутой дорога становилась будто длиннее, будто сам город пытался уберечь меня от того, что ждало впереди. Дом – не убежище, а клетка, в которую я снова возвращалась по команде судьбы.

Фасад подъезда показался за поворотом. Я притормозила, выдохнула. Сердце глухо стучало где-то в горле. Подъездная дверь с металлическим отливом уже была приоткрыта. Я знала – он ждал. Не просто ждал, готовился. И этот спектакль должен был начаться с его любимой сцены – "цветы и прощение".

Когда я вошла в квартиру, воздух был густым, как перед грозой. Он пах мёдом, розами и чем-то ещё – приторным, липким, фальшивым.

Антон стоял посреди гостиной, будто вырезанный из глянца: идеально выглаженная белая рубашка, чёрные брюки, лёгкая полуулыбка. В руках – огромный букет алых роз. Настолько алых, что они казались почти чёрными в тусклом освещении коридора. Как капли крови на белом полотне.

– Малышка… – произнёс он тихо, почти шепотом. – Я так скучал.

Я остановилась в дверях, как вкопанная. Сумка с ноутбуком медленно соскользнула с плеча и упала на пол с глухим стуком. Он подошёл ближе, протягивая мне цветы. Я не двинулась. В горле стоял ком, в груди – лязгало лезвие страха.

– Ты снова такая красивая… – продолжил он, поднимая руку к моему лицу. Его пальцы замерли у щеки, почти не касаясь. – Прости меня. За тот раз. Я больше не буду.

Я хотела сказать: «Ты всегда это говоришь». Я хотела крикнуть, сбежать, заколотить дверь изнутри. Но тело не слушалось. Внутри будто щёлкнул выключатель, и меня затопило холодом. Я взяла букет. Автоматически. Просто чтобы он не стоял с ним. Просто чтобы он не разозлился. Он шагнул ближе, коснулся губами моего виска. Я зажмурилась. Ничего не почувствовала – ни тепла, ни уюта. Только ледяную волну под кожей. Внутри была тишина. Гнетущая. Словно дом знал – снова начнётся. Снова будет боль. Только позже. Не сейчас. Сейчас – прелюдия.

– Я приготовил ужин, – шепнул он мне на ухо, с нежностью, за которой я слышала хищное дыхание зверя. – А потом, может, посмотрим наш любимый фильм? Как раньше…

Я кивнула. Бессильно. Он улыбнулся.

Спектакль начался. А я снова играла в нём главную роль – куклы, у которой не спрашивают, хочет ли она.

Я вновь натянула улыбку – тонкую, хрупкую, как плёнку на глазу у куклы. Не настоящую. Не мою.

– Хочу сначала принять душ, – голос дрогнул едва заметно, но я тут же подавила это, заставила звучать спокойно. – Моё тело устало… Ему нужен отдых.

Он подошёл вплотную, будто не услышал – или не захотел услышать. Его пальцы медленно, с нарочитой небрежностью, потянулись к застёжке моего платья. Металл молнии зазвучал в тишине, словно выстрел. Он откинул ткань на плечах и склонился к шее, вдыхая запах кожи, как будто хотел впитать её, растворить в себе.

– Я буду ждать тебя, – прошептал он, его голос был мягок, как бархат… с лезвиями под ворсом. – Можешь не краситься… ты и так красива. Пауза. – У нас так давно ничего не было. А я… я твой муж, Влада. Я соскучился по своей красивой жене.

Каждое его слово – как шаг по тонкому льду. Поверхность глянцевая, ровная, почти уютная, но под ней – мрак, холод и дно. Я кивнула, не глядя ему в глаза. Сердце внутри стучало в бешеном ритме, как птица, запертая в клетке, которой забыли открыть дверцу. Нет, не забыли. Просто не хотели.

– Я быстро, – тихо ответила я, словно из другого мира, и скользнула мимо него, в сторону ванной.

За дверью я облокотилась о раковину и зажмурилась. В горле стоял ком. Душ – моё единственное спасение. Теплая вода, как занавес между мной и этим домом. Как защита, пусть даже мнимая.

Я включила кран. Пар окутал комнату, как туман. Я вошла под струи и позволила воде течь по телу, будто она могла смыть всё – страх, отвращение, усталость. Но она не могла. Не смывала. И всё, что мне оставалось – это молчать. И ждать.

“А ведь тогда, все было иначе.”

Это было весной. Той весной, когда всё казалось легче, когда я ещё смеялась по-настоящему, когда верила – не наивно, а всем сердцем. Мы были на его даче. Помню, как закат резал горизонт, будто медленно сгорал, и как вино в бокалах искрилось, отражая багряные переливы неба. Он сидел напротив, расслабленный, с лёгкой полуулыбкой, и смотрел на меня так, будто видел в первый раз. Видел – и не мог наглядеться.

– Ты вся из света, – сказал он тогда и едва коснулся моей щеки. – Не знаю, как вообще возможно чувствовать себя спокойно рядом с тобой.

Я смеялась. Тихо, искренне, спрятав глаза, чтобы он не заметил, как они блестят. Мне казалось, что в тот миг всё складывается правильно. Что я в безопасности.

Он подошёл ближе, медленно, будто боялся спугнуть. Его прикосновения были такими мягкими, что кожа будто пела. В этой тишине, наполненной вином, звёздами и его голосом, я не чувствовала ничего, кроме желания быть рядом. Быть с ним.

Он поднял меня на руки, как в кино, легко, будто я ничего не весила – и унёс наверх, в спальню. Я помню каждый его поцелуй. Неторопливый. Тёплый. Уверенный. Не было грубости. Не было темноты. Только нежность. Его слова звучали шёпотом у моего уха:

– Я никогда никого не хотел так, как тебя.

Я верила. Тогда – верила. Как ребёнок, слепо, бесповоротно. И когда мы остались наедине, и его руки скользили по моему телу, я не сомневалась ни секунды. Мы были единым целым. Я растворялась в нём, чувствуя себя нужной, любимой. Мне казалось, что с ним я могу всё.

Он держал мою руку, пока мы лежали, а потом сказал:

– Обещаю, я всегда буду рядом.

Я закрыла глаза и спряталась у него на груди. Мне хотелось остановить это мгновение. Сохранить его. Не отпускать. Я не знала тогда, что это обещание со временем станет клеткой. Что те же руки, что держали нежно, однажды будут сжиматься слишком крепко. Что взгляд, от которого замирало сердце, будет внушать страх. И что весна, которую я когда-то считала началом любви, обернётся прологом к моей тишине. Но в памяти – он до сих пор другой. Тот, каким я его когда-то любила. Хоть наш брак и не был заключён по велению сердца, я… тогда всё равно в него влюбилась.

Это было глупо, безрассудно – но как же по-настоящему. Я старалась не показывать, но сердце не лгало. Оно замирало каждый раз, когда он приближался. Оно билось чаще, когда он смотрел на меня, чуть дольше обычного, как будто пытался разгадать. Мне казалось, что я смогу растопить лёд, что он просто не умеет любить, но со мной – научится.

Я влюбилась в жесты, в слова, в обрывки внимания. В его редкие улыбки. В то, каким он мог быть, когда позволял себе быть настоящим. И этого крошечного, случайного «настоящего» мне хватало, чтобы строить замки из надежд.

Я убеждала себя, что он просто не привык. Что всё изменится. Что если я буду терпеливой, нежной, заботливой – он откроется.

Я не заметила, как вместо ключа к его сердцу в руке у меня оказался нож. Как вместо любви я приняла за истину иллюзию. Но в самом начале… я была в него влюблена. До боли. До дрожи в пальцах. До слепоты.

Я вышла из душа, капли воды медленно стекали по коже, как будто пытались смыть не только усталость, но и воспоминания. Пар заволок зеркало, и мне даже на секунду захотелось не вытирать его – не видеть.

Но я всё же провела рукой по стеклу и встретилась взглядом с отражением. Тело… моё тело. Когда-то я любила его. Любила свою фигуру, линию ключиц, изгиб талии, гладкость кожи. Теперь – всё это казалось чужим. Синие и бурые пятна – они уже почти исчезли, лишь легкие тени на поверхности кожи, но я видела их. Я помнила каждую точку, каждый след. Даже если их не осталось – я ощущала их фантомы.

Будто кожа сама не забыла. Будто тело шептало: смотри, помни, не прощай. И эта память в плоти причиняла боль – тихую, вязкую. Не ту, от которой кричат. Ту, от которой медленно стирается ощущение себя.

Я провела пальцами по плечу, где когда-то был яркий синяк, теперь – только лёгкая бледность. Но под кожей, глубже, чем может добраться взгляд, он всё ещё был. Я больше не чувствовала себя красивой. Я чувствовала себя выжженной. Но при этом – живой. Пока я видела эти фантомы – я знала, что ещё чувствую. А значит, ещё могу выбрать.

Вода уже остыла, капли на коже стали ледяными, а полотенце, которым я обернулась, казалось слишком тонким, чтобы защитить от холода, что поселился не снаружи – внутри.

Я вышла из ванной в полумрак спальни. Комната тонула в сумерках и только приглушённый свет ночника отбрасывал тени по стенам. В этих тенях он сидел. Ждал.

Антон.

Он поднялся навстречу – в белой рубашке, распахнутой на груди, с букетом роз, всё ещё нераспакованным, будто время застыло в мимолётной иллюзии заботы. – Какая ты… – прошептал он, подходя ближе, убрав цветы в вазу. – Всегда такая… нежная после душа.

Я отступила на шаг, будто случайно. – Я устала. Очень. Хочу просто лечь, Антон.

Он усмехнулся. Губы растянулись, но глаза остались холодными, стеклянными. – Устала? – он наклонился, прикасаясь к моей шее губами. – У тебя ведь больше нет причин усталости, дорогая. Я дома. Я соскучился. Или ты забыла, что я твой муж?

Слова слипались в вязкий шёпот. Его руки уже скользнули под полотенце.

– Пожалуйста… – вырвалось у меня тише, чем хотелось. Почти беззвучно.

Он замер, но не отпустил.

– Пожалуйста? – переспросил он с усмешкой. – Ты же знаешь, что это часть брака. Или ты думаешь, я вернулся из больницы ради одиночества?

Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Ноги ослабели, плечи сжались. Тело застыло, будто снова стало куклой – послушной, выдрессированной. Лишь внутри – боль и пустота, обёрнутая в шелесты страха.

Он не бил. Не кричал. Он просто брал.

А я снова исчезала.

Смотрела в потолок, считала удары сердца, старалась не дышать слишком глубоко, чтобы не чувствовать. Чтобы не быть здесь. Не быть в теле, в этой комнате, в этом браке. И лишь когда тьма наконец поглотила комнату, я позволила себе дышать. Тихо. Разорванно. Снова целая – но разбитая внутри.

Шорох ткани. Его дыхание стало ближе, грубее, навязчивее. Я лежала, почти не дыша, будто мёртвая, будто если не пошевелюсь – исчезну. Простыня, которой я прикрывала тело, стала последней крепостью между мной и тем, что он хотел отнять.

Раздался резкий, короткий стук в дверь. Антон замер, как хищник, которому наступили на хвост. – Что за… – прошипел он, резко выпрямляясь.

Сердце у меня в груди рвануло, словно изнутри его обожгли. Я приподнялась, спрятавшись за спинку кровати, судорожно вцепившись в простыню.

Тук-тук.

Ещё раз. Увереннее.

Антон мрачно натянул рубашку. Его движения были резкими, как у того, кто вот-вот сорвётся.

– Если это курьер – он пожалеет, что родился, – прошептал он, больше себе, чем мне, и пошёл к двери.

Я не дышала. На секунду мне показалось – это кто-то, кто знает. Кто-то, кто видит. Кто-то пришёл спасти меня.

Щелчок замка. Тишина. Глухой, обыденный голос за дверью:

– Доставка. Для Влады.

Пауза. Потом – сухой ответ Антона:

– Я передам.

Антон вернулся с букетом алых роз, будто нес оружие. Он держал его слишком крепко, сжимая стебли, как горло. Цветы были свежие, пронзительно яркие, алые, как только что засохшая кровь. Лепестки – чуть влажные, будто плакали за меня. Я не верила своим глазам.

– У тебя появился кто-то? – хрипло бросил он, швыряя букет на постель. – Или это глупая шутка?

Я не ответила. Губы онемели. Пальцы дрожали, когда я нашла среди цветов тонкую карточку. Небольшой, плотный прямоугольник. Почерк чёткий, аккуратный, но с характером. Между строчек будто сквозил холод.

«Ты сильнее, чем думаешь. Но в шкафу, под левой полкой – ты знаешь, что я нашёл.»

Мир качнулся. Я прочла записку раз, два, три. И поняла.

Он знает. Не просто кто-то следит – этот человек был в доме. Был в моём шкафу, в моём мире, под слоем лжи, где я прятала то, что нельзя было видеть никому. Там, под левой полкой… лежал дневник. Маленькая тетрадь с моими мыслями, страхами, доказательствами. Записками, которые я вела как последнее убежище. Никто, никто не должен был её находить. Даже я порой забывала, что она существует.

А теперь кто-то прикоснулся к ней. Кто-то, кто оставил мне розы, как прощальный букет. Или как обещание? Лёд прошёлся по позвоночнику. Руки стали ватными. Сердце гулко билось, как сирена под черепом. Но… где-то в этом ужасе было и другое чувство. Затаённая, дрожащая надежда. Кто-то знает. Кто-то слышит.

Антон вырвал карточку из моих рук. Читал быстро, не вникая, ожидая имя любовника или признание. Но он не понял. Он не мог понять.

– Что за бред?! – зарычал он, скомкав бумажку. – Это ещё что такое?!

Он бросил её в пепельницу и поджёг, как раньше сжигал мои оправдания. Пламя лизнуло бумагу, но слова уже были врезаны в мой разум.

«В шкафу, под левой полкой».

Значит, кто-то пришёл. Кто-то знает. И кто-то даёт мне шанс. Но и следит. А значит – у меня очень мало времени. Я тихо отодвинулась от Антона. Слишком тихо. Он этого даже не заметил. А внутри… бурлило всё. Страх, злость, боль, слабая, едва живая искра воли.

Я посмотрела на алые розы. И подумала: Кто ты, друг или монстр? Но какой бы ни была истина – ты стал моим единственным выходом.

Антон стоял, глядя на догорающую в пепельнице бумагу, как будто она могла сама объяснить, кто её написал. Пламя отразилось в его зрачках – тускло, мрачно, точно в глазах палача.

– Кто это? – тихо, почти ласково спросил он. – Кто из твоих бывших так поэтично решил появиться?

Я сжала руки. Так сильно, что ногти врезались в ладони. Хотелось соврать. Хотелось сказать, что это ошибка. Но внутри всё колотилось, как пойманная в ловушку птица. Он читал между строк, но не то, что было на самом деле.

– Я не знаю, – прошептала я, не глядя на него.

– Не знаешь? – его голос стал холоднее. – Ты хочешь, чтобы я поверил, что кто-то был в нашем доме, рыскал по шкафам, оставил цветы и эту чушь… и ты «не знаешь», кто это?

– Я… – горло пересохло, слова застревали. – Это мог быть кто угодно. Я же не слежу за тем, кого ты сюда приводишь, пока меня нет…

Он застыл. Повисла тишина – напряжённая, липкая. Казалось, воздух в комнате сгустился в плотный дым, от которого начинало щипать глаза. Потом он сделал шаг. И ещё один. И оказался прямо передо мной. Слишком близко. Я слышала его дыхание. Медленное, но полное угрозы. Его лицо было бесстрастным, как мрамор, но в глазах плясал огонёк. Не ярость – хуже. Холодное, выверенное бешенство.

– Ты перешла черту, Влада, – произнёс он с ледяным спокойствием, проводя пальцами по моему подбородку. Жест был почти ласковым. Почти. – Или это ты проверяешь, на сколько я готов закрывать глаза?

Меня трясло. От холода. От страха. От себя самой.

– Я не… я не знаю, кто это был, – прошептала я, чувствуя, как земля под ногами уходит. Всё тело хотело сжаться в точку, исчезнуть.

Он навис надо мной. Близость обжигала. Мне казалось, я слышу, как бешено колотится моё сердце – но вдруг поняла, что это вовсе не сердце. Это – его ладонь, медленно сжимающаяся в кулак.

– Хочешь поиграть в игры? – голос стал тише. – Тогда учти… я умею выигрывать.

Он резко отстранился и ушёл вглубь квартиры. Я осталась сидеть, вжавшись в спинку кровати, с руками, вцепившимися в одеяло. Пальцы онемели.

Где-то на полу валялись лепестки роз – алые, как кровь. Букет – привет из другого мира. Из мира, где кто-то ещё помнит, что я жива.

3 глава

Она

Что-то внутри меня не умолкало. Глухой, отчаянный зов, словно чей-то голос, застрявший между сном и явью, шептал: тот мужчина из гольф-клуба… он неслучаен. Его взгляд, манера держать себя, холодная ухмылка – всё в нём оставляло послевкусие, как от недопитого бокала вина, в котором что-то растворено. Я не знала, что именно меня цепляло, но чувствовала кожей: он связан с тем, что происходит.

Поэтому я не могла позволить себе пропустить сегодняшний день. Что бы ни случилось – я должна была быть там. Хоть чуть-чуть приоткрыть завесу.

Антон с тех пор не устраивал сцен. Он будто стер из памяти тот вечер, перевернул и сжёг страницу. Снова стал безразличным, снова перестал меня замечать. Ходил по дому, как тень, не глядя в глаза, не задавая лишних вопросов. Мы говорили только по делу. По утрам – пара слов, вечером – тишина.

А потом он и вовсе начал исчезать. Исчезать из дома, из жизни, из моего пространства. Возвращался поздно, тихо, скользя в квартиру, как вор. Его шаги были неуверенными, движения – ленивыми, но от него ощутимо тянуло алкоголем и женским парфюмом. Слишком сладким, вызывающе дешёвым – чужим.

Я слышала, как он заходил в спальню, думал, что я сплю, и, не раздеваясь, ложился рядом. Но я не спала. Я лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, где отражались красные огоньки от сигнализации. Казалось, они мигали мне в такт сердцу. Ты ещё здесь, ты ещё дышишь… пока.

Между нами была не просто пропасть – пустота, которую уже ничем не заполнить. Мы жили в одной коробке из бетона, но находились в разных мирах. И если раньше я всё ещё пыталась вернуть нас, то теперь… теперь я просто ждала.

Ждала ответа. Ждала знака. Ждала – его. Того, с кем встретилась на поле, где под ногами хрустела утренняя роса и звучали чужие советы, а в груди зреет предчувствие, как удар грома перед бурей.

Сегодня я должна узнать. Что-то. Хоть что-то. Иначе – я сойду с ума.

Я вновь приехала на площадку, всё так же притворяясь, будто гольф – просто хобби. Будто я здесь ради расслабления, ради ударов по мячам, ради свежего воздуха и пустоты в голове. На деле – я искала его.

Каждое утро здесь начиналось одинаково: лёгкий ветер треплет флаги, солнце слепит глаза, коротко стриженая трава будто шелестит под ногами. Но сегодня утро было другим. В воздухе стояла особенная, электрическая тишина. Такая, которая бывает перед грозой. Или перед откровением.

Я стояла у клюбхауса, сжимая перчатки и нервно оглядывая поле. Сердце стучало в груди не от волнения перед игрой – от ожидания. Он появится? Или всё это – игра моего воображения? Может, я приписала ему слишком многое? Может, просто отчаянно нуждалась в том, кто напомнит, что я ещё жива?

Я медленно пошла по знакомой дорожке к дальнему участку поля. Те же кусты, та же тень от навеса. И… та же фигура.

Новичок.

Он снова был там. Тот же светловолосый парень с открытым лицом и мягкими глазами. Но на этот раз – он уже не казался таким беспомощным. Его движения стали увереннее, замах точнее, даже осанка – прямее. Клюшка ложилась в его руки, как продолжение тела. Он больше не напоминал "вафельку", как я мысленно окрестила его в первый день. Он – учился. И кто-то явно учил его хорошо.

Я остановилась, наблюдая издали. Его снова окружали те же трое – двое мужчин и женщина, возможно, тренеры, а может, охрана, или… кто-то ещё. Но главное – среди них его не было. Того самого. Таинственного.

Я чувствовала разочарование. Как будто пришла на свидание, на которое забыли прийти. Или не собирались вовсе. Но внутренний голос не умолкал. Это не просто так. Что-то в этой картине было слишком упорядоченным, слишком выстроенным. Новичок был ключом. Или пешкой?