Заложники Кремля

Во многих публикациях о Василии есть общее место: он вышел из тюрьмы инвалидом. Это противоречит свидетельству дочери, которая помнит: отца тогда осмотрел профессор Бакулев, который вел его с детства. Вывод знаменитого клинициста был таков – сердце, печень и другие внутренние органы в порядке. Единственное, что может вызывать серьезные опасения – болезнь ноги от многолетнего курения.

– У него бычье сердце! – еще раз подчеркнул Бакулев… и заплакал.

Так рассказывает Надя Сталина. Это важно принять к сведению, чтобы правильно оценить то, что случилось позднее.

Власти хотели еще хоть на какое-то время «отдохнуть» от Василия Джугашвили. И на пять лет выслали его из Москвы.

Место проживания ссыльный мог выбрать сам. Он захотел в Казань. Город был закрыт для иностранцев, что устраивало КГБ. Там жили бывшие сослуживцы Василия, что устраивало экс-генерала. В Казани он узнал о выносе 31 октября 1961 года тела его отца из Мавзолея. Там же внезапно скончался 19 марта 1962 года.

Никто из близких не поверил в естественность этой смерти. Уж слишком неожиданной она казалась. Да и медицинского заключения сделано не было. До сих пор члены семьи убеждены, что ему «помогла» уйти из жизни его четвертая жена, по слухам, агент КГБ, медсестра Маша, Мария Игнатовна Нузберг, в девичестве Шеваргина, работала в Институте хирургии имени А.В.Вишневского.

Они познакомились, когда Василий угодил из тюрьмы в госпиталь с обострением язвы. Маша последовала (была направлена?) за ним в Казань. Там сумела зарегистрировать с бывшим пациентом брак, что по всем законам было невозможно: Василий до конца дней не развелся с первой женой. По этой причине и Екатерина Тимошенко, и Капитолина Васильева официально зарегистрированы с ним не были, штампа в паспорте не имели.

Четвертая супруга с чьей-то могущественной помощью этот штамп получила. Более того, Марии Нузберг удалось даже дать фамилию Джугашвили двум своим дочерям от прежнего брака. Василий их удочерил!

Из Москвы Василий уезжал в относительно добром здравии. За шесть месяцев медсестра Маша довела его до состояния полутрупа, это удостоверяет и сохранившаяся фотография Васи последних дней. Маша щедро колола ему (Светлана Аллилуева пишет в воспоминаниях, будто та сама в этом призналась) успокоительное – «чтобы не буйствовал».

Капитолина Георгиевна рассказывала мне о своей поездке на похороны в Казань. Какой-то человек, скорее всего работник КГБ, позвонил из Казани с известием о смерти. И предупредил, что ждать, в случае задержки, никого не станут, закопают Василия и без московской родни. Александру Бурдонскому о смерти отца сообщил знакомый, сославшись на сообщение «Голоса Америки». Капа подхватила Сашу и Надю и – бегом на поезд.

…Василий лежал дома, чудовищно исхудавший. Чужое лицо его не давало ответа на вопрос: своей ли смертью умер этот беспутный, несчастный человек, или ему «помогли»? Подозрение, что не обошлось без посторонней «помощи», сразу возникло и у нее, и у детей. Лицо покойного покрывали пятна, на запястьях виднелись синяки, которые заметил даже подавленный ужасом двадцатилетний Саша. В таком виде Василий вернулся домой после загадочного исчезновения на двое суток, за четыре дня до смерти.. Кто его увозил, куда – этого он не помнил, не знал.

Капитолина спросила у крутившихся в квартире людей, было ли вскрытие и, получив утвердительный ответ, решилась.

Велела Саше стать снаружи у двери комнаты и никого не пускать. Сама же подошла к одиноко стоящему гробу. Она тряслась от страха, но сделала то, что хотела: провела руками в местах, где обычно режут при вскрытии. Кагебешники лгали: никаких рубцов на теле не было, вскрытие не проводилось. Это подтверждало мысль об убийстве. Если беспокойного сына умершего вождя «убрали», то и вскрывать не было необходимости…

Тут, отшвырнув Сашу, в комнату ворвались мужчины, которые занимались похоронами. До самого погребения Капа чувствовала на себе их тяжелые взгляды.

Светлана Аллилуева, приезжавшая в 1984 году в СССР, хлопотала в самых высоких инстанциях о перезахоронении брата на Новодевичье кладбище, где образовалось их посмертное семейное гнездо. Там, рядом с Надеждой Аллилуевой, покоится даже няня Светланы. Отказ был категорическим.

В семье это восприняли, как еще одно доказательство версии об убийстве. Василий, об этом упорно говорили в Москве, был нежелательным свидетелем. Он не владел государственными или иными секретами, но слишком многое знал о жизни и нравах партийной верхушки. Партия возвестила о своем обновлении, но в ЦК сидели все те же старые грешники.

Василий упокоился вдали от детей, от родных, от могилы матери, на Архском кладбище города Казани. На мраморной плите выбито: «Единственному от М. Джугашвили». Медсестра Маша, изловчившаяся выйти замуж за неразведенного и получить его фамилию, захотела сделать именно такую надпись.

Эпитафия ли это убитой горем вдовы? Или своеобразный «отчет» в КГБ о выполненном задании? Родные Василия до сих пор не знают ответа на этот вопрос…

В ноябре 2002 года его разрешили перезахоронить в Москве на Троекуровском кладбище, рядом похоронена Мария Нузберг.

30 сентября 1999-го года, через тридцать с лишним лет после смерти Василия Сталина, Военная коллегия Верховного суда РФ пересмотрела его уголовное дело. В 1955 году он был осужден за антисоветскую пропаганду и агитацию (за критику Хрущева и компартии, развенчавших культ личности), а также за злоупотребления, превышение служебных полномочий. В 1978-м году родственники Василия обращались с просьбой о его реабилитации, но получили категорический отказ. Наконец, в 1999-м году дело было пересмотрено по инициативе Московского городского комитета ветеранов Вооруженных сил. На этот раз Военная коллегия нашла возможным снять с сына Сталина абсурдное обвинение в антисоветской пропаганде, а также в злоупотреблении властью «при особо тяжких обстоятельствах». Видимо, здесь имеется в виду то, что в приговоре названо «клеветническими измышлениями в отношении высшего руководства страны по поводу организации похорон его отца». Что же осталось? Превышение служебных полномочий, халатность… Да кто из начальства у нас этим не грешит? Группа сослуживцев, хлопотавшая о пересмотре дела, считает Василия Сталина реабилитированным полностью.

Александр Бурдонский

Жизнь отца – всегда набросок жизни его ребенка, эскиз, намек. Первые шаги дитя делает в колее, проложенной главным человеком в семье. Коллея, проложенная Василием Сталиным, обозначена жестко.

Кроме Саши и Нади от первого брака с Галиной Бурдонской, у Василия было еще двое детей: Светлана и Василий – от второго брака с Екатериной Тимошенко. Екатерина, дочь известного маршала, дружила со Светланой Аллилуевой, и назвала свою дочь, появившуюся на свет в 1944 году, в ее честь. В свою очередь и Светлана дала собственной дочери, родившейся в 1950 году от Юрия Жданова, имя Екатерина.

Обоих детей Екатерины Тимошенко ждала злая участь. Василий женился на ней уже будучи законченным алкоголиком, и это обрекло его детей от второго брака на раннюю смерть. Василий-младший стал наркоманом. Погуляв и покуролесив в стиле отца, он умер в двадцать лет с небольшим от передозировки героина. Светлана родилась ослабленной, всю жизнь страдала болезнью щитовидной железы и угасла в сорок лет, лишь на один год пережив свою мать. Все трое похоронены на Новодевичьем кладбище.

Жизнь детей Екатерины Тимошенко укоротила дурная наследственность и в прямом, и в переносном смысле. Учительница Светланы и Васи вспоминает, что оба эти ребенка были крайне болезненными, часто пропускали уроки. Тогда приходилось звонить им домой. Но там чаще всего никто не подходил к телефону. Светлана объясняла:

– Мать не снимает трубку, так как очень много звонков с угрозами от людей, вышедших из лагерей и тюрем.

Это было уже после сенсационных разоблачений Хрущева на ХХ съезде. Дочери Василия Сталина тоже пришлось расплачиваться за грехи деда. Как-то класс пошел на экскурсию в музей Революции, а гид, как нарочно, весь свой рассказ построил на материалах о репрессиях. Учительница с тревогой наблюдала за маленькой Светой, казалось, девочка вот-вот упадет в обморок.

Те же демоны витали и над детьми Василия от Галины Бурдонской. Но им повезло все же больше – Василий стал их отцом, еще будучи здоровым человеком. Впрочем, и Саше, и Наде также досталось яда.

Как-то Надя уже после ареста отца пришла в школу, она тогда училась в пятом классе. В гардеробе ее встретила – подкарауливала, что ли? – директриса. Сорвав с вешалки пальто ученицы, швырнула его в лицо девочке:

– Иди к своему отцу и деду!

Надя выкрикнула:

– Мне идти некуда! Отец в тюрьме, а дед в могиле.

Эту школу ей пришлось бросить.

Когда разразились семейные трагедии, Наде исполнилось одиннадцать лет. Но характер у девочки оказался твердый не по годам. Она не захотела изменить свою фамилию, осталась Сталиной. Эта верности и независимость дорого ей обошлись.

Услышав такую фамилию, люди начинали на нее выразительно смотреть. Фамилия, еще недавно приводившая в трепет, открывавшая все двери и сердца, стала клеймом, знаком чумы. Чаще всего люди просто смотрели на нее. Так смотрели, что Надя в конце концов – нет, не фамилию сменила, свела общение с миром до минимума.

В 1966 году она вышла замуж за актера Александра Фадеева, сына известной актрисы МХАТа Ангелины Степановой и писателя Александра Фадеева (автора самого популярного романа послевоенных лет «Молодая гвардия»). Знаменитого тестя, страдавшего алкоголизмом, к этому времени уже десять лет как не было в живых, он покончил с собой в 1956-м.

Заболевание отца передалось сыну, блестящему красавцу, талантливому драматическому артисту. Он работал в одном театре с матерью. До встречи с Надей Сталиной женами Фадеева-младшего были яркие звезды кино 60-х годов Людмила Гурченко и Лариса Лужина…

Когда Александр познакомился с Надеждой, девушка училась на филологическом факультете МГУ. Саша ни с кем не захотел делить свою новую любовь – его жена не должна была ни учиться, ни работать. После острых приключений в бушующем море жизни Александр искал тихой пристани. И он ее нашел. Двадцатитрехлетняя Надя покорилась воле мужа, оставила учебу. Вся ее жизнь в дальнейшем была посвящена семье.

Они прожили вместе двадцать семь лет. Александр умер, когда ему едва перевалило за пятьдесят: алкоголь разрушил и талант его, и красоту… Надежда Васильевна не смогла примириться с утратой; мир, плещущий за стенами дома, ее мало интересовал.

Саша Бурдонский стал театральным режиссером, одним из лучших в Москве. Он не входит в число «звезд», не является завсегдатаем театральных тусовок, где куется земная слава. Его известность – известность мастерового, который старательно и любовно делает свое дело вдали от суетной толпы, чуждый лихорадочного желания ей угодить.

А потом выясняется, что именно он-то этой толпе и интересен. Спектакли Бурдонского «Дама с камелиями», «Орфей спускается в ад», «Последний пылко влюбленный» были в свое время популярнейшими в Москве. Его постановки держались на сцене десятки лет.

– Не может быть! – воскликнет какой-нибудь московский театрал. – «Даму с камелиями», «Орфея» поставил Бурдонский? Невероятно…

Да, так получилось, что спектакли знают, а имя режиссера – нет. Бурдонский – режиссер-невидимка, и разгадка этой тайны в его происхождении.

Он начинал карьеру режиссера в самый разгар хрущевской «оттепели», которую приветствовал всем своим юным сердцем максималиста. Но это было неудачное время для внука Сталина и всей его родни. Страна переживала шок от хрущевских разоблачений, общественность пылала праведным гневом. И тут вдруг внук тирана заявляет свои права на существование! Да еще и в одном из самых публичных искусств!

Репрессивное сознание советских людей отозвалось на это по-своему. Существовать в театре Бурдонскому позволили, но режиссер был приговорен к замалчиванию. Пожизненно. Фамилия его, разумеется, в афишах значилась. Но публика запоминает имена, которые ей повторяют по тысяче раз на день. В его памяти хранится только одна встреча, на которой все было по-другому. Общество «Мемориал» пригласило выступить звезд театра Советской армии Людмилу Касаткину и Нину Сазонову, а также Александра Бурдонского. Как он рассказывал журналисту газеты «Совершенно секретно», у него внутри все сжалось. Что он скажет этим людям? Что они скажут? Не пойду! «Но они очень просили, и я решился. Они меня окружили и говорят: мы просили вас прийти, чтобы сказать вам – вы ни в чем не виноваты и должны жить спокойно. Я был потрясен, и это осталось в моем сознании на всю жизнь».

Потому и осталось на всю жизнь, что другого похожего случая, разговора, встречи – не было. Горький юмор ситуации здесь в том, что Александр, честное, горячее дитя «оттепели», ненавидел культ и его преступления. Но это не отменяло «приговора», и внук должен был заплатить по счетам Деда.

Он принял это со смирением обреченного.

Александр Бурдонский всю жизнь работает в театре Российской (прежде – Советской) армии. До перестройки внук Сталина был, естественно (точнее, противоестественно), невыездным, то есть просто не имел права выезжать за рубеж. А открылись границы – и со своим театром он объездил много стран, повидал мир.

Побывал в Израиле, где в паре со звездой театра Российской армии Людмилой Касаткиной играл в спектакле по пьесе американца Тома Кемпински «Дуэт для солиста». И, говорят, очень здорово играл. Некоторые считают – в режиссере Бурдонском погиб классный актер. Но актерская профессия еще более публичная, чем режиссерская. Бурдонскому же было предназначено оставаться в тени. И на сцену он выходил только за границей.

Наш театр, как и вся страна, переживал тяжелые времена. В театре Российской армии упадок был особенно заметен. С размахом задуманное здание в форме гигантской пятиконечной звезды (сталинский ампир) даже осветить было невозможно. То была в буквальном смысле угасающая звезда.

Бурдонского звали на постановки в театры разных стран. Но он не поехал, не захотел. Потому что Россия, как он говорит, – единственная страна, где театр является «органом жизни». Не местом для ярких шоу, а именно «органом жизни».

Во время своего недолгого возвращения на Родину в 1984 году Светлана Аллилуева была поражена тем, какой головокружительный взлет сделал за семнадцать лет разлуки этот когда-то «тихий, боязливый мальчик, живший в последнее время с сильно пьющей матерью и начинавшей пить сестрой». Светлане казалось тогда, что Александр не проявлял никаких талантов. И вдруг она обнаружила, что он превратился в интересную, яркую личность, нашел себя, несмотря на все превратности судьбы.

«Мы пошли смотреть его спектакль – очень изящную, романтическую «Даму с камелиями», и я все не могла поверить… это ли Саша? Это ли наш Саша, выходящий из-за кулис и быстро раскланивающийся перед публикой после спектакля, всегда имевшего успех?.. (обращаю внимание читателя на это точное слово – «быстро». Бурдонский всегда раскланивается торопливо, будто спешит уйти со сцены, ему комфортно только за кулисами. – Авт.) Так хорошо говорит, много читает – нет, не может быть! Он похож на Василия, когда тот был совсем молодым и еще непьющим; нервное, впечатлительное «аллилуевское» лицо с мягкими карими глазами, как у них у всех… Спокойный, тихий, внимательный – ничего от его «самолюбивого, агрессивного отца».

Это мать уберегла его. Мать, которую они с сестрой Надей не видели восемь лет. Галина Бурдонская жила через три улицы от их дома, но не имела права ни позвонить, ни даже появиться в пределах видимости. И все же ее любовь, ее колдовство, ее неусыпные мысли о детях спасли Надю и Сашу.

Я пересмотрела много фотографий Василия Сталина, и при встрече с Александром Васильевичем Бурдонским была поражена тем, как они с отцом похожи – и не похожи. В лице сына нет агрессивности, и нет жалкости, надлома, так заметных на снимках отца – особенно последних. Нервное, выразительное лицо интеллигента из достойной семьи.

Эта ненадломленность – бесценный дар матери. Как ей это удалось? Сашу разлучили с ней четырехлетним. И потом долгих восемь лет его заставляли называть мамой других женщин. С родной же матерью он встретился двенадцатилетним подростком, по-своему сложившимся человеком. И оказалось – разлука ничего между ними не смогла разрушить…

– Первая картинка моего детства, – вспоминал Бурдонский, – залитая солнцем большая комната, накрытый стол, очень много цветов и женщина с длинными белыми волосами. На ней малиновое платье с белыми листьями и золотые туфельки. Потом рядом с отцом появлялись другие женщины, но эту женщину в малиновом платье я помнил всегда и знал: она – моя мама. Уже когда мы встретились, я спросил:

– Что это было: вот так дверь, вот так стоял рояль?..

Она:

– Это был мой последний день рождения при Васе, на даче во Внуково.

Ей исполнилось тогда двадцать четыре года. Я даже помню мелодию немецкой пластинки, которую крутили тогда. Мы с ней стали разбирать фотографии – есть это платье!

Мама была жизнерадостным человеком. Она любила красный цвет. Свадебное платье, неизвестно почему, сшила себе красное. Оказалось, это дурная примета…

Многое я помню из детства, но – обрывки. Странно как память отбирает… Совершенно не помню, как выпал из окна в Германии, где отец служил несколько лет после войны. Я упал вместе с рамой, не погиб только потому, что зацепился за деревце. Шрам вот остался… Весь поцарапался, губу разбил. Тогда с нами была уже Екатерина Тимошенко. Она в это время кормила свою маленькую дочку. Перепугалась жутко.

Приехал отец, вошел в спальню, не раздеваясь, в шинели и фуражке. Остервенелым движением вытащил меня за рубашку из постели и набил физиономию. Это я тоже помню. Такое вот первое воспоминание о папе и первое – о маме.

Я, точно, родом из детства. Мы можем многое не помнить, но все, все закладывалось тогда… Что удивительно… Детство-то было жуткое, те восемь лет без мамы. Екатерина с нами страшно обращалась. Сестру била жесточайшим образом, у нее почки до сих пор отбиты. Оторвала ей губу; губа у Нади, как лоскут, висела.

На роскошной даче мы умирали с голода. Вылезли как-то ночью, это еще до Германии было, маленькие дети, прокрались туда, где овощи лежат, набрали себе в штаны и зубами чистили свеклу, немытую грызли в темноте. Просто сцена из фильма ужасов. Это в царском доме! Няньку Екатерина поймала на том, что та нас подкармливала, и тут же выгнала. Прислуге запрещалось кормить нас сверх того, что позволяла мачеха.

– Откуда такое зверство в молодой, благополучной (дочь маршала!), красивой женщине?

– Видимо, тоже из детства. Екатерина, та материнской ласки не знала вовсе. Мать ее была турчанка, из богатого рода. В революцию вышла за безвестного тогда Тимошенко, бросила на него Екатерину и смылась с кем-то. Много лет спустя, Тимошенко уже был маршалом, позвонила, чтобы чем-то помог. Тот, видно, очень ее любил, затрепетал, заволновался и сразу начал о дочери:

– Знаешь, наша Катя…

– Кто это?

– Наша дочь.

– Это меня не интересует…

И может быть, эта травма у бедной Кати не заживала. А может, с генами что-то передалось…

Екатерина была очень эффектная черноглазая брюнетка, выкрашенная в белый цвет. Ходила в сапогах. Тогда еще моды на сапоги не было, она заказывала их в мастерской. На равных пила с мужиками, могла запросто опрокинуть стакан водки. Отец дружил с Левой Булганиным (сыном Николая Булганина, министра Вооруженных сил СССР. – Авт.). Это была одна компания, они часто собирались.

Жизнь Екатерины с отцом – сплошные скандалы. Я думаю, он ее не любил. Когда надирался, сразу в нее чем-нибудь запускал, и начинался мордобой. Екатерина была сильного характера женщина, но отца боялась. Скорее всего, чувств особых не было с обеих сторон. Очень расчетливая, она, как и все в своей жизни, просто просчитала этот брак.

– Но просчитала плохо…

– Как сказать… У женщин своя «карьера». Надо знать, чего она добивалась. Если благополучия, то цель, можно сказать, была достигнута. Екатерина вывезла из Германии огромное количество барахла. Все это хранилось в сарае на нашей даче, где мы с Надей голодали. Когда отец Екатерину выставил в 1949 году, ей потребовалось несколько машин, чтобы вывезти добро. Мы с Надькой услышали шум во дворе и кинулись к окну. Видим – «студебеккеры» цепочкой выезжают…

У Екатерины был большой талант спекулянтки. Даже в Германии она умудрялась выращивать свиней на продажу. А в Москве, на даче тем более, без конца шарашила, все время что-то растила-продавала. Денег наличных отец мало получал. Чтобы «соответствовать», выглядеть прилично, как членам семьи Сталина, приходилось вертеться. В доме без конца что-то перешивали. Кстати, когда Екатерина исчезла и появилась Капитолина, бескорыстная душа, она стала разбирать наши с Надей шмоточки и была просто поражена: со всех наших вещей Екатерина срезала пуговицы. Красивые, наверное, были…

– Такое творилось в семье Генералиссимуса?!

– Надо понимать, что представляла собой тогда так называемая элита. Власть захватили вчерашние рабочие, крестьяне без всякой культуры, не вытравившие из себя куркульской закваски. У Екатерины был брат Костя, он женился на дочери маршала Чуйкова. Так Екатерина рассказывала, в той семейке могли друг у друга капусторезку украсть. Устройство такое для шинковки капусты. И «пострадавшие» на правительственной машине «Чайка» приезжали к родственникам краденое выручать.

– У, ворюги, отдайте капусторезку!

Такие вот семейные сцены.

– Вы, судя по всему, не держите зла на Екатерину?

– Не умею я этого… Она, кстати, как-то позже сказала: «Я была вам хорошей мачехой, ты ведь не можешь сказать, что это не так?»

Оправдывала себя тем, наверное, что жизнь-то с отцом была жуткая. Прощаясь, оставила нам с сестрой по плитке шоколада. Для такой женщины это был шикарный жест.

Ее так жестоко наказала жизнь! Екатерина была еще жива, когда при странных обстоятельствах умер ее сын, наркоман…

– Чем она занималась, расставшись с отцом?

– Ничем. Разве что вещички распродавала. Жила, запершись в роскошной квартире в центре Москвы, шума, компаний не терпела. Ее любимое занятие было сидеть с кем-нибудь на кухне за разговорами всю ночь. Я как-то пришел к ней днем, в три часа, а ушел в двенадцать следующего дня. Это был странный одинокий человек.

Он нее шло ощущение жесткости и холода. Это ощущение всего моего детства. Уже когда появилась Капитолина, совсем другой, разумный, нормальный человек, все равно не было чувства, что дом – теплый.

В Москве, на Гоголевском бульваре, наш особняк казался мне слишком большим, там потолки чуть ли не в пять метров высотой. Хотя на двух его этажах было всего пять комнат, да в подвале биллиардная и кинозал. На первом этаже столовая, кабинет отца небольшой и спальня. Наверху две спальни. Одна из них, побольше, для Нади и Лины, дочери Капитолины. Другая, узкая, как пенал, и неудобная – моя.

Вот одноклассник у меня был, Володька Шкляр – у него дома мне страшно нравилось. Во-первых, маленькая комната! И какие-то занавески, цветы, птичка живая щебечет. Это назвали бы мещанством. Но уютно! На столе вазочки из синего стекла, варенье, липучие конфеты – недоступные мне радости. У моего друга были зеленые-зеленые глаза и зеленая сопля из носа. Я его обожал. Но пригласить на день рождения Володьку! Даже когда уже Екатерина исчезла и появилась Капитолина и стала устраивать праздники, его пригласить мне не позволили.

– Вот сына профессора – пожалуйста.

Из тех восьми лет без мамы самое интересное воспоминание – я видел, как по Гоголевскому бульвару ходил какой-то старик с рыжей лисой, с живой лисой. Потом прочитал у Юрия Олеши – это прогуливался писатель Миклашевский. Помню, прочитал и так и подпрыгнул: я видел эту рыжую лису!

Но те восемь жутких лет не перевесили первых четырех с половиной. Я был рожден от молодых, здоровых людей, которые любили друг друга. Родителям было по девятнадцать лет, когда они поженились.

Родился я в 1941 году в Куйбышеве, куда эвакуировались во время войны многие кремлевские семьи. Отец служил на фронте, новость ему сообщил Степа Микоян, тоже летчик (сын крупного государственного и партийного деятеля Анастаса Микояна. – Авт.). Они со Степой были друзья и оба тогда прилетели. Первая фраза отца:

– Губы мамкины.

Мать с отцом чем-то были похожи, оба конопатые, их даже за брата с сестрой принимали. Я был «мамин» сын. Надя – «папина» дочь. Ей исполнился год, когда отец дал ей глотнуть водки. Надька не заплакала, а только причмокнула. Отец воспарил:

– Сразу видно, отцовский ребенок!