Заложники Кремля

Уже близилось новоселье, когда маршал внезапно был арестован. Его обвинили в приемке неисправных самолетов. Светлана Аллилуева уверенно пишет, что Новикова забрали «с легкой руки Василия». Те же сведения находим в «Воспоминаниях» Хрущева:

«Говорили, что и на него (Новикова. – Авт.) донес Вася Сталин».

Верил ли Василий, что герой войны маршал Новиков переродился во врага? Испытывал ли к нему как авторитетному военачальнику профессиональную ревность? Или все гораздо низменнее – просто захотел (Екатерина заставила?) отхватить вызывающе лакомый кусок?

Какими бы ни были его истинные побуждения, но в результате дача Новикова перешла к сыну Сталина.

Новому хозяину счастья она тоже не принесла. Здесь жестокая Екатерина морила голодом детей Василия. Здесь супруги дрались после пьянок, случалось, до крови. Здесь же подошел к концу их недолгий, как все love-stories Василия, роман. Однажды он сказал:

– Все. Выметайся.

Екатерина, особа практичная, готовилась к расставанию загодя. Она прожила с Василием пару лет в послевоенной Германии – генерал Сталин командовал авиакорпусом, базировавшемся в городке Виттниток. Оттуда самолетами, как разносила молва, отправлялись в Москву трофеи, стандартный набор: мебель, ковры, хрусталь, фарфор, тряпки…

Что-то из этих вещей украсило квартиру на Гоголевском бульваре, что-то попало на усовскую дачу. Но немалую часть немецких трофеев Екатерина предусмотрительно не распаковывала, поместив многочисленные коробки в дачном сарае. Как только Василий произнес свое «Выметайся», отставная супруга вызвала из гаража министерства обороны несколько грузовиков, и военизированная колонна с немецким барахлом взяла курс на Москву.

Какая-то несчастливая была эта дача! Горести преследовали и ее будущих владельцев. После Василия Сталина в нее вселилась семья еще одной Екатерины – Фурцевой, первой женщины – секретаря ЦК и министра культуры СССР. Бывшая ткачиха была не чужда радостей жизни. Она энергично взялась усовершенствовать и без того роскошный по тем временам особняк – там появилась мраморная ванна, сауна, бассейн…

Это было крайне неосмотрительно со стороны секретаря ЦК: в среде партийцев все еще исповедовалась внешняя скромность. Как только положение Фурцевой пошатнулось, Михаил Суслов, тогдашний главный идеолог Центрального комитета, он же главный пуританин, создал ревизионную комиссию.

Проверка установила, что Екатерина Алексеевна сорила казенными деньгами. C этого момента ее карьера была окончена. Как утверждают, именно в усовской мраморной ванне Фурцева дважды пыталась перерезать себе вены…

Капитолина, которую Василий привез в Усово сразу после разрыва с Екатериной Тимошенко, боялась этого места. Всегда перед глазами стояли жалкие, несчастные Васины дети, какими она увидела их там впервые.

Теперь, после ареста Василия, Капа лишилась всякой надежды на то, что жизнь ее вообще когда-нибудь устроится по-человечески. Заведенной машиной моталась между тюрьмой во Владимире и домом в Москве…

Как-то вместе с Капитолиной в тюрьму поехала Светлана, оставившая запись о «мучительном» свидании с братом. На стене кабинета, где брат и сестра встретились, еще висел огромный портрет Сталина.

«Под портретом сидел за своим письменным столом начальник… Он был маленького роста, белобрысый, в стоптанных и латаных валенках. Кабинет его был темным и унылым – перед ним сидели две столичные дамы в дорогих шубах и Василий»…

Оставили портрет поклонники вождя или просто забыли его снять? Кто знает, но получилось так, что сын и здесь был унижен перед ликом отца.

Навещали Василия и дети. Надя об этих свиданиях рассказывала:

«Часто, когда мы его ожидали, через открытую дверь в коридоре было видно, как его вели. В телогрейке, ушанке, в кирзовых сапогах он шел, слегка прихрамывая, руки за спиной. Сзади конвоир, одной рукой поддерживающий ремень карабина, а другой державший палку отца, которую ему давали уже в комнате свиданий. Если отец спотыкался и размыкал руки, тут же следовал удар прикладом».

В тюрьме Василия настигло заболевание, в просторечии называемое «сосуды курильщика». В лучшем случае его следствие – хромота, в худшем – гангрена ног, спасти от которой может только ампутация. Это случилось, к слову, и с первой женой Василия Галиной Бурдонской.

Василий давал показания на Капитолину, мучился от болей физических. Но, хочется думать, и от душевных тоже. Днем предавал возлюбленную, вечерами точно стремился ласковостью слов снять с души совершенный грех:

«18.2.56г.

Мамка милая!

Первая ласточка, хотя и небольшая, но все же долетела… Хотя ты далеко, но с письмом как будто приблизилась и находишься рядом. Не думал, что листок бумаги может так взволновать. Ты не представляешь, как приятно в этом «дворце» получить даже такое небольшое и бестолковое, но теплое посланьице!.. Твое тепло лучше всяких лекарств, и раз оно греет меня – мне сам черт не страшен!..

Крепко целую. Твой Василь».

«2.4.56 г.

Мамка – родинка! То, чего я так боялся, произошло. Просудилась… Проклятая конура. Но почему нет больничного? О чем думают ваши блюстители здоровья?.. Кроме нас самих, о здоровье никто заботиться не будет… Настроение отвратительное, но твердость моего духа может тебя не беспокоить. Хотя и трудно, но ничего. Отец часто говорил: «Для того чтобы из железа получилась сталь, его надо бить». Это, конечно, образно, но смысл в том, что за битого двух небитых дают. Сильный человек должен стать сильней от такой передряги, а слюнтяй расклеится».

«27.5.57 г.

Здравствуй, золотко!

Ну и погодка!.. Все наоборот: в марте ходили раздетые, а в мае замерзаем. В такую погоду только пить – под Вертинского. Но он взял и душу Богу отдал… Прочитал об этом сегодня в «Советской России» и вспомнил его песенку: «А мы пьем горькое пиво…» Песенка очень неплохая и как раз к этой погоде и моему настроению. С фокусами был старик, но пел, по-моему, хорошо. Душевно, по крайней мере, а не орал, что есть силы, как это делают некоторые молодые «таланты». Чем сильнее орет, тем лучше – как такой петух. Тогда лучшими певцами должны бы считать себя ишаки – уж орут-то они, действительно, непревзойденно. Чтобы согреться – замерз! – сегодня после работы работал. «Впихнул» в рамку твое Величество. Получилось неплохо, и настроение поправилось хоть немного…»

«22.4.58 г.

Здравствуй, Капа!

27-го числа этого месяца исполняется ровно пять лет, как я не был дома. Ты спрашиваешь: «Кто тебя навещает и бывает у тебя? Я интересуюсь, когда у тебя была последний раз твоя первая жена и когда вторая? Если тебе нежелательно говорить об этом, не настаиваю…»

Почему нежелательно? У меня нет тайн от тебя. Я тебя действительно люблю!

Не навещают ни одна, ни другая. Екатерина не навещает и не пишет, так как каждое навещание кончалось руганью из-за тебя. Я не скрывал от нее, да и ни от кого, свое к тебе отношение. Ее условие – бросить даже думать о тебе. А я этого не хочу! Изредка пишут Света и Вася. Вот и вся связь с ними… Галина приезжала два раза с Надей. Одна не приезжала. Никогда и ни перед кем я не постесняюсь назвать тебя человеком, которого действительно люблю! Приезжай и ни о чем не думай, кроме того, что тебя любят и ждут. Целую родинку свою дорогую и любимую, хотя и упрямую, как тысяча ослов, и колючую, как ежик: но мою любимую…»

Все годы заключения Василий не уставал ходатайствовать о досрочном освобождении. Был полон отчаяния, метался. Писал всем, кто имел власть, обещая стать другим. И пользовался всяким удобным – или не очень удобным – случаем, чтобы это продемонстрировать: я – уже другой человек..

Письмо Василия к XX съезду КПСС датировано 23 февраля 1956 года. Съезд не закончен. Более того, еще не прозвучал исторический доклад Хрущева. Пришедший к власти новый вождь выступит с разоблачением культа личности Сталина только в ночь на 25 февраля, на закрытом заседании. А сын тирана уже спешит откликнуться на выступления участников съезда, всего лишь туманно предваряющие разоблачение его отца.

Это письмо Василия Сталина впервые опубликовано в 1996 году:

«Президиуму ЦК КПСС.

Считаю своим долгом – долгом коммуниста изложить Президиуму ЦК КПСС свое мнение по вопросу культа личности, – поднятому на ХХ съезде КПСС <…> Сказана – правда, вывод справедлив.

К такому мнению я пришел не сразу, а путем долгих раздумий.

Трудным для меня был этот путь – путь внутренней борьбы и противоречий.

Но какова бы ни была правда, хоть и горькая – она лучше миража.

Мне не с кем, кроме Президиума ЦК КПСС, поделиться этим не легко давшимся, но твердым мнением.

Надеюсь, что Вы поймете меня. Все остальные вопросы, выводы и задачи, поднятые и разоблаченные съездом, настолько жизненны, логичны и необходимы, что вызывают лишь гордость у любого честного человека за партию и ее Центральный комитет.

г. Владимир. 23 февраля 1956 г.

В. Сталин»

Как суетлив он в предательстве! А результата – никакого. Никто не спешит смягчить участь Сталина-младшего. Мужественная Капитолина уговаривает его терпеть и ждать конца срока, но это только приводит Василия в ярость.

Только в 1960-м году Сталина вызвал к себе Хрущев. Вася рассказывал потом близким: Никита Сергеевич принял его, как родной отец. Они расцеловались и оба плакали.

Итогом встречи стало досрочное – Василию оставалось сидеть еще около года – освобождение.

Его дочь Надя к этому времени стала уже барышней, училась в седьмом классе.

После ареста Василия Галина Бурдонская сразу бросилась искать своих детей. И с тех пор они жили вместе: Галина, Надя и Саша. Восемь лет дети жили с отцом без матери – семь лет с матерью без отца…

Как-то вечером Надя сидела дома одна. Время с того страшного дня, как забрали отца, тянулось ужасно медленно.

Зазвонил телефон. Надя сняла трубку. Знакомый голос произнес:

– Дочка, это я – твой папа. Я звоню с вокзала.

От растерянности она глупо спросила:

– Какой папа?

– У тебя что, их много? Отец бывает только один.

Василия восстановили в партии, вернули генеральское звание, назначили солидную пенсию, дали квартиру на Фрунзенской набережной, дачу в Жуковке. Как наслаждался он возвращенной свободой! Съездил с дочкой в санаторий, загорел, окреп. Жил мечтами о спокойном, размеренном существовании, в котором видел себя… директором бассейна. Быть может, эта мысль пришла ему в голову, когда он узнал, что их с Капой бассейн все-таки достроили – без него, в 1955 году.

Но долго продержаться не удалось. Уже в Кисловодске снова потянулись к нему приятели и собутыльники. По Москве с новой силой покатились слухи о гульбищах Сталина-младшего.

Было решено, что с Василием должен побеседовать Климент Ворошилов, давний друг Сталина, если можно считать, что у Кобы были друзья. Запись этой беседы, датированная 9 апреля 1960-го года, долго хранилась в архивах под грифом «Совершенно секретно». Ее опубликовал директор Государственного архива РФ, доктор исторических наук С. В. Мироненко в 1998 году.

Итак, беседуют старый и малый, легенда гражданской войны, Герой Союза, Герой Труда, восьмидесятилетний председатель Президиума Верховного Совета СССР и недавно выпущенный на свободу сорокалетний сиделец Владимирского централа, сын бывшего вождя всех народов.

«Ворошилов: Ну, рассказывай, Василий, как дела, как живешь?

Сталин: Плохо, Климент Ефремович, работать надо, прошу помочь, иначе без работы пропаду.

В.: Я тебя знаю со дня, когда ты появился на свет, приходилось нянчить тебя. И я желаю тебе только добра. Но сейчас буду говорить тебе неприятные, плохие вещи.

С.: Слушаю.

В.: Прежде всего ты должен стать другим человеком. Ты еще молодой, а вон какая у тебя лысина, у отца твоего не было, хотя он дожил до 74 лет. Все это потому, что ты ведешь бурную жизнь, живешь не так, как нужно. То, что с тобой произошло, не должно больше повторяться. У нас социалистическое государство, мы строим коммунизм, боремся за каждого человека. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын и не должен это забывать. Ради его памяти тебе иначе надо жить. Ты не ожидал этого разговора?

С.: Ожидал, думал об этом.

В.: Помнишь, когда твой отец был безнадежно болен, а ты ходил пьяный по коридору. Я тебе говорил: брось пить, брось всякие нехорошие мысли. А потом ты стал пить еще больше. Как было горько видеть, когда Сталин не раз сожалел, что ты не умеешь себя вести. Сейчас вопрос так стоит: или тебя надо лечить, если ты не в состоянии сам начать новую жизнь, или ты соберешь свои моральные силы, возьмешь себя в руки и будешь вести себя как следует.

С.: Я Вас понимаю, Климент Ефремович. Вы во всем правы. Полностью с Вами согласен, мне надо исправляться, но для этого надо работать.

В.: Это не проблема. Но надо понимать, что ты находишься до некоторой степени на особом положении. Я бы на твоем месте изменил фамилию. Прямо тебе скажу. К тебе всякая сволочь лезет. Недавно ты отдыхал с дочерью в Кисловодске, и как ты там себя вел? Безобразно. Об этом нам все известно, и мы не имеем права об этом не знать.

С.: Я понимаю.

В.: К тебе потянулась всякая дрянь. Ты мог занять себя чем-нибудь полезным, читал бы хоть книги, писал что-нибудь. А ты вместо отдыха устраиваешь встречи со всякими сомнительными людьми, подхалимы тебя восхваляют. Имей в виду, эта братва тебя толкнет в какую-нибудь яму. Почему эти люди не помогут тебе встать на правильную дорогу? Вот у нас есть письмо, написанное на имя Н. С. Хрущева. Он сказал: будет у тебя Василий – прочитай ему.

(Ворошилов зачитывает письмо полковника запаса Тимофеева на имя Н. С. Хрущева о поведении В. И. Сталина в кисловодском санатории Министерства обороны. Во время чтения, там, где в письме говорится, что В. И. Сталин пьянствует и устраивает у себя в люксе оргии, В.И. говорит: Тимофеев сволочь, подлец он. Такие люди и хорошее могут изобразить плохим).

В.: Я не согласен, что Тимофеев сволочь. Он член партии с 1914 года. Ему жаль тебя, и он хочет помочь. Понятно, тебе это не нравится, а он говорит, что было. Ты продолжаешь пить. От тебя и сейчас пахнет водкой. Я в своей жизни насмотрелся на алкоголиков и знаю, что это такое. Если ты подвержен этому пороку, ты лишен объективности. Поэтому ты должен понять, что Тимофееву жаль тебя.

С.: Он писатель, книги пишет.

В.: Значит, он тебя лучше видит, чем другие.

С.: Он дал мне свою рукопись на рецензию, я прочитал и сказал, что книга дерьмо.

В.: Ты и обозлен на него. Ты должен перестроить свою жизнь. Надо взять себя в руки и категорически прекратить пить. Работу тебе дадут, но ты должен подготовить себя к этой работе, какая бы она ни была. Если Ты этого не сделаешь, то тебя может постигнуть прежняя участь. У нас государство, а не лавочка, и нельзя терпеть, когда вокруг тебя околачивается всякая сволочь. Об этом к нам кроме письма Тимофеева поступают и другие сообщения.

С.: Прошу зачитать.

(Ворошилов читает донесение заместителя начальника Главного военно-медицинского управления по политической части (вдумайся в название Управления, читатель: военно-медицинское по политической части! – Авт.) генерала Лайока. Сталин возмущается).

В.: Напрасно ты возмущаешься. Люди не могут молчать, когда ты ведешь себя безобразно. Они отвечают за порядок в санатории, а значит, и за твое поведение и, если хочешь, за твою жизнь.

С.: Да, я выпивал, но до утра не пропадал, ездил в Минеральные Воды и вернулся в этот же день около полуночи. Я Вас понимаю, Климент Ефремович. Знаю Ваше доброе ко мне отношение. После смерти отца считаю Вас вторым своим отцом.

В.: Но ты своего отца не слушался. Сколько раз он нам жаловался, когда ты еще учился в школе!

С.: Людям, которые пишут эти бумажки, делать, видимо, нечего. Пусть правду пишут, а здесь сплошная ложь.

В.: А что здесь неправда? В тюрьму ты был посажен не так просто, а по делам. Теперь выпущен – надо ценить это. Вести себя, как следует. Если наберешься сил, энергии, то можешь исправиться. Ты не согласен, вижу?

С.: Нет, почему же? Но такие слова, конечно, не радуют.

В.: Дочь Надя, находившаяся с тобой в санатории, – от какой жены?

С.: От Галины – первой жены.

В.: Как же тебе не стыдно в присутствии 16-летней дочери устраивать пьянки? Ты можешь махать руками и возмущаться, но, прочитав эти письма, мы все, члены Президиума, им поверили.

С.: Это и плохо.

В.: Ты должен об этом хорошо подумать. Имей в виду, в компании с тобой могут быть и провокаторы, и люди, подосланные нашими врагами. Сестра твоя ведет себя правильно, хорошо, к ней никто не придерется. Она считает тебя неплохим человеком. Она прямо говорит – во всем виновата проклятая водка. Повторяю, ты неправильно себя ведешь, за тебя душа болит. Наберись сил и возьми себя в руки. Ты должен твердо заверить, что больше такие безобразия не повторятся. Ты даешь мне слово?

С.: Что говорить. Надо делать. Я докажу делом.

В.: Работа будет в зависимости от того, как поведешь себя вести дальше. Если по-прежнему, то это не может быть терпимым. Если ты не заверишь нас, что будешь вести себя хорошо, то работы не дадим.

С.: Хочу просить Вас помочь мне встретиться с Никитой Сергеевичем.

В.: Я обещаю помочь, но Никита Сергеевич сейчас в отъезде.

С.: Куда он уехал?

В.: На юг.

С.: Я мог бы поехать к нему?

В.: Не следует этого делать. Он недели через три вернется.

С.: Сегодня я был у Малиновского (министр обороны. – Авт.), просил у него работу, но он сказал, что без Никиты Сергеевича решить этого вопроса не может. Вы разрешите мне, Климент Ефремович, к Вам изредка приезжать?

В.: Не возражаю, если будешь приезжать трезвый.

С.: Если приеду трезвый – пустите, пьяный – выгоните. Я сейчас одинок, не с кем посоветоваться.

В.: Какую ты хочешь работу?

С.: Любую. Тяжело сидеть без дела. Выпрашивать неудобно – какую дадут.

В.: Если министр обороны не может, придется подождать. Еще раз говорю тебе – немедленно брось водку.

С.: Не такой уж я отпетый пьяница, больше создали славу. Пойду работать, и все встанет на свое место, исправлюсь.

В.: И надо, у тебя есть сила воли, исправляйся. А из твоих слов выходит: пока не работаешь, можно выпивать. Возьми себя в руки.

С.: Будет сделано, Климент Ефремович.

В.: Как живет сестра? Ты с ней встречаешься?

С.: Не знаю, я у нее не бываю.

В.: Почему? Она любит тебя.

С. (с раздражением): Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца. Ничего общего у меня с ней не будет.

В.: Это неправильно. Она не отказывается от всего хорошего, что сделал отец. Но в последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берия. Было же так, когда он спрашивал меня, как мои дела с англичанами. Называл же он меня английским шпионом. Тысячи других невинных людей были расстреляны.

С.: Какая низость!

В.: Это все мерзости Берия, ему поддакивали Маленков и Каганович. Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времени гражданской войны. Мы жили в Царицыне рядом – он с твоей матерью, тогда невестой, я с Екатериной Давидовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое.

Никто не отказывается от хорошего, что сделал твой отец. Но было много и нехорошего. У меня при И. В. Сталине не раз дело доходило с Берия и Молотовым чуть ли не до драки. И ты не прав, когда говоришь, что Светлана отказывается от отца. Он любил ее. Но ты не можешь сказать, что отец был во всем прав. Не будем об этом говорить. Светлана очень хороший человек.

С.: Дай ей Бог здоровья, желаю ей добра.

В.: Мы строим коммунистическое общество, авторитет которого и внутри страны, и за рубежом исключительно велик. И каждый советский человек должен беречь этот авторитет. Ты не просто гражданин, ты сын великого человека вчерашнего дня, да, повторяю, вчерашнего дня. Ты должен быть человеком, который активно работает, идет в ногу со всей страной в нашем обществе. А кто вертит хвостом, тот не гражданин.

С.: А какое ко мне имеет отношение «вертеть хвостом»?

В.: Ты не вертишь, но почему к тебе лезут подозрительные люди, где гарантия, что они не подосланы врагами, зачем они тебе?

С.: Ко мне, действительно, много народа ходит. Вы правы, по лбу не узнаешь, кто хороший, а кто плохой.

В.: В том-то и дело. Почему эти люди тебе сочувствуют, тебе поддакивают?

С.: Приходит много народа, во всех не разберешься.

В.: Среди них есть сволочь и болтуны, и, возможно, связанные с заграничными учреждениями. Твое имя враги могут использовать за рубежом в ущерб интересам нашей страны.

С.: Я все это понимаю. Но я тут не виноват.

В.: Гони прочь всех шептунов и включайся в общее дело советского народа.

С.: Я хочу помогать, работать вместе со всеми.

В.: Я доложу о нашем разговоре ЦК и Никите Сергеевичу.

С.: А этот Тимофеев, письмо которого Вы мне прочитали, ругал Никиту Сергеевича и Аджубея. Я его за это изматерил и на проекте его книги, которую он дал мне на отзыв, я написал, что это такое дерьмо, которое выпускать нельзя.

В.: Ты с ним разговаривал?

С.: Раз пять разговаривал. Он пишет книгу очерков о штурмовиках. Во время одного из разговоров он ругал Аджубея за то, что тот, будучи редактором «Комсомольской правды», «Известий», не напечатал два его очерка. Он говорит: не имей сто друзей, а имей Аджубей. (Тогда ходила поговорка: не имей сто друзей, а женись, как Аджубей. – Авт.) Тимофеев, видимо, считает, что я к Никите Сергеевичу должен плохо относиться, а я, кроме благодарности, к нему ничего не имею. Я был у Никиты Сергеевича, он хорошо меня принял, много сделал для меня, я благодарен ему. И когда кое-кто о нем говорит глупости, я им даю резкий отпор.

В.: То, что ты говоришь сейчас, подтверждает мои слова. Прекрати встречи с подобными людьми. Ты сболтнешь что-нибудь в пьяном виде, они переврут, добавят, преувеличат, и для тебя это может кончиться большими неприятностями.

С.: Полностью согласен с Вашими словами, Климент Ефремович. Я убежден, что Вы меня любите и желаете только добра.

В.: Люблю и хочу, чтобы ты жил другой, хорошей жизнью. Помирись с сестрой.

С.: Я постарше ее и первым к ней не пойду. Придет – приму хорошо.

В.: Ты давно с ней встречался?

С.: За семь лет она ко мне ни разу не приехала. Я это ей не прощу.

В.: Светлана много раз говорила тебе, чтобы не пил.

С.: Никогда она мне этого не говорила. Она странная. У нее тяжелый характер, но я ее всегда поддерживал. Случись с ней, что случилось со мной, я бы все пороги обил. Не могла приехать, когда я сидел во Владимире (лжет! Ведь Капитолине писал, что сестра приезжала. – Авт.), хотя бы на 15 минут. Дети приезжали.

В.: Вижу, многого ты не понимаешь. Попал ты в свое время в канаву и, если не возьмешь себя в руки, опять соскользнешь с правильной дороги, на которую тебя вывели. Не пей с сегодняшнего дня. Дай слово.

С.: Я врать не умею. Возьмите надо мной шефство, а я Вас не подведу.

В.: Вернется Никита Сергеевич, поговорим с ним, попрошу его принять тебя.

С.: Пока нет Никиты Сергеевича, может быть, мне уехать куда-нибудь отдыхать? Он дал мне путевки на четыре месяца, а я использовал только один месяц.

В.: Я не уполномочен руководить тобой.

С.: Я Вам бесконечно благодарен, дорогой Климент Ефремович, за эту беседу. Мое единственное желание – как можно скорее получить работу».

Поработать Василию не пришлось. Будучи пьяным, он стал причиной автомобильной аварии, в которой пострадал работник иностранного посольства. К тому же виновник еще и нещадно обругал пострадавшего. Иностранец – это было уже слишком! Терпение властей лопнуло.

Василия вновь заключили под стражу. Правда, досиживал срок уже в Москве, в Лефортове, где условия содержания были получше владимирских. Ему даже удалось – какая удача! – подписаться в тюрьме на дефицитную тогда, как это было во все годы советской власти, художественную литературу. Подписку он подарил дочери к празднику. Книги эти, возможно, до сих пор стоят у нее дома.

Окончательно освободили сына бывшего вождя лишь в 1961 году.

Еще раньше, во время кратковременного «отпуска» между тюрьмами, ему предложили поменять фамилию. Василий отказался. Его вызвал Александр Шелепин, тогдашний шеф КГБ, и провел с ним жесткий разговор. Василий стоял на своем: я Сталин, Сталиным и умру. Лучше жить без паспорта вообще, чем под чужой фамилией. Пришлось пойти на компромисс – упрямцу оформили паспорт на фамилию Джугашвили.