Мой личный катализатор хаоса

– Ты даже не пытаешься оставаться сухой, – заметил Эштон, глядя на то, как её волосы снова намокли.

– Слишком поздно. – Она пожала плечами. – И вообще, я всегда хотела попробовать это – совместное купание собак в пентхаусе.

Когда обе собаки были высушены и мирно устроились на ковре, Эштон включил фен.

– Садись, – сказал он, кивнув на высокий барный стул.

Николь села, и он начал сушить её волосы. Его пальцы – тёплые, уверенные – мягко перебирали пряди, и она поймала себя на том, что почти мурлычет от удовольствия. В зеркале напротив она видела, как он смотрит на неё – сосредоточенно, но с едва заметной улыбкой.

– Ты слишком серьёзно к этому относишься, – сказала она. – Как будто я не человек, а дорогой автомобиль.

– Ты хуже автомобиля. – Он чуть склонился к её уху, и его голос стал тише. – Автомобиль не улыбается так, что у меня сводит челюсти.

Николь почувствовала, как щеки заливает жар.

– Ты льстец.

– Я реалист. – Он выключил фен, взъерошил её волосы и посмотрел ей в глаза. – Готова к чаю?

– А у тебя есть чай? – усомнилась она, глядя на идеально выстроенные бутылки алкоголя на баре.

– Есть всё, что может понадобиться.

На кухне было уютно: мягкий свет из-под шкафов, чайник, который зашипел и наполнил помещение паром. Эштон достал две кружки, а Николь, воспользовавшись моментом, рассматривала его квартиру внимательнее. На одной из полок стояли старые фото в чёрных рамках. Она подошла ближе, разглядывая.

– Не смотри, – сказал Эштон, появляясь за её спиной. – Там ничего интересного.

– Как это – ничего? – Она указала на фото, где худой, почти подростковый Эштон стоял с гитарой. – Ты же здесь выглядишь так, будто играл в рок-группе.

– Я и играл, – признался он, наливая чай. – Но это было давно.

Она рассмеялась, представляя его с длинными волосами и браслетами на руках.

– Теперь всё встаёт на свои места. – Она взяла кружку и облокотилась на стол. – Ты был плохим мальчиком.

– Я и сейчас не слишком хороший, – тихо сказал он, и в его голосе было что-то, что заставило её сердце забиться быстрее.

Они стояли близко, слишком близко. Николь почувствовала, как запах чая смешался с его запахом, как пальцы невольно сжали кружку крепче.

– Знаешь, – сказала она, стараясь разрядить обстановку, – я думала, твой пентхаус будет выглядеть как на Pinterest.

– И что, разочарована?

– Скорее удивлена. – Она глотнула чая. – Здесь… тихо. Как будто ты сделал себе крепость.

– Наверное, так и есть. – Он облокотился на стойку, глядя на неё поверх чашки. – Но ты сегодня ворвалась в неё без предупреждения.

Он сказал это спокойно, без упрёка, но её сердце всё равно сжалось.

– Извини, если я устроила слишком много шума, – тихо ответила она.

– Николь. – Эштон поставил кружку на стол, подошёл ближе и наклонился так, что она почувствовала его дыхание. – Мне это нравится.

Он поцеловал её – мягко, медленно, но так, что у неё подогнулись колени. Она поставила кружку на стол, обвила его шею руками и ответила на поцелуй.

Собаки мирно спали на ковре, за окнами гудел осенний город, но здесь, в этом светлом пентхаусе, мир вдруг стал маленьким – только они вдвоём, чай, тёплый свет и обещание чего-то большего.

Поцелуй начался мягко – как обещание. Но через секунду он стал глубже, настойчивее, будто Эштон больше не мог сдерживать то, что кипело в нём с того момента, как они вышли из фонтана. Его руки скользнули по её спине, ладони прижали её ближе – так близко, что она почувствовала каждый контур его тела, напряжение мышц под тонкой тканью футболки, биение сердца, стучащее в такт её собственному.

Она застонала в его рот, когда его язык скользнул между её губ, требовательный, но нежный. Он пах чаем, кожей, чем-то древесным и чуть солёным – осенью, дождём, жизнью. Его пальцы зарылись в её ещё влажные волосы, придерживая голову, пока он целовал её так, будто хотел стереть всё, что было до этого момента – все сомнения, все границы, весь мир за окном.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал он, отрываясь на миг, чтобы провести губами по её щеке, шее, к основанию уха. – С самого утра. С самого первого взгляда сегодня.

Его зубы слегка впились в мочку её уха, и она вздрогнула, выгнувшись ему навстречу. Её руки сами собой полезли под его футболку, нащупывая горячую, гладкую кожу, рельеф пресса, твёрдость мышц. Он был как сталь, обтянутая шёлком – сильный, но невероятно чувственный.

– Тогда сними это, – прошептала она, дрожащими пальцами оттягивая белую ткань. – Я хочу видеть тебя. Всего.

Он усмехнулся – низко, хрипло – и одним резким движением стянул футболку через голову. Мускулы его плеч и груди играли при свете кухонных ламп, кожа слегка блестела от влаги – то ли от душа с собаками, то ли от жара, который поднимался между ними. Николь провела ладонями по его груди, по рёбрам, по животу – медленно, будто изучала карту, которую знала наизусть, но всё равно хотела перечитывать снова и снова.

– Твоя очередь, – сказал он, и его руки скользнули под худи, которую он ей дал. Пальцы коснулись её спины, а потом – медленно, мучительно медленно – поднялись выше, к застёжке лифчика. Она задрожала, когда он расстегнул его одной рукой, будто делал это тысячу раз. Ткань соскользнула, и он прижал её грудь к своей, кожа к коже, тепло к жару.

– Боже… – выдохнула она, когда его ладони накрыли её груди, пальцы нежно сжали соски, уже твёрдые от возбуждения. Он склонился, заменил руки губами – сначала лёгкий поцелуй, потом – горячий, влажный захват, и она вскрикнула, вцепившись в его волосы.

– Тише, – прошептал он, переходя ко второй груди, обводя языком сосок, прежде чем взять его в рот. – Собаки спят. Не буди их.

Но она уже не могла молчать. Каждое его движение – язык, зубы, руки, скользящие вниз по её бокам, к бёдрам – выводило её из себя. Он расстегнул её джинсы, не отрываясь от её груди, и медленно стянул их вместе с трусиками, обнажая её полностью. Его взгляд скользнул вниз, жадный, восхищённый, и он прошептал:

– Ты такая красивая… такая чувственная, мокрая… для меня.

Он опустился на колени перед ней, и её сердце чуть не выскочило из груди. Его ладони раздвинули её бёдра, пальцы осторожно коснулись её складок – уже влажных, пульсирующих от желания.

– Эштон… – задохнулась она, когда его большой палец провёл по клитору, медленно, почти невесомо. – Не мучай меня…

– Я не мучаю, – ответил он, поднимая на неё глаза. – Я наслаждаюсь.

И тут же его язык заменил пальцы.

Она вскрикнула, схватившись за край стола. Его язык был невероятно ловким – то нежно ласкал, то резко давил, заставляя её бёдра дрожать. Он держал её за бёдра, не давая отступить, заставляя принимать каждую волну удовольствия. Она чувствовала, как внутри нарастает напряжение – жаркое, неотвратимое, как гроза перед дождём.

– Я… я сейчас… – задыхалась она, запрокидывая голову.

– Да, – прошептал он, не отрываясь, усиливая нажим. – Кончай. Я хочу почувствовать, как ты сжимаешься вокруг моего языка.

И она кончила – резко, ярко, с криком, который эхом отразился от стеклянных поверхностей пентхауса. Её ноги подкосились, но он подхватил её, приподнял, как будто она ничего не весила, и понёс в гостиную.

Она едва успела оглянуться – огромный чёрный диван, тёплый свет, город за окном, как будто наблюдавший за ними. Он уложил её на спину, раздвинул её ноги и вошёл в неё одним плавным, глубоким толчком.

– АААХ! – вырвалось у неё. – Боже, Эштон… ты… ты такой…

– Большой? – хрипло спросил он, замерев внутри неё, позволяя ей привыкнуть. – Твёрдый? Жёсткий?

– Всё сразу, – прошептала она, обвивая его ногами, притягивая ближе.

Он начал двигаться – медленно, растягивая каждое движение, как будто хотел, чтобы она почувствовала каждый сантиметр. Его тело накрывало её, как тень, как защита, как обещание. Он целовал её шею, грудь, губы – между толчками, между стонами, которые вырывались у них обоих. Его рука снова нашла её клитор, и она закричала, когда он начал тереть его круговыми движениями, синхронно с толчками.

– Смотри на меня, – потребовал он, приподнимаясь на локтях. – Я хочу видеть, как ты кончаешь. Вокруг меня. Для меня.

Она открыла глаза – и утонула в его взгляде. Серые глаза, полные огня, страсти, власти – и чего-то ещё, чего она не могла назвать, но что заставляло её сердце сжиматься. Он двигался быстрее, глубже, сильнее – каждый удар бёдрами отдавался в её матке, каждый стон – в её душе.

– Эштон… я… я не выдержу… – простонала она, чувствуя, как вторая волна нарастает, ещё мощнее первой.

– Выдержишь, – прохрипел он, наклоняясь, чтобы захватить её губы в поцелуе. – И я с тобой. Вместе.

Она кончила с криком – громким, безудержным, содрогаясь всем телом, сжимая его внутри себя, как будто пыталась удержать этот момент навсегда. Он последовал за ней – с глухим рычанием, впиваясь пальцами в её бёдра, застывая глубоко внутри, пульсируя, разливаясь горячей волной.

Они лежали так – дыша тяжело, прилипшие друг к другу телами и удовольствием, – долго. Город за окном мерцал, собаки посапывали на ковре, чай остывал на кухне. Но им было всё равно.

Эштон осторожно вышел из неё, улёгся рядом, притянул её к себе, укрыв пледом, который лежал на спинке дивана.

– Ты всё ещё думаешь, что мой пентхаус слишком стерильный? – спросил он, целуя её в макушку.

– Теперь здесь есть я, – прошептала она, прижимаясь к его груди. – И мы только что устроили в нём бурю.

Он рассмеялся – низко, по настоящему.

– Тогда пусть будет буря. Каждый день.

И она поняла – он не шутит.

Глава 8. Воскресение

Солнечный свет проникал в пентхаус не робко, а нахально, будто знал, что это воскресенье и можно будить всех без зазрения совести. Лучи золотыми полосами резали просторную спальню, отражались в стеклянных перегородках, падали на кровать, на спутанные простыни и на двух людей, которые впервые за долгое время просыпались не в одиночестве.

Николь открыла глаза медленно, как будто боялась спугнуть момент. Первое, что она увидела, – высокий потолок и панорамные окна, за которыми дремал город. Второе – руку Эштона, лежащую у неё на талии, тёплую, тяжёлую, как будто специально удерживающую её на месте. И только потом – его самого, всё ещё спящего, с растрёпанными волосами и таким расслабленным лицом, что он казался почти мальчишкой.

– Ты смотришь на меня, – произнёс он, даже не открывая глаз. Голос был хриплым, утренним, ленивым.

– Ничего подобного, – соврала она мгновенно.

– Врёшь. – Он чуть улыбнулся, не убирая руки. – И не уходи. Сегодня воскресенье.

Николь улыбнулась в ответ – редкий момент, когда можно не бежать, не думать, не притворяться. Они так и пролежали ещё минут двадцать, слушая, как Майло сопит у кровати, а Барни время от времени поскуливает, намекая, что вообще-то пора бы уже заниматься его важными собачьими делами.

– Кажется, кто-то из нас не может дождаться завтрака, – сказала Николь, кивая на собак.

– Это не я, – невинно ответил Эштон и нехотя поднялся.

Завтрак оказался простым, но почему-то особенно вкусным: тосты, скрэмбл, кофе. Николь сидела на высоком барном стуле, наблюдая, как Эштон ловко управляется с кофемашиной, и чувствовала себя странно уютно – почти как дома.

– Ты умеешь готовить, – заметила она.

– Ты удивлена?

– Ты похож на человека, который питается исключительно едой из доставки.

– Я такой и есть, – признался он, ставя перед ней чашку. – Но иногда приятно сделать что-то самому. Особенно когда есть для кого.

От этих слов у неё чуть свело живот. Она уткнулась в кружку, чтобы скрыть улыбку, а Майло тем временем смачно хрустел сухим кормом, в то время как Барни пристально следил за тостером, будто надеялся, что оттуда вылетит бекон.

– Ладно, – сказала Николь, доедая. – Нам пора выгулять этих двоих.

Центральный парк встречал их прохладой и осенним шёпотом. Середина сентября уже накрыла город прозрачной дымкой – листья местами начали желтеть, воздух пах влажной землёй и кофе из ближайших киосков. По дорожкам бегали люди, кто-то выгуливал золотистого ретривера в свитере, вдалеке мальчишка запускал воздушного змея, который упрямо тянулся к серому небу.

Эштон шёл рядом, иногда дотрагиваясь до локтя Николь – невзначай, но так, что по коже пробегал ток. Майло гордо шёл впереди, а Барни, наоборот, петлял из стороны в сторону, обнюхивая всё подряд.

– Ты часто гуляешь здесь по воскресеньям? – спросил Эштон.

– Почти всегда. Это моя маленькая традиция. – Она на секунду задумалась, потом добавила: – Раньше это было похоже на ритуал «вылечить голову».

– А теперь?

– Теперь больше похоже на ритуал «не упасть лицом в листву, потому что ты рядом».

Он усмехнулся, качнув головой.

– Ты умеешь говорить комплименты.

– Я стараюсь.

Они сделали большой круг, вернулись к машине, и Николь напомнила, что пора вернуть Барни миссис Ковальски.

– Ты готов? – спросила она, когда они подъехали к её дому.

– К чему?

– К встрече с самой харизматичной женщиной на этой лестничной клетке.

Миссис Ковальски открыла дверь мгновенно, словно поджидала их. На ней был леопардовый халат и домашние тапки с помпонами, на губах – ярко-малиновая помада.

– Николь, дорогая! – воскликнула она, хватая Барни и прижимая к себе. – Я уж думала, ты увезла его в Мексику!

– Нет, просто мы… – начала Николь, но не успела закончить: миссис Ковальски заметила Эштона.

– А это кто? – её глаза загорелись подозрительным интересом.

– Эштон, – представила Николь. – Мой… эээ… друг.

– Друг? – переспросила старушка с таким тоном, что Николь захотелось провалиться сквозь пол. – Такой красивый «друг»? Девочка, держи его крепче, а то такие экземпляры разлетаются, как горячие пирожки.

Прежде чем Николь успела возразить, миссис Ковальски совершенно бесстыдно ущипнула Эштона за задницу. Он дернулся, но даже не отстранился – только медленно улыбнулся, глядя на Николь.

– Ох, – мечтательно сказала старушка. – Если бы мне было лет на десять меньше, я бы уже отбила его у тебя, милая.

– Миссис Ковальски! – простонала Николь, закрывая лицо ладонями.

– Что? Я говорю, как есть! – пожала плечами соседка. – Такой мужчина – редкость.

Эштон тихо хмыкнул, а Николь шикнула на него, но без особого успеха. Когда дверь за соседкой закрылась, он повернулся к Николь с откровенно довольной физиономией.

– Что? – возмутилась она.

– Кажется, я только что получил одобрение местного совета старейшин.

– Ты получил щипок за зад от моей соседки!

– И это был комплимент, – спокойно сказал он, наклоняясь к её уху. – А ты, похоже, ревнуешь.

Николь фыркнула, но щёки её предательски покраснели.

– Не льсти себе.

– Ты ревнуешь, – повторил он и, прежде чем она успела ответить, поцеловал её быстро, но достаточно долго, чтобы у неё закружилась голова. – И это чертовски мило.

Она сделала вид, что недовольна, но внутренне едва не растаяла на месте. Майло залаял, требуя внимания, и момент был спасён – или окончательно разрушен.

– Ладно, – сказала она, открывая дверь своей квартиры. – Пошли обсуждать наш план.

Квартира Николь встретила их знакомым запахом кофе и ванили – она всегда держала на кухне маленькую ароматическую свечку, и казалось, будто само пространство выдыхает «добро пожаловать». Эштон пропустил её вперёд, Майло уверенно потрусил к миске, которую Николь специально купила на случай хвостатых гостей.

– Ну что, стратег, – сказала Николь, снимая кроссовки и проходя в гостиную, – с чего начнём?

– С того, что я налью себе воды, – спокойно ответил Эштон и прошёл на кухню. Он выглядел расслабленным, но Николь знала: в голове у него уже мелькают схемы и сценарии.

Они уселись за стол, Николь достала блокнот, любимую ручку и сделала заголовок: «ДЖОНСОН».

– Ладно, – начала она, – у нас есть главная идея: устроить презентацию для топов. Ты подстроишь всё так, чтобы именно Джонсон вышел к доске, а я сделаю такое выступление, что он на его фоне будет выглядеть жалко.

– Не «жалко», – поправил Эштон. – Он будет выглядеть неподготовленным. Неуместным. Это важно: мы не хотим, чтобы это выглядело как травля. Мы хотим, чтобы все сами сделали выводы.

– Хорошо, дипломат, – кивнула она. – Но если вдруг что-то пойдёт не так?

Эштон приподнял бровь:

– Ты хочешь план Б?

– Хочу, – серьёзно сказала она. – Джонсон хитрый, он может просто отказаться выступать или свалить всё на кого-то другого.

Эштон задумался, затем медленно начал набрасывать схему:

– Тогда мы делаем упор на цифры. Если он не выйдет к доске, мы включаем твой отчёт и задаём ему пару неудобных вопросов прямо на встрече. Пусть сам путается в ответах. А если он всё равно выкрутится – подключаем руководство через письма.

– С доказательствами, – добавила Николь. – Скрины, письма, даты. Всё, что покажет, что он врал.

– Ты прекрасна, – сказал Эштон и усмехнулся. – Напоминаешь мне, что иногда лучший удар – не громкий скандал, а тихий, но точный выстрел.

Николь улыбнулась, делая заметки.

– Так и запишем: «План Б – точный выстрел».

Они обсуждали детали ещё минут двадцать, пока не поняли, что начинают повторяться. Николь захлопнула блокнот:

– Всё, хватит. Мозг кипит. Теперь я официально голодная.

– Согласен, – сказал Эштон, доставая телефон. – Что закажем?

– Что-нибудь, от чего я потом не буду жалеть.

– Пиццу?

– И пасту. И десерт.

Он рассмеялся:

– Ты после вчерашнего фонтана решила компенсировать потерю калорий?

– Именно, – кивнула она. – И вообще, я заслужила.

Пока ждали доставку, они разбрелись по квартире: Николь переоделась в мягкий домашний свитер и штаны, Эштон устроился на диване, лениво листал телефон. Когда еда приехала, они ели прямо из коробок, сидя рядом. Майло сидел у их ног, делал вид, что он самый голодный лабрадудель в мире.

– Ты понимаешь, что это первое воскресенье, которое я провожу вот так? – вдруг сказал Эштон, откинувшись на спинку дивана.

– Вот так – это как?

– Без галстука, без звонков, без паники. Просто с тобой, пиццей и псом, который пытается съесть мою корочку.

Николь улыбнулась и тихонько смахнула крошку с его футболки.

– Тебе идёт.

Когда ужин был закончен, они устроились смотреть фильм. Николь выбрала комедию – старую, добрую, где герой весь фильм бегает за своей любовью и постоянно влипает в нелепые ситуации.

Сначала они просто сидели рядом, потом Николь, не заметив, как, оказалась под его рукой, головой на его плече. Эштон лениво накрыл их пледом.

– Так уютно, – пробормотала она, чувствуя, как его пальцы медленно чертят круги на её руке.

Он чуть наклонился, коснулся её виска губами.

– Идеальное воскресенье.

Николь подняла взгляд, встретилась с его глазами и вдруг рассмеялась:

– Даже фильм можно не досматривать.

– Согласен, – сказал Эштон и поцеловал её. Сначала легко, почти дразняще, но потом глубже, медленнее. Она подалась к нему ближе, почувствовала, как его рука легла ей на талию, притягивая.

Они так и остались – вполголоса комментируя фильм, целуясь в паузах и смеясь, когда Майло решал, что ему тоже нужна компания на диване.

Сначала ей приснилось, что кто-то шепчет её имя. Тихо, как будто боялся спугнуть сон. Николь открыла глаза – и первым делом увидела серое небо за окном. День начинался лениво, вяло, будто город тоже не хотел вставать. Она долго лежала на спине, разглядывая светлые полосы от штор на потолке и медленно осознавая, что вчерашнее было не сном. Она действительно ночевала у Эштона. Они действительно вернули Барни миссис Ковальски. И да, они действительно устроили такую бурю на его диване, что теперь при мысли об этом у неё по спине бежали мурашки.

На кухне её встретил запах вчерашнего чая – тот самый, что остыл, пока они с Эштоном… Она покраснела и резко включила чайник, будто могла выпарить неловкость вместе с паром.

Телефон мигнул сообщением.

Эштон: Доброе утро, моя ходячая катастрофа.

Я выжил. Диван – тоже.

Она усмехнулась.

Николь: Доброе. Радуйся, что диван выжил. Он видел больше, чем нужно.

Эштон: Зато теперь он знает, что у меня насыщенная жизнь.

Николь: У тебя насыщенная жизнь, потому что я её насытила.

Эштон: Вот именно. И теперь мы обязаны насытить день Джонсона адреналином.

Она прыснула со смеху и едва не пролила кипяток.

Николь: Сначала кофе. Потом месть.

Эштон: О, я представляю тебя на кофеине. Это же будет боевое искусство.

Она представила, как он это пишет, с полуулыбкой, сидя в своей идеальной квартире, в идеально выглаженной футболке. И внезапно стало тепло. Слишком тепло.

– Сосредоточься, Николь, – пробормотала она себе под нос.

Сделала себе тост с авокадо, села у окна и смотрела, как город медленно просыпается: редкие машины шуршали по мокрому асфальту, на улице пахло листвой, и в воздухе было то особенное предосеннее настроение – чуть грустное, чуть волнующее, будто что-то важное должно произойти.

Телефон снова завибрировал.

Эштон: Что надеваешь?

Николь: А тебе какое дело?

Эштон: Мне нужно быть морально готовым.

Николь: Брюки. Серьёзные. И свитер.

Эштон: Хорошо. Я тогда надену костюм и попытаюсь не выглядеть так, будто мы вместе сговаривались, чтобы свести Джонсона с ума.

Она рассмеялась, пошла в спальню. На кровати уже лежали серые широкие брюки и мягкий свитер цвета топлёного молока. Подумала – и добавила тонкую золотую цепочку на шею. В зеркале отражалась женщина, которая выглядела одновременно мягкой и решительной.

Телефон снова загорелся:

Эштон: Я еду за тобой.

Николь: Вот это сервис.

Эштон: Не льсти себе. Просто хочу лично убедиться, что ты не придёшь на работу в пижаме.

Когда он приехал, Николь уже стояла у подъезда с кружкой кофе в руке. Его машина блестела после дождя, а сам Эштон выглядел так, будто только что сошёл с обложки журнала: серый костюм, белая рубашка, лёгкая тень щетины.

– Доброе утро, мистер «У меня всё под контролем», – сказала она, усаживаясь на пассажирское сиденье.

– Доброе утро, мисс «Я-устрою-вам-шоу-на-совещании», – парировал он, бросив на неё короткий взгляд.

Он тронул с места, и машина мягко вписалась в поток. Город был ещё сонным: редкие прохожие в пальто спешили к метро, у кофейни у дома стояла пара студентов с бумажными стаканами, а деревья вдоль дороги сияли оранжевым и жёлтым, будто кто-то специально разлил краску.

– Ты знаешь, – сказала Николь, глядя в окно, – мне нравится этот час. Вроде всё уже проснулось, но ещё не успело испортить настроение.

– Подожди час, – хмыкнул Эштон. – Мир всё успеет.

– Оптимист, – фыркнула она.

– Реалист. – Он мельком посмотрел на неё. – Ты готова к сегодняшней подставе?

– Я родилась готовой. – Она ухмыльнулась. – Но если Джонсон вдруг решит быть милым и не даст повода, я всё равно его вынесу.

– Вот за это я тебя и ценю, – сказал он, и в его голосе прозвучало нечто тёплое.

Они замолчали на минуту. Машина плавно катила по центральным улицам, дождевые капли всё ещё блестели на асфальте, и Николь вдруг поймала себя на том, что улыбается. Как будто этот день – правильный.

– Так что, – сказал Эштон, прерывая тишину, – если сегодня что-то пойдёт не так, у нас есть план «Б»?

– Конечно. – Она повернулась к нему. – План «Б»: мы делаем вид, что это был тим-билдинг, и что Джонсон сам вызвался всё презентовать, чтобы «развить навыки публичных выступлений».

Эштон усмехнулся.

– Звучит как официальная версия.

– А ещё, – продолжила она, – если совсем плохо пойдёт, я споткнусь, проливаю кофе на ноут Джонсона и презентация сгорает в огне правосудия.

– И ты хочешь, чтобы я остался серьёзным, когда это случится?

– Нет. Хочу, чтобы ты сделал вид, что поражён, – ответила Николь. – И дал мне премию за креативность.

Он рассмеялся – тихо, коротко, но искренне. И этот звук остался с ней до самого офиса.

Когда они подъехали, Николь вдохнула глубже, поправила свитер.

– Ну что, – сказала она, – пойдём спасать компанию и портить жизнь одному конкретному человеку?

– Именно. – Эштон открыл ей дверь и, когда она вышла, задержал взгляд чуть дольше, чем стоило бы.

И Николь почувствовала – день только начинается, но уже обещает быть интересным.

С самого утра офис гудел, как улей, которому кто-то ткнул палкой. На ресепшене уже стояли подносы с кофе, ассистенты метались туда-сюда, будто пытались одновременно успеть на марафон и потушить пожар. В переговорке настраивали проектор, который упрямо мигал синим экраном, а потом вдруг запускался, словно решил всех подразнить.

Николь пришла раньше всех и на секунду замерла, глядя, как вся эта корпоративная машина приходит в движение. После ночи у Эштона всё казалось чуть ярче – утренний свет на стеклянных стенах, звук каблуков по плитке, даже запах кофе был почти интимным напоминанием о том, что мир крутится дальше, но внутри у неё всё уже другое.