Мой личный катализатор хаоса

Эштон взял её ладонь, переплёл пальцы и задержал взгляд на этом простом жесте.

– Я всё время думал, что сила – это уметь держать всё под контролем, – сказал он тихо. – Но теперь понимаю: настоящая сила – это позволить себе быть уязвимым рядом с тем, кому доверяешь.

Николь чуть сжала его руку.

– Тогда ты стал сильнее, чем когда-либо.

Они сидели у камина долго – слишком долго для разговора, слишком мало для вечности. Пламя постепенно угасало, оставляя лишь красные угли, но в комнате оставалось ощущение тепла, которое не зависело от огня.

Эштон потянулся к ней, и их губы встретились – не спешно, не с жадностью, а с той уверенностью, которая приходит, когда больше не нужно ничего доказывать.

Всё вокруг исчезло: ни релиза, ни шума, ни тревог. Только они двое, огонь, и тихое дыхание, смешивающееся в едином ритме.

Когда они отстранились, Николь посмотрела на него и тихо сказала:

– Пообещай, что хоть завтра ты поспишь.

– Если рядом со мной будешь ты, – улыбнулся он. – Обещаю.

Она рассмеялась, опустила голову ему на плечо и закрыла глаза. Эштон притянул её ближе, накрыв пледом.

Тепло от камина таяло, но им это было не важно. Тишина ночи теперь принадлежала только им.

Глава 19. Свобода по любви

Эштон проснулся первым – как это обычно бывает у людей, которые спят не потому что устали, а потому что организм просто вырубился в оборонительном режиме после недели бессонных ночей. Солнце пробивалось сквозь полупрозрачные шторы, лениво рисуя на стене узоры из золотых бликов.

Он тихо выдохнул, повернув голову к Николь.

Она спала, уткнувшись носом в подушку, с чуть растрепанными волосами и лёгкой улыбкой на губах. Вид у неё был такой безмятежный, что Эштон на секунду подумал: может, черт с этим завтраком – просто лечь обратно и смотреть на неё до конца времён?

Но желудок предательски напомнил, что романтика без еды – это трагедия.

– Ладно, Майло, – прошептал он, осторожно спуская ноги с кровати. – Пора спасать завтрак. Или уничтожать кухню. Всё зависит от твоего участия.

Майло, как истинный соратник, поднял голову с кровати и ответил коротким «вуф», в котором чувствовалось одобрение и скепсис одновременно.

Пентхаус был залит утренним светом. Из панорамных окон открывался вид на город, где всё ещё царила субботняя дремота. Эштон шёл босиком по холодному полу, зевая и стараясь не задеть ничего коленом – это, к слову, не получалось: то он задел стул, то локтем подвинул вазу.

На кухне он остановился, глядя на кофемашину, как на загадку вселенной.

– Мы справимся, – сказал он ей. – Ты и я. Без Николь. Без паники.

Машина, разумеется, не ответила. Только жалобно пискнула и выдала странный звук, напоминающий смесь кашля и насмешки.

– Предательница, – пробормотал Эштон и взялся за сковородку.

Майло сел рядом, наблюдая с выражением лица, которое можно было бы описать как: «Ты серьёзно собираешься этим кормить человека, которую любишь?»

– Да, я готовлю, – сказал Эштон, заметив собачий взгляд. – И нет, это не план убийства. Хотя шанс случайного возгорания я бы не исключал.

Он взбил яйца, но через пару секунд понял, что забыл соль. Потом забыл, где стоит соль. Потом поставил сковородку и нашёл соль. Потом осознал, что забыл включить плиту.

Классика.

Когда запах поджаренных тостов начал заполнять пространство, Эштон поймал себя на мысли, что ему нравится эта тишина. Не гул переговоров, не звонки инвесторов, не спешка. Только утро, свет, запах кофе и осознание, что в спальне – человек, который стал его якорем.

Он тихо выдохнул.

Вот так, наверное, и выглядит счастье. Не громкое, не показное. Просто – она рядом.

Сзади послышался мягкий голос:

– Ты разговариваешь с техникой или с собой?

Николь стояла в дверях, в его рубашке, застёгнутой небрежно, и выглядела одновременно сонно и ослепительно. Она облокотилась о косяк, щурясь от света.

– Я… эээ… веду переговоры с кофемашиной, – признался Эштон. – Похоже, у нас напряжённые отношения.

– Судя по запаху, вы почти нашли компромисс, – усмехнулась она, подходя ближе и заглядывая в сковородку. – Или это запах капитуляции?

– Это… амбициозная попытка сделать завтрак, – с серьёзным видом ответил он. – Всё под контролем.

– М-м, конечно, – протянула Николь, садясь на высокий стул у барной стойки. – Ты выглядишь так, будто только что прошёл кулинарную версию «Миссии невыполнима».

– Это всё потому, что я хотел тебя удивить, – ответил Эштон, переворачивая яичницу с выражением человека, которому вручена ответственность за ядерный реактор.

– И как успехи?

– Я жив, сковородка тоже. Уже неплохо.

Они оба рассмеялись. Майло, почуяв, что момент благополучный, сел рядом с Николь, положив голову ей на колени.

– Майло, ты всегда выбираешь сторону победителя, – заметил Эштон.

– Умная собака, – ответила Николь, погладив пса. – Видит, где утренний кофе, там и счастье.

Эштон поставил перед ней тарелку. Яичница выглядела немного хаотично, но аромат был неплох.

– Прошу, шеф-д'Эштон рекомендует своё фирменное блюдо «Сомнительные яйца под соусом любви и отчаяния».

Николь взяла вилку, попробовала и приподняла брови.

– Знаешь… неожиданно вкусно.

– Ты сейчас серьёзно или пытаешься меня поддержать?

– И то, и другое, – сказала она, улыбаясь. – Но в основном серьёзно.

Он наклонился, обнял её за плечи и тихо прошептал:

– Я обещал тебе, что суббота будет без хаоса. Хотя… без нас хаосу, наверное, скучно.

– Да уж, – ответила она, смеясь. – Мы с тобой – его личные любимчики.

Они ели, болтая о мелочах, никуда не торопясь. Солнце постепенно поднималось выше, а где-то за окном город наконец просыпался. В квартире пахло кофе, яичницей и уютом.

Эштон смотрел на Николь, на то, как она смеётся, как поправляет волосы, как на её щеке появляется лёгкая тень от света.

И понимал – всё. Ему уже не нужно искать вдохновение в бизнесе, не нужно доказывать миру, что он чего-то стоит. Всё, что он хотел, сидело сейчас напротив него и делило с ним подгоревшие тосты.

– Знаешь, – сказал он вдруг, откинувшись на стул, – если бы кто-то сказал мне год назад, что я буду стоять на кухне, спорить с кофемашиной и чувствовать себя самым счастливым идиотом на планете… я бы не поверил.

– А теперь? – спросила Николь, глядя на него.

– А теперь я думаю, что это чертовски правильное место, – тихо ответил он.

День выдался солнечным, ленивым и до безобразия уютным. После завтрака Эштон, Николь и Майло устроили короткий марш-бросок по квартире – пес носился за игрушкой, Николь смеялась, а Эштон отчаянно притворялся, что контролирует ситуацию.

– Всё, – сказала Николь, облокотившись о стену. – Нам нужно уходить, пока он не разобрал мебель.

– Майло – стратег, – заметил Эштон. – Он просто тестирует границы дозволенного.

– А ты – терпеливый родитель.

Он усмехнулся и, схватив ключи, спросил:

– Так, ты помнишь, где мы договорились встретиться?

– Конечно. В том самом кафе, где Дженни однажды заказала кофе без кофе.

– Ах да. Легендарное место с «максимумом настроения и минимумом логики».

Кафе было шумным, живым и наполненным ароматом выпечки. Столы стояли близко друг к другу, и всё казалось немного хаотичным, но именно это и придавало месту очарование.

Дженни уже сидела у окна, энергично жестикулируя Марку, который выглядел так, будто до сих пор не оправился от её недавнего монолога.

– А вот и наши герои корпоративных войн, – сказала она, когда Николь и Эштон подошли. – Победители в номинации «Самая драматичная неделя века».

– Спасибо, спасибо, – поклонился Эштон. – Мы репетировали этот кризис месяцами.

Николь прыснула от смеха, и Марк добавил:

– Лично я ставлю десять из десяти за финал. Сцена с разоблачением Джонсона – шедевр.

– А вот ты, Марк, – сказала Дженни, наклоняясь к нему, – всё ещё не прислал мне те файлы.

– Какие файлы?

– Те, где я выгляжу как гений.

– Такие вообще существуют? – невозмутимо спросил Эштон, за что получил от Николь лёгкий тычок локтем.

– Эштон, – сказала она, качая головой, – не начинай. Сегодня у нас мир, еда и отсутствие сарказма.

– Без сарказма? – переспросил он. – Звучит как скучная диета.

Официант принёс напитки – кофе для Николь и Дженни, лимонад для Марка и двойной эспрессо для Эштона, потому что, по его словам, «жизнь – не для слабонервных».

Дженни, как всегда, говорила больше всех.

– Вы не представляете, – рассказывала она, жестикулируя так, что чуть не уронила меню, – как бухгалтерия кипела после этого скандала! Люди до сих пор спорят, кто первый понял, что Джонсон мутит с конкурентами.

– Конечно, ты, – вставил Марк. – Ты вообще всегда «первая».

– Это ты сейчас сарказм или флирт? – прищурилась Дженни.

– А ты как хочешь, так и воспринимай.

Эштон наклонился к Николь и тихо прошептал:

– Похоже, у нас зарождается новая корпоративная драма.

– Ш-ш, – улыбнулась Николь. – Не мешай процессу естественного флирта.

Марк и Дженни продолжали пикировку, не замечая никого вокруг. Он подшучивал, она бросала на него «грозные» взгляды, но при этом не убирала руку, лежащую подозрительно близко к его.

Эштон вздохнул театрально.

– Это либо история любви, либо взрыв отдела кадров.

– Всё зависит от того, кто первый сдастся, – заметила Николь.

Пока они ели, разговор плавно перешёл на лёгкие темы – кино, сериалы, любимые блюда.

– Так вот, – говорил Марк, поднимая вилку, – идеальная пицца – это пицца без ананасов.

– Ересь, – возразила Дженни. – Ананасы – вершина вкусовой эволюции.

– Ананасы – преступление против теста.

– А ты – против радости, – парировала она.

Николь прыснула в кофе, Эштон едва удержался, чтобы не рассмеяться вслух.

– Ребята, – сказал он. – Если вы решите устроить дуэль, пожалуйста, выберите оружие помягче. Например, ложки.

– Мы не ссоримся, – заявила Дженни. – Мы просто обсуждаем важные философские вопросы.

– Конечно, – протянул Марк. – Так и называется: «философия пиццы».

Николь наклонилась ближе к Эштону.

– Я всё больше думаю, что сегодня вечером в баре будет интересно.

– О, определённо, – усмехнулся он. – Дай мне только пару минут – я закажу попкорн и стул на переднем ряду.

Когда принесли десерт, все уже смеялись до слёз. Дженни рассказывала, как однажды перепутала корпоративное письмо и вместо счёта отправила клиенту фото своего кота с подписью: «Это важный документ, не игнорируйте!»

– И что клиент? – спросил Эштон, едва дыша от смеха.

– Ответил: «Наконец-то кто-то отправил мне отчёт, который я хочу открыть».

Марк подавился кофе, а Николь хлопнула ладонью по столу, вытирая слёзы.

– Дженни, – сказала она, – если бы не ты, в нашем отделе давно бы воцарилась тишина и здравый смысл.

– А это кому-то нужно? – фыркнула та. – Скука – мой личный враг.

Эштон взглянул на Николь, и в его улыбке мелькнула тёплая нежность. Она смеялась – свободно, громко, с тем самым блеском в глазах, который всегда сводил его с ума.

Он вдруг понял, что этот простой момент – стол, друзья, шутки – для него теперь важнее любой презентации, любого контракта, любого успеха.

Когда они вышли из кафе, солнце уже склонялось к горизонту. Марк предложил:

– А что если вечером пойти куда-нибудь потанцевать?

– Отличная идея, – поддержала Дженни. – Я знаю бар с живой музыкой и коктейлями, которые заставляют забыть, как тебя зовут.

– Только если они заставят забыть и твой логин в корпоративной почте, – подколол Эштон.

Николь рассмеялась и взяла его за руку.

– Значит, решено. Вечером – бар. Только давай не опоздаем, а то Дженни устроит рейв прямо в холле.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Эштон, усмехаясь.

Они разошлись с лёгкостью старых друзей, с предвкушением вечера и тихим ощущением, что впереди будет что-то по-настоящему весёлое.

И Эштон, глядя на Николь, подумал, что, возможно, счастье – это не громкие слова, не дорогие рестораны, не вспышки фотокамер.

А просто смех за обедом. И женщина, которая заставляет этот смех звучать чаще.

К вечеру город засветился огнями, как будто кто-то разлил по небу жидкое золото.

Николь стояла перед зеркалом и закалывала волосы, пока Эштон сидел на диване, с выражением мужчины, который уже минут пятнадцать борется с желанием не подсказывать, что она и так идеальна.

– Сколько нам ещё ждать, мисс Брукс? – лениво спросил он, вытянув ноги.

– Минут пять.

– Ты говорила «пять минут» двадцать минут назад.

– Я женщина, Эштон. Мои «пять минут» имеют творческий диапазон.

Он усмехнулся, подошёл и, обняв её со спины, сказал:

– Если ты задержишься ещё на одну «творческую минуту», мне придётся применить крайние меры.

– Например?

– Похитить тебя до того, как ты наденешь туфли.

– И как же я буду танцевать босиком?

– Я готов пожертвовать комфортом ради зрелища.

Николь рассмеялась, и на мгновение они просто стояли перед зеркалом – отражение двух людей, уставших, но счастливых.

Бар оказался тем самым, что обещала Дженни: смесью безумия, живой музыки и приглушённого света, который превращал всё вокруг в кино.

На сцене гитарист играл блюз, люди разговаривали, смеялись, кто-то танцевал между столами. Воздух пах карамелью, алкоголем и весельем.

– Это место кричит «безрассудные решения и плохие фотографии», – заметил Эштон, оглядываясь.

– Зато весело, – ответила Николь.

– Я не спорю. Я просто чувствую, что через пару часов Марк и Дженни откроют тут филиал своей химии.

Они нашли столик у сцены. Через несколько минут подошли Дженни и Марк – и сразу стало шумнее.

– Николь! – крикнула Дженни, махая рукой. – Мы опоздали всего на пять минут!

– Ты же знаешь, что в твоём мире это почти вовремя, – подколол Марк.

Эштон заказал напитки: вино для девушек, виски для себя и Марка. Музыка изменилась – теперь звучал лёгкий джаз с ритмом, который невозможно было игнорировать.

– Кто пойдёт первым на танцпол? – спросила Николь, облокотившись о стол.

– Не я, – сказал Марк. – Я танцую как человек, который борется с невидимыми врагами.

– А я, – вмешалась Дженни, – люблю танцевать только с подходящим партнёром.

Она посмотрела на Марка – не слишком явно, но достаточно, чтобы все поняли.

Эштон, не удержавшись, тихо сказал Николь:

– Ещё чуть-чуть – и они начнут спорить, кто из них «просто друг» громче.

– Давай не мешать природе, – шепнула Николь. – Пусть флирт эволюционирует сам.

Когда Эштон и Николь вышли на танцпол, вокруг всё будто замедлилось. Музыка обволакивала, и их движения слились в одну линию – мягкую, уверенную, тёплую.

Эштон держал её за талию, слегка касаясь кончиками пальцев – достаточно, чтобы по коже побежали мурашки.

– Ты знаешь, что смотришь на меня так, будто читаешь мысли? – сказал он тихо.

– А если читаю? – улыбнулась она.

– Тогда мне стоит быть осторожнее.

– Слишком поздно.

Они рассмеялись. Это был не тот безудержный смех, а тихий – когда счастье не требует громкости.

Тем временем у бара Марк и Дженни устроили шоу в своём стиле.

– Я тебе говорил, – сказал Марк, – что ты не умеешь наливать вино?

– Я тебе говорила, – парировала Дженни, – что не люблю, когда мне указывают.

– А я говорил, что ты упрямая.

– А я говорила, что упрямство – моё хобби.

Он усмехнулся, и между ними повисла пауза – та, которая бывает перед чем-то интересным.

Дженни отвела взгляд первой, но улыбка осталась.

Эштон, наблюдая издалека, покачал головой:

– Если они завтра объявят о помолвке, я не удивлюсь.

– Да ладно, – фыркнула Николь. – Им для этого нужно хотя бы один вечер не спорить.

– Возможно, для них это и есть форма прелюдии.

Час спустя бар наполнился лёгким безумием: кто-то танцевал на стуле, кто-то пел вместе с музыкантами, а Эштон с Николь смеялись, наблюдая, как Дженни учит Марка «правильно двигаться в такт».

– Левее! Нет, не туда, ты как робот после апгрейда! – кричала она, и публика аплодировала.

– Я инженер, а не танцор! – оправдывался Марк, но выглядел при этом вполне довольным.

Эштон притянул Николь ближе.

– Если мы задержимся ещё на час, я начну преподавать курсы самообладания.

– Или курсы "как не ревновать к вниманию Дженни", – усмехнулась Николь.

– К ней я не ревную. Но если кто-то посмотрит на тебя дольше трёх секунд…

– Тогда ему повезло увидеть хорошую женщину.

– Тогда ему придётся столкнуться с очень нервным мужчиной.

Она улыбнулась, коснулась его губ и прошептала:

– Расслабься, мистер Картер. Я сегодня только твоя.

Ближе к полуночи компания вышла из бара. Воздух был прохладным, улицы сияли огнями, а смех всё ещё висел в воздухе, как дым.

– Я официально объявляю этот вечер успешным, – сказала Дженни, застёгивая пальто. – Я танцевала, я смеялась, и никто не вылил на меня напиток. Это прогресс.

– Мы гордимся тобой, – сказал Марк.

– Должен признать, ты не так плох, – ответила она.

– Это уже комплимент?

– Почти.

Эштон и Николь шли чуть позади, держась за руки.

– Твои друзья – это ходячие ситуации, – сказал он.

– Зато с ними никогда не скучно.

– Я начинаю подозревать, что ты любишь хаос.

– Я просто умею в нём жить.

Он улыбнулся, глядя на неё с тем самым взглядом, от которого у Николь перехватывало дыхание.

– Хорошо, что я теперь часть этого хаоса.

– Нет, Эштон. Ты – мой любимый катализатор хаоса.

Они рассмеялись, а за их спинами Дженни сказала Марку:

– Кажется, кто-то опять придумал идеальное название для книги.

И действительно – вечер казался страницей, написанной на смехе, взглядах и тёплом свете.

Утро воскресенья началось с того, что мир был подозрительно тихим.

Никаких звонков, никакой суеты – только солнечные лучи, робко пробивающиеся сквозь шторы, и ленивое мурчание Майло, который свернулся клубком у кровати.

Николь первой пошевелилась, уткнувшись носом в подушку и не открывая глаз.

Тело приятно ныло после танцев, голова была лёгкой, а на губах – привкус вина и поцелуев.

Где-то рядом дышал Эштон, ровно и спокойно, как человек, которому мир больше ничего не должен.

Она повернулась к нему лицом и увидела: волосы чуть растрёпаны, а выражение лица – довольное до безобразия.

«Конечно, довольное, – усмехнулась она про себя. – Этот мужчина просыпается так, будто всю ночь рекламировал сон как услугу».

Она потянулась, зарылась в одеяло, но тут он открыл глаза и тихо сказал:

– Доброе утро, хаос моего сердца.

– У тебя очень поэтичный словарный запас для воскресенья, – буркнула она.

– Это побочный эффект счастья.

Он сел, потянулся и лениво оглядел комнату. Солнечные лучи золотили его плечи, а Майло, почуяв, что кто-то проснулся, тут же запрыгнул на кровать и улёгся между ними.

– Я хотел приготовить тебе завтрак, – сказал Эштон. – Но кажется, мой пёс решил, что это его территория.

– Пёс прав. У него тоже выходной.

Он рассмеялся, провёл рукой по её волосам и добавил:

– Тогда может хотя бы кофе?

– Если ты не прольёшь его на кровать, как в прошлый раз.

– Эй, это был несчастный случай!

– Конечно. Все несчастные случаи пахнут ванилью и заканчиваются твоим смехом.

Кухня встретила их ароматом свежеобжаренных зёрен и тихим урчанием кофемашины. Николь, завернувшись в рубашку Эштона, села за стол и наблюдала, как он орудует на кухне с видом шефа, готовящего завтрак для самой судьбы.

– Скажи честно, – сказала она. – Ты специально делаешь вид, что готовка – это твой боевой навык?

– Я не делаю вид, – ответил он, наливая кофе. – Я действительно так хорош.

– Да-да, мистер идеальный. Список твоих достоинств всё растёт.

– И всё равно ты сомневаешься, стоит ли мне вручить медаль «Лучший мужчина столетия».

– Медаль выдают после проверки на «невыносимо самоуверенного».

Он поставил перед ней тарелку с блинчиками, клубникой и мёдом, присел напротив и тихо сказал:

– Я всё ещё не верю, что это реальность. Что ты сидишь на моей кухне, в моей рубашке, и улыбаешься мне.

Николь опустила взгляд, почувствовав, как щеки слегка розовеют.

– А я всё ещё не верю, что ты умеешь быть таким домашним.

– Не обольщайся. Через полчаса я снова стану надменным CEO.

– Тогда у меня есть тридцать минут, чтобы наслаждаться твоей человеческой версией.

Когда они доели, Эштон убрал посуду, а потом подошёл к ней, остановился за спиной и обнял.

– Николь…

– Ммм?

– Можно я задам тебе вопрос, который немного пугает даже меня?

– Если ты не собираешься предложить мне кредит, спрашивай.

Он усмехнулся, но потом стал серьёзным:

– Переезжай ко мне.

Мир будто на секунду задержал дыхание.

Николь моргнула, отложила кружку и обернулась.

– Что?

– Переезжай ко мне, – повторил он. – Не просто на выходные, не «иногда». А по-настоящему.

Она замерла.

Внутри всё запульсировало – радость, страх, удивление, желание.

– Эштон… Я… Я не знаю. Это… слишком быстро.

– Быстро? Мы пережили стресс, скандалы, релиз, вечеринку с моими родителями и вчерашние танцы Дженни. После этого я готов хоть дом построить.

– Ты романтик, – улыбнулась она.

– Нет. Я просто знаю, чего хочу.

Он сел напротив, взял её за руку и заглянул в глаза.

– Когда ты не здесь, мне кажется, что квартира пустая. Даже Майло скучает, хотя делает вид, что нет. Я хочу просыпаться с тобой, хочу слышать, как ты ворчишь, хочу, чтобы твоя чашка стояла рядом с моей.

Она рассмеялась сквозь лёгкую дрожь.

– Ты понимаешь, что жить со мной – это постоянный квест?

– Я готов.

– Я разбросаю по квартире свои книги, косметику и тысячу вещей, которых ты даже не знал, что они существуют.

– Идеально. Мне всегда не хватало немного хаоса.

Николь посмотрела на него с прищуром, будто искала подвох.

– И ты уверен, что не хочешь… ну, тишины, порядка, пространства?

– Уверен. Потому что порядок без тебя – это просто стерильная скука.

Она тихо вздохнула, улыбнулась и сказала:

– Ладно.

– Ладно?

– Да. Но с одним условием.

Эштон напрягся:

– С каким?

– Я переезжаю как «свой человек», а не как «твоя плюшевая девушка, которая улыбается на всех твоих встречах».

– Договорились. Хотя, если ты когда-нибудь захочешь посидеть у меня на коленях – я не возражаю.

– Вот видишь, – усмехнулась она, – ты уже нарушаешь договор.

Они засмеялись.

Майло тявкнул, будто поддерживая.

Эштон наклонился, поцеловал её и тихо сказал:

– Тогда решено. Добро пожаловать домой, Николь.

– Пожалуй, это лучшее воскресенье в моей жизни.

Позже, когда солнце уже клонилось к закату, Николь стояла у окна с чашкой кофе и смотрела на город.

За спиной подошёл Эштон, обнял её, прижался лбом к её виску.

– Что думаешь? – спросил он.

– Думаю, что жизнь странная штука. Иногда она рушится, а потом вдруг складывается в идеальную картинку.

– Главное, чтобы в этой картинке были мы.

– Обязательно, – прошептала она.

Майло улёгся у их ног, тихо зевнул, а за окном город жил своей жизнью – шумной, светлой, полной будущего.

И где-то внутри Николь поняла: она действительно дома.